Город наступал. Давил щелями улиц, бугрился бетонными стенами, дробил небо множеством осколков. Поил студенистым маревом смога все живое, и от этого кровь густела, члены теряли живость, сердца бились реже, а мысли оседали в глубины неосознанного цементной пылью. Мир терял краски, убивая даже маленькие ростки чувственности.
Обитатели давно позабыли о любви, вере, долге, и только совесть никак не желала уйти в небытие. Но к ней относились как к болезни, купировали любые проявления этой аморфной субстанции, способной пробудить и другие побочные эффекты. Целая сеть оправдательных мотивов, ложных истин, одурманивающих убеждений накрыла город для борьбы с этим злом. Но оставались еще те, кто видел блики солнца в мутноватых глазницах казематов, кто с немыслимым упорством латал цветами прорехи асфальта, чьи глаза не подернулись бетонной пылью, а лица так и не стали серыми.
Город разразился грозой наслаждений - вакханалия беспричинной радости, безудержный пир желаний. И в этом потоке гибли люди с жидкой кровью. А когда город, наконец, выдохнул пустыней, устав от карнавальной пестроты, он с ужасом обнаружил, что погибли не все. Оставшиеся все так же продолжали чинить заплаты жизни. Их не пугало величие нависших стен, не травил кисель смога, не пьянили телесные удовольствия, они удержались даже от соблазна самоутверждения. Люди с живыми глазами просто сажали цветы, становясь с каждым днем все прозрачнее…