Родился он на старом раскидистом дереве, во второй урожай. Апельсиновому саду было не меньше ста лет. Деревья, его населявшие, вольно расправляли густые широкие кроны, крепко хватаясь за ветки соседей. Два раза в год, расталкивая блестящие жесткие листья, на деревьях появлялись белые восковые цветы в пять лепестков, целую неделю от души поили воздух сада сладким плотным эфиром, потом вдруг увядали, скукоживались и рожали крохотные зеленые шарики с тычинками на верхнем полюсе. Глянцевые шарики надувались, тяжелели, зацветали яркими оттенками желтого и оранжевого, наливались сладостью, пока кто-то не решил, что хватит. Наш апельсин, шершавый, зарумяненный с одного боку, влекомый умелой рукой, ухнул с ветки, и та с облегчением распрямилась, свободно шелестя и перебирая листьями после тяжелой работы.
Вместе с другими, покрытыми чуть сизым нетронутым налетом, он улегся в деревянные ящики и затрясся по пыльной дороге к ферме, и это было самое начало его большого путешествия. Лежа в ящике, он ехал в фургоне, плыл по морю, покачивался в поезде, снова ехал в фургоне, и это были новые, доселе неведомые толчки и перекаты, так отличные от мягкого колебания ветки под напором ветра или шлепков дождевых капель по корке. Наконец тряска прекратилась, и началось знакомство с новыми руками, которые нагло ощупывали его, клали на холодный железный блин, потом снова отправляли: вначале в огромный холодный ангар, потом, снова через железный блин в новый картонный ящик. Вконец измучившись, он был извлечен из душного ящика и водружен на самый верх пирамиды из таких же круглых, ярких, пронзительно пахнущих апельсинов. С удивлением оглядываясь вокруг, он понял, что по какому-то велению слепой судьбы был коронован лучшим из себе подобных, но не успел он как следует насладиться назначением, как был снова плюхнут на железный блин, а с него быстрыми пальцами закинут в шелестящий пакет.
Накачавшись в ритм чьих-то шагов по улице незнакомого города, он очутился в небольшой квартирке, где в тот же вечер маленькие пальцы схватили его и запихали в подобие темного мешка, поверх книжек и еще каких-то важно представившихся ему вещей – пенал с ручками и карандашами, будем знакомы, дневник, тетради, линейка. Вместе с ними он провел много времени. Изредка открывалась крышка, внутрь падал свет, кто-то из книг и тетрадей уходил, приходили новые. Наш апельсин лежал уже на дне подо всеми и сдавленно здоровался. Он ссохся, прежде упругая кожа его стала твердой, как картонная коробка, и покрылась темными проплешинами. Однажды кто-то вытряхнул его вместе со всеми остальными из мешка, и он тяжело плюхнулся на мягкую кровать. Его сухие бока залило яркое солнце, но он уже мог едва различить его. Те же маленькие пальцы аккуратно взяли его, покрутили в воздухе и погрузили в вечную тьму.