Евдокия Августа. Неожиданный роман для чутких сердцем.
Неверующие хотели бы прочесть книгу о бунтарке - язычнице Афинаиде, "правильные" христиане - о "правильной" православной царице, но эта книга - для простых людей с добрым и чутким сердцем.
Это, действительно, замечательное произведение. Увлекательное, трогательное и расширяющее кругозор, написано человеком, любящим и знающим тему досконально.
+++
Татьяна Львовна Александрова - доцент кафедры древних языков и древнехристианской письменности Свято-Тихоновского университета, преподает
древнегреческий язык, латинский язык, жанры позднеантичной литературы, историю христианской литературы I–IV в., теорию перевода, общую филологию.
+++
Евдокия - трагичная и светлая фигура одновременно. Свет образованной античности, принявший Христа - и трагедия человеческая среди интриг клерикализируемого общества, где 'духовность' - оправдание любых преступлений, даже против брата-императора и его младенца-сына...
Это, действительно, замечательное произведение. Увлекательное, трогательное и расширяющее кругозор, написано человеком, любящим и знающим тему досконально. Евдокия - трагичная и светлая фигура одновременно. Свет образованной античности, принявший Христа - и трагедия человеческая среди интриг клерикализируемого общества, где 'духовность' - оправдание любых преступлений, даже против брата-императора и его младенца-сына.
Афинаида, дочь философа из Афин, образованнейшая девушка сильного, глубокого ума. Как поздно родилась она - пятый век! Уже не учатся в Афинах Великие Каппадокийцы. А в столице, помнящей умершего в ссылке Златоуста, властвует суровая дева и постница императрица Пульхерия, замаливающая грех своей матери перед святителем Иоанном. Изгнана эллинская премудрость, звучат покаянные псалмы и возносится кадильный дым.
Афинаида не знает об этом - она живет в провинциальных Афинах. Ее радует одно - она возглавит школу отца после его смерти, она - его наследница в мудрости. Но она и необычайная красавица, не ведающая о своей красоте, словно пришла из сказки.
Однако ее братья - вовсе не из сказки. Осиротевшая, лишенная наследства, проданная в жены за золотые монеты - она бежит искать справедливости у императрицы Пульхерии... И становится знамением Божественной милости и утешения юному императору Феодосию, младшему брату строгой Пульхерии, тоже любящему эллинскую мудрость и верящему во Христа Спасителя. Он называет ее "Евдокия" - благоволение Божие.
Их любовь прекрасна и трагичная как Песнь Песней.
Императорская чета - Феодосий и Евдокия - стремятся к идеалу Константина и Елены, воцерковляя эллинизм с его ученостью и литературой. Он пишет законы, мудро держит в руках руль империи, она - пишет стихи, становится у истоков университета...
Но человеческая злоба, зависть и ханжество способны разрушить все. Умирают дети Евдокии, интриги разлучают ее с любимым и любящим мужем - навсегда. Даже попрощаться с ним, убитым в результате дворцового переворота, не сможет она из Иерусалима.
Пульхерия царствует, а Евдокия, плача, восстанавливает стены Иерусалимские и вместе с Гомером пишет о Христе и о Богоматери, чьи страдания ей дано было разделить. И пустынник-подвижник, святой Евфимий, попросит ее - опальную, ссыльную царицу - молиться о нем...
...Историю пишут победители, и Феодосий с Евдокией порой кажутся нам слабаками. О них, оболганных, но победивших - этот роман. Роман о любящих сердцах и о Христе, побеждающем судьбу.
(Ольга Джарман)
Да, еще - к роману прилагается словарь исторических имен, реалий и географических названий. Есть две карты (очень хорошо получились). Одна - карта всей империи с отмеченными городами, имеющими отношение к действию, другая - карта с маршрутом паломничества Евдокии.
+++
(ОТРЫВОК)
Феодосий молча обернулся. Какая весть — убьет или воскресит его?
— Ваша милость, младенец родился! Живой! Мальчик!
Василевс не посмел довериться своим ушам. Неужто жизнь? Неужто счастье? Неужто слышал Бог?
— Что ты сказал? Повтори!
— Младенец живой, мальчик!
— Господи, неужто живой? Ведь восьмой месяц!
— Видно, Богу так угодно.
— А… царица? — выдохнул василевс.
— Тоже живы. Слабы только очень.
Император пал ниц, не смея поверить свершившемуся чуду.
Когда Евдокия пришла в себя, ей показали младенца, и у нее сразу мелькнула мысль: «Что-то не так!» Она с испугом подняла глаза на повитуху, державшую царственное дитя, похожее на маленькую красную обезьянку и спросила еле слышно:
— Что с ним?
Повитуха, женщина лет пятидесяти, с блеклым бесстрастным лицом, спокойно ответила:
— Все хорошо, твоя милость! Недоношенные малость, но ничего, общими святыми молитвами выправятся.
И, улыбнувшись краешками губ, добавила:
— Красавцы будут!
— А что у него… с пальцами? — испуганно прошептала Евдокия.
— Ноготки еще не отросли. Ничего, это пройдет!
— Но… восемь месяцев! Восемь — несчастливое число для родов! Число Реи, которая в муках породила восемь недоношенных младенцев, и их пожрал Кронос…
— Что-то уж очень темны твои слова, госпожа, я не понимаю… — повитуха взглянула на царицу подозрительно.
— Да, наверное, это все эллинские мудрования… — согласно закивала головой Евдокия. — но ведь всегда говорят, что восьмой месяц неблагоприятен! И Иппократ так пишет!
— Мало ли что говорят! Те, кто говорит, много родов приняли? Иппократа не читала, но восьмимесячные младенцы на моей памяти рождались и выживали не раз.
Эта повитуха считалась лучшей в городе, — разумеется, другую бы к царице и не позвали. Евдокия посмотрела на нее внимательно: солидная женщина, спокойная, уверенная. Непохоже, чтобы она лгала. Зачем ей лгать?
+++
Он удалился, а Пульхерия стояла, как громом пораженная. «Восемь месяцев… Такие дети не выживают… Чудо…» — без конца стучало у нее в висках. Разрозненные события вдруг сочленились в ее уме в единую цепь, и когда она увидела ее целиком, ей стало страшно. Несомненно, здесь сплетена ужасная кознь, имеющая цель погубить государство! Через Евдокию действуют враги веры и церкви! Она так и осталась в душе эллинкой, Афинаидой! Она приняла христианство только для вида, чтобы обеспечить своему потомству право на престол. И возможно, потомству даже не от Феодосия… Пульхерия с ненавистью подумала о младенце…
Феодосий слаб, она им крутит, как хочет! Все его деяния последних лет сродни делам дохристианских кесарей. Законы, республика, совет с консисторием по каждому поводу… Не то нужно государству, не то!
Как бы то ни было, если удалить от Феодосия Афинаиду и ее отродье, наставить его на путь истины будет легче…
+++
За полгода мальчик выровнялся и выглядел вполне здоровым малышом, если не считать излишней возбудимости и плохого сна. Евдокия по-прежнему пребывала в трепетном душевном состоянии, малейшее недомогание у младенца приводило ее в отчаяние, — но все же поводов для беспокойства стало намного меньше и самочувствие самой августы значительно улучшилось. Феодосий по-прежнему был терпелив и ласков и изо всех сил старался сглаживать всплески настроения жены.
— К новолетию вознесем его на щите, — весело сказал как-то василевс, поднимая сына высоко над головой. Тот разводил ручонки и весело смеялся беззубым ртом.
— Христа ради, осторожнее, — василисса смотрела на эти игры с тревожным замиранием сердца. — Может быть, подождем?
— Зачем откладывать? — оглянулся на нее Феодосий. — Мне тоже не исполнилось и года, когда я его получил. Пусть увереннее вступает в жизнь. Надо только будет его окрестить. Ему все равно предстоит править христианской империей, даже если он не захочет. Я ведь тоже не хотел!
+++
В тот же день Феодосий вдруг, словно спохватившись, решительно заявил о желании срочно провозгласить сына августом. Евдокия не посмела ему возражать. Новое празднество назначили на октябрьские календы.
Прозрачным октябрьским утром константинополитане увидели своего василевса, бредущего пешком по Средней улице в окружении патрикиев, одетых в белое, доместиков, одетых в пурпур, в сопровождении каваллариев, закованных в сверкающую броню, и множества знати. Над процессией реяли пурпурно-золотые лабары. По толпе разнеслась весть, переданная кем-то из свиты: василевс идет медленнее обычного, потому что ноги его босы!
Любопытствующий народ постепенно пристраивался к идущим, и вот уже целые толпы излились за мощные городские стены. Выйдя через Золотые ворота, торжественная процессия направилась на Кампус, к Евдомону. И там неожиданно для всех совершился радостный, давно не виданный чин: малое, грудное еще, дитя в царственных пурпурных одеждах было взято из рук трепещущей матери и на щите вознесено к небу.
У Евдокии при виде этого мужественного обряда от ужаса и восторга замирало сердце. Мучила назойливая мысль: не посмотрит ли откуда-то косым взглядом Пульхерия, находящаяся во дворце, не сглазит ли? Она тревожилась и за Феодосия, за этот семимильный босоногий путь по холодным камням: как бы не возобновилась его лихорадка! Евдокия с сыном приехала в Евдомон в каррухе и только ахнула, увидев сбитые в кровь ступни мужа. Но выглядел он совершенно счастливым и она, понимая его душевное состояние и не желая уподобляться ему самому, загоняла вглубь себя мелочное беспокойство. Значит, он тоже дал обет… Ничего ведь не говорил! Какое же это было глубокое,заветное желание — иметь сына-наследника!
— Достоин! — прогремел мощный возглас кракта.
— Достоин! Достоин! Достоин! — откликнулся народ.
Новоизбранного августа трижды подняли на сверкающем золотом щите к синему небу под дружное пение:
— Свят, Свят, Свят Господь Бог наш!
Кто запел первым? Казалось, это сам младенец подал знак к пению, взмахнув ручонками. Евдокию удивило, что он не испугался, не заплакал, а напротив, счастливо улыбался с высоты. Добрый знак!
— Слава в вышних Богу, и на земле мир! — возгласил могучий бас кракта, и народ подхватил:
— В человеках благоволение!
Феодосий подошел к жене и обнял ее.
— Благодарю тебя, родная! Это то мгновенье, о котором я мечтал всю жизнь!
— Достоин! Достоин! Достоин! Многая лета царям!
— Multos annos imperetis!
+++
Однако семя ревности, посеянное в душу василевса, проклюнулось и дало росток. Феодосия почему-то стало раздражать даже то, что августа похорошела и расцвела. На богослужении, на церемониях, на праздниках он то и дело перехватывал устремленные на нее, полные восхищения, мужские взгляды, и если раньше он воспринимал их как должное, то теперь в душе ненавидел каждого, кто посмел взглянуть на его жену. Это было, пожалуй, чувство садовника, который, положив немало трудов, вырастил цветы и плоды, и теперь хочет защитить их от любителей легкой добычи. В самом деле, какое право имеют эти случайные обожатели на красоту его царицы? Стали бы они любоваться ею исхудавшей, почерневшей, плачущей, отягощенной заветным бременем? Лишь для него она всегда оставалась прекрасной и желанной, — ему одному должен принадлежать и ее расцвет. Еще сильнее беспокоило то, что сама августа, почувствовав возвращение своей женской прелести, явно получает удовольствие от этого восхищения и любования. Феодосий все чаще роптал в душе, вслух же выказывал глухое недовольство, хотя сам понимал, что оно беспочвенно. Евдокия чувствовала: его что-то стало в ней раздражать, — но молча терпела, думая, что это сказывается накопившаяся за предшествующий тяжелый год усталость.
В конце месяца януария маленькому августу Аркадию должен был исполниться год. Мальчик поразительно походил на мать, просто одно с ней лицо. Казалось, отцовские черты в нем не отразились вообще. У него уже прорезались передние зубки: четыре сверху и два снизу; он уже делал свои первые шаги, бодро топая крепкими ножками, и требовательно произносил: «дай», «ма» и «па». Но Евдокию не покидала необъяснимая тревога, которую она изо всех сил старалась скрыть. Про себя она загадала: если царевич доживет до года, дальше все будет хорошо. И чем ближе придвигался этот желанный срок, тем больше царица страшилась за оставшиеся дни.
Вечером кто-то из придворных преподнес царице небольшую корзинку с яблоками. Все знали, что этим ее легко порадовать. Редкое в эту пору лакомство оказалось вдвойне желанно: и видом, и вкусом можно было удивить и маленького царевича. В пору урожая он был еще так мал, что ему боялись давать плоды.
На следующее утро, еще до выхода на праздничный прием, Евдокия, одетая по-домашнему, сидела в обновленных детских покоях и с умилением наблюдала, как малыш, румяный, веселый, с мягкими золотистыми кудряшками на головке, одетый в рубашечку из египетского виссона, украшенную пестрыми нашивками, младенчески-однообразно играет с яблоком. Он настойчиво требовал, чтобы ему подали плод, но тут же бросал его на мусийный пол с большим пестрым кругом посередине и звонко смеялся. Кормилица со вздохом подбирала яблоко, и игра начиналась заново. А Евдокия, теребя в руках искусно тканое полотенце с изображением резвящихся эротов, медленно и размеренно читала по памяти описание феакийских садов из «Одиссеи».
…Круглый там год, и в холодную зиму и в знойное лето,
Видимы были на ветвях плоды; постоянно там веял
Теплый зефир, зарождая одни, наливая другие;
Груша за грушей, за яблоком яблоко, смоква за смоквой
Грозд пурпуровый за гроздом сменялися там, созревая…
Тут заглянула Феодосия и позвала царицу переодеваться к выходу. Евдокия нехотя поднялась и последовала за ней. Через полчаса, уже одетая, тщательно причесанная, в золотой диадиме, она решила еще раз заглянуть к сыну. Войдя в детские покои, сразу увидела евнуха Хрисафия, который, присев на корточки, подавал маленькому царевичу яблоко. Ей не понравилось, что евнух находится там, куда входить дозволялось лишь немногим придворным, в число которых он не входил.
— Что ты здесь делаешь, господин Хрисафий, — спросила она, хмурясь. — Разве ты не знаешь, что вход в эти покои для тебя закрыт, — при всем моем к тебе уважении.
— Прошу простить меня великодушно, ваша милость, — промяукал евнух, прикладывая правую руку к сердцу и устремляя на нее непроницаемый взгляд своих черных глаз. — Их милость просили вас звать скорее, мне сказали, что вы здесь…
— Ладно, на этот раз прощаю, но больше сюда не заходи! — сухо ответила царица.
Хрисафий вышел. Евдокия подошла к сыну, подняла его на руки. Малыш больше не смеялся, а, нахмурившись, таращил круглые карие глазки.
— Александрия, тебе не кажется, что он устал? — обеспокоенно спросила она кормилицу. — Хватит с него игр с яблоком. И что тут делал Хрисафий?
Александрия, молодая, очень крепкая и здоровая женщина, виновато залепетала, что господин протоспафарий появился внезапно, но ни к чему даже не прикоснулся, только яблоко один раз подал мальчику. Евдокия успокоилась, однако подумала что, как только малыш совсем отойдет от груди, няню надо будет сменить. В свои двадцать четыре года Александрия казалась царице бестолковой и неопытной. Елевферия была чуть старше, когда ее приставили к царевне Евдоксии. Однако семнадцатилетней Евдокии она казалась тогда кладезем премудрости. Или, может быть, причина в том, что сама царица теперь в два раза старше?
Поцеловав сына, Евдокия ушла на прием. На душе у нее почему-то было тревожно. Внезапная усталость малыша ей не понравилась. Уж не захворал ли?
Однако после окончания трапезы она снова его навестила и успокоилась. С ним все было в порядке. Правда, у нее у самой от волнения сильно разболелась голова и ей пришлось пойти лечь.
Спокойно начался и следующий день. Было солнечно и довольно тепло, поэтому малыша вынесли на прогулку. После полудня его накормили и уложили спать, как обычно, не без труда. Евдокия зашла поцеловать сына перед дневным сном, поправила кружевное одеяльце в резной позолоченной колыбели и ушла в библиотеку читать кентоны Пробы. Дочитав их, стала с удовольствием пересматривать другие книги. Ей было хорошо. Сквозь высокие решетчатые окна из тонкого полупрозрачного камня в помещение падал мягкий рассеянный свет. Привычная пестрая мусия на полу расстилалась веселым ковром. Почти такой же узор, как в детских покоях: большой разноцветный круг в обрамлении туго сплетенных канатов. От этого у Евдокии всегда возникало приятное ощущение неразрывной связи с маленьким сыном.
Мир обрушился внезапно, когда к ней стремительно ворвался Феодосий. Лицо его было странно-бледно, в широко открытых глазах застыл ужас. Евдокия взглянула на него и почему-то сразу поняла: это не война, не гибель войска, не внезапное нашествие варваров, и даже не несчастье с дочерью. Просто за какие-то прегрешения обетование Божие отнято у них. Ей показалось, что мозаичный круг на полу разверзается под ее ногами черной воронкой и втягивает ее в подземную бездну.
В тот день маленький царевич уснул и не проснулся.
То вместе, то порознь, то сближаясь, то отдаляясь, с трудом и мучениями, со слезами и взаимными упреками, с раскаянием и недоумением Феодосий и Евдокия постепенно преодолевали новое обрушившееся на них испытание. Сначала все было как после смерти Флаккиллы: он горько рыдал, она словно окаменела. Дитя, облаченное в крошечный пурпурный палюдамент с золотым тавлионом, с драгоценным венцом на головке и в золотых сандалиях на ножках, погребли в новопостроенной церкви мученика Лаврентия, среди святых Востока и Запада, покровителей той огромной империи, которой должен был править император Аркадий II.
Вскоре после похорон Евдокия тяжело заболела, и Феодосий не позволил разлучить себя с ней, как после смерти дочери, но напротив, окружил ее всей возможной заботой, порой даже не допуская к ней никого из обслуги, к великому неудовольствию старшей кувикуларии Феодосии. "
+++
ОТ АВТОРА
13 (26) августа в церковном календаре все-таки значится память царицы Евдокии Константинопольской,
http://days.pravoslavie.ru/ABC/we.htm
Не знаю, хорош ли роман или плох, но для меня самой он имел прямо-таки эпохальное значение и вывел меня на какой-то новый путь. Это был некий опыт интуитивного исследования, и хотя я в нем сознательно использую все сохранившиеся легенды, многое домысливаю и сочиняю сама, что-то намеренно трансформирую, а где-то, несомненно, и ляпы допускаю, - мне кажется, что некую глубинную правду при помощи него удалось нащупать. Во всяком случае, он заставил меня вдумываться в такие повороты и сцепления событий, которых я в жизни бы не заметила, если бы ограничивалась академическим подходом к теме.
Буду признательна тем, кто пожелает разделить со мной это виртуальное путешествие в V в.
ТАТЬЯНА АЛЕКСАНДРОВА
+++
"Еще про роман и историю в нем. Я писала его три лета (активно), дописывала по мелочам три зимы, и всего три-четыре года углублялась в тему. Роман во многом изменил мой взгляд на эпоху, да и вообще на многое. Тем не менее я сознательно включила в него исторические легенды и изначально строила сюжет в соответствии с принятой ныне хронологией и трактовками. Проверяя легенды на прочность, я пришла к выводу, что почти все они недостоверны; ошибочны и многие принятые исторические мнения. Кое-что я скорректировала, но всего изложения это не изменило. "Как оно было на самом деле" - я уже излагаю и буду дальше излагать в научных работах. Роман - это был путь нащупывания исторической правды.
Он построен в форме хроники. Там даже в колонтитул вынесены годы. Охватывает 40 лет. Для художественного произведения это не плюс. Поскольку я следую истории, история задает напряженные моменты, которых, наверное, многовато. Но тут я ничего не могу поделать.
В земной перспективе роман довольно трагичен. Но писался он в перспективе "пути к небесному Отечеству". Эта тема меня когда-то нашла и возникает у меня иногда даже против моей воли. Если воспринимать его в этом плане, то он вполне оптимистичный.
Роман женский (надеюсь, не бабский). В нем вообще, наверное, много разных недостатков, в том числе языковых и речевых (одними глазами за всем трудно уследить, времени на него у меня всегда было маловато).
Но, мне кажется, через него я все же прикоснулась к некоей глубинной человеческой правде, которую и попыталась донести до читателя."
(ТАТЬЯНА АЛЕКСАНДРОВА)
Добавлю, что в романе множество авторских иллюстраций.
Upd:12.02.2017
Обновлена ссылка - можно заказать книгу здесь:
http://pakhmutov.ru/product.php?id_product=115
или у автора на Facebook - Татьяна Александрова.
24 января была презентация в Свято-Тихоновском Университете, Греко-Латинский Кабинет Ю.А.Шичалина -