Слава Богу за все

 
 
 
 
 Глава 1
 
 С какой же минуты повести отсчёт событий? С чего начать рассказ? Наверное, с той редкой минуты, что случилась и осталась незамеченной, минуты тишины и покоя, какие редко случаются на русской земле. Мир отдыхал от суеты и трудов долгого летнего, страдного дня.
 Спали деревни, сёла, города… На небе беззвучно мерцали звёзды и, как всегда, в августовскую пору, часто срывались с насиженных мест, чиркая по небосводу и оставляя на мгновение светящийся след.
 Загадывать желания было не кому, шло время отдыха после долгого страдного дня.
 И в унисон тишине, не нарушая её, тихо лилась молитва молодого инока в одном русском монастыре. Монастырь этот затерялся среди лесов и долин где-то в районе валдайской возвышенности и известен был немногим даже православным людям, не говоря уже о мирских.
 В маленькой келье, на массивном дубовом столе, в трёхгнёздном латунном подсвечнике горело три толстых свечи. Мерцающие светлячки выхватывали то икону Спасителя в углу комнаты, то край стола, то лицо юноши…
 На вид ему было лет семнадцать, не больше. На худом лице еле проглядывали волоски на подбородке и над верхней губой, глаза были задумчивыми, печальными. Он читал какой-то акафист. На столе перед ним лежала стопка, переписанных от руки, аккуратным ровным почерком, листков текста. Прочитывая очередной листок, он аккуратно откладывал его в сторону и брал в руки новый.
 Окно, выходившее в монастырский сад, было открыто и с улицы слышалось стрекотание кузнечиков, на свет свечей залетали мелкие мошки и, сделав круг у подсвечника, улетали обратно в сад.
 Тихим голосом, временами переходившим в шёпот, инок читал строчки акафиста: «…Нетленный Царю веков, содержащий в деснице Своей все пути жизни человеческой силою спасительного промысла Твоего, благодарим Тя за все ведомые и сокровенные благодеяния Твоя, за земную жизнь и за небесные радости Царства Твоего будущего. Простирай нам и впредь Твои милости, поющим Слава Тебе, Боже, во веки…». Юноша помолчал, осенил себя крестным знамением и продолжил: «…Слабым беспомощным ребёнком родился я в мир, но Твой Ангел простёр светлые крылья, охраняя мою колыбель. С тех пор любовь Твоя сияет на всех путях моих, чудно руководя меня к свету вечности. Славно щедрые дары Твоего Промысла явлены с первого дня и доныне. Благодарю и взываю со всеми, познавшими Тя Слава Тебе, призвавшему меня к жизни; Слава Тебе, явившему мне красоту вселенной…»
 Время ушло далеко за полночь, и так отрадны были для инока эти часы уединения, в которые ничто не рассеивало и не отвлекало внимания, когда только и возможно было по-настоящему помолиться, поплакать и поговорить с Творцом всего сущего: «… Слава Тебе, раскрывшему предо мною небо и землю как вечную книгу мудрости; Слава Твоей вечности среди мира временного. Слава Тебе за тайные и явные милости Твои; Слава Тебе за каждый вздох грусти моей. Слава Тебе за каждый шаг жизни, за каждое мгновение радости; Слава Тебе, Боже, во веки…»
 Сколько раз перечитывал он этот акафист и каждый раз как то по новому трогал он душу. Казалось, что был он слаще всей поэзии мира. И не напьёшься им и не надышишься…
 И читал дальше и дальше… Как воин заступив на пост уже не оставит его, что бы не случилось, так монах заступая на свой пост не оставит молитвы. Так текла и текла благодатная, радостная молитва, охраняя покой русской земли.
 После акафиста читался помянник с сотнями имён записанных в тетрадь мелким почерком. …'' О здравии рабов Божиих иерея Василия, раба Божия Игоря, монахини Серафимы…'' И шли и шли имена…
 Тем временем с высоты птичьего полёта уже угадывался рассвет. Во многих обителях и монастырях в общую молитву вливались всё новые и новые голоса молитвенников; отдельные голоса сливались в целые хоры и в невидимой, тонкой, струящейся дали все они соединялись с тысячами ангельских голосов поющих Славу Великому Богу… Над миром вставал рассвет…
 Освещая собой просторы, величественно, победоносно, жизнеутверждающе всходило солнце…
 Засверкали глади озёр и рек, умытые свежей росой просыпались луга, оживая жужжанием пчёл, стрекотом кузнечиков, порханием бабочек и первыми пробными голосами луговых птах; леса заполняли хвойным ароматом пространство на тысячи километров.
 Уже где то запели петухи, заскрипели ворота, застучали топоры, с призывных звуков пастушьих дудок, пошли на пастбища коровы… Кое-где стали раздаваться крики, местами брань и уже на фоне просыпающейся людской суеты всё тише и беззвучнее становились молитвы и воздыхания к Богу. Земное поглощало горнее… Начинался новый день…
 
 Глава 2
 Солнечный луч бесцеремонно врезался по диагонали комнаты и прогнал остатки сна. Игорь несколько секунд ещё пытался сопротивляться пробуждению, ухватываясь за остатки дрёмы, но всё было напрасно – он окончательно проснулся. Ещё несколько секунд он был как будто в забытьи между сном и явью и не чувствовал боли, потом в сознании как лампочки стали загораться воспоминания прошедшего дня и вместе с ними заныло, засосало где-то под ложечкой, замутило, стало сжиматься тоской и болью и если сейчас кто-нибудь спросил бы у него: “где болит?” он бы не сомневаясь ответил – болит душа. Хотя как врачу, выросшему в семье врачей– материалистов, понятие «душа» для него должно было быть каким-то сомнительным… Странный этот орган – «душа» без чёткой анатомической привязки. Игорь приоткрыл тяжёлые веки, какое-то время лежал, осматривая стену напротив, приходил в себя… На противоположной стене мерно тикали массивные настенные часы, сделанные под старину– подарок отца по поводу защиты диссертации; в красивых праздничных рамках в произвольном порядке висели фотографии прежних лет… Вот он с Алкой – молодые, весёлые нежно смотрят друг на друга. Портреты дочери в младенчестве, в раннем детстве и уже в возрасте подростка– тинэйджера с причёской и макияжем и ещё одна фотография, где они втроём, все вместе в обнимку, лица счастливые. Игорь закрыл глаза… О Боже! Опять впереди целый день… Ещё один день маяты, раздумий, безысходности… Сколько можно вот так? Сколько вообще может вынести человек страданий? Он с усилием сел на диване. Вернее сказать перевёл себя в сидячее положение… В висках стучало… На журнальном столике возле дивана стояла недопитая бутылка коньяка, в углу за диваном стояла вразброд целая батарея пустых бутылок… В комнате бардак, на полу валялись журналы. Игорь подержал в руках недопитую бутылку, подумал, поморщился и отставил её в сторону. Нет… если начать пить с утра это будет уже конец, надо потерпеть, перемаяться… Вчера на работе Олег Слепнёв дал понять, что на кафедре уже обсуждаются его художества. Да… шила в мешке не утаишь… Вчера, уже вечером, после работы, по совету того же Олега — близкого друга и коллеги, ездил к бывшему сокурснику Кольке Трофимову — тот сейчас ведущий специалист по психиатрии, работает в одной питерской клинике. Посидели у него в кабинете, поговорили, рассказал ему о своих проблемах.
 Николай долго его расспрашивал, тестировал, потом резюмировал, что у Игоря развивается депрессия, скорее всего экзогенная – вызванная стрессом, но в плане лечения без антидепрессантов, скорее всего, не обойтись, иначе может быть ещё хуже, так, что и работать не сможешь. И самое главное категорически надо завязывать с алкоголем. Выписал какие-то антидепрессанты, рецепт сейчас валялся в кармане. А после визита к Николаю, уже вечером, вернулся домой и, не выдержав внутреннего напряжения, опять выпил бутылку, чтобы хоть на время забыться в пьяном, болезненном сне.
 Надо вставать, хоть и нет сил. Господи, как я мог до этого дойти? Как слаб, оказывается человек и как эфемерно всё это человеческое счастье. «Как птица для полёта», какой бред. Спросить бы этого умника перед его смертью, что он по этому поводу думает, отрёкся бы от своих слов, а кто-то этот бред в истину возводит. В один день может всё оборваться.
 С большим усилием воли Игорь встал с дивана, прошёл в ванную комнату, начал бриться, всё давалось с трудом. После ванной перешёл на кухню, долго смотрел в окно, налил чай, несколько раз открывал и закрывал холодильник. Надо заставить себя поесть, хотя бы через силу. Аппетита нет совсем. Ведь всё же это малодушие. Зачем раньше времени опускать руки? Ведь наверняка ещё ничего не известно. И тут же сжалось сердце. На минуту он представил, как это будет когда надежды совсем не останется. Хорошо, что ещё на работе никто не следит за временем прихода и ухода, а консультации для госпитальных можно перенести на послеобеденное время.
 Он сидел, заглатывал через силу сладкий чай. Вдруг он вздрогнул. Резко поднялся. Как же я забыл. Вчера перед сном отключил телефон. Быстро прошёл в прихожую. Ведь мог звонить следователь. Игорь подключил телефон. На автоответчике высветилось около десяти не принятых звонков, в основном Алкины. Буквально через минуту после включения, раздался звонок, Алла почти кричала в трубку: – Алло! Ну, наконец-то, Игорь! Почему ты не брал трубку? Думаешь, у меня ещё есть силы переживать и за тебя? Не случилось ли что с тобой? Хочешь, чтобы я окончательно свихнулась?
 
 – Спасибо за заботу – глухо ответил Игорь – я и не думал, что ты сильно расстроишься, если со мной что-нибудь случиться. Прости, забыл телефон включить.
 
 -Игорь, ты без подкусываний со мной совсем разговаривать не можешь? Ты следователю звонил? Игорь, я больше не могу, эта неопределённость меня убивает… И зарыдала в трубку…
 
 -Ну, они, в конце-то концов, хоть что-нибудь делают? Ведь это их работа! Я уже всех убить готова! Сначала три дня заявление не принимали. Может, начни поиски вовремя, ещё какие-то концы можно было найти. А теперь… Игорь, ну как с этим жить? Как ходить на работу? Да и на хрена вообще эта работа теперь мне? Мой Вадик – подлец. Заявил, что это не его заморочки и говорит, разбирайтесь со своим бывшим, раз такую дочь воспитали. Урод! Он просто предал меня в такую минуту! И для этого человека я пожертвовала семьёй! Игорь я без тебя пропаду. Сейчас ведь нам нечего делить, мы оба виноваты друг перед другом. Ну, скажи, разве только я во всём виновата? А ты? Разве мало я прощала? Все эти ваши мальчишники, вечные кафедральные заседания до двух часов ночи, а эти командировки на конгрессы с молодыми ассистентками? Думаешь, до меня не доходили слухи о ваших похождениях. А теперь, выходит, я одна во всём виновата. Хотя, что теперь всё это. Всё пустое. Игорь, а ты сам как? Держишься? Я к маме переехала, думаю к Вадиму больше не вернусь. Всё с меня хватит.
 
 – Я вчера к Кольке Трофимову ездил, он антидепрессанты выписал, тебе привет передаёт, сочувствует, говорит если что, то чтобы Алла без церемоний приезжала. Алл, ты прости, но у меня сегодня много дел. Троих госпитальных консультирую и ещё старшая сестра просила своего родственника посмотреть, из другой области мужик приехал… Да ещё следователь после трёх просил зайти или позвонить. Если хочешь, давай вечером в нашей кафешке встретимся и обо всём поговорим…
 
 -Игорь, скажи честно, ты веришь, что Ольга жива? Есть хотя бы маленький шанс, что жива?
 
 Игорь молчал. В голосе Аллы была мольба. Нет, сейчас он не может ей сказать, что он думает на самом деле …
 
 -Думаю есть. Ведь это не первый раз. Год назад почти два дня её не было. И все эти провокации с её стороны.
 
 -Да, но тогда это было после ссоры и ожидаемо. Два дня и две недели – разные вещи. Но если она жива, она что не понимает, какую боль нам причиняет? Нет, не настолько же она жестока. А если её где-нибудь силой удерживают? Я от этих мыслей схожу с ума!
 
 Игорь не сразу ответил, с минуту боролся с подкатившим к горлу комком.
 
 -Может быть, она считает, что мы своим разводом принесли ей ещё большую боль? Ведь с её чувствами мы не очень-то считались… – выдавил он из себя.
 
 -Знаешь, ты сейчас сказал: «считает» и как лучик надежды блеснул. Если она еще, хоть что-нибудь «считает». Хотя бы один шанс из десяти дал бы мне Господь… Нет, ну тогда я её убью! Честное слово!
 
 И не удержав нахлынувших чувств опять зарыдала в трубку…
 Да… начинался ещё один день– день неизвестности, тяжёлых дум, большого человеческого горя и надежды, надежды…
 
 Глава 3
 
 На улице было жарко, пыльно, Игорь купил в ларьке бутылку минералки, закурил и не спеша пошёл в сторону медгородка. Подумал: “ведь не курил два года и опять сорвался”
 До работы было довольно далеко – остановки четыре, но надо было хотя бы немного развеяться. О чём-то он вчера не додумал. Вот также шёл вчера и какая-то мысль свербила. Да это ощущение всеобщего обмана. Даже трудно сформулировать мысли. Все взаимно друг друга обманывают. И как обманчиво это мнимое благополучие и вообще предсказуемость жизни. И эта насмешка над человеком с вечным стремлением его к счастью, поиски этого мнимого счастья. Сейчас можно было бы многое отдать просто чтобы не чувствовать себя таким несчастным. Хотя это фигурально. Что он может отдать? Что у него осталось? Господи! Господи! как тяжело. Ольга. Девочка моя. Пролетали в голове как слайд-шоу обрывками события прожитой жизни. Как встречал жену из роддома. Тогда она была ещё его женой и думалось, что навсегда. Как обмывали на кафедре «стройные ножки» дочки. Её первые шаги, первые слова. Как, приходя с работы, включал в прихожей свет, и это разлохмаченное чудо бежало со всех ног, навстречу протягивая вперёд руки с криками «Мама! папа пришёл!» Он брал её на руки, подбрасывал вверх, целовал в щёку, давал какой-нибудь подарочек. Эта её детская непосредственность, открытость, её умение радоваться мелочам. И их последний разговор у него дома скорее ссору, чем разговор, как он хотел отмахнуться от общения с ней. Последние обиды. Когда она колючая дерзко даже нагло язвила, обличая его и Аллу. Сказал ей тогда:
 
 – Ты ещё слишком молода, обличать нас с матерью, неизвестно как твоя жизнь сложится. Ты пока ничем особенным себя не проявила.
 
 А сейчас окажись она рядом просто обнял бы, прижал к себе, поцеловал в макушку. Родная, дурочка маленькая. Где ты? Что с тобой? Наверное, лучше узнать правду, какой бы она не была и успокоиться. Что же делать в жизни бывает и такое. Значит надо будет учиться жить заново. Жить, пусть ради памяти о ней. Вспомнилась чья-то цитата, что человек по-настоящему может быть свободен только тогда, когда всё потеряет. Усмехнулся горько – кажется я уже недалёк до полной свободы.
 Занятый этими мыслями, Игорь не заметил, как дошёл до медгородка… Показались корпуса клиники, он шёл привычно по знакомым аллеям, и уже то тут, то там встречались знакомые, кто-то почтительно здоровался, называя по имени-отчеству, кто-то приятельски кивал издалека. Надо взять себя в руки, работа в любом случае не должна страдать. Не забыть бы после трёх позвонить следователю. Вечером с Аллой всё-таки надо встретиться. Сейчас о ней он подумал без внутреннего раздражения как-то беспристрастно и с сочувствием. Да и, правда, сейчас уже нечего им делить, надо поддерживать друг друга насколько возможно.
 Игорь открыл двери кафедры сосудистой хирургии, неспешно прошёл по коридору, зашёл на своё отделение. В коридоре было безлюдно, из столовой пахло молочной кашей и подгоревшим какао, позвякивали ложки – ещё не закончился завтрак. Значит, пришёл вовремя, обход будет где-то через час.
 В ординаторской, за своими письменными столами, сидели только двое – Лидия Петровна, самая древняя из могикан, хирург с кафедры общей хирургии и ещё хирург Ерёмин что-то писал, наклонившись над столом в три погибели. Игорь взял журнал с расписанием обхода больных, сделал отметки, кого должен проконсультировать сегодня. Ерёмин, не поднимая головы, сказал:
 
 – Игорь Леонидович, вам Марина – старшая просила напомнить, что она сегодня на консультацию своего родственника приведёт.
 
 -Спасибо, я помню.
 
 Игорь уже не в первый раз отметил про себя, что на работе становится легче на душе, главное перетерпеть пару часов с утра, а потом боль потихоньку отступает. Он вышел в коридор и, минуя сестринский пост, прошёл к своему кабинету. На посту, непринуждённо болтая, стояли две дежурные сестры: Валентина Георгиевна и Людмила. Увидев Игоря Люда наклонилась к уху Валентины Георгиевны и обе как-то резко замолчали, поздоровались и, проводя его взглядом, почти шёпотом что-то стали обсуждать. А может ему так показалось, но стало неприятно.
 Людка в прежние времена обычно почти приятельски, даже при больных, или игриво посылала ему воздушный поцелуй, или, пробегая мимо, могла пожать руку, а сейчас все, как будто сговорившись, устанавливали с ним дистанцию. Конечно, причина была не в них, но это их поведение было индикатором его внутреннего неблагополучия. Скоро все начнут шарахаться от него как от прокажённого.
 Вспомнилось как Людка после празднования кафедрального Нового года, после выходных пришла к нему в кабинет и, размазывая по щекам потёкшую тушь, всхлипывая и подвывая, протянула ему заявление об уходе.
 
 -Игорь Леонидович, я, когда утром проснулась и вспомнила, что я вытворила на празднике. Нет, я не смогу работать в коллективе. Мне в глаза всем смотреть стыдно. Это всё Танька с первого отделения – сволочь ведь знает, что мне много пить нельзя, да ещё такой коньяк крепкий.
 
 Игорь тогда по-отечески и как мог с юмором успокоил её: «Конечно, последние рюмки три были лишними и твои попытки станцевать на столе мы еле остановили, но ничего уж такого фатального и не успело случиться, ты просто свернулась калачиком на кушетке и уснула, тебя потом на каталке девчонки в сестринскую увезли».
 
 -А я не храпела?
 
 -Нет, не храпела, не дури, иди работай.
 
 -Нет, я себе этого не прощу, я только представлю, как это со стороны выглядело, ведь ужас.
 
 Забавная девчонка.
 В центральной части коридора был выход на запасную лестницу и здесь больным разрешалось курить, на лестнице стояло человек пять больных, увидев Игоря все поздоровались с ним и на фоне притихших голосов до слуха Игоря донеслось: «дочка пропала».
 Игорь зашёл в свой кабинет.
 Кабинет был с детства его вторым домом, здесь, сколько хватало памяти Игоря, завкафедрой работал его отец – Тропинин Леонид Львович– профессор. Как недавно съехидничала на одном кафедральном собрании Потапова Любовь Прокофьевна – врач с диагностического отделения: « у нас кабинеты, как и научные звания, передаются по наследству…»
 Будь жив отец, конечно, эта старая грымза не посмела бы даже подумать так, а не то что озвучить, но теперь всё можно.
 В молодости он многое принимал за свои личные заслуги, ему казалось, что он выкладывается по максимуму, в том числе ради того чтобы никто не смог его попрекнуть, что он профессорский сынок и только благодаря отцу сделал блестящую карьеру.
 Начиная со студенческих научных обществ, где он был не на последнем месте, эти ночёвки в анатомичке или в морге, где они с Олегом Слепнёвым буквально засыпали с учебником анатомии в одной руке и ланцетом в другой. И долгие-долгие годы напряжённой сначала учёбы, а потом работы. Они в сосудистой хирургии стояли практически у истоков методов аортокоронарного шунтирования и стентирования, а также метода постановки так называемых зонтиков, улавливающих тромбы в венозном русле. Не только они конечно, а целая плеяда молодых учёных– энтузиастов.
 И их ошеломляющий триумф, который венчал победой и перекрывал с лихвой все годы поиска, тяжёлого многолетнего труда, сомнений и неудач. Всплыли в памяти моменты, с той главной в их жизни конференции-слёта кардиохирургов в Москве, куда они приехали со своим ноу-хау. Как стали разъяснять маститым эскулапам перспективы их методик. Как их вначале осмеяли, как мальчишек фантазёров-идеалистов, посягнувших на святая святых – кардиохирургию, куда они дерзнули войти не в дверь, а в окно. И потом, когда их методики были признаны, на них смотрели как на героев от медицины. И сотни, тысячи благодарных пациентов.
 Много воды утекло с тех пор. А после смерти отца, оказалось, что профессиональные позиции его – Игоря не так прочны, как ему казалось и есть много замечательных сосудистых хирургов не хуже его, начинавших с ним вровень, а многие и с более выраженными организаторскими и ораторскими способностями, но не сумевших сделать такую карьеру. Да взять хотя бы того же Олега Слепнёва, он был уж точно не хуже его Игоря в любом отношении, но он никогда не претендовал на лидерство, уступал дорогу без боя и при этом не переставал быть другом, в карьерном же плане всегда оставаясь на вторых ролях.
 Игорю в кабинете становилось намного легче, здесь была своя определённая аура. Эти высокие потолки, огромные окна во всю стену, старинная кафедральная мебель, толстые тома книг, даже воздух какой-то особый. Всё основательное, сделанное на века. И в этой ауре всё временное и суетное как будто отступало.
 По этому кабинету его отец, наверное, исходил не одну тысячу километров, надиктовывая секретарю-стенографисту лекции, статьи, доклады, а иногда просто обдумывая какой-нибудь материал, ходил из угла в угол. И бывало, ещё ребёнком Игорь засыпал на старинном кожаном диване в кабинете отца, наблюдая эту вдумчивую, сосредоточенную ходьбу.
 Как защищёно и тепло он себя чувствовал рядом с отцом. Наверное, поэтому ещё он так любил здесь находиться. Отец в клинике проводил больше времени, чем дома и этот стиль жизни для Игоря был нормой. Но, как ни странно, хотя смерть отца и подорвала его профессиональные позиции, и его положение на кафедре стало зыбким, всё-таки слишком большого горя Игорь после его смерти не почувствовал, хотя он никому бы в этом не признался. Наверное, это было связано с тем, что отец всю жизнь морально давил на него, не давая иметь свой собственный выбор. И в этом смысле, после его смерти, Игорь даже почувствовал какое-то облегчение, но с годами, когда пришло осознание, что всё это навсегда и безвозвратно ему иногда очень не хватало этой опоры.
 Со смертью матери всё обстояло по-другому. Мать пережила отца всего на три года — инфаркт. Она как будто потеряла интерес к жизни и после его ухода, не радовалась ни внучке, не успехам Игоря. При жизни Леонида Львовича она слишком растворялась в нём и жила только его интересами. К матери Игорь был эмоционально привязан и её смерть просто подкосила его.
 А потом это предательство Алки… И в такой год… Когда он еле-еле пытался выкарабкаться из всех этих передряг. Хотя, что с неё взять? Ветреная, если не сказать – легкомысленная, карьеристка. Это всё он видел в ней ещё с молодых лет и просто закрывал на это глаза, прощал её и можно сказать даже любил. Она лёгкая была Алка – не грузила, всегда была готова разделить любую авантюру, заводила и хохотушка – душа компании. Сейчас горе подкосило её, она сильно изменилась.
 В этих раздумьях он подошёл к окну, открыл форточку, сел на стул у окна и закурил. Долго, неподвижно смотрел на улицу. По аллеям мед городка ходили сотрудники, группами проходили студенты – абитуриенты, доносился хохот, как в муравейнике шла, протекала жизнь, все были заняты своими делами.
 Дверь в кабинет приоткрылась, без стука вошёл Олег:
 
 -Привет, ты к Николаю вчера съездил?
 
 -Да ездил, он выписал антидепрессанты, сказал, что депрессия очевидная и без лечения может углубляться. Но я вчера опять бутылку выпил, просто не мог с собой справиться.
 
 Олег посмотрел на Игоря внимательно:
 
 -Не знаю, говорить тебе или не стоит… на кафедре, кажется, знают про Ольгу и вообще, про твои запои, но обсуждают пока на ухо друг с другом. Я боюсь за тебя. Ко мне вчера уже подсылали одного Иуду, тот рассыпаясь поцелуями, намекал, что если тебя подвинут, то я могу смело претендовать на твоё место. Говорит, будь разумным человеком. Дружба дружбой и т.д.
 
 -Ну а ты? Хорошее, в общем – то предложение.
 
 -Издеваешься? Я суеверный и на твоём месте не хотел бы оказаться ни в каком качестве. Вдруг всё остальное даётся в придачу, как нагрузка в наборе?
 
 -Я на своём месте тоже не хотел бы оказаться это нечаянно, может гороскоп подкачал не в тот день родился – усмехнулся Игорь.
 
 – Да, Игорь чуть не забыл, Марина, старшая медсестра тебя искала — спохватился Олег.
 
 -На счёт родственника? Да мне уже передали…
 
 -И с этим тоже да ещё говорит, что из отдела кадров звонили, что бы ты с отпуском не тянул – определялся, ты всем графики отпусков портишь, у многих ещё есть недогулы, ответь им конкретно с какого числа пойдёшь, позвони короче сам в отдел кадров, август уже заканчивается.
 
 -Только мне сейчас ещё без работы остаться один на один с собой. Я себя без спиртного долго не выдерживаю. Ехать на юга отдыхать, с моими проблемами это даже смешно. А в городе маяться, ожидая звонка следователя или Алкиных истерик? Она уже с утра сегодня мне мозг вынесла. Как будто мне легче, чем ей. Жалуется мне, что Вадик её козёл, моральный урод и подлец. Может я её еще, и пожалеть за это должен?
 
 -Ну, с тем, что он подлец не поспоришь, даже поражаешься иногда какие бабы всё же дуры, даже самые умные из них. Ну, ты всё же решай с отпуском, с неделю срок ещё есть. Может к моим родителям на дачу? Они тебе рады будут, встретят как родного, сам знаешь, к тому же они в курсе всего и будут тебя щадить, не лезть с расспросами. Или ещё вариант, ты уж прости если не понравится, попросись к Кольке Трофимову в клинику на месяц, полечат тебя, выделит тебе он палату отдельную, а что – в твоей ситуации вариант, что тебе терять то?– Олег смотрел на Игоря, ожидая ответа.
 
 Игорь курил, с минуту молчали, потом неуверенно и как то нехотя Игорь ответил, просто, что бы отвязаться:
 
 -Не думаю, что это вариант, хотя… как крайний вариант это не надо отбрасывать.
 
 После разговора с Олегом Игорь ещё с полчаса находился в кабинете, выпил кофе, просмотрел стопку документов, трудно было сосредоточиться на работе, но всё же основные обязанности он выполнял неплохо: звонил в учебную часть, согласовывая расписание практических занятий на сентябрь, потом надо было заказать материалы для операционной, были неувязки с поставками оборудования.
 Немного позже он с несколькими ординаторами проводил обход больных на отделении. Сегодня осматривали только тех, кто назавтра был запланирован на операцию. Их отделение в основном занималось сосудами нижних конечностей. Сосудистая хирургия как часть общей хирургии давно окрепла, развилась и стала расходиться в более узкие специализации, кардиология стояла особняком. Их отделение занималось в основном облитерирующим атеросклерозом сосудов нижних конечностей, незначительная часть отводилась сосудистым аномалиям, часть больных были с повреждением сосудов после травм и переломов. Больным с тромбофлебитами на их отделении устанавливали, так называемые, зонтики удерживающие тромбы и не дающие им попасть в общий кровоток.
 Последним сегодня осматривали больного Лемакова – токаря, после перелома берцовой кости, год назад у него стала отекать нога, с ним при осмотре возникла заминка, был не совсем понятен объём операции и некоторые жалобы не понравились Игорю. Надо было дообследовать брюшной отдел аорты – что-то не состыковывалось. В конце концов, решили на завтра этого больного вынести на клинразбор на конференцию и отложить операцию.
 В конце обхода в палату заглянула старшая медсестра Марина Алексеевна, по имени отчеству звали друг друга только при больных.
 
 – Игорь Леонидович, я с Вами договаривалась на счёт консультации, больной уже в смотровой.
 
 -Марина Алексеевна у него хотя бы минимум обследования есть?– спросил Игорь.
 
 -Есть кое-что. Доплер, ангиографию ему уже сделали, да у него целый ворох всяких выписок, сами посмотрите.
 
 -Ну хорошо, готовьте его, я скоро подойду.
 
 ГЛАВА 4
 
 Спустя полчаса Игорь в смотровом кабинете осматривал родственника Марины. Олег Слепнёв также присутствовал при осмотре. Больному на вид было лет семьдесят – лицо всё в морщинах, а по паспорту оказалось всего шестьдесят два. Здесь в плане диагноза было всё понятно даже и без обследования — студенческий вариант облитерирующего атеросклероза нижних конечностей. Мужик был общительный, в красках рассказал как болят у него ноги «спасу нет», что приходиться останавливаться при ходьбе, особенно правая нога беспокоит. Ещё обе ноги мерзнут, и спать в шерстяных носках приходиться.
 Игорь с Олегом однозначно решили, что здесь без операции не обойтись, сложность была только в формальностях, так как пациент-то был приезжий, а на отделение официально брали только местных да ещё тем более для операции, платно лечить – немыслимо дорого, стали думать как оформить госпитализацию.
 Мужика звали редким в наше время именем – Савелий, он говорил не умолкая, рассказывал какие обследования проходил, как его лечили и, что только из лечения не перепробовали, что сосудистых хирургов у них даже в райцентре нет, а про их Сеньгино и говорить нечего. Услышав название Сеньгино Игорь обернулся и переспросил название деревни.
 
 -Сеньгино – ещё раз повторил Савелий.
 
 Игорь живо переглянулся с Олегом. После непродолжительной паузы Олег спросил:
 
 -Это в Тверской области? На реке Мста находится?
 
 -Ну да, та самая река наша – Мста – заулыбался Савелий.
 
 Олег оживился. Почему то заулыбался и Игорь на миг как будто повеселел. А Олег продолжал допрос:
 
 -Там у вас ещё мост через речку канатный из дощечек висит метров на сто, а может и побольше? Так? А на другом берегу деревня с церковью и кладбищем находятся?
 
 -Да, всё так и есть, про наши места говорите. А вы у нас никак бывали? Проездом что ли?
 
 Олег и Игорь оживились, что-то похожее на радость озарило души обоих. За последние две недели Игорь совсем, кажется, не улыбался, а тут проняло…
 
 -Да мы ещё в студенческие годы там были случайно – уклончиво сказал Олег.
 
 Игорь, чувствовалось, не хотел уводить Савелия от разговора и как только тот замолкал, сразу задавал ему новые вопросы и с каким-то напряжённым нетерпением, как будто Савелий мог знать, что-то очень важное для него.
 
 -А батюшка там жил – Отец Василий, он жив ещё?– спрашивал Игорь.
 
 -Отец Василий то? Да ещё жив, старенький только, но в полном разуме, по праздникам ещё и в церкви служит. Его, говорят, отец Нектарий – настоятель из соседнего монастыря, к себе зовёт, а тот ни в какую не переезжает. Жил бы на всём готовом. «А на кого я Катюшу оставлю?» – говорит. У него там ведь жена– Катерина похоронена, рядом с церковью могила, он к ней каждый божий день ходит – общаются, значит, панихидки всё по ней служит. Да ещё у него коза Белянка живёт, везде за ним ходит: он в огород и она в огород, он за водой к колодцу и она с ним стоит рядом пожёвывает, хвостом вертит. Он у нас почти за блаженного почитается, что интересно, как у кого беда – уже все знают, что надо поговеть, все грехи вспомнить, что-то и на бумажку записать и, перекрестившись на тот берег к отцу Василию значит. А у нас мост-то, сами знаете – экстремальный, так как в последний путь идут. Я и сам-то всё собираюсь, да с моими ногами боюсь не дойду, вот подремонтируете, может и сподоблюсь.
 
 -А назад-то живыми кто возвращается? – засмеялся Олег.
 
 Да ещё какими живыми, местные наши только дивятся – он, видать, слова какие-то волшебные знает – многим помог.
 Игорь как будто хотел ещё что-то спросить, но помедлил и задавил в себе вопрос. А мужик Савелий продолжал непринуждённо болтать.
 
 – Там девчонка у них жила приёмная – Тамара. Она ведь им не родная была, её матушку отец Василий из концлагеря привёз после войны уже, она ему дальняя сродница была, больная вся, с ревматизмом что ли, хворая в общем, и как она ещё Тамару родила непонятно. Она за местного безродню тракториста Тимоху замуж вышла, а тот на тракторе перевернулся в местном овраге – погиб… Тамарина матушка уже в то время на сносях была, да она после родов и пожила то немного, Тома её и не помнила совсем. Так она и выросла у отца Василия и Катерины и за дочку и за внучку, своих-то Бог не дал.
 
 Помолчали… Игорь как-то весь напрягся, нахмурил лоб и с отстранённым видом, как будто мало интересуясь предметом разговора, а так, как бы между прочим, спросил:
 
 – Ну и как у этой Тамары жизнь сложилась? Замужем, наверное, детей много?
 
 -Нет, не замужем. Там ведь история целая была с этой Тамарой в молодости. Долгие годы наши всё судачили. Она ещё в юности влюбилась сильно в одного парнишку городского, тот на каникулах что ли гостил или как я и сам толком не знаю, да и было это давно. Что уж там у них было, не знаю, но вроде он ей пообещал вернуться, а сам в город уехал и больше его не видали, как наши местные говорят: «Поматросил и бросил». Да будь она с простым воспитанием, так может всё бы и обошлось – с кем чего в молодости то не бывало. Вышла бы замуж да и забыла бы того парня. А у неё-то всё всерьёз. Говорят обет дала, что, дескать, если её любимый за ней не вернётся, то замуж ни за кого не пойдёт, а уйдёт в монастырь. Но, что характерно, слово сдержала девка. Вот характер. А какая красавица была, ребята ведь проходу не давали. Ни в какую, упёрлась и всё. И долго ещё потом – много лет томилась, всё ждала, говорит: «не может он не приехать – слово дал». А уж за двадцать ей было, когда в монастырь то ушла, в Пюхтицах теперь монахиня. Среди местных у неё подружки были по школе, так провожали её даже плакали, как хоронили, всё же не частое дело в монашки-то в наше время. Отличница, такая умница была, пела уж больно хорошо, не знали, что из неё и выйдет, а видишь как жизнь обернулась. Да всё это дела давние, а вы и Тому что ли знали?– приподнял брови Савелий, дивясь как тесен мир.
 
 -Да так, немного знали – неожиданно сухо ответил Игорь, потом вдруг заметно занервничав, свернул разговор и под предлогом занятости, быстрым шагом ушёл к себе в кабинет.
 
 В кабинете Игорь закурил, задумавшись опять долго смотрел в окно. Несколько раз заходил Олег, но времени для разговора у них не было – Олег сегодня дежурил и осматривал всех вновь поступивших больных. Они с Олегом уже давно научились понимать друг друга без слов. И сейчас оба понимали, что находятся под впечатлением разговора с Савелием и хотелось бы его обсудить, но на бегу второпях не стоит, уж лучше отложить разговор на потом. Олег только кивнул Игорю, сочувственно посмотрел на друга.
 
 -Да, я представляю, что у тебя сейчас на душе. Как неожиданно, ты подумай… в монастырь! Ну что Игорь, прошлое настигло тебя, а ведь думали всё быльём заросло, да и кто из нас в молодости не ошибался?
 
 Олег убежал на отделение, Игорь остался один, застыв у окна, он плакал, редко моргая и не смахивая слёз. Он уже и забыл когда плакал последний раз» Господи, зачем мне знать это сейчас? Ведь я и так почти сломлен. Конечно, может быть я в чём-то и виноват. Но, что сейчас я могу исправить в своей жизни?» И как-то сам собой пришёл простой ответ – я могу только покаяться, вот так просто, как сейчас Савелий рассказывал, как их местные проблему решают, пишут записку и «в последний путь» к отцу Василию.
 Сейчас вдруг на мгновение он представил, что оказался в Сеньгино и стоит перед тем самым мостом и вот сейчас, через несколько минут, он встретит отца Василия. Как бы именно этого сейчас он хотел, как нужен ему мудрый, добрый собеседник. Отец Василий, ну как же он мог забыть о нём? Как когда-то говорила Тамара: “не бывает случайных встреч, все мы для чего-то посланы друг другу”. «Только вот со мной ошиблась Тома, я не оправдал её надежд. Да, но всё же нет худа без добра, зато сейчас я знаю куда мне поехать в отпуск. Как я хочу сейчас исчезнуть, сбежать из этого тесного, давящего, душного города. Умереть для всех на неделю, на месяц. Так давно я уже ничего не хотел, а сейчас… Оказаться бы в поле, уткнуться в траву, прижаться к земле и лежать, прореветься вдоволь, забыть обо всём, что мучает долгое время. И какое счастье, что отец Василий ещё жив.
 
 ГЛАВА 5
 
 Вечером Игорь сидел в кафе, ожидая Аллу. Он заказал чашку кофе, пару бутербродов и вышел на террасу кафе. Столы здесь находились прямо под отрытым небом. Подумалось, что делают со стульями, если пойдёт дождь? Каждый раз заносят в зал?
 Он сел за столик, закурил, задумался… Принесли заказ, аппетита не было совсем, но всё же хоть и через силу он жевал резиновый бутерброд… Алла пришла минут через 15, Игорь отметил про себя, что лицо у неё осунулось, через слой тональника просматривались мешки под глазами. Проревела, наверное, весь день.
 
 -Привет, Игорь – тихо, задавленным голосом сказала она.
 
 -Ну привет, вид у тебя прямо сказать не боевой – Игорь с усилием добавил голосу бодрости, может быть, хотел задать тон общения без упадничества или подбодрить Аллу, но вышло как-то не очень убедительно.
 
 Она села на стул рядом, поколебавшись несколько секунд, как-то по-детски уткнулась ему в рукав и, подвывая и всхлипывая, повисла на его руке.
 Вокруг все заоборачивались. Стало неловко за неё – в этом кафе часто встречались их общие знакомые.
 Игорь как мог, начал её утешать, отвлекал разговором, пересказывая разговор со следователем и разные события дня, потом отошёл от Алки к стойке бара, заказал себе коньяка и лёгкий салат, а Алке лёгкого вина и мороженного. Выпили немного, через какое-то время наступило облегчение, на душе потеплело.
 
 -Ал, ты хотя бы мороженого поешь, ты же скоро ноги протянешь.
 
 – Меня от еды тошнит, совсем аппетит пропал. Игорь, знаешь, я за последнее время всю свою жизнь пересмотрела, переосмыслила. Мне кажется, у меня произошла переоценка ценностей. Всё, что казалось важным и значимым – уменьшилось до плинтуса, взять хотя бы карьеру, а то, что казалось мелочью, ерундой – вдруг стало значимым. Я вдруг поняла, Игорь, что ближе тебя у меня никого на свете нет. Я понимаю, что это у тебя скорее раздражение вызовет, но говорю как сейчас чувствую. Прости меня за всё. Я виновата, что причинила тебе такую боль. И перед Ольгой и перед тобой виновата. Я представляю, как тебе было.
 
 -И ты меня прости, я тоже не подарок.
 
 Алла усмехнулась:
 
 -Ну, видишь, прямо прощёное воскресенье у нас сегодня.
 
 Игорь в ответ улыбнулся, немного помолчав, сказал:
 
 -Я сегодня тоже целый день в раздумьях. Мне казалось, что жизнь ничего нового подбросить уже не может, разве ещё какие-нибудь проблемы, а оказалось, ошибался. У меня сегодня интересная встреча произошла. Ты, может быть, помнишь, я тебе рассказывал, как мы с Олегом на втором курсе института на байдарках в летние каникулы по Мсте путешествовали?
 
 -А ну это когда Олег ногу сломал на одном привале? Конечно помню, смешно получилось – попутешествовали, еле живыми домой вернулись. Ты ещё рассказывал как его в районную больницу госпитализировали, а ты без ночлега и без провизии остался.
 
 -Да, примерно так всё и было. Меня там, в доме священника местного приютили, две недели прожил, уехать всё не мог – что-то держало. Игорь нахмурил лоб, немного наклонил голову, осёкся и замолчал, что-то вспоминая.
 
 -Ты тогда сказал, что перевода от родителей ждал, денег у тебя не было на обратную дорогу – так ты объяснял тогда задержку.
 
 – Да, наверное, перевод ждал – задумчиво повторил за ней Игорь. Просто я сегодня мужика консультировал из тех мест, говорит, что священник этот ещё жив. Кстати, я тебе главное не сказал, из разговора со следователем – перевёл на другую тему Игорь, – особых новостей нет, но есть кое-что хотя бы немного утешительное. В общем, следователь сказал, что они запрос везде, где можно, сделали и, по крайней мере, в морги ничего похожего за последние две недели не поступало.
 
 Алла сильно сжала его ладонь, посмотрела ему в глаза. Они помолчали несколько минут…
 Время пролетело незаметно, расходиться не хотелось. Был момент, когда Игорь вдруг захотел позвать её домой, в, когда то их общий дом. Пролетело в сознании – вот бы сейчас – как раньше. И конечно обоим стало бы легче. Он на миг представил, как целует её плечи, вспомнил её дыхание, запах её волос. Как она несчастна сейчас, всё наносное спало, и осталась просто слабая, беспомощная в своей беде, баба. Но он удержал себя от этого порыва. Алла как будто поняла его мысли, посмотрела внимательно ему в глаза, немного помедлив, сказала:
 
 -Ну, Игорь, мне пора, я завтра с утра читаю две лекции – попросили на семинаре выступить, надо подготовиться, полистать статьи и в парикмахерскую записана – на меня смотреть страшно, реву часами. Давай завтра созвонимся, спасибо тебе за всё. Деньги есть? Может я заплачу? Игорь остановил её жест показывающий готовность раскрыть сумочку.
 
 -Ну, тогда пока…
 
 Он проводил её глазами, дружески мотнув головой, расплатился за заказ и через несколько минут тоже вышел из кафе-бара.
 
 ГЛАВА 6
 
 Игорь решил домой сразу не возвращаться – дома его никто не ждал, а оказавшись в четырёх стенах, он опять будет мучиться в тоске один на один со своими мыслями. Самый простой способ избавиться от тягостных мыслей был давно опробован и известен, но сегодня он решил обойтись без вечерней порции спиртного. Надо просто устать физически, что бы придя домой осталось только лечь и уснуть. Для этого надо пройти километров 5-6 или сколько сможет.
 И он пошёл по тротуару, несколько раз переходил с аллеи на аллею, обогнул большой пруд и поймал себя на мысли, что потерял счёт времени, наручные часы забыл на работе. С часами история повторялась постоянно – раз в день он обязательно заглядывал в операционную и даже если не оперировал сам, то ассистировал или просто смотрел на ход операции своих больных и снимал часы перед обработкой рук, а после операционной постоянно забывал одеть их обратно.
 Игорь шёл сначала быстрым шагом, потом шаг становился всё медленнее и когда совсем уставал, садился на какую-нибудь скамейку и подолгу сидел, глядя куда-то вдаль. Сейчас он думал о Томе и мысли о ней даже, на какое-то время, вытеснили мысли о дочери. Тома. В его жизни был отрезок времени, когда думы о ней занимали всё его сознание. Тогда он как мог сопротивлялся этому, иногда чувствовал себя просто измученным. Никого в жизни он не любил больше чем её, так и не полюбил, хотя старался…
 Когда он встретил её, сколько ей тогда было лет? Да как Ольге, наверное. Он появился на пороге домика деревенского священника как та принцесса из сказки «Принцесса на горошине», только в мужском обличии – весь промокший, продрогший, голодный и попросился на ночлег, как в присказке «хозяйка, дай попить, а то так есть хочется, что и переночевать негде».
 Уже смеркалось и деревенские жители, отказывая в ночлеге, как сговорившись, посылали его к отцу Василию – тот приютит и накормит. Так он и оказался на пороге у Тамары. За его спиной раздавался гром, сверкали молнии, он стоял и трясся от холода. Тома сидела за столом у настольной лампы и что-то читала. Она подняла голову и внимательно посмотрела на него. Не удивилась, не вздрогнула, а спокойно сказала:
 
 – Ну, здравствуй, проходи, да не стесняйся… не надо ничего объяснять и оправдываться, я и сама всё вижу… Да ты бедный совсем продрог.
 
 Сказать, что она была красивая или необычная или притягательная это всё равно бы ничего не объяснило. Она была неземная и в красоте и в женском обаянии, от неё было невозможно оторваться, в начале их знакомства, хотелось просто смотреть на неё, а немного позже, мучительно хотелось взять за руку, прижать к себе.
 Он тогда перед ней не то что оробел, а остолбенел. А она себя вела непринуждённо, просто и естественно. Налила в таз воды, дала ему полотенце, велела умыться. Потом подала какое-то простое сухое бельё, сверху заставила одеть вязанный, тёплый свитер, на шею сама намотала шарф, и всё с такой же простотой усадила за стол как старого друга или брата, накормила варёной картошкой с тушёнкой и свежими огурцами, напоила чаем с мёдом и к моменту возвращения отца Василия со службы, Игорь уже спал в комнатке для гостей на старой тахте, сном младенца, а она как ни в чём не бывало, продолжала сидеть за столом у настольной лампы и читать,изредка поглядывая на спящего измученного за день Игоря, слегка улыбаясь своим сокровенным мыслям, ведомым только её девичьей душе.
 Коротко рассказала отцу Василию про гостя, покормила батюшку и на ночь ушла в другой дом к матушке Катерине– супруге отца Василия.
 Игорь не просто влюбился – он заболел Томой как дети заболевают скарлатиной или ветряной оспой. Вначале он уже на другой день собирался уехать в Ленинград или, по крайней мере, в райцентр – надо было сообщить родителям Олега, что тот со сломанной ногой лежит в поселковой больнице. Но он всё искал себе оправдание и под разными предлогами продолжал жить у отца Василия. Самое простое объяснение подвернулось само собой – у него не было денег на дорогу, и, доехав наконец-то до райцентра и послав телеграмму родителям, он вернулся к Томе и радостно сказал, что будет ждать перевода от родителей. Тома тогда спросила:
 
 – И что, причина только в этом? Ведь можно занять денег у отца Василия. И Игорь тогда искренне ответил, что это – только повод и, что на самом деле – он не хочет уезжать от неё. И опять она не удивилась, не испугалась, а как будто ответ был ожидаем ею.
 
 Они очень сдружились, конечно, ни о какой близости не могло быть и речи, но ему и так было рядом с ней хорошо, радостно и наполнено.
 Казалось, что он знал её всю свою жизнь, такая она была родная, близкая. В ней не было ни кокетства, ни наигранности, никакой фальши.
 Они ходили вдвоём удить рыбу, вместе собирали ягоды на опушке леса, что-то рассказывали друг другу, смеялись…
 Вместе, на рейсовом автобусе, ездили в райцентр навещать бедного Олега, кормили его домашней едой, подбадривали, как могли и возвращались обратно к Томе.
 Несколько раз Тамара водила его в храм, где она с матушкой Катериной пела на клиросе. Он был удивлён её голосом и ещё больше влюблялся в неё. Как она была прекрасна в своей весне – и её русые, шелковистые волосы, и взгляд серо-голубых глаз, её улыбка и этот нежный, глубокий голос, и вся её непосредственность, живость и одновременно мягкость в движениях. Казалось, природа так щедро наделила её всем этим, как будь то, извиняясь за то, чего недодала. Может за раннее сиротство, а может за страдания её матери. Кто знает?
 Игорь и сам до конца не мог понять, что с ним произошло и если бы тогда его спросили, «что он чувствует?» он бы, как мог, объяснил, что без Томы жизнь его пуста и не имеет смысла, а рядом с ней всё оживает и всё имеет смысл, сама по себе Тома для него – смысл.
 Потом, уже в Ленинграде, он пытался всё это озвучить отцу, находя аргументы для ранней, с точки зрения родителей, женитьбы, но его никто тогда не смог понять. Даже Олег.
 И никто тогда не тянул его за язык ни в признаниях в любви ни в том, что только её он хочет видеть матерью своих детей и только её хочет целовать и обнимать, просыпаясь. Она просто создана для него. Тома гладила его волосы, целовала его закрытые глаза и только кивала, улыбаясь в ответ. Да… так всё и будет, конечно, а как иначе?
 А время шло неумолимо и уже Олега должны были выписать из больницы, наложив гипс, и надо было уезжать обратно в Ленинград.
 
 – Томочка, родная я сверну горы, я проломлю все стены, чего бы мне это не стоило – ты будешь рядом со мной всю жизнь. Только дождись меня родная, я приеду или к тебе или за тобой.
 
 А в день отъезда он убежал в заросли акации за домом и ревел как мальчишка, боясь, что она увидит его слёзы.
 На прощание она поцеловала его, перекрестила, а у него по щекам потекли не прошенные, предательски обличающие его слабость, слёзы.
 
 – Игорь, почему ты такой печальный? Ведь мы самые счастливые во всей вселенной. Мы просто вытянули счастливый билет. Я вымолила тебя у Бога. Нас ждёт прекрасное будущее. Я рожу тебе детей, которым передам в наследство свою любовь к тебе, я обещаю, что ты обязательно будешь счастлив. Отчего же ты плачешь?
 
 – Наверное, от счастья и оттого, что я боюсь его спугнуть.
 
 -Спугнуть что – счастье? – Улыбаясь и нежно глядя ему в глаза допытывалась Тома.
 
 – Наше будущее. Я никогда не буду любить никого больше чем тебя.
 
 Сейчас Игорь с горечью подумал, что, по крайней мере, это обещание он точно исполнил. Так они простились.
 Всю обратную дорогу он молчал, и Олег напрасно пытался вывести его из ступора.
 Все эти воспоминания сейчас нахлынули на него, задавили, понесли в своём потоке и возникло странное чувство, что между тем временем и сегодняшним днём не было 20 лет и всё это было как вчера.
 И как контраст тому прощальному дню, вспомнился разговор позднее уже в Ленинграде с отцом.
 Отец все проблемы любил решать быстро и наверняка, ему всегда было жалко попусту тратить время. И если для работы эти качества характера были оправданы, то для семьи не очень. Близким часто приходилось страдать от его напора и нетерпения. И в этот раз он безапелляционно, жёстко «вразумлял» Игоря, называл его ветреным, безответственным, сентиментальным, никчемным. Срываясь на крик, он вспоминал ему все его «увлечения». Мало он кружил глупые головы местных первокурсниц, многие из которых готовы были зайти сколь угодно далеко, флиртуя с ним, и ни на минуту не забывая – чей он сын. И если кому-то из его друзей всё сходило с рук, то проделки Игоря не оставались незамеченными в институте, о похождениях профессорского отпрыска тут же доносили его папе. Отец находил всё новые аргументы, доказывая Олегу, что всё это юношеская блажь. «Ну ты подумай — и какой же ты представляешь свою жизнь? Нарожать кучу детей и жить у Томы в деревне? Чем ты их будешь кормить? Конечно, это проще чем заниматься наукой и становиться человеком. А твои дети будут тебя уважать? Да за что? И пойми, юношеская любовь бывает у многих – это нормально, но это идеализация женской природы. Ведь когда твоя Тома изо дня в день будет мельтешить перед твоими глазами, требуя денег на еду детям, уверяю, тебя отвернёт и от Томы. И что тогда? Пойми – мужик должен быть занят серьёзным делом, а не бабьими юбками, да и бабам дай шанс тебя уважать, а не только любить. Эти милые создания вообще склонны любить всякое дерьмо, да ладно любили бы вечно, ещё куда бы ни шло. Так ведь сегодня любят, а завтра разлюбят и взятки с них гладки. И вообще я представляю себе девицу, выросшую среди тверских лесов, да ещё воспитанную сельским священником – необразованную деревенщину да, небось, ещё с религиозным бредом в голове, который ничем потом из неё не выбьешь. Всю жизнь мы только и мечтали о такой невестке»
 И Игорю нечего тогда было ответить отцу.
 И потом Алка … Это вообще отдельный экземпляр. И как она вцепилась в него как клещами, что невозможно было отцепиться. И потом её беременность. И полная, унизительная материальная зависимость от родителей. И с чем он тогда мог приехать к Томе? Сказать: «родная подожди лет шесть, есть шанс, что я стану приличным человеком? Или ещё немного попозже приехать с новостью, что я по глупости заделал ребёнка. Может Тома бы и простила, но он бы себя не простил.
 Да, конечно оправдания всегда можно найти. Но почему-то сейчас он чувствовал вину, как будто он подлец.
 
 -Тома… Тома… Услышь меня, прости меня. Я не врал тебе. Просто я был слаб и глуп. Тома, как мне простить себя? Как найти себе оправдание? Помоги мне.
 
 ГЛАВА 7
 
 Как быстротечна человеческая жизнь, как скоро торопится, бежит время.
 Не успел тёплой испариной развеять зимние снега апрель, как уже зазвенели косы на заливных лугах, заколосилась рожь и пшеница. Вот вроде бы только вчера, в полноте плодородия и красоты, жизнеутверждающе радовал сердце июль, как вдруг сегодня уже почуялось, что лето, истомившись зноем, людскими трудами и хлопотами, пошло под откос и не сегодня – завтра зарядят холодные дожди и промозглая, серая погода навсегда похоронит остатки только что отцветшей дивной красоты…
 И затоскует человеческая душа, замается, начнёт готовиться к зимнему савану, да жить одной надеждой, что вновь всё когда-нибудь оживёт с приходом весны.
 На окраине села, в домике при церкви, доживал свой век старенький священник– отец Василий.
 Селом это место называли по старой памяти, может лет двадцать назад это и было в настоящем смысле село, а сегодня это была скорее маленькая деревенька на десять обветшалых домов, протянувшихся сиротливо вдоль дороги.
 Главным украшением и гордостью села Иваньково была старая, полуразрушенная церковь Ильи Пророка, каким-то чудом уцелевшая в годы лихолетий.А раз есть церьковь, то хоть два дома останься,всё-равно уже не деревня.
 Ходила среди местных жителей легенда, что у кого-то из власть предержащих, в этих краях была как говорят- малая Родина и что этот таинственный «кто-то» получил от своей доброй матери наказ, что ты мол сынок хочешь верь, хочешь не верь в Бога, а ради моего материнского благословения, сделай всё, что бы церковь нашу не разорили.
 И церковь уцелела и мало того – была действующей и в годы воинствующего атеизма и даже по сей день, но если раньше служба в ней была ежедневной, то сейчас только в большие праздники из соседнего монастыря приезжала братия и сослужила местному священнику.
 И даже в годы пресловутого воинствующего атеизма люди могли здесь худо-бедно слышать проповедь о Христе.
 Село Иваньково стояло на берегу широкой реки с названием – Мста, на другом берегу которой находился довольно большой посёлок Сеньгино.
 Через реку с одного берега на другой был перекинут канатный мост, выложенный ненадёжными, местами подгнившими, скользкими дощечками, но по нему ходили только от крайней нужды – больно уж страшно, опасно,того и гляди или ногу сломаешь или в реку ненароком угодишь, а если была у кого нужда  перебраться на другой берег, то ехали десять вёрст по асфальтовой дороге до райцентра и там переезжали реку по бетонному мосту.
 Места эти были настолько красивы, что побывав здесь хоть раз, тянуло многих сюда до конца жизни, а если приехать больше случай не представлялся, то вспоминали люди о тех краях, как об обетованной земле, где всё необходимое в изобилии человеку давала природа и утешала сердце несказанной красотой.
 И красивейшие многовековые дубравы, и нежные, с тихим шепотком,весёлые  берёзовые рощицы и сосновые боры, в майскую пору выстланные многокилометровыми коврами из белых благоухающих ландышей.
 Городскому жителю,приехавшему из своего урбанизированного местообитания, вышедшему из своей тесной машины ноги поразмять и впервые увидавшему такую дивную, неописуемую красоту, начинало кружить голову, на что местные- деревенские жители вовсе не сочувствовали, а только смеялись и говорили, что это не от красоты, а от переизбытка кислорода в местном воздухе и на полном серьёзе советовали подышать выхлопными газами от своей машины, «у вас это с непривычки» – говорили они, и самое интересное, что этот совет срабатывал.
 А эти местные, сказочные на вид, озёра, покрытые белоснежными лилиями, и огромные запрудины, кишащие раками, и изобилие всякой рыбы в реке. Леса полные грибов, ягод,полезных растений и всего всего. И игривая, чистая, широкая Мста, которая не изобиловала не порогами, не изгибами, не излишней глубиной, позволяя безопасно плескаться в себе, сызмальства местным ребятишкам.
 
 Много вот таких дней, как сегодняшний, было в жизни Отца Василия. И видел много, и знал жизнь, и людей, и много дум передумал, но сегодня как-то по-особому маятно, тоскливо было у него на душе. Всё ходил, занимал себя ненужными делами, только что-то всё валилось из рук. По-стариковски вздыхал, поохивал. Тело уже ломило и надо бы было отдохнуть, да без дела сидеть или лежать было невмоготу, тосковало, ныло сердце.
 Не первый год уже в эту пору, в конце лета нападало на него предчувствие близкой кончины, да всё обходилось, и годы шли один, сменяя другой, а он всё ещё скрипел на белом свете. Только вот на этот раз предчувствие смерти было более острым.
 
 -Так подумать – стал он размышлять вслух – И что я за птица такая, чтобы Господь мне грешному открывал приближение кончины?– это моя дерзость, прости меня Господи!– Не все великие подвижники сподоблялись знать свой страшный, последний час, а я окаянный из года в год всё одно и то же, только всех смущаю.
 
 За годы одиночества, у него выработалась привычка разговаривать вслух, что бы совсем не отвыкнуть от человеческой речи.
 Рядом с батюшкой всегда бродила коза Белянка, и со стороны казалось, что он разговаривает с ней. Белянка во время его разговора пощипывала и пожёвывала траву, помахивала хвостом и поминутно кивала в разные стороны головой, отгоняя строк, и со стороны выглядело, что она как-будь-то то соглашалась, то не соглашалась с ним.
 За такой картиной часто их заставали деревенские и посмеивались, как над батюшкиным чудачеством. Вот и сегодня, проходя мимо с корзиной грибов, местный плотник Петруха, увидав батюшку в огороде, »разговаривавшего» с козой, крикнул:
 
 – Ну, что отец Василий, внемлет Белянка твоим проповедям?
 
 Отец Василий в ответ засмеялся:
 
 – Внемлет, внемлет. Она у меня самая лучшая послушница из всех.
 
 Петруха, подойдя уже ближе, сказал:
 
 -Главное грехов у твоей послушницы немного, разве сенца с чужого стога пожевала, да козлу Борьке из Дора пару раз дала. Так Борьке за грех было не дать козёл то породный, осанистый. Больше не покрываете?
 
 Местных мужиков не исправишь, если и не сквернословное, матерное что завернут, так уж скабрезное непременно, да вроде и смешно и не обидно.
 Петруха был, и плотник хороший и столяр справный у всей округи половина бань им срублена и в домах от полатей до умывальных тумбочек всё его рук дело. И отцу Василию много он помогал в разное время. Последние годы насушивал батюшке грибов – на всю зиму хватало.
 
 -Да куда ей совсем старая уже – ответил отец Василий.
 
 И, поговорив про хозяйские нужды, попрощались, оставаясь каждый при своём.
 Отец Василий имел два дома. Вернее сказать большой дом и домик при церкви, который в разные годы был то сторожкой, то гостевым домиком для поломников, сейчас же в этом маленьком домике священник жил постоянно, а большой дом, после смерти супруги, был закрыт.
 Только в большие праздники, когда из соседнего монастыря приезжала братия для службы, его открывали и часто после долгой праздничной службы трапезничали в нём или иногда оставались на ночлег.
 В маленьком доме было всего две комнатки и крохотная кухня. Да одному зачем больше? Только уборка лишняя. У домика с одной стороны располагался двор с сараем, а с другой был разбит маленький палисадничек.
 За забором палисадника стоял бесхозный столб, с оборванными давно проводами, и на столбе, уже который год подряд, вили гнездо аисты. С ранней весны и до поздней осени в их семействе кипела жизнь, бушевали страсти, шла воспитательная работа с выводком, оживляя птичьим гомоном  всю округу.
 Отец Василий любил копошиться в палисаднике, что-то потихоньку делать во дворе. Сегодня он, как и обычно, был занят простыми хозяйскими делами, хлопотами и между дел всё продолжал рассуждать о своём: «Вот хоть бы в прошлом году взять – затосковал, решил, что всё – отхожу скоро. К отцу Нектарию записку писал, и пособоровали и даров причастился, а Господь отвёл смерть. А может по каким грехам нераскаянным? Память то совсем слабой стала. Может, ждёт Господь покаяния от меня, в каком грехе нераскаянном, забытом? Это как в житии Иосафа Белгородского случай был описан теперь уж всем известный.Это когда святой Иосаф только вступил на Белгородскую кафедру и собрал к себе окружных пастырей и вот в толпе стоявших перед ним он заметил одного дряхлого старца- священника,преподав благословение задержал его возле себя и узнал от последнего, что ему уже минуло 130 лет! И что же? Ведь мудрый Иоасаф не расценил это как милость или благословение Божие...Насторожило его такое долгожительство. Стал расспрос вести,»Покайся- говорит- милок, вспомни нет ли греха какого забытого, который связывает тебя и не даёт спокойно умереть, да не опорочена ли совесть твоя чем, может проступок какой совершил ты да забыл и ждёт Господь твоего покаяния, не хочет Всемилостивый твоей погибели. И вдруг старец этот в ноги повалился, плачет, «Вспомнил! Вспомнил! Был грех, Отец родной! Уж 70 годков прошло! Для барина местного, опоздавшего на литургию,я грешный службу по второму разу отслужил! Ведь понимал, что нельзя так делать, человеку угождал,а не Богу!» Вот за, что меня окаянного Господь задержал! Каюсь! Каюсь!» И плакал горько,безутешно. И принял его покаяние Владыко,услышал мольбу-и отошёл с миром тот старец, прямо на руках у святого Иоасафа и почил. Вот милость то и долготерпение Господа к нам грешным! Господи, помилуй меня окаянного, может и я что запамятовал важное, может, что по слабости памяти не исповедовал, не помяни на страшном судище своём».
 До церкви было рукой подать, рядом с церковью было сельское кладбище, за день отец Василий не по одному разу приходил сюда проведать родные могилки. И сейчас, занятый своими мыслями, батюшка дошёл до кладбища. Присел на скамейку рядом с могилой своей давно почившей супруги. Здесь на кладбище все свои похоронены, со всеми был знаком и не поверхностно, а как священник кто, чем жил знал изнутри, многие были его духовными чадами.
 Могила супруги– Катерины находилась на пригорке, освещённом солнцем, рядом с ней было оставлено место для него самого и уже обнесено оградкой.
 Когда накатывала тоска, как сегодня, или нападали думы о скорой смерти или случалась какая радость, он приходил сюда, на место своего будущего погребения, и вспоминал свою жизнь и радовался своим стариковским радостям, что Господь подарил ему ещё один день и что он ещё на своих ногах и даже бывают дни, когда он совсем хорошо себя чувствует и нет ни одышки, ни перебоев в сердце, и всё необходимое посылает ему Господь через добрых людей.
 Сегодня был день, когда из монастыря к нему должен был прийти послушник-инок или монах -кому очередь выпадет.
 Раз в неделю отец Нектарий-настоятель монастыря посылал ему провизию, справлялся о здоровье и интересовался, не нуждается ли он в чём. Прошлую неделю с послушником приходила фельдшерица, оставила таблетки от давления да от перебоев в сердце. Спаси их всех Господь -добрые люди, не забывают старика. Хотя и их ждёт свой черёд. И им помощь чья-то потребуется в старости.Вертелись и вертелись в голове подумки,всё и обо всём, то вдруг обрывались, отвлекаясь на какую-нибудь мелочь-пичугу пискнувшую,тучу наползшую на солнце и на минуту сделавшую всё тёмным вокруг и текли дальше... И всё вокруг живое стремится к жизни, и люди наивные все мечтают дожить до своей блаженной старости. И вот эта чаянная старость приходит и что она несёт? Какую радость? Болезни да скорби. Чем больше проживёшь, тем больше близких похоронишь, да на людское горе насмотришься.
 Сегодня вспомнилось ему, как в прежние годы от многолюдства в церковные праздники яблоку некуда было упасть в их храме. Будто и не с ним всё это было. В послевоенные годы колхозы вокруг процветали, народу рождалось много, одних крестин на неделю до трёх десятков, как в большом городском храме каком.
 Сколько лет прослужил он в местной церкви и счёт времени уже потерян. Сейчас только по большим праздникам служба и то при полупустом храме.
 «Да что печалиться мне – помру я или ещё Господь потерпит, тут надо практически подходить. Я своё отжил, мне ведь сейчас главное дело – в последнюю дорогу себя, насколько в моих силах, подготовить, совесть поскоблить, что бы груз греховный с собой не унести…» И стал размышлять, вспоминать былое, пытать совесть. Да на ум приходило всё давно исповеданное. Грешный человек, слабый, маловерный и малодушный. Вспомнилось, как один раз на свадьбе после венчания одной пары, выпил лишнее, силы не рассчитав, так волоком прихожане до дома и дотащили беспамятного. Ох-хо-хо… Только повод к пересудам дал. Прости Господи. Да это грех исповеданный, епитимью тогда понёс.
 Вспомнилось, как один раз на вербное воскресение вышел освящать вербы, а бабы бестолковые так стиснули со всех сторон, что не выдержал и заорал на них в святой праздник, да с досады взял и обратно в алтарь вернулся, пока, значит не встанете ровно и дорогу не дадите, мол и не выйду. Раскапризничался значит. А одна баба из толпы съехидничала:
 
 – Прости, отец родной, что прогневали — не достойны твоей святости.
 
 И все засмеялись… Прости Господи. Всё страсти. Где человек там и они.
 Вспомнилась Катеринушка – супруга. Любил её сильно. Хоть и сказал Господь «брачное ложе чисто», да всё же умеренность должна быть и здесь. В пост, как могли, воздерживались друг от друга, а потом, бывало, неумеренно любились. Да дело молодое было, может и простительно. Всегда к ней влечение испытывал. Другие с годами остывают к жёнам, а у них тяга сильная была друг к другу. Да в том и утешение не малое. Прости Господи немощи людские…
 Катеринушка. Повезло ему с супругой, только пожила мало, да детей своих не было. Страдала из-за бездетности сильно. Ласковая была матушка, нежная такая, сердечная. Родная моя… Смахнул, навернувшуюся слезу.
 Вспомнилось, лежит как-то Катюша и плачет.
 
 -Ты чего ревёшь? Да, что случилось то?– спрашивает.
 
 -Вася, мне тебя жалко, дал тебе меня Господь не плодную, женился бы на другой уже дети бы взрослые были, утешение. А со мной не узнаешь радости отцовства.
 
 И так ему жалко её стало.
 
 -Да, что ты глупая, ведь всё в Божьем промысле, так значит и надо. Ты с другой стороны посмотри мы вот любим друг друга – разве это не утешение? Другие священники своих матушек, как крест тяжкий несут, насмотрелся я на это, а у меня от тебя одна радость. На лицо твоё погляжу и уже сердцу отрадно. А если бы плодовитая была тоже неизвестно. Воздерживаться друг от друга мы бы не смогли, на аборты, как нехристи тоже бы не пошли, значит ты как попадья из рождественского в год по дитю приносила бы, а здоровье у тебя слабое, как бы ты справлялась? Может и пожалел нас Господь. Да я уже и привык. И Томочка нам как родная и всегда с тобой и умница, и красавица какая.
 
 -Ой, Васенька, какой ты у меня хороший, не зря тебя на приходе так любят. Для каждого человека есть у тебя слово утешения. Милый мой, сокровище моё, за что мне грешной такое счастье быть с тобой.
 
 И целовала его и в глаза и в лоб он и сейчас её поцелуи как будто на лице чувствовал. Стоило глаза закрыть.
 Катенька. Один раз приходит он со службы, Катя ужин подала, а сама видно, что расстроенная чем-то. Он её спрашивает:
 
 -Ты что такая не в духе, обидел кто?
 
 -Да, говорит, пустое, не обращай внимания…
 
 – Ну, значит не совсем пустое раз в унынии ходишь, давай рассказывай.
 
 -Вась, ты только не смейся надо мной, мне книга Толстого попалась, ну Анна Каренина, думаю дай полистаю да отложу, а так увлеклась, что и не оторваться.
 
 Потом присела рядом с ним на стул и заплакала.
 
 -Понимаешь, мне Анну жалко. Ведь она не злодейка какая, просто слабая женщина, не удержалась от соблазна. За что её винить? Каренина она не любила, да он и старше был на много. Ну, Вась, понимаешь всё это. А тут Вронский и любовь и чувства. Ведь здесь уже борьба не только с плотью как у отца Сергия, но и с собственной душой — глубже, понимаешь? И веры крепкой она не имела, опоры-то никакой. Так за что ей всё это? Погибель.
 
 И разрыдалась… Ох, и разозлился он тогда на Толстого…
 
 -Да ты попадья совсем рехнулась что ли? Ну Катя, вывел меня твой Толстой. Смутитель баб маловерных. Да ты в толк то возьми, что Анна персонаж вымышленный, её не было в жизни, Катя. И конец ей такой уготовил сам Лев Николаевич, а не Господь Бог. А в жизни такое часто бывает, но это у Толстого кроме самоубийства другого выхода нет, а в жизни, слава Богу, чаще всё-таки выход бывает.
 
 -Ну а в жизни, по-твоему, как бы было? – спросила она.
 
 -Ну как бы было. Вот оступилась Анна, согрешила, потом поосмотрелась бы и что же это за любовь, когда всходы такие горькие, ребёнок страдает, Каренин несчастен, Вронский ею тяготится, сама она в отчаянии.
 
 -Ну и что дальше – уже заинтересованно спросила Катя.
 
 -Думаю, Анна стала бы выход искать, были ведь у неё добрые знакомые, хотя бы та же Долли свояченица… какой крест тяжёлый несла. Поделилась бы Анна своим горем, поплакала, а Долли ведь церковная женщина была, с правильными понятиями и уж, наверное, имела духовника или просто человека с кем в трудную минуту посоветоваться можно, иначе такой крест как у неё не вынесешь или сопьёшься или и правда на рельсы отправишься. И отвела бы она Анну к старчику какому, тот бы вразумил с любовью. Катя вся ожила:
 
 -Ну Вась, ты говори, говори, что дальше не молчи.
 
 -Думаю, Анна набралась бы мужества и, с Божией помощью, поговорила бы с Вронским. Сказала бы ему, что-то вроде ну как у Пушкина когда Татьяна, уже после замужества встречается с Онегиным. Я Кать в поэзии-то не силён, это по твоей части. Как там… «Я, говорит, тебя люблю, к чему лукавить, но я другому отдана и буду век ему верна…» И ради материнства, ради исполнения заповеди, понесла бы крест свой, боролась бы с похотью с Божией помощью, а когда страсти поутихнут придёт и утешение. Да уж если и по-человечески рассудить Каренин старый был и Анна вдовой осталась бы, скорее всего ещё в молодые годы, а там может Господь бы и второй брак дал в утешение, ведь не возбраняется. Только не бесчинно, не беззаконно, а по-людски…
 
 Катя вздохнула:
 
 -Может за Вронского тогда?
 
 -Вряд ли, если бы она через всё это прошла, перестрадала бы, он ей и не интересен бы стал, с ним ведь кроме похоти ничего не связывало. Ну, что? Не ревёшь уже баба глупая. Ох уж мне этот Толстой! И в мою личную жизнь проник, супругу расстроил. Ну иди ко мне родная.
 
 -Вася, как хорошо с тобой, всё сложное таким простым начинает казаться.
 
 -А я знаешь, что сейчас подумал – это хорошо, что Толстой такой конец придумал. Это вам глупым бабам для трезвения и назидания, чтобы страх имели, а в жизни, конечно, всё по-другому бы было.
 
 -А у нас на приходе такое бывает?
 
 Бывает и почище. Только ты меня не искушай – тайна исповеди.
 Так сидел он, задумавшись в своих воспоминаниях на скамеечке рядом с могилкой супруги.
 Белянка – вечная его спутница, казалось, слышала не только его слова, но и мысли и только кивала головой, да довольно пожёвывала траву.
 Сколько было всего в жизни и событий разных и разных интересных встреч, а сейчас только ветер по кладбищенским холмикам развевает воспоминания о былом.
 Надо было возвращаться домой, если кого пришлёт сегодня отец Нектарий, будут его искать. Вот хотел грехи повспоминать, а мысли ушли и загуляли. Встал, покряхтывая, и побрёл к дому.
 
 ГЛАВА 8
 
 Батюшка сидел у окна, допивая чашку чая. На улице заскрипела калитка, потом послышался скрип мосточков у крыльца, послышался голос:
 
 -Отец Василий, ты живой ли?
 
 У крыльца стоял инок Николай. Это был тот самый юноша, которого застали мы в начале рассказа за чтением акафиста в монастырской келье. Небольшого росточку, худой в чёрной рясе, за спиной висел рюкзак с провизией.
 
 – Жив, жив, открывай дверь, не заперто, грабить у меня нечего, замков нет – ответил батюшка.
 
 Николай прошёл в дом. Перекрестился, выложил на кухонный стол принесённую провизию.
 
 -Спаси тебя Христос, отец Василий! А на счёт запоров зря Вы так говорите. Вон в прошлом месяце в Горицах слыхали наверное, в избу залезли, все иконы вынесли, хозяев до смерти напугали.
 
 -Да слыхал, как не слыхать. Да, я думаю, от этих то лиходеев и запоры не спасут, если Господь попустит.
 
 -Как Вы тут поживаете, как здоровье? Отец Нектарий опять хотел к Вам фельдшерицу прислать да у той работы много, мы решили у Вас сначала справиться, если нужда есть так мы её вечером на телеге доставим. Ещё настоятель благословил с Вами поговорить серьёзно, что бы в этот год переходили Вы к нам на подворье, он келью уже приготовил. Отец Василий, ты сам подумай возраст ведь уже.
 
 Инок Николай доверительно перешёл на «ты».
 
 – Снегу зимой наметёт к тебе и с месяц не доберёшься, а случись помереть? Ты, батюшка,сам подумай, решать ведь надо, доделывай свои дела, а к октябрю давай уже к нам перебирайся.
 
 Батюшка с минуту помолчал, подумал, потом сказал:
 
 -Так вот тоже заковыка, а если я у вас зимой помру, вы же меня у себя и похороните? А мне к вам никак нельзя, я слово дал супруге, что рядом с ней лягу. Как быть? А Белянку куда я дену? На чужих людей?
 
 За разговорами оба прошли в комнату батюшки, перекрестились на красный угол, Николай сел на табурет, а батюшка на диванчик.
 Потихоньку,вполголоса вели беседу,обсуждали дела.
 В комнате не было ничего лишнего, всё с простотой: чисто вымытый пол – два раза в месяц пол приходила мыть одна деревенская старуха – батюшкина прихожанка и бывшая Катина подруга- Маруся.
 Когда была жива Катя, всё в доме и в этом маленьком, где он жил сейчас, и в большом – сияло чистотой, везде вышитые Катей салфетки и скатерти лежали, на стенах гладью вышитые картины, мастерица Катя была на все руки всю округу обшивала, и вкус такой хороший имела и Тамару всему обучила. Ещё молодыми были – накопил ей как-то денег на шубу хорошую думал каракулевую или мутоновую купить и послал Катю в райцентр, что бы та сама себе выбрала какую надо,чтобы по душе, ему некогда было её сопровождать, а она взяла да купила дорогую, по тем временам, швейную машинку. Ох уж он тогда на неё рассердился! Уж потом, годы спустя, понял как она была права. В трудные годы благодаря Катиному портновскому мастерству без куска хлеба не оставались. А как Катя померла, да и Тома уже насовсем уехала из дому, зачем ему всё это? Всё ненужно стало. Только лишняя уборка и смысл всё это утратило. Всё он поснимал, что-то раздарил подругам Томы и Кати как память, некоторое шитьё и сейчас сложено было в старом шкафу, надо будет Марусе отдать у неё внуки, может что и сгодится.
 В комнате стояла самая необходимая мебель – стол письменный, два стула, табуретка, диван, на стене над столом книжные полки, книжный шкаф, красный угол с иконами, стены и полы голые. Посетителей иногда помногу приходило целыми семействами, иногда братия собирались в этой комнате потому и сидячих мест было много.
 Отец Василий повеселел от прихода гостя.
 Вот радость старику – когда добрые люди опекают… и масла и хлебца и крупки, что бы без их помощи и заботы он делал?
 
 -Хлеб-то я за неделю не съедаю, остатки подсушиваю, а зимой, коли заметёт – не пропаду: овощи свои, масло есть, сухариков насушу, чего мне старику ещё надо? Молись да книжечку почитывай.
 
 Немного помолчали. Батюшка улыбнулся:
 
 -Ты акафист-то читаешь, который я тебе дал?
 
 -Читаю, отец Василий, полюбил его, спасибо за «лекарство духовное», как Вы его называете.
 
 – Это понимать надо, вкус к этому иметь. Этот акафист называется «Слава Богу за всё». Дивный, благодатный он. Всю жизнь я его любил. Акафисты, брат Николай – это духовный десерт, утешение, а канон это работа сердечная. Я по-старости и немощи последнее время всё акафисты читаю, плачу даже иногда, как трогают душу,как хорошо и радостно бывает. Мы вот от руки переписываем, а мне мой духовник ещё говаривал, что будет время – издавать начнут, все запреты на духовное снимут, я такой как ты молодой был, думал при моей жизни застану, а уже помирать мне надо не дожил получается, а ты может и доживёшь. Хотя и сейчас уже многое исполнилось в городах говорят уже можно книги хорошие купить только до нас ещё не доходят, да таких акафистов редких пока не издают.
 
 Сидели друг напротив друга и тихо беседовали. Батюшка продолжал:
 
 – Духовник у меня золотой был, редкий человек, повезло мне с ним – веры был крепкой, без теплохладия. Говорил: «Вася, не обольщайся ничем и многого от людей не жди – не по силам сейчас им подвиги, в конце времён – говорил – священники будут как простые мирские люди в старину,нисколько  не лучше – такое оскудение духа – ни внимания к помыслам, ни Иисусовой молитвы, всё только на уровне общехристианских заповедей, и то с большим трудом, а прихожане будут вообще как свиньи, что и спросить то с них будет нечего и веры слабой, если понятия о грехе не утратят и будут хоть как-то каяться, то уже и хорошо». Мне когда-то много он наставлений полезных дал, царствие ему небесное. Советовал – если, говорит, есть у тебя вопрос какой или нужда какая, а советчика духовного рядом нет, ты тогда помолись и задай вопрос тому, кто рядом окажется, хоть даже и ребёнку, часто и через кого не ожидаешь Господь может помощь подать. Вот я как раз тебя и спрошу, может ты мне подскажешь, что. Вот как думаешь, брат Николай, если даёт Господь чувство, что конец твой близок, а смерти не посылает, почему это так бывает? Зачем? Может, ждёт покаяния в каком-нибудь грехе забытом, нераскаянном? Как ты думаешь?
 
 Инок Николай задумался, помолчал, потом, слегка пожав плечами, ответил:
 
 – Может и по грехам, но необязательно, может просто по делам незаконченным.
 
 -Это как?– удивился батюшка.
 
 -А даёт Господь человеку во всех земных делах точку поставить и в этом, наверное, милость Божия к этому человеку. А чувство приближения кончины даёт чтобы человек поторапливался, не разнеживался и не думал, что надолго здесь загостится.
 
 -Спасибо и на этом. Только, вот опять же, какие у меня дела могут быть неоконченные? Все дела-то мои коза Белянка не пристроена, если помру, да огород на две грядки, вот и все мои дела. Хотя и тут надо подумать, поразмыслить. Да есть над чем поразмыслить. Я подумаю после об этом.- Немного помолчали.-Ты за моих-то молишься? Кого я тебе в записке писал?
 
 -Молюсь ежедневно и в помянник записал.
 
 -Ты вот, что – я, когда помру, ты меня перенеси в помянник как за усопшего, а за остальных молись всю жизнь, это моё тебе завещание и вот ещё, что- когда на душе тесно станет, то читай акафист «Слава Богу за всё», всю жизнь он мне лучшим лекарством был.
 
 Брат Николай улыбнулся, кивнул согласно и стал собираться в дорогу, надо было засветло вернуться в обитель.
 
 -Так что отцу Нектарию то передать?
 
 -Передай, что я буду думать, только вот боюсь,что вам хлопот наделаю, потому, что хоронить меня здесь надо, а как повезёте, если зимой? И без Белянки никуда не пойду. И вот что, милый, передай, что просит, мол, отец Василий, чтобы пособоровали да причастили бы его братья, пусть устроит, отец Нектарий -чую, что недолго мне осталось, а фельдшерицу пока не надо беспокоить, ну благослови тебя Господь, ангела Хранителя тебе в дорогу.
 
 -Отец Нектарий собирался в конце августа на Успение послать к тебе отца Фёдора здесь у вас службу отслужить может заодно и Вас пособоруют.
 
 -Что же ты, милый, сразу с этого не начал? Радость то какая. Ну, так-то ещё и лучше будет, скоро уже значит, ну иди с Богом! Ступай восвояси,ангела хранителя.
 
 После общения с братом Николаем батюшка повеселел, правду говорят на миру и смерть красна, вроде и пообщались немного, а от сердца что-то отлегло. Да надо, и правда, коли жив буду, к отцу Нектарию под крыло, и братию обременять нехорошо, походи-ка каждую неделю, да ладно ещё летом.
 Батюшка вышел на улицу, прошёл к палисаднику, Белянка гуляла у дома сама по себе, потрепал её по спине, сел на скамеечку. Солнце грело уже не так знойно, как в июле, а с прохладцей и дышалось сегодня легко, батюшка улыбался. Он сам в себе пытался вспомнить, что так обрадовало и развеселило ему душу. Да последние слова брата Николая, что на Успение будет в их храме праздник. Слава тебе Господи! Радость-то какая! Все Иваньковские соберутся, надо и Сеньгинским передать, может, кто и из них придёт. Радость.
 Отдохнув немного, прошёл во двор – сегодня собирался на дворе поприбраться, досложить разваленную поленницу, собрать все щепки, куски бересты сложить в короб под навесом, это всё шло в ход зимой для растопки. Немного подмёл метлой во дворе, вроде почище стало. Подолгу уже работать не получалось, начиналась одышка и батюшка уходил опять на скамейку у палисадника, грелся на солнышке, разговаривал с Белянкой.
 Сегодня он и ей лично прочитал проповедь о том, как нехорошо прилепляться к чему-либо земному, вот как она к нему, например. Потому как земное всё конечно, а тем, кто прилепился после потери страдать приходится и что она, Белянка, слишком на него уповает, а Господь любит больше тех, кто на Него уповает и ещё Он сказал, что никто не забыт у Него, значит даже и она, Белянка, а раз так, то и её судьба как-нибудь устроится. Белянка согласно кивала в ответ.
 Вечером, зашёл к нему попрощаться Михаил – студент мединститута, на каникулах отдыхал у своей бабки – той самой Маруси, что помогала Отцу Василию и мыла ему полы. Маруся ещё и при Катерине была хорошей помощницей и сейчас не оставляла старика.
 В прежнее время, как какой праздник церковный, так гостей на службу съедется человек до ста, а если праздник большой, Пасха или Петра и Павла в июле, так столы и на улице накрывали. Церковь их от райцентра далеко была, властям глаза не мозолила и сильно их не притесняли. После службы, бывало, пир горой и на всех гостей готовили Маруся с Катей. И пироги пекли, и салаты резали, борща наваривали целый бак четырёхведёрный – всем праздник устраивали, бывало, что всем селом гуляли от мала до велика. А Мишка с малых лет все каникулы у Маруси проводил, и батюшка помнил его ещё мальцом у неё на руках, она с детства его причащала, водила в храм.
 Михаил был рослый парень, со светлыми волосами, зеленоглазый, отцу Василию было интересно с ним общаться, нравился его пытливый ум, какое-то врождённое благородство и такт в общении. Они много за это лето переговорили, много каких затронули тем.
 Мишка помимо медицины имел в качестве хобби занятие писать рассказы и приносил раз в неделю новый «шедевр» на просмотр батюшке.Батюшка был и за редактора и за цензора и за критика и за почитателя одновременно. Относился он к творчеству Михаила по отечески снисходительно, слегка где надо поругивал, а где надо и подбадривал. Думал про себя так- даже если Господь один талант дал человеку, а не пять всё равно лучше пусть развивает, а не в землю зарывает. Может, что и толковое получится. Вечерело. Уже возвращались с пастбища коровы. Из Сеньгино доносились отдельные звуки. Мычали телята, позвякивали вёдра к вечерней дойке, хозяйки перекрикивались друг с другом. Ветер доносил обрывки фраз.
 
 -Ну, что Мишенька, уезжаешь? Да я уже слыхал. Маруся говорила. Мне тебя будет не хватать. - батюшка смотрел ласково, улыбался.
 
 Михаил присел рядом с батюшкой на скамейку. И как будь то они совсем не расставались, заговорил:
 
 -Я вот, что сегодня подумал, Отец Василий, может мне не писать? А? Это ведь отвлекает от основного дела да и кто я Достоевский что ли, кто меня читать-то станет? Народ смешить только. Может даже ругать или смеяться надо мной будут, я и сейчас в стол пишу, никому кроме Вас не показываю. Или уж если тянет меня к писательству так перейти на литературный или на журфак? Может тогда профессионально подходить к этому? Мне это для себя решить надо.
 
 Отец Василий помолчал, не сразу ответил. Им и молчалось хорошо рядом друг с другом.
 
 – Я, Миша, в литературе-то не больно силён, это у меня супруга была по этой части – местный литературовед. Бывало, сядет напротив и читает мне отрывок какой-нибудь, как учительша какая: «Вася, как думаешь, из какого это произведения?»
 
 А скажу, что невпопад – раздосадуется: «Василий, это же стыдно не знать, ты с людьми работаешь»
 А я говорю: «Я ведь, Катя, не меньше твоего читаю, только богослужебное, да библию, мне на всё времени не хватает, выбирать приходится». Видишь ли Мишенька, то, что профессионалом станешь, не гарантирует, что сразу путное писать начнёшь. , Профессионалы вон «капитал» написали,да «пышку» и «милого друга» прости Господи. А Евангелие кто писали? Врач – правильно. Да сборщик пошлин, так? Да рыбак. Ну, любители значит, по-твоему. А как же ещё назвать? Не журналисты, не писатели. Да видишь как много пользы людям принесли. Те конечно не от себя, а Святым Духом водимы были. Я конечно не к тому говорю чтоб ты для себя задачи ставил богословствовать, это упаси тебя Бог.  Всё в простоте делай по силам и сильно не мудрствуй.И ещё я тебе так скажу -произведения не именами мерять надо – «Достоевский» понимаешь – батюшка изобразил важность на лице – Да и не тем, что профессионал написал или любитель. Что же выходит если именитый написал так всё и хорошо у него что-ли? А может он не выспавшись писал, или с женой поссорившись…
 
 -Ну, а по-Вашему,батюшка, как оценивать надо? – спросил Михаил.
 
 -Да всё просто,Мишенька, –об этом ещё святые Отцы говорили, что того чего не стоит перечитать второй раз, то не стоит читать и одного раза. Вот книжку прочитаешь какую, а тебя спросят « Ну, что, Миша стоит эту книжку прочитать?» А ты к себе прислушайся возьмёшь ли ты когда ещё её в руки или не будешь и время тратить на нее – так и отвечай, мол ничего полезного не вынес или наоборот. И фильмы так же суди – на имена то не гляди. Не давай себя обмануть. Где Господь дунул на творение видать сразу, а где нет, то всё пустое – суета и тлен. Душа на всё настоящее живо откликается, я вот почему всем своим духовным чадам даю акафисты переписывать? А чтобы душам дать настоящее вкусить – Богом вдохновлённое творчество, а если к этому вкус развит, то подделку сразу отличишь, другого не захочешь и читать. И в музыке так же — другие трынь –да брынь и слушать то неохота, а как Шопен заиграет так и объяснять ничего никому не надо — душа всё чувствует. Так-то, Мишенька. А по-житейски скажу, если тянет чем заниматься и если это не греховного свойства – это и есть талант, а насколько уж он выражен – это как в притче о талантах кому сколько Господь отвесил- за своё благодари, другим не завидуй. Ты вот говоришь – Достоевский. А я, бывало, супругу утешаю, она после прочтения Идиота дня два больная ходила, ну думаю, Федя и на что ты свой талант тратишь, ты мою бабу в хандру – уныние вводишь, а выводить из хандры значит Отец Василий должен? Сердился я на Достоевского сильно, да и на Толстого тоже. Шибко умные, попроще бы. Знаешь как говорят: «Где просто там и ангелов со сто, а где мудрено там ни одного». И длинные рассказы, Миша, не пиши, чего время у людей отнимать? Если есть, что рассказать расскажи покороче, человеку может помолиться надо, о грехах поплакать, евангелие почитать, этого Господь ждёт от человека, а ты эфир засоряешь, внимание рассеиваешь. А то ещё тоже взяли моду развезут бодягу на три тома, да ладно бы с пользой, а то до конца дочитаешь или толком не поймёшь чего он сказать-то хотел, этот автор, или поймёшь что ты дурак, а он шибко умный, а то ещё хуже – расстроишься. А что ругать будут, так для всех хорошим не будешь. Если добрый человек ругает так прислушайся, а если нехристь какой, так рассуждай про себя как Сенека, он говорил: «Порицание со стороны дурных людей принимай за похвалу». И ещё прими за совет, ты если чувствуешь, что грех какой на душе лежит, то пока не покаешься – не пиши. Повоздержись… А медицину не бросай, это дело хорошее. Ты в медицине старайся стать профессионалом, а в литературе оставайся любителем и не мни себя писателем, упаси Бог затщеславишься – всё пропало только осрамишься перед Богом.
 
 Ещё долго напутствовал отец Василий Михаила, потом благословил, обнял как внука, напоследок сказал, в продолжение уже раньше обсуждаемых вопросов:
 
 – Ты, Миша, ещё для себя пойми, на все вопросы тебе никто не ответит потому как жизнь сама по себе загадка, но родился ты без своего участия и до сего дня дожил, тоже мало от тебя,что зависело. Вот в младенчестве оставь тебя на день без присмотра и помер бы, но всё вовремя устраивает Бог. Ты учись с доверием к жизни жить. А помереть час придёт тоже не откладывай, все помрём. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. И не сомневайся в вере, Мишенька, – один раз тебя Господь в мир призвал – из ничего сотворил, и в другой раз воскреснем в его Царствии – Ему это по силам –ещё немного помолчали, потом батюшка опять заговорил:
 
 – Мне вот уже скоро помирать надо,Миша, думаю может тебя больше и не увижу…- Отец Василий посерьёзнел на минуту.-Хотя может быть когда, по милости Господа, и свидимся ещё, если не в этой жизни, так в Его Небесном Царствии. Он ведь обещал всем нам встречу. Я за тебя молиться буду,да и ты тоже меня старика в молитвах поминай.
 
 Так простились они. День уже угасал, стало прохладно. Отец Василий пошёл закрывать в сарай Белянку, положил ей в кормушку сенца, налил воды, дал приготовленного запаренного пойла в ведёрке.
 
 -Ну отдыхай, я тоже на отдых пошёл.
 
 Вечером отец Василий долго молился, прочитал правило вечернее, но спать сразу не лёг. День сегодня был трудный, почти весь день томился духом. Как в псалме Давида «весь день сетуя хожу…» И опять пошли думы, думы...
 Да и до нас всё уже было и нет ничего нового под солнцем. А интересно Николай сегодня рассудил «по неоконченным делам», вот так подумать, если помру скоро, то чужие люди в дом зайдут, убирать везде станут, а у меня и переписка и фотографии и книги какие и Катино шитьё – кому это всё попадёт, в добрые ли руки? Надо бы всё разобрать и записками пометить кому, что после меня оставить. Богослужебное -отцу Нектарию, на его усмотрение, кому-нибудь отдаст, переписку и фотографии надо пересмотреть и часть сжечь, есть в переписке много исповедального,личного и адресаты указаны, чтобы людям не навредить. Церквей мало действующих было вот и писали люди отовсюду, потребность душу очистить у человека не отберёшь. А что, если просто назидательное, как например его юношеская переписка с духовником,все эти юношеские поиски смысла жизни, надо отдать бабке Михаила, пусть тому передаст и ему родному после моей смерти утешение будет. И хотел было дело это отложить на завтра, да вдруг ужаснулся, а, что если для него «завтра» уже не будет? Надо, надо всё доделывать поскорее. С такими мыслями, понуждая себя, потому, что уже хотелось спать, он подошёл к письменному столу, над которым на стене были навешаны книжные полки, справа от стола стоял книжный шкаф и всё было забито книгами, подшивками журналов, старыми конвертами, связанными целыми пачками, альбомами с фотографиями.
 
 -Господи, так когда я успею это всё разобрать? И чем же я окаянный занимался все последние годы? Вечно жить собирался что ли? Начал разбор с ящиков стола, вытряхнул содержимое на пол. Требники, письма, фотографии. Задержался на старых фотографиях. Сел на стул и начал перебирать старые снимки. В основном Томочкины. Вот она маленькая – ангел, потом постарше, а вот с Катюшей,милые лица на фоне то берёз,то храма- родные вы мои. А вот Тамара уже совсем невеста. Всё жениха себе молила. Но Господь устроил по-своему. Теперь у надёжного Жениха – монахиня в Пюхтицах. Как она там? Писем от неё давно не было. Уже не свидимся на этом свете. Сохрани и спаси тебя Господь, детонька! На дне одного ящика лежал не вскрытый, пожелтевший от времени конверт. Томиной рукой была сделана надпись: «Батюшка, если сподобит Господь, передай это письмо Игорю». Надел очки, перечитал несколько раз. Игорю… Вспомнилось давнее. Дело молодое было – влюбилась Тамара в приезжего паренька – городского. Всё это конечно больше фантазии девические, да как знать. Она ему и на исповеди сердце открывала о том, что мечтает о муже, что бы был он или врачом или священником, мечтает что бы семья была у неё большая,дружная детей побольше. Глупая. Вот какой крест себе у Господа вымаливала, жизни-то не видывала, жила как в оранжерее. «Детей побольше…». А их выносить, да родить, да воспитать нужно, не говоря о том, что накормить, одеть, обуть. Уж больно сильно этого Игоря она тогда полюбила. Да и он парень хороший был и не тронул девку, только целовались, да за руки держались, она и это на исповеди как за грех исповедовала. А велик ли грех по нонешним то временам? Чистая душа.
 
 А уехал когда, с ума сходила, всю подушку слезами залила и Катя вместе с ней, тоже всё её жалела.
 Вразумлял их как мог тогда, чтобы не дурили. Ведь меру надо знать и в любви.
 Потом Тома долго ещё страдала, за письмами в райцентр ездила, всё думала,что не доходят, теряются где. А потом успокоилась – значит не в Божьем промысле. И через несколько лет ушла в монастырь, там сначала в послушницах ходила, потом в инокинях, а позже на постриг благословение получила, теперь стала монахиней с именем Серафима. Уезжала когда из дома наказ дала молиться и за неё и за Игоря, чтобы и его судьбу Господь управил.
 А может и хорошо, что так всё вышло, кто знает, теперь молитвенница есть, и за него, когда помрёт, есть кому помолиться, а вышла бы замуж, горя бы хватила, может и веру бы растеряла.
 Да не нам судить, всё в Божьем промысле. А письмо-то так и лежит годы долгие.  Девчонкой ведь писала, сейчас и сама, небось, про него не вспомнит.» Игорю передать». Легко сказать. Да как передашь? И жив ли этот Игорь, кто знает… “Господи, прости ты меня грешного, ты ведаешь судьбами человеческими, управь к Твоей Славе, если тебе будет угодно. Может, что и важное было в письме и должен был я разыскать этого Игоря, но в те годы я не посчитал это важным делом, подумал, что блажь у них юношеская, а сейчас какой спрос с меня старика? Сейчас я еле ноги ношу по белу свету, службу Тебе служить не могу, уж и руки трясутся. Тут даже если захочешь, не отыщешь этого Игоря. Спаси и его Господь…”
 Долго ещё не ложился спать, перебирал переписку и совсем истомившись, сел в креслице рядом с иконостасом и решил достать своё «духовное лекарство» – маленькую самодельную книжечку с любимым акафистом. Тихо, почти шёпотом, вдумчиво стал читать: «… Когда я в детстве первый раз сознательно призвал Тебя, Ты исполнил мою молитву и душу осенил благоговейным покоем. Тогда я понял, что Ты благ и блаженны прибегающие к Тебе. Я стал призывать тебя снова и снова и ныне зову: Слава Тебе, исполняющему во благо желания мои. Слава Тебе, бодрствующему надо мной день и ночь.
 Слава Тебе, прежде прошения посылающему обилие благ.
 Слава Тебе, врачующему скорби и утраты целительным течением времени.
 Слава Тебе — с тобою нет безнадёжных потерь,
 Ты даруешь всем вечную жизнь.
 Слава Тебе, Ты одарил бессмертием всё доброе и высокое.
 Слава тебе, Ты обещал нам желанную встречу с умершими.
 Слава Тебе, Боже во веки…»
 
 ГЛАВА 9
 
 Утром Отец Василий хлопотал во дворе: кормил Белянку, рубил крапиву и ботву свёклы маленькой тяпкой в деревянной лоханке, было прохладно, в семействе аистов сегодня было непривычно тихо.
 Батюшка присел на крыльцо и вдруг увидел, что к калитке, со стороны палисадника, подходит какой-то мужчина, городской по виду. Это был Игорь. Он был одет в обычные джинсы, сверху накинута джинсовая куртка, на ногах кроссовки, через плечо перекинута спортивная сумка. Игорь открыл калитку и подошёл к батюшке.
 
 – Тебе чего, милый? Ты не из Сеньгино? Случилось что-нибудь, сынок? – батюшка захлопотал, засыпая гостя вопросами.
- Отец Василий, вы меня не узнаёте? Я Игорь. Я студентом у Вас гостил, ну помните? Мы с Тамарой дружили…
 
 Отец Василий привстал, на лице пробежало изумление, но он совладал с собой, сделал жест рукой предлагая Игорю сесть на крыльце, сам как-то засуетился, смутился.
 
 – Ты вот что, Игорь, ты посиди без меня минутку, у меня дело срочное, я сейчас к тебе приду.
 
 Игорь устал с дороги, ноги гудели, сел на деревянную ступеньку крыльца, вытянул ноги, начал осматриваться вокруг. Мало, что изменилось за эти годы. Засмотрелся на семейство аистов, почувствовал какую-то неловкость. Может стесняет Отца Василия, да и вообще – незваный гость… Правильно ли сделал, что приехал?
 В это время Отец Василий зашел в дом, прошёл в комнату, встал на колени перед иконостасом и заплакал.
 
 -Господи, за что мне многогрешному являешь такое чудо? Игорь… сам… приехал ко мне… каким чудом ты управил это Создатель? Как укрепляешь ты меня маловерного перед смертью, чтобы не усомнился я в свой страшный час, не потерял упования… Слава Тебе Господи… Слава за всё!
 
 Спустя некоторое время Игорь и батюшка сидели за чаем, батюшка выспрашивал Игоря обо всём, Игорь долго рассказывал ему обо всех перипетиях своей жизни и непосредственно о том, что привело его сюда – пропажу Ольги. Батюшка всплакнул после этого рассказа.
 
 -Ты на меня внимания не обращай, у старика слёзы всегда близко. Да ведь и правда горе какое, как же ты милый работал-то ещё? Бывает похоронить легче хоть определённость, а тут ведь незнамо и что. Я Игорь буду молиться за Ольгу, но ты пойми – всё в Божьем промысле и может надо будет смириться. Не нужно Богу руку выламывать, выкручивать, чтобы всё как мы хотим было, всё бы по-нашему. Я за свою священническую жизнь всякое видывал. Одна бабёнка у нас на приходе сынка в младенчестве вымаливала – тот с тяжёлой пневмонией в реанимации в райцентре лежал, врачи сказали, что не выживет. Вымолила, а он вырос да такой горький пьяница стал запойный и как то в запое был и шарахнул её по голове, что ему на опохмелку денег не дала и на смерть. Вот и вымолила себе на беду получается…
 
 А ещё у меня прихожанка была – у той дочка лет в девять заболела, подозревали рак мозга, уж как она сердечная за неё молилась по пол службы бывало на коленях перед алтарём выстаивала. Поправилась дочка, а лет в 20 с ума сошла, так в сумасшедший дом и отвезли насовсем.
 Ну, правды ради, бывало, что обходилось у некоторых и без последствий. За Тамару ты себя Игорь не кори – сейчас не исправишь, а главное вот что, готовь-ка ты милый исповедь, с семи годов начиная, все грехи вспоминай и на бумажку пиши, поговеешь у меня немного. Ты ведь крещёный? Хорошо. Ну, вот вместе и будем готовиться, а на Успение будет служба, даст Бог, и причастимся с тобой оба…
 Игорь вдруг почувствовал, что с него стал спадать какой-то груз. Или так действовало само место или общение с батюшкой.
 Он вдруг почувствовал себя тем самым Игорем, который когда-то бегал здесь влюблённый и беспечный и так не хотевший уезжать в город, как будь то это и был его родной дом. Да где же носило его все эти годы? Свою ли жизнь он прожил?
 Он помогал батюшке по хозяйству, перерубил оставшиеся с весны кряжи, сложил поленницу, сходил на рыбалку, найдя на чердаке старые удочки, днём гулял по округе, вспоминая дни молодости, и ему казалось, что Тома незримо была где-то рядом.
 В кармане он носил записную книжку и периодически, вспоминая какую-нибудь очередную историю, записывал какой-нибудь позабытый грех.
 Здесь он осуществил и свою давнюю городскую мечту, тайно, что бы никто не увидел, он ушёл далеко-далеко в поле и там как следует поревел, выплакивая остатки своих многочисленных бед.
 А вечерами они с отцом Василием разговаривали и никогда за всю свою жизнь он ни с кем ещё не разговаривал так хорошо, без спешки, о самом главном, что нужно каждому человеку и чего уже много лет так просило его сердце.
 А батюшка слушал его с таким терпением и участием, а утешал с такой любовью, что Игорю казалось, что роднее отца Василия никого у него на свете нет. В один из вечеров батюшка, как бы невзначай, протянул Игорю конверт:
 
 – Давно лежит, тебя ждало… ты только сейчас не открывай, а то отвлечёшься, расчувствуешься, что и про исповедь забудешь, лежало оно 20 лет и ещё пусть у тебя немного полежит.
 
 Отец Василий сначала хотел рассказать как нашёл это письмо и как недоумевал – как же ему найти Игоря и как молился об этом, но подумав, решил не рассказывать Игорю, чтобы того не смутить и лишний раз повод не давать потом к пересудам, что он чудодей какой» Кто я на самом деле? Букашка в Божьих руках»
 Игорь долго смотрел на конверт, на батюшку, какое-то недоумение читалось на его лице, сердце почему-то заколотилось. Но он последовал совету батюшки и, не вскрывая, положил конверт в сумку.
 Потом ещё в этот вечер долго проговорили.
 
 – Отец Василий я про Вас даже в Питере слышал, что помогли многим, что молитвы у Вас сильные.
 
 -Ты милый, людей-то поменьше слушай, когда люди, что путное говорили? Я человек грешный. Я вот Катю свою когда похоронил – так и слёг с горя, думал уже и не оправлюсь. Видишь какое маловерие и малодушие. А какие проповеди читал, бывало на похоронах, вразумляя сродников, чтобы не убивались по усопшему. И службу после её смерти долго служить не мог. Много испытывал меня Господь показуя мне мою немощь. И смерти страшусь, а уже у последней черты стою. Я только на старости лет понял, что главный грех для священника-это теплохладие. Не сразу понял. Кабы не было его – приходы бы так запросто не рассыпались. Но и за этот грех Господь силен простить если осознаёшь. «Верую Господи, помоги моему неверию…». Ты главное не обольщайся, что есть люди, которые на все вопросы знают ответы. Мне Господь на многие вопросы так и не дал ответа, но я смирился, значит не всё знать надо. Стремись, Игорь, к простоте и с собой по возможности, с совестью своею в ладу живи. И не ищи какого-то чудодея, который все проблемы разрешит, а начни с себя, сам попробуй по заповедям жить – не грешить по возможности, а примиришься с Богом – все проблемы сами уйдут потихоньку, не сразу конечно. И научись, милый, людей прощать за обиды и не только других, но и себя, самоедством-то не занимайся – все ведь мы двоечники перед Господом, а Он нас терпит и любит и ждёт от нас покаяния…
 
 Глава 10
 
 Накануне праздника Успения Пресвятой Богородицы из монастыря приехали пятеро братий и отец Фёдор с ними. Среди них был и инок Николай.
 Сбежались местные старухи, стали намывать храм, готовиться к завтрашней службе. Всё закипело, ожило, у всех на лицах радость и местные жители, и дачники напоминали детей в ожидании новогодней ёлки. Так казалось Игорю. Это настроение передалось и ему, он тоже как будто чему-то радовался. Его поминутно чем-нибудь занимали, везде требовалась мужская рука, и он, то нёсся к дому батюшки за каким-нибудь инструментом, то отправлялся к очередной деревенской бабке потому, что постоянно что-нибудь было нужно для подготовки к службе – то вёдра, то скамейки, то стремянка…
 С монахом Павлом ремонтировали проводку в храме, долго провозились и так незаметно, за всеми этими хлопотами пролетел целый день.
 Несколько раз за день Отец Василий уходил к себе в домик – мучила одышка, давило сердце. Как врач Игорь понимал, что это была нестабильная стенокардия, то есть предынфарктное состояние, но батюшка наотрез отказывался ехать в больницу, а лекарств у Игоря с собой не было. Пришлось съездить на рейсовом автобусе до райцентра и купить кое-какие лекарства. Вечером на время батюшке стало легче. Служили вечернюю службу в честь праздника с елеопомазанием, после службы была исповедь. Игорь исповедовался отцу Фёдору, всё делал, как учил отец Василий. После Игоря подошёл к отцу Фёдору батюшка Василий и долго, сокрушённо, со слезами, что-то шептал тому на ухо. Глядя на отца Василия в эту минуту со стороны могло показаться, что он и есть самый грешный грешник пред Господом.
 На ночь отец Фёдор с братией расположились в большом доме, а Игорь ушёл ночевать в домик с отцом Василием.
 Ночью несколько раз батюшке становилось плохо – давило за грудиной, мучила одышка, и Игорю приходилось давать тому лекарства. Под утро отец Василий уснул.
 Игорь проснулся рано, на улице только светало. Он долго лежал, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить, намаявшегося за ночь батюшку.
 Из комнаты отца Василия послышался как будто голос, Игорь не мог разобрать, подумал, что батюшка говорит во сне. Немного погодя он решил заглянуть к нему в комнату, может опять плохо себя чувствует, но не хочет его тревожить.
 Игорь заглянул к отцу Василию.
 Батюшка сидел на кровати, тихо о чём-то рассуждая сам собой и чему-то улыбаясь. Увидев Игоря, он заговорил громче:
 
 -А я думал ты спишь, будить не хотел. Дивный сон мне приснился сегодня, Игорь, не поверишь. Я, бывало в прежние годы, обличал своих прихожанок за то, что снам верят, суеверие ведь. Всё так… Всё так… Но бывает даже постараешься на сон внимания не обратить, а всё-таки он след в душе оставляет или настроение меняет надолго. Приснилось мне сегодня, что гуляем мы с Катей в цветущем яблоневом саду, и как будто Катюша совсем молоденькая, я уже и позабыл какая она была в юности, а тут ну совсем девчонка. И за руки мы держимся, обнимаемся, а она то приостановится, то руку из моей отнимет и побежит впереди меня. И всё приговаривает: «Васенька, как же я по тебе скучала, милый мой! Как я тебя долго ждала…»
 
 Потом, вроде как играя, побежала от меня и кричит мне: « Ну, беги же за мной, Вася!». И всё смеётся. А я ей кричу: «Катенька, как же я побегу у меня же сердце болит, давит, одышка замучила…» А она мне: «Да ты побеги попробуй!» И я пробую сначала вроде идти – ничего, не давит, потом быстрее и быстрее, уже бегу и догнал её и вроде мы уже летим, а не идём и так легко, так легко, что при жизни вроде бы так легко мне никогда и не было и солнышко светит и Катя мне в глаза глядит … и думаю, что если бы я не проснулся, то от радости сердце бы так и разорвало, так бы во сне и помер, наверное. Мне Катя давно уже не снилась. Какая отрада. Какая отрада…
 Игорь прошёл в комнату и сел на стул возле батюшкиной кровати. Отец Василий прилёг на подушку, потом опять присел:
 
 -Мне лёжа хуже дышать, сижу вроде полегче, хотя и сидеть устал за ночь.
 
 Игорь принёс из другой комнаты две подушки и подложил батюшке под голову, тот прилёг:
 
 -Так вроде полегче, спасибо тебе милый. Посиди со мной немного, Игорь…
 
 Игорь опять подсел к батюшкиной кровати.
 
 -Вы подремлите ещё, отец Василий, рано совсем, только светает – сказал Игорь.
 
 -Подремлю, подремлю. А какой сон… Какой сон утешительный был… Как отрадно. Я, Игорь, чувствую, что помру скоро – батюшка помолчал, Игорь смотрел на него, ничего не говорил, батюшка чему-то улыбался.
 
 -Какую жизнь интересную я прожил. Трудную, но и счастливую. Я за многое Господу благодарен. Каких людей он мне открыл, какие есть сердца золотые. Крест несут тяжкий, а никто вокруг ни слова ропота не слышит – батюшка немного опять помолчал, потом заговорил:
 
 -Какую супругу мне дал хорошую – не сварливую, по любви женились — разве не счастье? И крест мне дал Господь по силам – видел немощи мои Создатель: ни голода сильного, ни лагерей мне не дал испытать. И войну я прошёл не в самом пекле, а маленько только ранение зацепило…
 
 В комнате было тихо и отец Василий говорил совсем еле слышно, как будто сам с собой, но Игорь слышал каждое слово не перебивая и не вступая в разговор, а батюшка продолжал:
 
 – Голод — страшная вещь – совсем человека может разрушить. Катя-то моя была не местная, а эвакуированная из блокадного Ленинграда. Всю жизнь она блокаду забыть не могла. Всё рассказывала чего они там натерпелись. Хлеб хлебушком называла. Она из дворянского рода была – мы это от людей скрывали, бабка у неё институт благородных девиц заканчивала. Видно и Кате передалось — всё меня воспитывала.
 
 Картошку пожарит — со сковороды поесть спокойно не даст – всё надо с тарелки, да чтобы на столе скатерть. А я-то не слишком культурный был, даже серчала. Уже под старость перестала на многое внимание обращать, вздохнёт только: «Ой, Вася, что с тебя взять?». А я ей говорю: «Зато ты у меня не попадья, а эстетка натуральная, где это видано, чтобы жёны священников за модами следили и причёски делали – стыдно, кому сказать. Марфа ты, как есть Марфа, лучше бы помолилась лишний раз, больше бы пользы было»
 А она только смеётся: «Ну и Марфа, ну и пусть – это не худший персонаж в истории, а была бы я не Марфой, а Марией сидел бы ты сейчас, Вася, в неубранной комнате голодным»
 Музицировать любили с Томой в две руки. Пианино-то и сейчас в большом доме стоит – пылиться, надо отцу Нектарию отдать у них братия хором поёт – может и сгодиться, а коли им не нужно так в райцентр, в школу музыкальную отдать надо.
 Я, бывало, вечером со службы иду, а у нас в доме окна настежь в большую комнату, под окном сирень цветёт и музыка льётся на всю округу – Шопена любили играть, то Осенний вальс, то Апрель мечты, вроде так называли, а, бывало, приходила Томина подружка, та на скрипочке им подыгрывала. Спрошу: «Что играете?» «Пятую симфонию со скрипкой» скажут. А мне-то, что пятую, что десятую – ничего я толком в музыке не понимал, а только чувствовал от их игры то печаль то радость. Всё бы так слушал и слушал… Они у меня и на клиросе пели.
 Батюшка то замолкал, то опять начинал говорить:
 
 -Я уже после Катиной смерти, когда оправился, Тамара тогда уже отсюда уехала, службу, бывало, веду и всё мне кажется, что вот сейчас голову поверну и их увижу, будто на клиросе стоят и на меня смотрят так ласково.
 
 Или ещё бывало мимо большого дома прохожу когда, может от ветра или листва зашумит, всё вроде мне кажется Шопен доносится, а то, как будто смех Томин и Катин… Катя… Родная душа…
 Разные, видишь, были, а любовь всё покрывала, всё сглаживала.
 Батюшка замолчал. Лежал с закрытыми глазами. Через какое-то время снова заговорил:
 
 – И прожил я, Игорь, среди своих людей, а на своей земле и помирать-то легче, я сильно жалею тех, кто на чужбине помирает среди иноверцев, помоги им всем Господи…– вздохнул протяжно… – И перед смертью меня как дитёнка пестует Господь – чувствую Его руку во всём. Я, Игорь, всегда про свою жизнь знаешь как думал? поймёшь ли, с чем чувство сравнить и не знаю. Матушка моя, царствия ей небесного, меня в вере так воспитала. Ну вроде Господь, как лесничий. Понимаешь, у нас в лесхозе, к примеру, лесничий работал – Семён, всю жизнь проработал на одном месте, его все в округе знали. Так вот он в лесу зарубки делал и для себя может, но больше для людей – он-то сам лес хорошо знал, а чтобы люди не заблудились в лесу, вот он метки и делал на деревьях, да хорошо так. Леса-то у нас есть и дремучие, особенно у клюквенных болот. Так тот, кто на метки-то внимание обращает и про Семёна – про его зарубки знает – тот не заблудится, а кто идёт напропалую, да как попало, так и совсем почезнуть в лесу может. Вот я в своей жизни всё к меткам присматривался, боялся с дороги свернуть Господом помеченной, или урок какой им поданный пропустить.
 
 Потом батюшка открыл глаза, как будто важное вспомнил:
 
 – У меня к тебе, Игорь, ещё одна просьба будет, чуть не забыл, напомни мне после службы отцу Фёдору сказать, чтобы они, когда я помру, Тамаре в Пюхтицы сообщить не забыли бы о моей смерти, пусть она за меня помолится. У нас с ней уговор был, ещё перед её отъездом – слово с неё взял, что бы она на похороны ко мне не приезжала, а молиться уж друг за дружку до конца дней – это само собой.
 
 Батюшка замолчал, опять закрыл глаза и немного погодя задремал.
 Игорь потихоньку встал, вышел на крыльцо, уснуть уже не получится. Сколько сейчас времени? Около пяти… Хотелось курить, но вчера пообещал отцу Фёдору, что до причастия курить не будет, надо потерпеть.
 На улице было прохладно и влажно, ещё не сошла роса с травы. В гнезде у аистов было тихо. За забором виднелся край поля и на нём гуляла лошадь с жеребёнком.
 Изредка тишину нарушал какой-то петух – прокукарекав в очередной раз, тот надолго замолкал, да ещё с конца деревни доносилось потявкивание дворовой собаки, но и она видимо до конца не проснулась, тявкнув нехотя пару раз собака тоже надолго замолкала.
 В доме, где ночевали монахи, было тихо. Вряд ли спят, наверное читают молитвы, но на улицу никто не выходит.
 Игорь задумался. Он так естественно себя ощущал и так органично вписался в эту деревенскую жизнь, что сейчас ему было трудно себе представить, что он мог бы сюда не приехать. Думал про отца Василия, про его сон. Удивительно дожить до старости, а душой всё чувствовать как будто тебе двадцать лет. Не очерстветь, не разучиться любить, не потерять интерес к людям. Как батюшка участвует в чужих проблемах, а сам уж еле ходит.
 Игорь заметил, что как врач он не может объективно оценивать состояние батюшки, как будто включались другие законы жизни. Будь на месте отца Василия другой человек, может Игорь стал бы пытаться убедить его лечь в больницу или хотя бы вызвать из района неотложку, просто кардиограмму сделать и определиться с тактикой. Но тут… Только он пытался поговорить с батюшкой, тот внимательно, серьёзно смотрел на Игоря и останавливал его инициативу: «Не надо Игорь, всё в божьем промысле, я отжил своё мне за жизнь грех цепляться, если Господь призывает надо покориться…»
 И Игорь отступал. Странное чувство было на душе у Игоря: он одновременно чувствовал где-то под ложечкой подсасывавшую тоску и совершенно чётко ощущаемую, почти детскую, радость. Такие несовместимые, противоположные чувства как чёрное и белое в цвете. Радость накатывала волнами, было похожее чувство на радость первоклассника, который идёт первый раз в школу и одновременно чает этой новой жизни – где конечно будут встречены самые лучшие, закадычные друзья и непременно девчонка с серо-голубыми глазами и белыми косичками обратит на него внимание и, разумеется, Марья Ивановна будет потрясена его умением читать по слогам. Но всё же, всё же – как-то страшно…
 
 ГЛАВА 11
 
 Время прошло незаметно, и уже к праздничной службе стал сходиться народ. Из местных, Иваньковских, человек двадцать, вместе с отдыхающими и ещё не уехавшими восвояси городскими дачниками, почти все готовились причащаться.
 Были и из Сеньгино человек около тридцати, часть приехали на мотоциклах и несколько человек на машинах из окрестных деревень.
 В храме всё сияло чистотой, все оклады блестели, иконы заботливо протёрты, перед многими иконами в красивых старинных вазах красовались букеты со вкусом и любовью составленные из местных палисадников: нежные астры, пышные георгины, сочные гладиолусы, благоухающие лилии, разноцветные флоксы, красавицы – розы и милые в своей простоте ромашки – благо в конце лета цветов было превеликое изобилие.
 Все вазы уже были заполнены, а цветы всё несли и несли, и с каждой новой приходящей прихожанкой их количество увеличивалось, в ход уже пошли банки и под конец были заняты и вёдра для мытья полов.
 В храме царила атмосфера праздничного подъёма, все друг другу улыбались. Отцу Василию в алтаре поставили стул и отец Фёдор просил его за послушание со стула не вставать, но батюшка немного отдохнув снова и снова вставал, пытался даже в некоторых местах службы встать на колени, но так как несколько раз поднимать с колен его приходилось монахам, под конец он сидел на стуле не вставая, как и велел отец Фёдор, уже без сопротивления.
 Его причастили первым.
 Игорь всю службу стоял рядом с алтарём и видел батюшкины проказы, он переживал за него и, как умел молился, чтобы батюшке не стало совсем плохо на службе.
 Причастился и Игорь. Когда служба подошла к концу и уже отец Фёдор вышел с проповедью, Игорь подумал о том, как несколько раз в жизни он пытался сходить в церковь и отстоять всю службу, но никогда ему это не удавалось, так мучительно долго, неинтересно и как-то томительно тянулось время, а сегодня он понял, что по-настоящему он в службе никогда и не участвовал.
 Сегодня он не успел даже отойти от утренней радости первоклассника, а служба уже заканчивалась.
 Игорь заметил небольшую заминку, во время проповеди к отцу Фёдору подошёл брат Николай и что-то шепнул тому на ухо. Отец Фёдор будто осёкся на полуслове и что-то ответив монаху, собравшись с мыслями, стал продолжать проповедь…
 Проповедь была посвящена сегодняшнему празднику, отец Фёдор пересказывал события давних времён, когда Божия Матерь отошла ко Господу и объяснял, что означает слово– Успение.
 Игорь стоял рядом с алтарём, алтарная дверь приоткрылась, выглянул брат Николай и жестом позвал Игоря зайти внутрь алтаря. У Игоря что-то оборвалось внутри. Он поднялся по ступенькам.
 
 -Игорь, ты ведь врач? – шёпотом спросил брат Николай – посмотри на отца Василия, он глаза не открывает, он после причастия сидел тихонько, вроде улыбался даже, я думал с ним всё нормально, просто дремлет, а подошёл и мне показалось, что он не дышит.
 
 У Игоря застучало в висках, стало душно, но он взял себя в руки и подошёл к батюшке.
 Отец Василий сидел на стуле, навалившись на стену, глаза были закрыты лицо мирное, спокойное на щеках ещё не высохли слёзы.
 Игорь взял его руку, что бы проверить пульс на запястье, рука была необычно тяжела, пальцы сложены в три перста, видимо батюшка хотел перекреститься, но уже не смог поднять руки, пульса не было, Игорь пощупал пульс на сонных артериях, то же самое, приоткрыл веко – зрачок на свет не реагировал…
 Первое, что пришло в голову – надо делать искусственное дыхание и непрямой массаж сердца, но Игорь почему-то сейчас подумал, не как врач, а как человек, что он не имеет права это делать и батюшка бы его не одобрил, к тому же было похоже, что смерть наступила не менее получаса назад…
 Брат Николай подошёл ещё раз к отцу Фёдору, тот замолчал, с минуту о чём-то советовался с братией, потом вынул платок из кармана вытер пот со лба и, повернувшись к прихожанам сказал:
 
 – Дорогие мои, я должен донести до вас печальное известие, что сегодня, прямо во время службы, сподобившись причаститься святых даров, отошёл ко Господу наш дорогой батюшка – отец Василий…
 
 В храме сначала прошла волна вздоха, потом повисла тишина, немного погодя завыла какая-то баба, её тут же вразумили соседки – не нехристи какие чай по покойникам то выть, тут не только горе, а и радость. Всё вместе… И то тут, то там послышались голоса:
 
 -Батюшка, родной наш. В такой праздник сподобился, как Господь отметил. Богородица, ради твоего святого праздника доведи нашего отца Василия до Престола Сына своего, как мать родная – заступи…
 
 Весь остаток дня Игорь провёл как во сне, не совсем осознавая происходящее. Он бегал по поручениям отца Фёдора, что-то заказывал, что-то приносил…
 Батюшку одели по чину, уложили в гроб, гроб был выставлен в центре храма – того храма, где он прослужил священником всю свою жизнь.
 Молва о смерти отца Василия вмиг облетела всю округу и даже до райцентра и дальше. Храм не закрывали даже на ночь и не было конца желающим простится с батюшкой. Даже возвращались, только что уехавшие с отдыха городские, вернулся и студент Михаил, они познакомились с Игорем и оставшееся время по поручениям отца Фёдора ходили везде вместе.
 Сколько, оказывается, было духовных чад у батюшки. Молитвы читались непрерывно. Игорь вдруг вспомнил утренний разговор с батюшкой и его наказ послать Томе телеграмму. Он, не откладывая в долгий ящик, в компании Михаила, на рейсовом автобусе проехал до райцентра.
 Сколько разных историй за сегодняшний день довелось услышать Игорю про батюшку. Вот и сейчас, пока стоял в очереди на телеграфе, слушал, как одна женщина рассказывала другой очередную такую историю: «…А у соседки моей мать жила – старуха под девяносто годов и зрение потеряла уже может по старости, кто знает, из дому не выходила, глазные врачи у нас на дом не ходят, а и придут толку мало так как всё их оборудование, какое посерьёзнее – кабинетное, с собой не принесут. Ну а бабка-то эта старой закалки – сильно верующая, все дни молилась, не о зрении, а так просто, она уже привыкла незрячей жить. И просит, значит дочку – ты, говорит, позови мне отца Василия пусть меня пособорует и причастит, ну та и позвала его. Отец Василий тогда ещё помоложе был и по требам ходил, ну вот – собрались сродники, соседскую ещё бабку для компании привели и стал он таинство исполнять, и в конце таинства эта слепая-то всех как перепугала: «Ой, батюшки святы… Вижу, вижу всё», сколько времени без зрения жила. Все напугались, на колени попадали и плачут и молятся и вроде как страх напал на всех. Люди-то простые, грешные и такое чудо. Никто ведь не ожидал… А потом вроде как отца Василия начали благодарить, а он их осёк: «Что кликушествуете? Я здесь вообще не причём, если Господь через руки священника и подаёт милость, то это Его воля, он и без меня может помощь послать – так мол уж совпало…» И строго так им говорит: «И не смейте никому рассказывать, а то Бог милость может и отобрать». Да молва-то всё равно шла…
 Подошла очередь Игоря.
 
 -Диктуйте, молодой человек, очередь не задерживайте. Что посылаем?
 
 Игорь продиктовал текст: «почил отец Василий, перед смертью просил тебе сообщить, просил молитв».
 Какой-то текст неказистый получился, но другого не приходило на ум.
 Телеграфистка не удивилась, как будто в этой стране воинствующего безбожия было обычным делом отправлять такого содержания телеграммы.
 
 -Куда отправляем? Мужчина очередь не создавайте, куда шлём телеграмму?
 
 -В Пюхтицкий монастырь.
 
 -Так и говорите, что Эстония, деревня Куремяэ – Сама лучше вашего знаю… Матери Серафиме тоже, небось. Ей уже сегодня несколько человек отправляли, подружки по школе, когда она ещё Тамарой была. А от кого пишем? Ну, имя ваше и фамилия?
 
 – Игорь Тропинин – напишите — как то неуверенно проговорил Игорь.
 
 Телеграфистка была боевая женщина лет шестидесяти полная, пышногрудая, румяная. Игорь неожиданно для самого себя вдруг спросил:
 
 -А Вы тоже Тамару знали?
 
 Телеграфистка усмехнулась:
 
 -А ты не местный что ли? А кто её в нашем районе не знал то? Ещё спроси – отца Василия может кто не знает, разве кто заезжий. Тут в кого пальцем не ткни всех отец Василий в купель окунал да миром помазывал, а кого в живых нет, так тех он же и отпевал и в последнюю дорогу провожал. А Тамара много лет в райцентр в музыкальную школу ездила, у них ведь в Иванькове и в Сеньгино музыкальной школы не было, её сначала матушка Катерина привозила, а постарше стала так сама ездила на рейсовом автобусе. Она от музыкальной школы на всех районных концертах солировала, да они с хором всю область объехали… И у отца Василия она на клиросе пела, голосище-то какой был – мы гордились, что из наших краёв такая артистка или певица выйдет. А Катя мне лично на свадьбу платье шила – лучше её во всём районе швеи, наверное, и не было.
 
 Игорь рассчитался за телеграмму, телеграфистка уже допрашивала следующего. Он вышел из душного помещения на улицу, где его дожидался Михаил. Подумал про себя: «до чего же и в самом деле тесен мир» Игорь только сейчас вспомнил, что он весь день не курил, и сигареты в сумке остались, можно бы зайти купить.
 По дороге к автобусной остановке они зашли в магазин, купили хлеба, консервов, банку тушёнки. Когда уже подъезжали назад к деревне, Михаил предложил сегодня сходить в ночное, всё равно сегодня будет не уснуть, в обоих домах отца Василия останутся на ночёвку приезжие, в храме всю ночь будут служить, и без них не протолкнуться.
 
 -Батюшка бы точно благословил нас на ночное – сказал Михаил и сострил – он с нами будет третьим – засмеялись оба…
 
 Вечером несколько раз они заходили в храм, но к гробу батюшки было не протолкнуться, весь храм утопал в цветах, люди шли и шли, уходили одни, им на смену приходили другие, рейсовый автобус приезжал набитый до отказа и все выходили у них в Иванькове, хотя их остановка была не конечная.
 Приезжала волга с таинственной делегацией, в храме попросили всех расступиться, к гробу подошёл представительный мужчина в дорогом костюме, он шёл за руку с женщиной, наверное с женой, перекрестился долго стоял у гроба, а жена упала перед гробом на колени и заплакала.
 В толпе какой-то мужик сказал
 
 – Тоже ведь люди… Им-то тяжельше нашего бывает и не побоялись, пришли проститься, там у них за такое можно и кресла лишиться. Живут как на открытой сцене и завистников да зложелателей вокруг полно.
 
 И все как будто понимали о ком идёт речь. Игорь спросил у Михаила кто эти люди? Миша сказал, что это большой начальник из области с женой, да сейчас какая разница, смерть и горе всех уравнивает.
 
 Когда начало темнеть они, собрав немного провизии, жидкость от комаров и мешок с палаткой, ушли километра за три по течению Мсты и вышли на заветную Мишину излучину реки. Это было очередное райское место, к каким Игорь уже начинал привыкать, и голова оставалась на месте, уже не кружилась, как прежде.
 Куда не кинь взгляд красота такая, что не налюбуешься.
 В этом месте река изгибалась, образуя небольшой полуостров.
 Со всех сторон полуостров окружал ивняк, и казалось, что даже без палатки здесь было по-домашнему уютно, а когда поставили палатку и развели костерок, стало ещё лучше – так бы и остался здесь до конца дней.
 Удочки закинули для порядка, хотя куда рыбу девать – сами не знали. Решили – если улов будет, отнесут деревенским. А рыба ловилась без конца, сварили ушицу.
 Всю длинную ночь провели за разговором. Как много было у них оказывается общего, хотя Миша и был гораздо младше Игоря. Михаил много рассказывал о себе, а когда Игорь в свою очередь стал рассказывать свою историю и дошло дело до Томы, то Миша как будто заново его встретил.
 
 -Так ты и есть тот Игорь, которого Тома ждала долгие годы? Мне эту историю, ещё ребёнком был – бабка на ночь рассказывала, это же местная легенда о любви и верности. Я помню у бабки с её подругами по поводу тебя разногласия были они ей говорят, что Игорь подлец был – охмурил девку, и смылся, а бабка моя Маруся говорила – нет, не подлец, подлеца бы Тома не полюбила, а просто так уж вышло. Ну и кто же ты на самом деле? Кто из них прав то был?– смеялся Михаил.
 
 -И те и другие правы – ответил Игорь– ничья взяла.
 
 -Ну и ну. А какими же судьбами тебя к отцу Василию перед самой его смертью занесло? Хотя, что спрашивать? Кто ответ даст? И так понятно, что всё случайно в нашей жизни происходит и пусть теория вероятностей отдыхает… Но как это всё-таки хорошо, что батюшка умер именно сейчас, а не раньше и не позже даже неловко вроде рассуждать об этом, но я чувствую такую радость, а ведь должен горевать. Почему так Игорь?
 
 – Я тоже почему-то, сам не знаю чему рад. Мне так сейчас легко и спокойно, что кажется я приму из рук Бога любое его решение относительно себя, пусть будет Его воля на всё.
 
 Игорь сейчас подумал: “вот если бы была жива Ольга, какое было бы счастье, если бы Мишка был её мужем”, промелькнуло в сознании как он держит на руках внука или внучку, и рядом Ольга и Мишка. Нет, лучше так не думать – это было бы слишком большим счастьем, сердце может не выдержать. А вслух сказал:
 
 -Мишка, пообещай мне, что в гости ко мне в Питер приедешь, я тебе город покажу.
 
 -А почему бы и нет, каникулы будут и приеду.
 
 Так они говорили и говорили до самого рассвета и только на рассвете, когда первые лучи солнца уже касались верхушек деревьев, они крепко уснули, как пацаны – подростки без всяких тяжёлых дум на сердце, а легко и беззаботно и каждому снились свои сны, но, судя по улыбкам на лицах, сны были из далёкого, позабытого, безмятежного детства.
 
 ГЛАВА 12
 
 Пюхтица по-эстонски – Святое место. По преданию в 16 веке жителям окрестной деревни здесь было явление Пресвятой Богородицы, после которого на земле была найдена Успенская икона Божией Матери, вот тут и была построена вначале часовня, а спустя много лет был воздвигнут храм Успения Пресвятой Богородицы, где и вырос пюхтицкий женский монастырь.
 Как свеча на подсвечнике освящает тёмную комнату, так светит во мраке холодному миру Пюхтица. Сколько согрела замёрзших душ, скольким людям дала силу жить даже и не счесть. Каким чудом сохранила этот свет в годы воинствующего атеизма – ведомо одному Богу.
 День в Пюхтицком монастыре, как и в любом другом монастыре впрочем, для монаха был наполнен трудами и молитвой. Сколько дней монахиня Серафима провела здесь трудно было вспомнить даже ей самой.  Пришла в Пюхтицы девчонкой, прошла всевозможные послушания: была и на скотном дворе- с коровами работала, и за доярку, и за скотницу. Бывало, что и роды принимала у скотины. Помогала в трапезной,  мыла полы, торговала в свечной лавке, всего не перечесть, но все годы, вместе с разными послушаниями, не оставляла главного своего дела – пения на клиросе, последние лет пять регентовала.
 Конец августа страдная пора не только в миру, но и в монастыре, как в большом муравейнике здесь кипели работы.
 На кухне «крутили» заготовки: овощные консервы, всевозможные компоты, делали заморозки. Конец августа для монастыря это ещё и время главного монастырского праздника– Успения Пресвятой Богородицы и в день праздника каждый год в монастырь съезжаются сотни и даже тысячи паломников и всех их надо устроить, всех накормить.
 Вчера, накануне праздника, в срочном порядке всех сняли с работ на чистку рыбы– благотворители привезли к празднику целую машину свежей рыбы. Промедлишь с обработкой и всё это рыбное изобилие можно будет выбросить. Серафима, как и все насельницы монастыря, почти весь день провела в этом занятии.
 В помещении серой кухни, так называют подсобное помещение рядом с кухней, где делают всю черновую работу по готовке пищи, вокруг огромного стола стояли монахини, инокини, послушницы все в фартуках, с ножами и ножницами в руках – разделывали и чистили рыбу, какая-то часть пойдёт в засолку, что-то уйдёт на заморозку, а самую хорошую и крупную рыбу отправляли на кухню – к завтрашнему празднику, там рыбу на больших противнях запекали по старинному монастырскому рецепту.
 Справились только к вечерней службе, а после службы уже ближе к ночи Серафима вернулась в свою келью.
 Накануне благочинная благословила её поговорить с одной гостившей в монастыре трудницей Полиной, девушка была детдомовкой и в Пюхтицах гостила на каникулах. Они уже несколько раз проводили вечера в кельи у Серафимы – пили вечерний чай, вместе вычитывали вечернее правило перед сном, много разговаривали.
 Полина была любознательной девушкой с романтическими иллюзиями на счёт монастырской жизни и Серафима была уверена, что Полина долго в монастыре не задержится, но чем-то девушка нравилась ей и между ними образовалась какая-то привязанность-дружба.
 
 -Матушка Серафима, может это неудобно, что я всё время к Вам напрашиваюсь, но мне одиноко как-то. Я и сегодня благочинную упросила к Вам меня отпустить Может Вас из-за меня ругают? – Полина топталась на пороге.
 
 -Заходи, чего уж стоять в проходе, пообщаемся, побеседуем, раз опять скучаешь.
 
 Мать Серафима была женщиной средних лет, с миловидной внешностью, доброжелательная, приветливая – она притягивала к себе всех новичков.
 Сегодня они проговорили дольше обычного, разговор был о монашестве…
 
 -Я мечтаю, как Вы стать монахиней, матушка Серафима, доверительно говорила девушка.
 
 А матушка Серафима видимой радости от этих слов не выказывала, сдержанно выслушивала, улыбалась, но отвечала уклончиво, и было не понятно одобряет она выбор Полины или нет:
 
 -Ты Полина, ещё азов православия не коснулась, а уже на монашеский крест замахиваешься, монашество это призвание, как музыкантом не каждый может стать так и здесь. Да и в миру своё призвание можно осуществить, будешь хорошей женой и матерью вот и место для подвига, ещё какой крест тяжёлый – потяжелее монашества бывает. В монастырь человека Бог приводит, а не сам по своей воле человек приходит, я так сейчас думаю. Хотя время всё по местам расставит. Я сегодня буду каноны читать, а ты почитай-ка мой акафист любимый – его ещё мой батюшка приучал меня с детства читать, вот займись и перепиши его себе на память о наших вечерах. Его митрополит Трифон написал, дивный, чудный акафист, да ты сама почитай — всё поймёшь. Завтра праздник большой. Труды предстоят большие, паломников много ожидается, тебе благочинная какое назавтра послушание дала?
 
 -Я посуду мыть буду и утром картошку чистить.
 
 – Не устала ты ещё у нас гостить?– спросила Серафима.
 
 -Нет, а мне здесь нравиться – как в армии,– засмеялась Полина — работай и не думай ни о чём.
 
 -Это точно – улыбнулась в ответ мать Серафима.
 
 Разошлись уже далеко за полночь…
 В день праздника матушка Серафима на одном дыхании прорегентовала с хором праздничную литургию.
 После службы, в большой трапезной были накрыты столы и, в честь престольного праздника, для гостей монастыря была устроена трапеза, сёстры накрывали столы, убирали и мыли посуду.
 После трапезы Серафима вернулась в свою келью. Келья была совсем небольшой, помещались только тахта, тумбочка стол да два стула, в красном углу находился иконостас с иконами всё аскетично, просто. Матушка Серафима немного отдохнула и опять, как и вчера вечером к ней зашла Поля. И опять они разговаривали, Серафима как ребёнку отвечала на её бесконечные «зачем» и «почему».
 Первая телеграмма о смерти Отца Василия пришла часа в три дня, затем каждый час приходило по телеграмме – школьные подруги, не сговариваясь, оповещали Серафиму о случившемся. Все жили в разных местах района и не знали, что ей уже отослали телеграммы другие подруги, а может каждая хотела от себя посочувствовать. Ведь хоть Тома и стала монахиней, но ближе Отца Василия никого у неё на свете не оставалось, так рассуждали они и сочувствовали ей.
 Серафима пошла к благочинной за советом – не поехать ли ей на похороны. Вспомнила и наказ Отца Василия, их уговор, что ей приезжать не надо. Благочинная поездку не благословила- лучше здесь усиленно помолимся больше пользы будет, а батюшку есть кому похоронить, там отец Нектарий его опекает.
 Остаток дня Серафима провела у себя в кельи, горячо и слёзно молилась об упокоении батюшки. Какая милость Божия почить в такой праздник, какое утешение…
 Она достала из тумбочки старые фотографии, на которых был запечатлён отец Василий в разные годы жизни, перечитывала его письма, одновременно и плакала, и радовалась, и даже улыбалась, сама не замечая того.
 Перечитала сегодня любимый акафист батюшки и волны непонятной,неожиданной и казалось такой неуместной радости накатывали и накатывали в душе. И молитвы текли сами собой: «Пречистая, ради твоего святого праздника, заступи, не оставь, покрой своим омофором, помилуй…»
 Полина на какое-то время уходила. Понимала, что сейчас не до нее. Вечером она зашла опять и сидела тихая, печальная сочувствуя Серафиме в её утрате. Серафима рассказывала ей про своё детство, про батюшку, про матушку Катерину… Полина вдруг без всякой причины расплакалась, и Серафима тщетно пыталась успокоить её. Размазывая по щекам слёзы, девушка вдруг взахлёб начала выговаривать всё, что лежало на душе:
 
 – Матушка Серафима, родненькая, ты не возненавидишь меня, если узнаешь обо мне всю правду? Прости меня, я совсем завралась и не знаю как выпутаться. Я вообще никакая не Полина, а Ольга. Я всё наврала и приехала в монастырь без благословения, я просто родителям досадить хотела, проучить понимаешь?
 
 И рассказала Серафиме свою историю, где было счастливое детство, а потом смерть деда и любимой бабушки и развод родителей и предательство матери, так её поступок – уход от отца, воспринимала она, и всё-всё, что было на сердце…
 Серафима гладила её по голове и успокаивала, как могла.
 – Ольга, но что же ты со своими родителями сделала? А если твоя мать не переживёт горя-потери тебя и умрёт от инфаркта? Да как ты с этим грузом будешь потом жить? А отец? Ведь сама говоришь он и так еле пережил развод с твоей мамой как же он сейчас? Зачем ты с ними так жестоко? Девочка моя, завтра же с первым автобусом уезжай домой и перед отъездом во всём сознайся благочинной! Ещё о монашестве говорила – какое жестокосердие. Так чем ты занимаешься в жизни, работаешь? Учишься?
 
 -Учусь в медицинском институте, каникулы заканчиваются, на учёбу скоро – хлюпая носом бормотала Ольга. Вот видите, даже вы осуждаете, а как я к родителям вернусь, меня мать убьёт.
 
 -Сейчас уже не убьёт, вот если бы дня три прошло с твоего побега может и убила бы и правильно бы сделала, кстати, а сейчас ей бы выжить когда тебя увидит, ты хотя бы с вокзала ей позвони сначала, подготовь или подругу какую попроси предупредить её сначала…
 
 В дверь постучали…
 
 -Матушка Серафима, Вам ещё одна телеграмма, распишитесь.
 
 Серафима взяла телеграмму, несколько раз перечитала, задумалась, села на стул и как будто пыталась что-то осмыслить. Телеграмма была всё о том же, о смерти отца Василия, но отправителем был Игорь Тропинин… Игорь… Тропинин повторила она задумчиво и села на стул…
 О Господи, какими же судьбами? Как же это? Какое горе могло привести его к батюшке? Серафима ещё какое-то время сидела задумавшись у стола, потом вдруг повернулась к Ольге и посмотрела на неё долгим, задумчивым взглядом.
 Ольга спросила:
 
 -Что с Вами матушка Серафима? Вам плохо? Что-то ещё случилось?
 
 -Оля, скажи, а как зовут твоего отца?
 
 Ольга удивлённо посмотрела на Серафиму, какое это имело отношение к телеграмме?
 
 -Ну, Игорь Тропинин зовут, а что?
 
 Серафима подошла к ней и крепко обняла её, ничего не объясняя, поцеловала в макушку.
 На другой день, ранним утром, с добрыми напутствиями, перекрестив и пожелав ангела хранителя в дорогу, Серафима проводила Ольгу на автобус, та возвращалась с паломниками домой в Санкт-Петербург…
 Серафима долго стояла, смотря вслед уезжвшему автобусу. Шептала тихо про себя: «Дивны дела твои Господи, сохрани и помилуй их всех…»
 
 ГЛАВА 13
 
 Организацию похорон полностью взял на себя отец Нектарий. Всё было исполнено как полагается по чину погребения священника.
 Игорь всё время был вместе с Михаилом, так неожиданно жизнь подарила ему хорошего друга, они уже обменялись адресами пообещав переписываться друг с другом и на ближайшие каникулы Мишка пообещал приехать к Игорю в гости, а на следующий год договорились отпуск провести здесь в деревне – у батюшки в гостях, бабка Михаила пообещала Игорю выделить комнату в доме.
 Игорь почувствовал себя пацаном, перед которым только ещё открывается книга жизни и нет страха перед ней, исчезло томящее годами чувство вины и ответственности за всё происходящее, как будто бы всё зависело только от него.
 Было странное ощущение, как будто упал груз с плечей, чувство освобождения от чего-то долго томившего, мучившего и ещё было чувство почти детской радости.
 И люди казались такими родными, понимающими, и было тепло на душе. И всё это было так странно, потому что ведь мало, что изменилось в обстоятельствах жизни, да совсем ничего не изменилось. И если подумать объективно, даже поездка сюда разве должна была принести радость? Велика радость – смерть отца Василия. Что же случилось с ним? Что так согрело душу? Эти мысли приходили и отступали, а радость не уходила.
 После похорон батюшки они с Мишей ещё целый день прощались с деревней, так им не хотелось уезжать.
 Гуляли по окрестностям, разговаривали. Игорь мог бы ещё здесь пожить пару недель, как и собирался, когда ехал сюда, но после батюшкиной смерти, одному оставаться не хотелось, а Мише уже пора было ехать – начинался семестр.
 Игорь всё чаще думал об Алле и ему было жаль её, он даже жалел, что не взял её с собой. Надо ехать в Питер и мало ли, что… Может у следователя есть какие новости об Ольге. Ведь если найдут тело – надо будет хоронить и на этих мыслях болью сжималось сердце. Надо, надо возвращаться в Питер.
 В день отъезда они с Мишей ещё раз сходили на свежую могилку батюшки, постояли, попрощались, поправили ветром сдвинутые венки и цветы.
 Отец Василий был похоронен рядом со своей супругой Катериной, обе могилки утопали в цветах и находились в двух шагах от храма, которому отдали всю свою жизнь. Игорь не умел молиться, но мысли проносившиеся сейчас в его голове напоминали молитвы, может слышанные когда-то раньше, когда он в детстве с покойной бабушкой заходил в Никольский собор ставить свечки. «Покойтесь с миром, родные, упокой Господи Ваши души в месте злачнем, в месте покойном, где нет ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная в том блаженном яблоневом саду…»
 Белянку забрала к себе Маруся – бабка Михаила. У неё тоже была коза, что одну держать, что двух. Пусть живёт для компании.
 До станции Игорь ехал вместе с Мишей, а там уже садились в разные поезда и в разные стороны. Мишка ехал в Москву. Его поезд шёл первым. Разница между поездами полтора часа.
 Обнялись на прощание, казалось, что век знали друг друга. Наконец настала очередь и Игоря…
 Уже проехав в поезде часа полтора, Игорь вдруг вспомнил про письмо от Томы, которое лежало всё это время у него в сумке.
 Игорь сел к окну, за окном мелькали перелески, маленькие станции.
 Он достал конверт и долго не решался распечатать его. Что могла написать ему тогда Тома? О своей любви, о том, что он подлец не сдержал обещания и не вернулся к ней или за ней? Что он виноват в её загубленной жизни? Но разве сейчас это изменит что-то? Какое-то время он колебался, может и не читать его вовсе?
 Но всё же он вскрыл конверт и достал, пожелтевшие от времени, слежавшиеся листки.
 Это было письмо на несколько страниц, исписанных красивым ровным почерком без помарок и ошибок. Да, сразу видно, что писала отличница, мысленно улыбнулся Игорь. Тома… Милая Тома… Он закрыл глаза и так явственно ощутил её присутствие. Её лучистые, серо-голубые глаза, её внимательный, добрый взгляд, улыбку. Она была здесь рядом, она всё понимала, а строчки поплыли перед глазами…
 «Милый, дорогой, родной мой Игорь, я пишу это письмо без всякой уверенности, что ты его когда-нибудь прочтёшь. Я уже твёрдо решила посвятить свою жизнь монашескому служению и перед уходом в монастырь должна попрощаться со всем, что держало меня в мире и к чему было привязано моё сердце. Когда я оглядываюсь на свою жизнь, я понимаю, что из ныне живущих, ближе тебя и отца Василия у меня никого нет. С батюшкой мы уже попрощались, пообещали молиться друг за друга до конца наших дней и уже примирились с тем, что больше при нашей земной жизни никогда не увидимся.
 Вот настала очередь попрощаться и с тобой, с тем, чтобы расставить точки над i. Без этого, боюсь, моё сердце будет снова и снова возвращаться к мыслям о тебе, тосковать по тебе. Хочу рассказать тебе немного о себе. Знал ли ты меня?
 Я с детства росла в вере и для меня было естественно молиться Богу и получать ответы на свои молитвы, я всегда чувствовала Его присутствие в своей жизни.
 В юности, когда сердце пробудилось для любви, я стала молить Господа что бы он послал мне суженого без всяких моих встречных усилий.
 Мне не хотелось уезжать из родного дома и часто, засыпая перед сном, я молилась Господу. Я представляла себя девушкой вроде Февронии Муромской, о которой мне рассказывали в детстве, ведь она дождалась своего князя Петра не уходя из своей деревни…
 Мне казалось, что я знала, то о чём шептала в своих молитвах Феврония и молилась сама так же, как она « Господи, ты во веки неизменный и то, что сотворил с ней – сотвори и со мной- пошли мне суженого и если можно, пусть он будет умным, добрым, красивым. Если будет священником – с радостью стану матушкой, а если не священник, то пусть будет врачом, а я буду его боевой подругой. Я всегда буду рядом и рожу ему много детей – сколько Ты пошлёшь нам, я воспитаю их в любви и уважении к нему и он будет гордиться своими детьми, я буду ему во всём поддержкой и опорой и не возропщу в трудную минуту, я никогда не предам его и он будет счастлив со мной. Я отдам только ему всю свою нерастраченную нежность, всю свою любовь. И засыпала с этими мыслями.
 Я помню нашу первую встречу, ты возник из ничего, ты стоял озябший, продрогший, промокший, а сзади тебя сверкали молнии и грохотал гром, как будто Господь говорил с неба: «Ну, получай, то что просила!»
 Конечно, возможно ты подумаешь, что я стала жертвой своих девических фантазий. Пусть так. Но, что почувствовал ты, увидев меня?
 Я узнала тебя сразу, только ты был ещё прекраснее и лучше чем я мечтала.
 Я полюбила тебя и с первого и со второго и со всех остальных взглядов, я и сейчас не могу вспомнить ни одного недостатка, ни одной червоточины в тебе – таким показал мне тебя Бог.
 Намного позднее у Достоевского я прочитала, что любить человека – это видеть его таким, каким его задумал Бог.
 Я люблю тебя и сейчас и, думаю, буду любить всю жизнь.
 Я буду молиться за тебя, что бы Господь не оставил тебя в трудные минуты жизни и всегда протягивал тебе руку помощи.
 Не знаю как сложится твоя жизнь, не знаю той девушки которую ты предпочёл мне, но я искренне тебе желаю счастья. Возможно, какие-то непреодолимые обстоятельства возникли в твоей жизни и ты не смог сдержать обещания ведь не всё зависит от нас – ты только знай, что я не в чём тебя не упрекаю и не обвиняю. Я благодарна Богу уже за то, что он мне открыл тебя, но видимо Его воля относительно меня была другой. Я как-то спросила батюшку, спустя уже годы после нашего с тобой знакомства: « Батюшка, но зачем же Господь дал нам эту встречу, если не суждено нам было быть вместе? Зачем он открыл мне Игоря?» И знаешь, что он ответил? Он сказал: « Думаю, что Игорь был послан тебе для укрепления в вере, чтобы ты не думала, что Господь не слышит твоих молитв или не в силах выполнить просимое, просто для тебя он уготовил что-то другое. А для чего ты была послана Игорю это трудно сказать. Бывает Бог пошлёт человеку какую-нибудь ситуацию или даст шанс и ждёт, как человек поведёт себя – если будет верность хранить и усилия прилагать, то поможет всё устроить.  Жёны хорошие бывает как награда посылаются. А в жизни Игоря может быть Он не увидел больших усилий навстречу, и тебя решил ему не отдавать.  Всё в жизни бывает промыслительно и всё служит ко спасению и на Игоря у Господа, значит, есть свой план» И знаешь- я успокоилась.
 Сейчас я готовлюсь в дорогу. Быть твоей женой мне не судьба.
 Если когда-нибудь жизнь сведёт нас, то уже не как жениха и невесту, а как брата и сестру во Христе.
 Долго думала, что бы оставить тебе на память о себе и решила переписать любимый акафист батюшки «Слава Богу за всё», он называет его своим духовным лекарством и многим духовным чадам «прописывает» его.
 Пусть он согревает тебя в трудные минуты жизни. Сердечно обнимаю и целую тебя, но уже не как жениха, а как любимого брата. Прощай. Тамара.
 И дальше шёл текст акафиста. Игорь сидел тихий, смотрел в окно на проезжающие станции, думал и чему-то улыбался. Сестра… Пусть… Пусть так… Как хорошо… Прощён… Чувствовал, что прощён… И Томой, и Аллой, и Господом… Прощён…
 Всю оставшуюся дорогу Игорь читал и перечитывал акафист и размышлял. Какая злая воля могла скрыть от людей такие строки? Ведь этим восхитился бы даже сам Пушкин как недосягаемой духовной высоте. И как трогает душу… Столько лет потрачено на изучение всякого идеологического бреда, который в трудную минуту не согреет, не утешит и не найдёт отклика в сердце. Какие проникновенные строчки « Не страшны бури житейские тому, у кого в сердце сияет светильник Твоего огня. Кругом непогода и тьма, ужас и завывание ветра. А в душе у него тишина и свет… «, или «…Ты миром озаряешь душу во время тяжких скорбей и страданий, Ты посылаешь неожиданную помощь. Ты любовь испытующая и спасающая…» « Слава Тебе за промыслительное стечение обстоятельств… Слава Тебе, разрушающему наши бесполезные замыслы; Слава Тебе, страданиями отрезвляющему нас от угара страстей; Слава Тебе, Боже, во веки». Прощён… Прощён...
 
 ГЛАВА 14
 
 Игорь до дома добрался уже ночью, с вокзала ехал на такси. Представлял как зайдёт в пустую квартиру. Как будет ждать рассвета…
 Алле решил позвонить только утром – зачем ночью тревожить зря? Может она и спит то только со снотворными.
 Поднялся на лифте на свой этаж, открыл ключом дверь и замер у порога.
 В прихожей обувь и куртки Аллы и Ольги, всё чисто убрано, полы вымыты.
 Он тихо прошёл в комнату – на его диване, обнявшись, спали Алла и Ольга.
 Игорь потихоньку прошёл в комнату и присел рядом с диваном прямо на пол. На столе, рядом с диваном лежали рукописные листки текста, Игорь взял в руки один из них – при свете от окна посмотрел на текст – это был отрывок из акафиста того, который он только что читал в дороге, но написанный Ольгиной рукой. Не удивился, только улыбнулся – «Спасибо за зарубки, Господи»
 На стене мерно потикивали часы, с уличного фонаря на стену падал свет, освящая фотографии на стене. Ольга, почувствовав его присутствие, на секунду проснулась и не то проговорила осознанно, не то пробормотала во сне:
 
 -Прости меня пап, я тебе всё потом расскажу, я с такой удивительной женщиной познакомилась, потом, потом…
 
 И опять засопела.
 
 -Спи, спи родная, – Он поправил ей волосы на подушке.
 
 Поправил одеяло на Алке.
 Милые мои девчонки… Такие родные…
 Было тихо в комнате, тихо на улице, тихо во всём мире, тихо на душе…
 А с высоты птичьего полёта уже угадывался рассвет, и во многих монастырях и обителях Русской Земли вставали на молитву монахи, иноки, послушники и с каждой минутой в общую людскую молитву вливались всё новые и новые голоса.
 Отдельные голоса сливались в целые хоры и в невидимой, тонкой струящейся дали они сливались с тысячами ангельских голосов поющих Славу Великому Богу…
 Над миром вставал рассвет…