Кто-то постучал в дверь. За два года проживания в общежитии Литературного института уже невольно начинаешь предсказывать, кто может стоять по ту сторону. Этот стук мне был незнаком.
Я не стала спрашивать, кто там (наверное, ни в одном общежитии это не принято) и открыла дверь.
- Привет, - тепло улыбнулась мне Эля - новая соседка моей подруги, которая жила напротив.
- Привет, - ответила я. Пять минут назад я вернулась с высших литературных курсов - они проходят в институте по вечерам со вторника по пятницу и собиралась выпить кружку чая. Часы показывали половину одиннадцатого.
- Ты еще не спишь? – спросила она.
- Нет, только что пришла с учебы. Мы ведь на базе высшего учимся – по вечерам.
- Ясно, - сказала Эля и замолчала.
Было понятно, что она хочет что-то спросить, но почему-то не спрашивает. Я открыла дверь шире, движением руки приглашая войти.
- У тебя не будет восемь минут?
- Именно восемь? А из-за чего такая конкретика? – мне стало интересно.
- Ну, это примерно восемь, - Эля снова улыбнулась, - просто я разучиваю несколько произведений к завтрашнему дню, а их на самом деле очень важно обыгрывать на публике, чтобы то, что запомнилось, осталось в памяти наверняка.
В голове сразу же возникает мысль, что я знаю, о чем речь. Даша говорила мне, что Эля окончила музыкальное училище.
- С удовольствием послушаю, - говорю я.
- Я тебе чай налью, очень вкусный.
- Хорошо, - улыбаюсь я, - возьму с собой кружку.
В комнате Эли и Даши хорошо и уютно. Книги и девушки всегда создают особый уют.
На половине той части комнаты, которая принадлежит Эле, стоит электронное пианино. На другой половине – кухонный стол. Эля усаживает меня за него и наливает чай - черный, с ароматными травами, которые она сама собирала и привезла с Кипра.
- Ты, наверное, голодная после учебы? – спрашивает Эля, - может, поешь чего-нибудь? Хотя бы банан? – и показывает на связку спелых бананов.
- Чай с бананом? – смеюсь я, - нет, спасибо. Если захочу, подогрею у себя что-нибудь, - беру в руки кружку и отпиваю небольшой глоток.
- Тогда бутерброд с плавленым сыром, - предлагает Эля и отрезает ломтик свежего хлеба, щедро намазывает на него сыр.
- Если честно, я не люблю электронное пианино, - говорит Эля через некоторое время, - звук совсем другой, не объемный. И клавиши громко стучат, отвлекают. Поэтому, когда есть возможность, я всегда репетирую внизу.
- На первом этаже, где шахматы?
- Да, но когда нужно срочно что-то заучить ночью, то играю на этом, конечно.
- А сейчас ты что сыграешь?
- Двадцать первую сонату Бетховена.
- Серьезно, - понимающе говорю я, доедая бутерброд, отпиваю еще глоток чая. Его аромат напоминает мне богородскую траву, которая растет у нас в Бурятии.
Эля начинает играть. Во мне срабатывает что-то наподобие слухового опыта, который дает понять, что игра Эли на высоком уровне. Я смотрю на ее спину, руки и вижу в ней уже не просто Элю, девушку с седьмого этажа общежития Литературного института, а настоящего музыканта, человека с невероятным внутренним миром и такой глубиной восприятия, которую мне никогда не увидеть. Даже если я постараюсь. «Наверное, каждый музыкант воспринимается людьми как эстетический объект», - проскальзывает мысль. Я пытаюсь зацепиться за нее, понять, отчего она возникла, но музыка не дает этого сделать. Она течёт и заставляет следовать за собой, подхватывает и зовёт, зовёт…
Пальцы Эли движутся с невероятной скоростью. Я смотрю на нее и вижу – музыку. Она приняла конкретный образ и заговорила. О своей бесконечности и силе, о воздействии на людей и о том, как человек может создать ее, почувствовать и позволить ей родиться. Об эмоциональном багаже, который несут в себе музыканты, чтобы создать мелодию, о переживаниях, которые влекут за собой разные формы и превращаются в теплый океан.
Эля играла жизнь, касаясь этих электронных клавиш и громкий звук, который они издавали, уже не мешал ни ей, ни мне. Момент перехода действительности в музыкальную реальность наступил, и всё остальное уже не было важным. Как эти клавиши. Музыка – всё, что сейчас есть.
Когда Эля останавливалась, хотя бы на две секунды – мне начинало казаться, что останавливалось время и то, пойдет ли оно снова и с какой скоростью – зависит только от неё.
«Играй, играй, Элечка!» – мысленно просила я ее и радовалась, когда после секундной тишины мелодия возвращалась, превращаясь в третью, пятую.
Я чувствовала пульсацию музыки, а через неё и само время. Это время предстало явно и точно – со своим характером и динамикой, поступью, колебаниями, волнами. Как же время схоже со звуком! Оно делится и распадается на тысячу звуков. Музыка имеет и цвет, и запах, и вкус. Она ощутима и реальна. Она наполняет воздух, пространство и каждую клеточку тела, проникает внутрь и остаётся там, открывая возможность возвращения в то же состояние вновь и вновь.
- Я бы еще слушала и слушала тебя, Эля, - сказала я, когда поняла, что игра подошла к концу.
- Спасибо, - улыбнулась она, - я запомнила, какие моменты мне еще надо отработать.
Я смотрю на нее и понимаю, что для меня это уже совсем другая Эля. Совсем.
- Это тебе спасибо, - говорю я и понимаю, как мало этого слова. Отблагодарить такую игру можно только тем же...
- Завтра рано вставать. Сегодня я почти весь день за пианино, пальцы устают.
- Понимаю, какое это напряжение. Хотя, может, и не понимаю.
- Если тебе интересно, могу скинуть видео-лекцию одного композитора. Она очень понятная, для начинающих.
- Да, интересно. Скинь, пожалуйста. Ты такая молодец! Это точно твоё, - говорю я и обнимаю Элю, - доброй ночи!
- Доброй ночи, - тепло отвечает она и провожает меня до двери.
Я беру с собой кружку с чаем, который так и не выпила и иду к себе. В голове - Бетховен и его двадцать первая соната.