Уже не удается написать такое, чтобы было понятно, в первую очередь, самому себе. Как вечный искатель изменений, посвящающий свободное время семинарам и тренингам, на самой последней ступени, за которой всегда сидит некий аналог далай-ламы или Ошо, то есть восточного вида мудрец, в чалме и со смирительной рубашкой своей всеобъемлющей улыбки, наконец понимаешь, что дальше точно такие же тренинги и семинары, только ты уже в другой роли, а качественно ничего не поменялось. Солнце также печет затылок, Город воняет, в общем «мир уродлив, и люди грустны» или «мир уродлив, а люди грустны».
Как же все бестолково и нелепо устроено. Горечь и мрак. Даже сам выбор своей философской позиции, по существу, зависит от твоего желания ассимилировать либо цветной ракурс, либо черно-белый. Жизнь слишком коротка, чтобы разменивать ее на грусть, уныние и тоску, она должна играть всеми красками, быть наполнена событиями и встречами, постоянный калейдоскоп побед и поражений, заставляющий человека замирать в экстазе перед провалами темной пропасти. Хотя нет, жизнь – это проигрыш, это наказание. Родившись – ты проиграл. А теперь стараешься предать лицу хорошую мину при плохой игре, дабы те твои братья, своим нутром чуя дыхание из звонкого дрожания небытия, завидовали и желали поменяться местами, променяв свое благословение пустого помешательства на проклятие полного безумия.
Вот твой последний тренинг. Последняя дверь перед Просветлением. Перед обретением себя, как Гармоничной Личности, как громадного Нечто, счастливо воющего в морду оторопевшей реальности, не ожидавшей от тех, кому на роду написана непременная кончина, подобной активности. Ты входишь в нее – инженером, добряком, аквалангистом, веганом, нумизматом, не важно, набор этого многообразия может быть любой. Ты заходишь, и стадо за твоей спиной затаило дыхание. «Вот он, какая честь, удостоен такого знания, раз в десять лет». Стадо завидует, стадо ели сдерживает себя от того, чтобы не броситься скопом в священную дверь. Оно боится последующего наказания, поэтому лишь шепчется и вслушивается в тишину, наступившую после щелчка закрывшейся двери.
Итак, ты вошел. И всматриваешься в слепящие лучи южного солнца, пронзающего помещение с точностью трезвого мясника. Напротив тебя сидит скелет в чалме и с пышной бородой, который говорит тебе, скрепя желтой челюстью: «А ты чего ждал?». Очевидно, что ты ждал именно этого. Хотя нет, ты говоришь скелету: «Я – оптимист!». А он в ответ: «В таком случае, сударь, вам обещан танец». И он действительно начинает танцевать, где-то на третьей минуте выбивая, отлетевшей нижней конечностью, панорамное окно, после чего огорченно прошепчет: «Ну, вот так всегда». Собственно, вся разница заключается в отсутствии или присутствии танца.
Незамысловато вышло и незатейливо, слабый образ, блеклый. Однако в процессе создания этих утлых размышлений я нащупал воспоминания некоторой книги из научной фантастики, где группа людей, в условиях крайнего стрессового напряжения, то ли в открытом космосе, то ли еще где, начинают рассуждать о том, что будет после смерти, принимая за абсолют то, что нечто явно есть, итого они фантазируют, кто о стереотипном видении рая, кто об абсолютной чернильной черноте, кто об озере, усаженном раскидистыми ветлами. Интересная идея. Последний образ в голове предопределяет метафизическое существование после перехода на ту сторону. Так что же это будет в моем случае? Думаю, эта же комната, в которой я пишу для своих требовательных читателей, и, кто знает, может я уже представил себе этот образ и теперь, последовательно и бесконечно, воплощаю? Кто знает, кто знает? Мне остается только встать, выйти на балкон, всмотреться в сгущенную темноту майской ночи, дрожавшей на горизонте двумя родинками астрономически далекой заправочной станции, роскошно пригревшейся в этом чреве из силуэтов отцветших деревьев, антенн, геометрии крыш и трели соловья, возвещающего попеременно, то об утрате смысла, то о его чудесном обретении. Вдохнешь поглубже, и все понятно, все понятно…