Я всматривался ночью из окна в чернильницу
с лицом обетованным и кляксой
позолоченной
луна стекала по созвездиям туманным. В них
звёзды жгли сухие топляки, и к
проведению
тянули руки, как русла летаргической реки, в
которой морфием обвернуты
все звуки.
Как полусогнутый «С» ветер замирал серьгой,
карнизом, уличной гирляндой,
и покрывалом
пыльным укрывал: скамеек спинки, фонари и
гланды. Курсивный шаг освоив
тишина,
сутулой жестью баночной бренчала – и ночь,
как равномерная длина, для
многого с
несвойственным началом, тянулась к каждому
предмету на столе и растворяла
всё до
основания – лишь память оставляла в стороне,
застывшую в нетленных
---
очертаниях.