В сторожке у Жемчужных врат было, как всегда, накурено. Пахло немытым телом, свалявшимися перьями и закисшим кагором.
В дверь робко постучали.
— Какого... – матерно возопил Петрович, с размаху распахивая скрипучую.
На пороге стоял, прижимая потёртый портфель ко впалой груди, интеллигентик из низших в очках, дурацкой шляпе и лоснящемся от старости пальто.
— Прошу прощения... Вечер ныне чу... То есть, извините, пожа... Мне... Вот, направление, – сбивчиво затараторил он, суя смятую «бамажку» мрачнеющему с каждой секундой привратнику.
— Твою... За... совсем! Ходють и ходють, отдохнуть культурно в воскресенье не можь! – полилось из уст завозившегося с заржавевшим замком честного труженика.
Тяжёлую створку он приоткрыл совсем чуть-чуть – ничего, невелика птица, протиснется. Зацепившись полой, мелкая сошка, приподняв шляпу, постаралась прошмыгнуть понезаметнее, но пуговица, таки зацепилась. Жалобно хрустнула рвущаяся ткань. Пуговица была вырвана «с мясом».
Сошка печально вздохнула, потянулась, было, поднять, но врата уже захлопнулись.
Вот беда! Лучшее его пальто!
Спуск занял дольше обычного. Лифтом мало пользовались последнюю сотню лет.
Другой бы на месте ВанВана испугался, что может застрять тут до страшного суда.
Но ВанВан переживал лишь о потерянной пуговице.
Как-то нехорошо, некрасиво – в рваном, да вниз.
Вечер в Москве дышал весной, выхлопными газами, бензином, дорогим парфюмом, людскими надеждами, страхами и потом. ВанВан вдохнул поглубже – закружилась голова, а крылья под безнадёжно испорченным пальто чуть заметно дрогнули. Вкус-у-сно!
Он огляделся по сторонам, впитывая, словно губка, эту греховность, тлетворность и соблазны мирской жизни.
Достал из безразмерного портфеля колченогий табурет, любовно погладил балалайку, пристроил у ног шляпу – не забыть бросить пару медяков «для затравки».
Подождал, когда из чёрной пасти Метрополитена хлынет очередной вечерний поток.
Заиграл.
«Калинка» всегда шла на ура. Монетки полетели в шляпу. Вот и мятая купюрка с едва уловимым шорохом приземлилась – добро пожаловать, милая!
Тут главное чередовать. За весёлой последовала «Что ты жадно глядишь на дорогу». Её сменила разухабистая «Вдоль по Питерской».
Всего в репертуаре ВанВана была десяточка. В принципе, обычно хватало. Но, почему-то, всегда казалось, что можно бы и ещё разучить, и подольше поиграть.
Играть дольше не представлялось возможным. Методом проб и ошибок было выяснено, что играть «Ванька-балалайка» на хлебном месте может только час. На большее не хватало денег «для отстёгу» Ашоту Кривому. Да и люди, как правило, начинали дольше задерживаться у его табуретки, вслушивались, всматривались… На прошлой неделе девочка лет пяти так и вцепилась в руку тащившей её мимо мамаши, тыкая пальцем в «дядю, у котолого клылья».
Нет, только час, не больше.
Завернул напоследок «Смерть Ангела» Пьяццолла. Для души, как здесь говорят!
Аккуратно сложил инвентарь в портфель, деньги сгрёб в носовой платок – пересчитает потом, не при всех же. Неудобно как-то.
И пошёл, насвистывая, по широкой людной улице, вдыхая ароматы московской весны, прикидывая про себя, что Маша из детского дома получит новое платье – белое, с кружевами, а Миша – плюшевого медведя.
А себя ВанВан – чего уж, заслужил! – побалует настоящим «Биг Маком».
Может, ещё и на новые пуговицы останется.