В цирке я был дважды. И оба раза не по своей вине.
В одиннадцать меня туда затащили родители. В сорок шесть - благоверная.
В первый раз — это был Никулин. Во-второй - «Новогодняя феерия», открывая которую, обворожительная Снегурочка, выкрикнув: «Диты, йдемо шукаты Дида Мороза!», приняла такую ищущую позу, что все, включая детей перекрестились.
А вот на Никулине мне было невесело, ибо там, в позу ищущего поставили меня.
- Четвёртый «гэ» поручает тебе взять у товарища Никулина автограф! – сказала мне тогда моя классная руководительница, и я сразу захотел домой. -
Четвёртый «гэ» надеется на тебя!
Как ей удалось высмотреть меня в той толпе – уму не постижимо. Но она как-то высмотрела, пробилась, и сказала: «В антракте я проведу тебя к нему в гримёрную». После чего втиснула мне в руку буклет и уплыла, рассекая широкими бортами мелюзгу и планктон.
И мой праздник на этом закончился.
На место я опустился уже глубоко озабоченным, и всё что происходило на арене, видел лишь сквозь круги и воспринимал через кишечные рези.
Помню жонглёры швырялись кеглями, а воздушные гимнасты - детьми. Помню кто-то ползал под брюхом скачущих лошадей, а кого-то с остервенением распиливали. И ещё помню: бедных пудельков, скачущих на задних лапках - за еду, медведя на велосипеде - за сахар, и флегматичного слона - за шлепок.
В общем, нам - подневольным, в том цирке приходилось не сладко. Под гнётом возложенного, мы пригибались.
На меня, в общем-то, и сейчас, если возложить... А тогда... тогда я молил, чтобы антракт не наступил, а обморок - как можно скорее.
Но, к несчастью, случилось наоборот, и меня влажного отвели за кулисы - в сказочный, и так нестерпимо воняющий навозом, мир. Чтоб он провалился!
Однако, провалился в него именно я, с десятком таких же сопливых и взволнованно дрожащих детишек. Они заходили и выходили из гримёрной, пока Светлана Юрьевна не втолкнула туда и меня.
- Это для четвёртого «гэ»! – споткнувшись о порожек, протянул я в пустоту скомканный буклетик, и маленький, сморщенный, меланхоличный, как цирковой слон, клоун - партнёр Никулина по сцене - махнул мне своей сухонькой рукой, указывая куда-то вглубь. Там-то я ЕГО и разглядел.
Он сидел на детском стульчике в нелепом пиджачке с короткими рукавами. Волосы его были растрёпаны, глаза воспалены, а знаменитая плоская шляпа лежала на столике, как пустое блюдо.
- Вот… - протянул я липкую от пота программку.
- Как тебя зовут? - спросил маэстро и, услышав ответ, склонился над буклетом.
Вот тут-то я и зачастил: «По поручению четвёртого «гэ»… От имени четвёртого «гэ»... Для четвёртого «гэ».
- Держи, - устало улыбнулся мне клоун, возвращая бумажку. И попросил позвать следующего.
Я вышел.
Классная руководительница поджидала меня за дверью.
- Дал? – строго осведомилась она.
Я кивнул.
- Взял?
Я кивнул снова, после чего разжал мокрую, трясущуюся ладошку.
- Что это такое?! – уставившись на буклет, рявкнула классная. – Что такое – «Дорогому Эдику»? Какому ещё – «Дорогому Эдику»?! Где - четвёртый «гэ»?! – схватила она меня за плечо.
- Я ему говорил… – неловко оправдывался я. - Я ему сказал: для «гэ»!
- Вижу, что для «гэ». А четвёртый где? Где - четвёртый?!
Затем она развернулась и уплыла, унося с собой запах навоза. Во всяком случае, я сразу перестал его ощущать, как и ноги, руки, и даже лицо.
Минут пять я не мог двинуться с места, и из второго акта, кроме маминого плеча, ничего не запомнил.
А на выходе к нам вновь подплыла эта баржа.
– Автограф у тебя? – ржаво скрипнув, властно протянула она ко мне свою руку.
Я молча подал.
- Это - для четвёртого «гэ»! – прогудела баржа, и отчалила.
- Ну и как тебе цирк? - проведя её взглядом, поинтересовался у меня папа.
***
- Ну и как тебе феерия? – спросил я дочурку. И та улыбнулась.
А я тогда, помнится, заплакал.