В музее было много воздуха, и витал особый запах. Смешение старой бумаги, мокрой пыли, средства для мытья стекол и дешевых духов смотрительницы. Окна были закрыты плотными шторами, через них проникали редкие лучи солнца. Там на улице была неплохая погода, по крайней мере, не пасмурно и не дождливо. А в зале музея погода всегда была одинаковой – скучной, темной и тоскливой. Посетителей не было. Смотрительницы тоже, хотя по правилам должна была сидеть на своем промятом, ободранном стуле. Но пожилой хранитель порядка в зале прикладного искусства западной Европы восемнадцатого века мирно пила чай вместе с охранницей. Было еще утро, а вставать в караул, не подзарядившись «мишкой на севере», смотрительница никак не могла себе позволить.
Вдруг по стенам пополз звук шаркающих ног, распространился в пространство стеклянных стеллажей и долетел до вычурно расписанного потолка. В зал, не торопясь, влилась группа школьников, возглавляемая экскурсоводом. Детям было лет по четырнадцать-пятнадцать. Некоторые девочки, порадовавшись, что можно снять форму и при этом оставаться в привычном обществе класса, по части одежды перещеголяли сами себя. Неестественные цвета китайского трикотажа пытались безуспешно ужиться с сумочками-клатчами, из которых мадемуазели то и дело доставали мобильные телефоны, блокноты, ручки. Экскурсия, видимо, началась недавно, и подростки находились в некотором волнении, которое еще не успело перейти в состояние привычного полусна. Дети ждали чего-то нового и пока по большей своей части воспринимали реальность с любопытством.
Замыкало медленное шествие учительница. Полноватая женщина средних лет. И если ее подопечные еще интересовались окружающим, то она явно своими мыслями была далека отсюда. Экскурсию она слышала многократно, чуть ли не с каждым классом. Какая-то ее часть сознания, конечно, следила за общим уровнем дисциплины, что педагоги с ее опытом умеют делать на автопилоте. Другая же часть, основная, была дома, вздыхала по оставленной в хаосе квартире. Ей пришлось в субботу сопровождать учеников, а ее ждала уборка после ремонта, отскребывание от окон капель краски, мытье полов и расстановка мебели. Учительница бросила взгляд на блестящие стекла музейных шкафов и продолжала дальше бороться с нарастающим раздражением. Хотя не ей приходилось рассказывать о быте русских дворян, все равно ведь устанет. От детей, от дороги. Вернется в свою замусоренную квартиру и вместо жизненно необходимой уборки займется кофепитием под чтение журнала о путешествиях. «Надо бы купить его по дороге вместе с порцией тирамиссу и докторской нарезкой», - подумала она, ступая вслед за толпой школьников.
Экскурсоводом выступала молодая дама, высокая шатенка с выдающимися бедрами. Она еще не закостенела в стенах музея и пыталась быть прогрессивной. Обычно она старалась сделать свой рассказ необычным, увлекательным для подростков. Но сегодня был явно не день ее ораторского вдохновения. Выпитый вчера с подругами коньяк как-то нехорошо прошелся по ее не привыкшему к алкоголю организму. Девочки сейчас, небось, спокойно отсыпались, суббота ведь. А ей работать, на метро ехать из спального района в центр. Поэтому девушка стойко отчитывала свою выученную за несколько месяцев работы речь, глядя поверх голов детей, время от времени переминаясь. Никаких вопросов аудитории, игр, викторин… Куда там, когда голова звенит как старый советский будильник.
От общей кучки школьников отделился сутулый, худощавый мальчик. Ни учительница, ни экскурсовод не обратили внимания на его относительное дезертирство. Поэтому он отошел на несколько метров от одноклассников и монотонной речи гида. Почему-то его до тошноты раздражала необходимость посмотреть именно в ту сторону, куда указывали взрослые, обратить внимание именно на тот гвоздь, брошку, булавку. Учительница заметила индивидуалиста, но решила не проявлять привычную суровость. Суббота ведь. И мальчику интереснее смотреть на мечи и кинжалы, а в этом зале – пустяки – зеркала, кувшины, ложки. Пусть Антон ходит сам по себе, может, что-то и осядет в голове.
На самом деле Антону и оружие было до лапочки. Он не любил ходить в музеи, но ослушаться и отказаться не мог, потому что мамины обличительные речи ему не нравились в большей степени, чем экскурсии по гулким залам. Он бы с удовольствием немного бы посидел в игре. Ведь совсем недавно обновление вышло, а он пока там не в зуб ногой. Димка вон уже все уровни прошел и получил крутую бонусную зверюгу. С другой стороны в музее есть свои плюсы, он освободил Антона от обязательств по уборке комнаты. Можно прикинуться уставшим и ничего больше сегодня не делать. Мать сегодня утром сама по магазинам поехала. Затарится всякой всячиной ненужной и потом требует помогать из машины вынимать тюки и раскладывать потом по полкам. Единственный мужчина в доме должен …. И дальше длинный перечень того, что должен делать по мнению матери, Антон. Завела бы себе хоть кого, думал, он. Я бы не возражал. Надо будет яйца что ли вечером сварить, чтобы не сильно брюзжала. «Ты ничего не делаешь, только в ящике своем сидишь целыми днями, бе-бе-бе». Да не сижу я, целыми днями. Я же в школу хожу, в секцию по теннису два раза в неделю. Димка вон сидит больше, ему никто ничего не говорит.
Антон медленно прошелся взглядом по стеклам. В одном шкафу стояло что-то большое и коричневое, в других – только мелкие предметы, куча табличек с убористым текстом. И там везде были римские цифры, а Антон в них путался, из-за чего раздражался. Женщина, которая читала экскурсию, ему не понравилась. Она прямо сразу обратился к ним со словом «дети», и Антон дальше ее не слушал. «Дети в колясках ездят, - злобно думал он, - нашла что сказать, дура.»
Антон подошел к окну, погладил бархатистую ткань гардины и слегка оттянул ее, пропуская больше солнца в полумрак зала. Он испугался, что его одернут и лишат последнего развлечения – посмотреть, что творится на улице. Поэтому оставил себе маленькую щелку. Но в нее был виден только кусок стены соседского желтого здания. Вдоль нее проплыла голова дворника в торчащей вязаной шапке, потом долго никого не было, и мальчик отошел от окна. Тем более на него шикнула учительница и всем своим видом показала, что ему надо присоединиться к одноклассникам. Он встал чуть поодаль и стал смотреть в ближний от него шкаф, чтобы убить время и не заострять на себе внимание.
Шкаф был с двух сторон прозрачным и содержал в себе какую-то голубую с розовым посуду. У Антона взгляд уже начал уставать, пока с противоположной стороны, за шкафом не появилось глубокое декольте. Смотреть в шкаф, точнее через него стало интереснее. Но когда женщина подняла глаза и заулыбалась, Антон смутился и хотел было отойти. Но девушка быстро схватила его за руку и поднесла палец к губам. Для мальчика это стало настолько невероятным, что он встал столбом и не двинулся. Обладательница декольте, а теперь и внимания Антона, была одета в голубой свитер с примечательным вырезом и узкие джинсы. Мальчик отметил, что она симпатичная, молодая, почти как Димкина старшая сестра, которая училась в институте. Когда он заходил к нему в гости, они иногда невзначай сталкивались в коридоре или ванной. Говорила привет, и уходила, едва задев бедром ногу Антона. Такие прикосновения ему были приятны и интересны, кожу потом в этом месте покалывало, и было щекотно. Почти также как сейчас, когда незнакомая женщина держала его за руку в музее. Внешне на Димкину сестру она не была похожа. Немного выше его ростом, светленькая, с волосами по плечи. Девчонки такую стрижку каре называют.
- Привет -, сказала она шепотом.
- Привет. - ответил Антон. Он знал, что в фильмах герои при случайном знакомстве говорят что-то смешное или умное друг другу, но ему ничего в голову не приходило ничего смешного. Ни умного. А еще он не вытащил девушку из-под вражеского огня и не спас ее от злодея-насильника. Вокруг была тишина, голос гида ее не нарушал, а как бы слился с нею. Антон давно ее уже не слушал и потому не слышал. Однако ситуация была незнакома, его никогда не хватали за руки девушки в музеях. Его вообще не хватали девушки. От этой мысли он даже слегка покраснел.
- Посмотри, что здесь есть. – Девушка продолжала держать его за запястье. Пальцы у нее были сухие, холодные, приятные. Хоть бы не отпускала, - подумал Антон, - я посмотрю или сделаю вид, что смотрю, на что угодно. – Видишь, там чашка внизу стоит с блюдцем?
- Угу. - Антон буркнул и для приличия опустил взгляд. Его мыслительный процесс просто закипал. Что же будет дальше? Как себя вести? Что говорить? Хоть бы кретином не выглядеть. Хорошо, что темновато вокруг, она не заметит, какой я красный. Мне повезло, я еще слишком прыщавый. А то вообще кранты. И запоминай, запоминай ее каждый жест, каждый вздох и движение воздуха от ее тела. Когда еще на тебя внимание такая девушка обратит. Антон подумал, как здорово, должно быть, она пахнет, сосредоточился на обонянии, но почувствовал только едва уловимый запах мыла. Она присела на корточки, увлекая его за собой и тем самым становясь ему ближе. От ее тела исходило тепло, особенно от шеи и кожи на груди. Антону было бы интереснее смотреть туда, а не на чашку. Но проснувшийся стыд быстро отрезвил его.
Он бросил взгляд в сторону своей учительницы. Хорошо бы, она не стала вмешиваться. Но она не замечала ни его, ни девушки, следила за девчонками, которые заскучали и стали развлекать себя смсками.
Чашка, с его точки зрения, была самая обычная, но с каждой минутой, проведенной возле нее с незнакомой девушкой, значимость этого предмета росла, как и его художественная ценность. Фарфор белый, местами с потертыми золотыми полосками, вензельками. На одном боку был изображен пошлый пузатый купидончик с букетом роз. Блюдечко повторяло ангельскую тему чашки, там уже трое купидонов резвились и хулиганили. На одной картинке – щекотали друг друга за пятки. На другой – рвали лепестки из цветов. На третьей они были демонстративно развернуты к зрителю пятой точкой и слегка повернувшись, прикладывали палец к губам. Антону идея создателя чайной пары понравилась. Действительно, не обрати девушка его внимание, он бы ни за что не вгляделся, какой смешной комикс нарисовали на посуде триста лет назад. Видимо, цель художника восемнадцатого столетия была как раз в том, чтобы сия композиция была сюрпризом.
- Я хожу на лекции, которые музей устраивает. Мне это для дипломной работы нужно. И нам как раз эту чашку показывали. У нее занятная история. – Девушка говорила полушепотом близко-близко от уха Антона. При этом ее кисть, плечо и кусочек коленки приятно согревали мальчика и давали понять, что все это не сон, что девушка реальная. Он держит его за руку, говорит что-то про лекции, дипломы, посуду. Надо ведь ей что-то ответить, непременно нечто острое, запоминающееся. Например, процитировать классика или прочитать стихи, как это частенько делали экскурсоводы. Но Антон не знал стихов, которые хоть мало-мальски подходили к случаю. Да и обычай цитирования ему претил.
- Красивая. – прохрипел Антон и кашлянул. После долгого молчания с ним такое часто бывало. Его фраза прозвучала и двусмысленно и смешно. Его румянец стал еще гуще. Он больше адресовал мысленно свой посыл девушке, а не посуде. Хотя чашка занятна, но не на столько, насколько интересной может быть живая женщина. Девушка проигнорировала его нелепый выпад и продолжала говорить.
- Представляешь, она входила в сервиз первой жены Павла I… Знаешь его?
Антону словосочетание Павел Первый было, конечно, знакомо. Но рассказать ей слету о точных годах царствования, его политических успехах он не мог. Историю преподавали ему разные учителя, кто-то более скучный, кто-то менее. Но все, так или иначе, сводилось к одному. Надо было запомнить несколько дат, имен, ответить у доски и благополучно забыть.
- Конечно, он российский император, - ответил Антон не без гордости. Димка и того не знал.
- Ага, молодец. У него с матерью, императрицей Екатериной II, сложились очень непростые отношения. А его первую жену она так совсем невзлюбила.
Антону стало любопытно. Он уже привык к ощущению близости девушки и мог полноценно воспринимать информацию о пикантных подробностях жизни императоров. Его группа уже ушла в другой зал, вместе с учительницей, оставив их одних.
- Невестка Екатерины сама виновата была… Хихикала над свекровью всячески, издевалась, комедии разыгрывала про не, и мужа подначивала с матерью лишний раз поссориться. Ну а к императорам ведь нельзя так, без уважения. Тем более к Екатерине… Она ж Пугачевский бунт усмирила и присоединила к России много земель, причем, естественно не всегда мирным путем. А тут, понимаешь ли, выскочка, девица молодая ее на смех поднимает!
- Класс… И что она ей сделала? Девке-то?
- Официальная версия – в родах умерла. – Девушка стала говорить еще тише, как будто за стенами стоят соглядатаи императрицы. – Но многие утверждали, что без отравления не обошлось. Возможно, именно в эту чашку ей Екатерина и подсыпала отраву. Сервиз такой шаловливый по спецзаказу делался, чтобы лишний раз императрицу позлить. Представляешь, чтобы невестка из такой чашки свекровь чаем поила? Это в восемнадцатом-то веке!
- А, по моему, весело! Я б попил. – Общение становилось более непринужденным. Молодые люди встали, отошли от стеллажей. Антону пришлось помочь девушке встать, потому что из-за неудобной позы она не сразу смогла разогнуть колени. Он себе понравился в жесте, когда слегка поддержал ее за локоть. Прямо как взрослый.
- Знаешь, а у меня прекрасная идея. Я знакома тут с некоторыми людьми. Все-таки приходится здесь по учебе бывать часто. Я помогаю ревизию делать, а мне сотрудники разрешают некоторые экспонаты в руках подержать. Приходи чуть позже, попросим, чтобы нам эту чашку достали…
- А.. хм… ты уверена, что дадут? Было бы здорово.
Конечно, здорово, не просто здорово. А волшебно, сказочно, потрясающе. Его позвали на свидание. На настоящее. Его. Ладно, пусть это свидание не любовное. Но оно же с женщиной. Значит, все равно зачет.
- Приходи к трем, у входа встретимся. Народ должен рассосаться. И, забыла сказать, меня Лена зовут. – она уверенно протянула ему руку.
- Антон – Также уверенно и твердо ее пожал. Он старался выглядеть и вести себя в высшей степени по-мужски.
- Ты беги, а то тебя хватятся, ругать будут. Девушке легонько толкнула его в спину.
Антон резко вернулся к реальности, скоренько догнал свой класс и встал позади учительницы. Между тем его одноклассники перестали внимать гиду, активно перешептывались, хихикали, разбредались по залу, тыкая в разные стороны пальцами.
«Мелюзга безмозглая» - думал Антон, подпирая стену около гардероба. Что стоят эти ваши картинки в телефонах, сумочки, браслетики, разговоры ни о чем? У Лены не было даже украшений, она не пользовалась косметикой, духами. Но она была прекрасна. И умная к тому же. И у меня с ней свидание.
Экскурсия закончилась. Было около полудня, до заветных трех часов оставалось довольно много времени. Надо было позвонить маме, чтобы она не волновалась, и, наверное, погулять.
Антон был легко одет, и прогулка в середине октября не обещала быть долгой. Он оставил дома и шапку, и перчатки. Теперь жалел об этом, ежась на лавочке возле музея. Все окрестные дворы он обошел дважды, заходить дальше – боялся. Вдруг заблудиться и не успеет к назначенному времени. Сидеть в музее тоже не вариант. Лена увидит и подумает, что ему вообще заняться больше нечем. Телефон разряжался, полазить с его помощью по интернету или попросту шарики пощелкать не судьба.
Без пятнадцати три продрогший Антон все-таки робко зашел в холл музея и пристроился в уголке. Лену он вначале услышал. Она довольно громко и весело беседовала с каким-то полным, немолодым мужчиной в жилетке. Увидев Антона, она заулыбалась и помахала ему рукой.
- А вот и мой друг! Можно он к нам присоединиться? – Антон уже стоял под оценивающим взглядом Лениного собеседника. Тревожную ситуацию смягчало то, что девушке держала его под руку, всячески демонстрируя дружбу и доверие.
- Для вас, Леночка, что угодно. – мужчина снисходительно отвернулся от мальчика, а Лену одарил улыбкой. От чего складки под его подбородком зашевелились. Антону стало неприятно. То ли от «Леночки», то ли от складок… Но что ему капризничать и жаловаться. Его пустили в закулисье музея, пусть не самого для него интересного, но все же это то место, где не каждому суждено побывать. К тому же его сопровождала красивая женщина, которая сама его и позвала.
Они шли по коридору без привычной музейной атрибутики, он был просто покрашен желтой краской. Мужчина открыл видавшую виды дверь, и они оказались в небольшой комнате, похожей на класс, где Антон изучал иностранный язык. Пространства немного, заставлено мебелью. На стенах картины, только не английских писателей, а рисунки карандашом, все больше в жанре Ню.
Но увлечься разглядыванием обнаженной натуры Антон себе не позволил. Ленин знакомый уже достал из шкафчика заветную чашку и поставил на стол, покрытый сукном.
- Любуйтесь, дети мои! – сказал он с видом фокусника. – Кипяток я туда, конечно, не советую наливать, но подержать в руках – можно.
Девушка наклонилась к Антону и шепнула – это Петр Евгеньевич, мой преподаватель по истории искусства.
Лена взяла сразу блюдечко:
- Какие же милые ангелочки! И кто бы мог подумать, что подобные рисунки допускались тогдашней цензурой?
Антон тем временем осязал чашку. Через тонкий фарфор просвечивались его пальцы, такие грубые и толстые по сравнению с воздушным белым материалом. «Действительно, просто кощунство наливать сюда кипяток или чай» - думал он. Сложно себе представить такой шедевр в грязных коричневых разводах и болтающимся на дне пакетиком «Липтон». Ощущения от холодного фарфора были схожи с тем, как Лена впервые взяла его за руку. Немного прохладно, щекотно, и, кажется, что эта щекотка бежит от рук дальше по телу, подключая к процессу понимания этого предмета каждую клеточку тела. Антону показалось, что чашка это вовсе не чашка, я белая бархатистая роза. С широким размашистым цветком, с каплями росы на лепестках, и хрупкая, способная завянуть и погибнуть от дыхания или неловкого движения. Такие розы росли на клумбах в Сочи, где он отдыхал с мамой в раннем детстве.
«Да, наши кружки дома совсем не такие… Или я просто привык к ним…». Мама покупала дешевую посуду для повседневного использования, а дорогие сервизы у нее хранились в шкафу для особых случаев. Но, как ни странно, ничего особенно, праздничного и экстраординарного, ради чего можно было бы рискнуть дорогим фарфором, в их маленькой семье не происходило. Мама приходила поздно, пила кефир с мелким печеньем и ложилась спать, пощелкав пультом телевизора. Выходные дни у нее были заняты уборкой, готовкой и прочей суетливой деятельностью, к которой она старалась привлечь Антона. Гостей они не приглашали. Антон старался звать приятелей вне материнского присутствия, потому что стеснялся. Его мама, видимо, по тем же причинам встречалась с друзьями на нейтральной территории.
«Надо достать парадные чашки из шкафа и убедить маму пользоваться ими ежедневно» - подумал Антон. «Они, конечно, не исторические, из них принцесс не травили, но пить из них чай интереснее, чем из китайского ширпотреба»
- Леночка, вы думаете, в восемнадцатом веке жили исключительно монахи? – Петр Евгеньевич прервал мысли Антона. – В те времена, без телефона и иных продвинутых средств связи, такие вещи, как посуда, различные интерьерные мелочи, букеты, вышивка на платочках играли существенную роль. Причем именно в общении. Куда не бросишь взгляд, везде символы, тайные смыслы, оставленные прежними владельцами.
- А сейчас, когда есть интернет с социальными сетями, можно пить из пластиковых стаканов и голову себе не морочить. – вступил в разговор Антон. Идеи Лениного преподавателя его заинтересовали. Его складочки на подбородке больше его не раздражали.
- Да, молодой человек, все зло оттуда, из интернета, - преподаватель вздохнул и сложил на животе руки. – Вот даже мой лишний вес – тоже интернет виноват. Сидишь у ящика, копаешься в куче сайтов, и все барахло, барахло. Только время теряешь и отвлекаешься … Одна помойка там. Хорошую, ценную вещь, я имею в виду информацию, в сеть не выложат. За ней все равно придется в библиотеку идти или книжный магазин. Помнишь Фамусова?
- Помню, как же, проходили по литературе, «Горе от ума» - в Антоне проснулась за себя гордость. Вот он среди взрослых, ученых мужей (точнее симпатичной девушки и одного ученого мужа) рассуждает о литературе, прямо как настоящий эксперт-интеллигент из ток шоу. Он действительно читал Грибоедова, потому что задавали и грозились двойкой в случае невыполнения. Стихи Антону понравились своей простотой. Но обещанного критиками юмора он там не обнаружил. И содержание его не задело. Сочинение написал, немного переделав вариант из интернета, чтобы не просекли плагиат.
- Вот он говорил: уж коли зло пресечь, собрать все книги бы, да сжечь! – и ведь на сколько прав был! – Петр Евгеньевич протер стекла очков.
- Хм, а я думал, что он вроде как отрицательный герой, тормозил прогресс и все такое…
- Молодой человек… Не все то, что написано критиками, стоит нашего внимания. Ты вот загляни в произведения также, как сейчас на чашку смотрел. Ведь у всего есть своя внутренняя жизнь. Вот ты же видел ее сегодня в шкафу в музее? Что бы ты про нее сказал?
- Это легко. Я ее, можно сказать, не заметил. Потом просто подумал бы, что она красивая. Когда картинки увидел, - любопытная…
- А сейчас, когда потрогал? – Петр Евгеньевич выразительно посмотрел на него поверх очков.
- Не знаю даже… Приятная… Она живая! Точно! Живая!
- Вот. Правильно. И литературные произведения тоже живые. В пьесах более заметно, чем в прозе. Ты когда читать дальше станешь, думай об этом.
«Интересный мужик. – думал Антон. – Вот если б у мамы был бы такой бойфренд.. Ну по моложе и покрасивее, конечно. Вряд ли она бы с таким встречалась. Мы могли бы беседовать дома, пить чай из красивых чашек. Он рассказывал бы про литературу, искусство, сочинения опять же писались бы легче…»
- Ну что? По домам? – весело спросила Лена, когда они вышли из музея. Возникла неловкая пауза. Антон и правда смутился. Он не знал, почему девушка взяла его с собой, чем она руководствовалась. Но ему явно хотелось продолжения. Хотелось снова посидеть с ней рядом, потрогать новые музейные вещи. И сделать что-то такое, о чем его одноклассники даже помыслить не могли.
- Лен, а можно с тобой еще сходить? – промямлил, наконец, Антон, заикаясь на каждом слове.
- Конечно! – девушка развеселилась от его конфузливой речи. – Меня так радуют новые лица! Давай телефонами обменяемся? Я тебе позвоню, когда пойду снова.
- Это, правда, тебе удобно будет?
- Правда. Ты мне нравишься. Ты такой забавный. Стоял, смотрел на шкафы, думал, наверное, какая ерунда тут храниться… Не так ли?
Антон опустил глаза в землю и засиял. Она сказала, что он ей нравится. Это же фантастично. Это так классно, что то, что он забавный его совсем не задело.
- Ну было чуток… Что врать то?
- Вот. Я очень люблю раскрывать таланты. Ну что – “пока” тогда? Созвонимся?
Лена взяла его за плечо и поцеловала в щеку. Не дождавшись ответа от застывшего мальчика, она поспешила к светофору, горевшему зеленым.
Антон стоял в оцепенении. Его поцеловала девушка, губами. Как краток был этот миг для всех окружающих людей… Безделица, прощальный поцелуй детей на улице. Так видели эту сцену прохожие. Но для Антона время замерло, замедлилось. Оно дало ему возможность ощутить, услышать, увидеть всю гамму пестрых мыслей, чувств, эмоций. Побыть в мире, где все настолько здорово, что вериться в него с трудом.
Его куртка была еще слегка смята от прикосновения ее пальцев. Кожа, мышцы его руки сохраняли чувство легкого сжатия пальцев. А ее щека лишь слегка коснулась его щеки, такая бархатистая, нежная. Он даже запомнил движение ее ресниц по своему лицу, будто мягкой кисточкой для рисования легкий штришок сделала. Ее губы были совсем рядом с его губами. Они оказались чуть шероховатые и сухие, без липких помад и прочей косметики. От этой точки на лице исходил приятный, чувственный поток ощущений. Но не щекотка, не холодок, как от исторической чашки, а настоящее доброе тепло. Будто Лена не губами его целовала, а своей улыбкой, душой, чуткостью. Тепло поцелуя побежало по лицу, согревало шею, плечи, добралось до сердца и заставило его стучать часто-часто. Ноги ослабли, и Антону захотелось присесть. Но рядом не было ничего, напоминающего скамейку, даже облокотиться было не на что.
« Я постою здесь еще чуть-чуть, чтобы запомнить…»
Порыв осеннего ветра столкнулся с разгоряченным лицом Антона, немного остудив его, заставил вспомнить о маме, доме, Димке, с которым в инст собирались идти. Почему-то вдруг в мальчике проснулась резвость после долгого оцепенения.
«Да, конечно, мы сходим в инст, я помою пол, окна. У себя, у матери и в коридоре. Я почищу картошку, разложу вещи по полкам, сделаю домашку по химии. Правда, сегодня суббота, а химия только во вторник, но все равно сделаю.»
Лена написала смску через четыре дня. Позвала в субботу на лекцию. Их читали в основном для студентов и вольных слушателей. Антон слышал, что и старшие школьники иногда туда хаживали, кому историю надо было сдавать на вступительных экзаменах.
В следующую субботу он уже сидел в самом глухом углу лекционного зала, мусолил блокнот, выводя непонятные каракули вдоль пружинки. С кафедры звучал бодрый женский голос, изредка на экране мелькали слайды. Аудитория внимала, периодически шуршала бумагой, одеждой, смеялась в ответ на иронию лектора. Антону был юмор непонятен, но все равно он копировал ухмылку зала как при записи ток шоу на телевидении. Потом правда он почитывал Википедию по вечерам после лекций, чтобы в следующий раз быть более оснащенным знаниями. “Не хочется сидеть тупиком” – мысленно говорил он про себя. Это выражение часто Димка использовал, хотя не знал, что тупик это птица, а не состояние души. А Антон знал, но открывать правду другу почему-то не спешил.
Мальчик листал страницы с биографиями королей, их военных побед, экономических поражений. Он изучал генеалогические древа, хитросплетения их любовных похождений и удивлялся, на сколько испорченными внутри были эти люди, которые между тем спонсировали художников, открывали галереи, строили дворцы, фонтаны, площади.
Антон мало общался с Леной во время личных встреч. Он боялся собственного смущения, румянца, который то и дело вылезал на щеках. Ему были бы неприятны комментарии по поводу их взаимоотношений от Лениных подруг. Он больше слушал ее, садясь сзади через ряд. К тому же с этого места Антон наблюдал Ленины узкие плечи, изящную шею с двумя родинками слева. Когда удачно падал свет, ему казалось, что ее кожа словно пушком покрыта, она до того нежная, что прикоснись с ней – и все, Лена растет, сломается, погибнет, как Снегурочка или хрупкая бабочка.
Он говорил ей “привет”, дурашливо махнув рукой, и сразу прятался на задние ряды. Потом “пока”, а иногда и не прощался вовсе, так как покидать помещение с его места было быстрее и удобнее. Антон не хотел повторений того поцелуя, которым наградила его Лена тогда перед светофором. Он понимал, что это сказка, волшебство не может быть ежедневным. Иначе этот поцелуй, его впечатления, ощущения утратят свою силу и растворяться в памяти как никчемный эпизод из жизни.
Антон думал о ней. Мысленно вел диалоги, рассказывал о своих успехах, уроках, учителях. Он даже рассказывал ей о своих родителях, которые на его памяти никогда не жили вместе. Антон общался с отцом, но в последние годы стал замечать, что он стал каким-то замкнутым, неестественным в общении. Будто он выполняет роль отца, а не является им.
Однажды Антону приснился странный сон. То, что в нем участвовала Лена, его ничуть не удивило. Ведь он фактически свое любое, мало мальски важно событие отождествлял с ней, рассказывал ей про себя, ожидая реакции. Он видел Лену сквозь пелену серого тумана, вязкого, душного. Она шла в окружении серых теней, медленно передвигая ноги. На ней была сверкающая белая накидка, которая достигала земли. Антон не видел, но знал, что идет Лена босиком. Он стоял, не шолохнувшись, потому что все его тело было сковано, а рот словно забит густой слизью тумана. Он чувствовал опасность, грозящую ей и ему, но ничего не мог сделать. Его словно оплели серые тени, не давая возможности сделать шаг ей навстречу. Туман облепливал его ноги, поднимаясь все выше. Антон дергался, пытался кричать, крутиться в тесных объятьях мрака. Сквозь борьбу он видел, как Лена свободно ступает по мягкой почве, она нежно поглаживает кружащие вокруг нее серые клубы, словно они были большими котами и ласково терлись у ее рук. Она глубоко вздыхала, прикрыв глаза, будто находилась на морском побережье. Все ее лицо, движения, были полны наслаждением. А он, Антон, безрезультатно пытался высвободиться, остановить продвижение тьмы по телу. Вдруг перед Леной открылась огромная черная воронка. Ее края медленно засасывали в себя окружающий мир, тени, туман, оставляя пустоту. Лена открыла глаза, улыбнулась, сбросила с себя накидку, обнажив полностью свое тело и шагнула вперед в черноту.
Антон проснулся внутри пододеяльника, запутавшись всеми частями тела. От привычного утреннего возбуждения не осталось и следа. Хотя ему буквально пару минут назад голую девушку показывали. Он провел ладонью по лицу, растрепанным волосам, и, не ощутив на себе слизи, снова бухнулся в кровать, досыпать. Однако сон оказался вьедливым, не растворялся в памяти и преследовал Антона весь последующий день.
Изредка Лена писала ему смски. Всегда писала первая, спрашивая что ему понравилось больше, что меньше, в каких местах ему было скучно. Чаще сфера ее научных интересов затрагивала исторические интриги, преимущественно любовного характера.
Однажды, когда народу на лекции было немного по случаю предпраздничных дней, Антон отважился сесть с ней рядом и немного поболтать. Речь зашла о путешествиях. Лена округлила глаза, узнав, что Антон был в Париже.
- Да я мелкий был, отец меня свозил в Диснейленд. Помню, как тогда меня укачало на горках. – говорил Антон извиняющимся тоном.
- Класс! Я бы так хотела туда съездить. Ты знаешь, просто погулять по городу, о котором столько читала, где происходили умопомрачительные события. Вот бы походить по мостовым, ноги в Сене помочить. Была такая королева Мария Медичи, жена незабвенного Генриха IV. Знаешь, вероятно его. Королева Марго и все такое… После его смерти она открыто сожительствовала с неким Кончино Кончини…
- Хм… Интересное имя, забавное… - Антону хотелось поддержать ироничный, веселый тон, в котором вела чаще всего беседу Лена.
- Он итальянец был, как и Мария. Вряд ли он подозревал, что на русском языке его имя с фамилией окажутся смешными. Так вот. Разграбив казну, доведя придворных дворян до крайней степени раздражения, Кончино был зверски убит заговорщиками во главе с наследником престола. Его останки откопали после захоронения, разрубили на части, протащили по городу. Говорят, что даже кто-то не погнушался их съесть. А его жену, между прочим, подругу королевы, обвинили в колдовстве и отрубили ей голову. Или сожгли. Понятное дело, попытали перед этим для порядка, чтобы созналась в связи с дьяволом и прочих гадостях.
- Жесть.
- Ага, это страшно любопытно. – Лена округлила глаза и снова заулыбалась. - Прям мурашки по телу бегают, когда читаешь.
За октябрем неожиданно настал теплый и солнечный ноябрь. Деревья стояли неприветливо голые, но небо было ясным, светлым, и тоску черные ветки не нагоняли. В один из таких дней Лена написала Антону, что берет его с собой на студенческую вечеринку. У парня даже дыхание сбилось, хорошо, что контрольную в это время не писал, а сидел на уроке биологии и считал минуты до начала перемены.
«Начало в 21. Договорись с родителями. Адрес потом вышлю, сама не знаю»
- Мне сегодня вечером надо уйти.
Привычное молчание за столом дома у Антона было нарушено. Его мать до этого момента отстраненно мешала ложечкой кофе, разложив пышный бюст по пространству стола и своих локтей. Она была еще в рабочей одежде – мышином костюме и выглядывающим из под него фрагментами белой блузки. По ее взгляду определенно можно было сказать, что мама активно избавлялась от умственной нагрузки, заработанной за неделю сведения счетов, дебетов и кредитов.
- Это что же ты выдумал? Уйдешь вечером, а вернуться когда планируешь? – мать вынырнула из мыслеочистительного процесса и нырнула в процесс воспитательный.
- Не знаю, как закончится. – Антон равнодушно пожал плечами.
- Что закончится? – мать сжала губы и заметно напряглась.
- Встреча искусствоведов. – Антон действительно не знал, как назвать мероприятие. Тем более, название должно было прозвучать безобидно для матери. Не получилось.
- Искусствоведы обычно по ночам не встречаются. Также как врачи, педагоги и журналисты. Это тебе так. Материал для будущего вранья. По ночам люди любых профессий развлекаются, чаще при помощи алкоголя, сигарет и прочих глупостей. Никуда ты не пойдешь. Чтобы на самом деле там ни было, куда ты так стремишься.
Антон опустил голову, к его горлу подступил комок, похожий на предвестник детских слез. Вместо бесполезного поиска аргументов он сосредоточился на том, чтобы позорно не заплакать перед матерью. Между тем они не унималась.
- Я прекрасно понимаю, что тебе привлекает. Думаешь, я дура полная? Не вижу, что происходит последние несколько месяцев. Я не вмешивалась, потому что самой когда-то было пятнадцать. Ты волен поступать как знаешь. Но по ночам гулять с ней я тебя не отпущу.
Антон стал закипать. Неужели мама ковырялась в телефоне? Гнев стал расти, подниматься красной волной из его живота, к груди, рукам, сжимавшим кружку с остатками чая. Он добрался до его губ, и они нервно задрожали.
- Роешься в моих вещах? – прошипел Антон.
- Нет . И так все ясно. – Мать ответила тихо и отвела глаза. Сразу было понятно, что врет. Просто это произошло случайно. Пара смсок, когда Антон был в душе, привлекли ее внимание.
- Как ты могла? – Антон от шипения стал переходить на крик.
- Ты мал еще, не понимаешь много. Можешь ошибок наделать и здоровье попортить. Эта девочка старше тебя, опытнее, обвела вокруг пальца, обманула. Ей же с тобой неинтересно, она сделает из тебя дурочка и выставит на потеху своим друзьям. – Мама пыталась говорить спокойно, но копившиеся долго эмоции наконец выплеснулись.
- Ты ничего не знаешь и не имеешь права говорить о ней гадости. – Антон даже стал невольно потрясывать кулаками. Но остановился, почувствовав себя смешным.
Послушаться мать и остаться дома – Антону такой позор даже в голову не приходил. Он вылетел из кухни, захлопнул дверь в свою комнату и минут пять сидел на кровати. Потом зачем-то стал убирать вещи, складывать тетради и разбросанные футболки. Мать ушла в ванну. Она не стала бы запирать дверь на ключ, кричать, скандалить. Но вот неприятный осадочек оставила. Это было в ее стиле. Так дело развернуть, что в результате ослушания мальчик ровным счетом не получал никакого удовольствия. Поэтому Антон, хоть и время поджимало, стал заниматься уборкой, посуду даже помыл и тихонько вышел из квартиры.
Радостное возбуждение от встречи, возможности посмотреть на Лену в необычной, раскрепощенной обстановке несколько сникло. Мама его испортила. Будет теперь неделю дуться, придумывать ему всякие препоны и наказания. Антон заглядывал в телефон, сверяя адрес с окружающей обстановкой. Но мысли о матери не давали ему сосредоточиться на дороге. В итоге он заплутал в темных дворах хрущевок. Спрашивать кого-то он не любил, да и некого было в девять-то вечера. После некоторых скитаний он все-таки нашел нужный корпус указанного дома и стал кружить вокруг него в поисках подъезда. И вот, когда он добрел до указанного входа и уже собрался позвонить, как дверь резко открылась, больно двинув ему по плечу. Антон невольно оказался в темном углу между улицей и домом.
Из подъезда выпорхнула пара. Это они, не замечая никого, так резво покинули дом. У мужчины был странный аксессуар – раскрашенный костыль, видимо, бывший более для декора, потому что следов болезней и хромоты у него не замечалось. Антон смотрел им в спины. Парень держал девушку под руку, она смеялась и хмыкала. В ней Антон узнал Лену и сделал движение в сторону удаляющихся фигур. Он хотел окликнуть ее, но по обыкновению застеснялся и просто решил ждать, пока она сама его увидит и заговорит. Но Лена остановилась у кирпичной стены, ограждавшей местную помойку. Парень притормозил, прислонил свой размалеванный костыль к стене. Он рывком схватил девушку за плечи, притянул к себе и полез языком прямо ей в рот.
Антон остановился. Его тело резко стало очень слабым, а мозг и вовсе отказался принимать какие-либо решения. Только зрение планомерно продолжало работать, сообщая все новые жуткие подробности. Он не мог назвать увиденное поцелуем. Это было что-то совсем иное, звериное. А поцелуй был там, когда-то давно, перед светофором.
Парень сжимал руками Ленину шею, захватывая губами все больше и больше ее тела. Как-будто поглощал ее. Тонкие изгибы, покрытые нежным пушком, ломались, гибли в руках этого человека. Снегурочка таяла, не сожалея, не плача о своей смерти.
Глаза Лены были закрыты, вероятно, она издавала какие-то звуки, но к счастью Антона они заглушались автострадой, проходящей неподалеку. Он видел в фильмах и в роликах интернета, что в подобные моменты люди стонут. Но в понимании Антона, Лена, ее привычный образ никак не сочетался с происходящим. Она, веселая, добрая, заботливая просто не могла делать это. Ее руки, с трепетом касавшиеся антикварной чашки, не могли, не умели лазить в штаны к чужому мужику. Ее рот был создан для улыбок, бесед, шуток. Как он мог кусать чужую небритую морду; присасываться к шее, вискам, ушам, глазам…?
Мальчик по-прежнему не мог двинуться, но его тело стало подавать первые сигналы – появилась тошнота, сердце застучало. А груди образовалась черная яма, воронка. В нее засасывало Антона. Грудь болела, яма увеличивалась, ее края разрастались, засасывая его внутренности. В животе возник острый болезненный спазм, как будто размалеванный костыль незнакомца ударил ему туда своим концом. А Лена, прикрыв веки, продолжала облизывать физиономию незнакомца – Антон как-будто даже слышал шуршание ее языка по щетине. Ее руки шарили по его спине, забирались внутрь под куртку. Иногда он видел ее пальцы на шее, затылке, сжимающими его светло-русые волосы.
Через мгновенье Лена с парнем немного оторвались друг от друга, чтобы покопаться в своей одежде.
Это позволило Антону немного прийти в себя, собраться, обрести осознанность движений в теле. Лена развернулась спиной к мужчине, облокотилась о кирпичную ограду. Блеснул белым кусочек ее плоти под светом фонаря, скрытый до того джинсами. В этот момент Антон развернулся и стал сначала медленно, затем все быстрее и быстрее перебирать ногами.
Он вышел на трассу, добрел до остановки. Постоял, ожидая невесть чего. Посидел на скамье, вокруг которой асфальт был заплеван и засыпан окурками. Мимо со свистом пролетали фуры. Автобусов не было, возможных пассажиров тоже. Только небольшая серая кошка, мяукая, терла мордочку о стеклянный рекламный щит. Антон сидел на скамье, расставив колени. Он потерял перчатки там, у подъезда. Теперь руки мерзли, но зато боль, колкость ветра дарили ему ощущение жизни. Реально то, что он сидит и ждет автобус на остановке. Что у него зябнут руки, немеет пятая точка, которая уже, кажется, слилась с холодной скамейкой. А Лена, ее соитие с незнакомым парнем – это все сон, неправда. Завтра он снова пойдет на лекции, будет слушать ее дыхание, разглядывать ее профиль, пушистые ресницы, родинки на шее…
«Нет, Нет! Никогда не будет как раньше. Все, чем ты жил, умерло на помойке у подъезда. Ее шея, кожа, лицо измяты, погублены тем мужиком. Он сожрал ее душу своим ртом, то и дело накрывавшим ее губы, шею, грудь. Он убил в ней все то, что ты холил и берег как хрупкий фарфор той чашки. Он взял, напился из нее водки и разбил, как следует размахнувшись».
Антон встал и сделал несколько шагов навстречу летящим фурам. Их не пускали в город днем, и водители стремились наверстать упущенное ночью, разгоняясь настолько, насколько это может сделать такой тяжелый автомобиль. Голова его была пуста. Все мысли вынес поток воздуха от проносящихся машин. Он сделал еще шаг, звуки стал громче, свет от фар ярче. «Водитель ведь не сможет резко остановиться, даже если заметит».
Тут в ногах у Антона зашевелилось что-то пушистое, он невольно задергал ногами, споткнулся и упал навзничь, больно ударившись затылком и локтями об асфальт.
«Вот черт!» - подумал он, отряхнулся и поплелся домой пешком, потеряв надежду доехать в теплом автобусе. А кошка как ни в чем не бывало просто растворилась в тени.
Антон вернулся домой после полуночи, тихо закрыв дверь, пробрался к себе в комнату. Его мать не спала, судя по ее работающему ночнику, но она не стала к нему подходить с разговорами. Видимо, продолжала обижаться за его непослушание. И слава Богу! Он бы не выдержал разговоров.
Антон, не раздеваясь, лег на свою кровать, уставился в потолок. Когда ничего не делаешь, ни о чем не думаешь, время течет медленно. Но все-таки не стоит на месте. Он уже не чувствовал этих часов лежания в кровати, как-будто их и не было вовсе. Когда сумрак сменился первыми признаками рассвета, он вышел из дома. Обычно по субботам он ходил на лекции, но до их начала еще была уйма времени.
Антон сделал несколько кругов вокруг музея. Он не ел уже почти сутки, но тошнота и боль в груди не позволяли думать о пище. Ему даже казалось это странным, как можно что-то съесть. Еда просто выпадет из тела, потому что в груди у него черная болезненная пустота. Присев на лавочку, он заметил под ногами крупный кусок тротуарной плитки, отколовшийся от безалаберности псевдостроителей. Он взял его, бережно стряхнув пыль, сунул во внутренний карман пиджака.
В десять открыли музей. Лекции планировались чуть позже, но Антон не собирался присутствовать там. Он зашел в фойе, разделся и сдал куртку. Камень никак не выдавал себя, потому что весь внешний вид Антона был какой-то помятый. Лишняя складка на пиджаке не выделялась на общем фоне.
У входа Антон заметил грузную фигуру Петра Евгеньевича. Мальчик немного сжался, но прошептал «здрасте», чтобы соблюсти приличия.
- И вам здоровья, юноша. Какими судьбами к нам? – преподаватель снимал пальто и видимо решил начать день с нравоучительного диалога.
Антон сейчас разговоров боялся, будто по его виду, лицу, движениям можно было бы прочитать его мысли, а также события вчерашнего вечера. Почему-то Антону было за них стыдно.
- Да просто похожу, посмотрю экспонаты… - он хотел скорее замять разговор и раствориться в сумраке залов. Но Петр Евгеньевич явно был свеж, активен и настроен на участие в духовном росте ребенка. Он что-то начал говорить, быстро, сминая слова, потому что часть зубов у него временно отсутствовала по причине протезирования. Антона спас мобильный телефон, настойчиво напомнивший преподавателю о долге, работе с грантом, за которую обещан неплохой гонорар.
- Вот черт принес,- зашамкал он, – не дадут пообщаться с молодежью. Ну пока, успехов.
Мальчик стал медленно прохаживаться по залам, изредка встречая других посетителей. Чтобы не вызывать подозрений, он даже порой останавливался по несколько секунд у экспонатов, нагибался, делая вид, что читает таблички. Его путь то и дело проходил через зал прикладного искусства восемнадцатого века. Но в нем курсировали экскурсии, толпы галдящих детей, родителей. Это требовало повышенного внимания сотрудников. Интимность, которую так ждал Антон, отсутствовала.
Но, наконец, зал опустел. Мальчик медленно подошел к стеклянному шкафу. Чашка стояла, как и прежде, на своем законном месте, будто ее никто не трогал и не передвигал. Присев на корточки он стал разглядывать ее. Все тот же воздушный фарфор. Антон знал, что ощущения от чашки также прекрасны, как и ее внешний вид. Она была его подругой, благородной дамой сердца, дарила ему знания, свет, надежду. Теперь ее ангелочки не казались уникальным творением остроумного художника. Они недвусмысленно демонстрировали ему зад, говоря «да пошел ты, со своими фантазиями! Ты, убогий подросток, вознамерился получить ее. Вот тебе награда» – и развернулись попами.
Гнев потек по телу Антона по позвоночнику, животу, заливая дыру в груди огненным потоком. Поток скорби, страха и злобы устремился в руки, заставил их потянуться за камнем. Мальчик вынул его из кармана, сжал, размахнулся, примериваясь к стеклу шкафа. Но ожидаемого звона не прозвучало. В последний момент рука ударила не в витрину с чашкой, обещая уничтожить ее навсегда, а в живот Антона. Волна тошноты захлестнула его тело. Он со всхлипом опустился на колени и заплакал. Кусок плитки скоро был залит детскими слезами, соплями. Мальчик скрючился на полу и уже не хотел бороться с собой.
Он не заметил, как к нему подошел Петр Евгеньевич, поднял с пола, дотащил до своего кабинета и усадил за зеленое сукно стола. Преподаватель молча сунул ему пачку салфеток.
- Так я и знал, что этим все и закончится – произнес он наконец, после того, как всхлипывания Антона становились реже, а его взгляд осмысленнее. – Ты лучше сюда не ходи больше. Хотя бы следующие лет пять.
- Хорошо.
- До дома-то дойдешь?
- Угу.
- Знаешь, пойдем ка вместе все-таки…
Антон яростно замотал головой и представил себе маму, которой профессор рассказывает, как ее сынок чуть не изничтожил музейную реликвию.
- Я справлюсь,– он последний раз высморкался и покинул музей.
Дома он снова лежал, глядел в потолок. При свете дня стали видны трещины в краске, отклеившийся уголок обоев, потеки от соседской водопроводной аварии. Мама была на удивление заботлива, налила чаю с сахаром, не сказав ни слова. Выпитый сладкий коричневый раствор не смягчил тошноты. Зато Антон мог шевелить руками и ковырять пальцем обои от скуки. За этим занятием его застал Морфей и заключил, наконец, в свои спасительные объятья.