В электричке выпивший мужик лет 60 ти, расплывшись небритой щекой по окну, поскуливал, ропща на судьбу:
«Христопродавец. Каторжник. Двадцать пять лет на грязной лавке, в ентом зеленом вагоне», - выговаривал он с гримасой отчаяния на лице. – «Четверть века бессмысленной маеты. Утром туда, вечером вроде обратно».
Он вращал глазами, скользил ими по бледным лицам пассажиров электрички и уперся в лицо сидевшего напротив студента:
«А когда-то, я жил с мамой на краю лесного озера».
Он широко оттопырил рукой пиджак и медленно полез во внутренний карман.
«Во», - показал он свернутый платок. – «Знаешь, чего тут, студент?»
Он небрежно тряхнул платком и на ладонь выскочили четыре рыжего цвета камня, с грецкий орех каждый.
«Видал? Самородки!» - самодовольно выговорил он. – «После матери, в шкатулке нашел. Мать в тайне берегла, никому, ни, ни… Ни слова. А я , дурак, пошел помелом по деревне. До преда артели дошло. А, ну, говорит, Игнатьич, съезжай ка со своим барахлом с озера. Мы тут золото мыть будем. Воо, студент. Мать-то молчала, а я, дурак, раструбил».
Студент сонно поглядывал то на камни, то на пьяного Игнатьича и что-то безразлично соображал. А Игнатьич плыл щекой по стеклу и глаза его сонно щурились.
«Она, студент, колдуньей была. Летала, по ночам. А знаешь, что самое трудное в энтом деле? Думаешь, взлететь? Нее, студент. Мама часто причитала. Провода электрические».
Он замолчал,вдруг, захрапел, но тут же очнулся. Подозрительно огляделся и один за другим сунул камни в рот. Он заглатывал их довольно легко, очевидно, проделывая эту болезненную процедуру не в первый раз.
«Её так и нашли, под высоковольтной опорой, с разрубленным лицом и шеей, от сель и до сель» - широко махнул он рукой со лба до пояса. – «Мама говорила, люди превращаются в цветы, в воздух, в траву, в воду… Кому чего при жизни нравилось. Кто в чего влюбиться успел до беспамятства. А я вот, сегодня, в городе мимо стеклянной оранжереи проходил. Огромное количество гербер, белые, розовые, желтые, красные... И ничего не почувствовал, студент. Ничего. Каторжник, потому шо».
Он заплакал, но тут же утер слезы.
«Мама всегда говорила, что я бесчувственный. Черствый. Бесполезный, значит».
Он уперся лбом в стекло и стал следить за проводами:
«Когда-нибудь их не будет. Их не должно быть. Они мешают летать. Человеку ничего не должно мешать» - утвердительно говорил Игнатьич.
Он стал откровенно засыпать, хмель на исходе делал своё дело. Игнатьич ещё несколько раз открыл глаза и серьёзно заглядывал в лицо студента:
«Представляешь, студент, они все кругом нас, в траве, в цветах, в воде, а мы их совсем не чувствуем. А она, современная Жанна дАрк, её до смерти боятся. И те и другие… Её не освободят, студент».