***
Луч утреннего весеннего солнца проник через узкую щелочку между воздушными гардинами в восточном стиле и опустился на нижнюю губу молодой девушки. Она улыбнулась, будто бы невесомый свет защекотал ее, и перевернулась на другую сторону. Открыв глаза, девушка увидела глаза любимого, они тоже улыбались. Опершись на левую, слегка онемевшую ото сна, руку, указательным пальцем правой она прикоснулась к его губе.
Парню, видно, такое начало дня понравилось, потому что его улыбка перестала говорить: "Доброе утро, милая. Я так рад, что ты проснулась. Давай обо всем забудем, выкинем будильник в окно и будем так себе лежать и смотреть друг на друга в немом восхищении...". Теперь он улыбался так, что на его щеках появились хорошо заметные ямочки, а в выражении глаз читался уже не только восторг - он заменился другой эмоцией, менее возвышенной, но более древней.
На вид этой перемены девушка звонко рассмеялась, и кристально чистая мелодия умиления и удивления отразилась от стеклянных дверец книжного шкафа, разносясь дальше по квартире и наполняя ее беззаботностью и счастьем. Едва касаясь пальцем его губы, она склонилась над молодым человеком, так что он чувствовал биение ее сердца у себя на груди и теплоту ее дыхания у себя на щеке. Раскрыв пальцем его губы и приблизившись на расстояние поцелуя, девушка спросила:
-Ты давно не спишь?
Едва слышимый шепот обжег ему ухо, что вызвало у него дрожь.
-Настолько давно, чтобы запомнить каждый звук, который ты делаешь во сне,- ответил он неровным мычанием - тот спазм овладел им, и голосовые связки выдали все его волнение.
Он приподнял слегка голову, и его губы коснулись ее.
Что-то было не так. Вместо того, чтобы отдать поцелуй, девушка вдруг сжала губы, из-за чего у него появились неприятные ассоциации с целованием каменной стены. Одним резким, почти невидимым, но решительным движением, девушка отвернулась целым телом и упала с глухим шорохом на свою часть кровати. Ее легко вьющиеся каштановые волосы веером распались вокруг, очерчивая блестящий полукруг. Даже локоны, касающиеся его худого плеча, казались ледяными и равнодушными.
Ошеломленный неожиданной переменой, он сел, а расслабленность и сонная легкомысленность казались такими же отдаленными, как его вчерашние надежды на то, что сегодня будет счастливый, беззаботный и идеальный день. Она лежала. Без движения. Казалось, даже не дышала. С закрытыми глазами. Даже так он мог поклясться, что ее зеленые глаза горят красным от раздражения. Или чего-нибудь там еще - он понятия не имел, что именно вызвало такую реакцию.
Он хотел прикоснуться к ней, но на полпути его дрожащая рука онемела от страха: девушка открыла глаза и железно отчеканила:
-Почему ты мне врешь?
Это даже не был вопрос - почти утверждение, с нотой разочарования и горсткой обиды. Девушка не спрашивала или уточняла - она знала наверняка, но не хотела знать. Знать то ли того, что он сделал, то ли того, что она знала. Она смотрела ни на него, ни в потолок - на "Чуму". Потом, поправила одеяло, и даже икры, привыкшие к утренним и вечерним велосипедным поездкам по Wildzie, скрылись из виду под мистерным узором.
Молодой человек на секунду рассмеялся, уже практически сразу желая сказать, что никогда ей не врал, как бы стереотипно для недолго влюбленных это ни звучало, но вовремя остановился, мудро заметив, что сразу же выпалив заверение в вечной искренности может только ухудшить ситуацию, и так непонятную. Затем, он взглянул ей в глаза, будто бы надеясь, что в оттенке обиды, которым они пылали, сможет разгадать причину. Безуспешно. Тогда, взяв девушку за руку, он попытался вспомнить, что же могло ее разозлить. И через секунду он понял две вещи: первая - когда он не чувствовал, как она нежно сжимает его руку в ответ, его тоже пробирала дрожь - морозно-ледяная, он осознал: без ее взаимности не будет его самого; и вторая: он не врал ей ни в чем, он был, есть и будет с ней честен и искренен - когда делаешь что-нибудь плохое, то сразу знаешь, о чем речь.
Все еще держа девушку за руку, он сказал:
-Я не врал тебе.
-А вот и врал,- отпарировала она, добавляя еще больше льда в голос и чеканя каждый звук, будто полицейский осаживая незадачливого водителя в превышении скорости, одновременно показывая распечатку с настоящей скоростью. - Ты пахнешь малиной.
-И? - события сегодняшнего утра нашли еще более непредсказуемую тропку, чем до сих пор. А ведь даже еще будильник не зазвонил.
Затем, к его удивлению, девушка умелым движением села на кровать по-турецки, беря зависшую перед ней его руку в свои. Напряженные мышцы мгновенно уступили приятному теплу ладоней. Все, что парень мог сделать, было сначала конвульсивно сжать веки, до того времени, пока боль стало невыносимо терпеть. Но когда глаза раскрылись, а его ладонь все еще окружала теплота и девушка сидела перед ним в легкой сатиновой ночной рубашке, он понял, что запутался окончательно, и ему капитулятивно отвисла челюсть.
Теперь была ее очередь рассмеяться.
-Я слышала, как ты вставал! - слова были едва различимы сквозь звонкое эхо ее смеха, разносящегося по комнатам и многократно отбивающегося от стен.
Он еще ничего не соображал, но какой-то частью сознания понимал, что раз она держит его за руку, смеется и ее радужка тоже смеется изумрудным оттенком зеленого, значит все хорошо.
-Потом открылся холодильник и через секунду захлопнулся.
Так вот, к чему все это было. Неожиданное озарение вдруг сломило все напряжение, и он рассмеялся вместе с ней. Неуклюже, молодой человек наклонился к девушке, чтобы обнять ее.
-Ты же знаешь,- проговорила она. Слова давались ей уже легче - запал смеха по чуть-чуть таял. - Это ужасная привычка, что ты подъедаешь ночью.
-Это все твоя вина. Если бы ты готовила хуже, подобная идея никогда бы не пришла мне в голову.
Прижавшись к его уху, словно реконструируя момент, на котором они прервались, она прошептала:
-На твоем месте я бы не давала мне ненужных идей. Меня абсолютно устраивает отсутствие крошек в постели.
Он рассмеялся, и теперь это уже она поежилась от пылающего дыхания.
-И вообще,- парень оторвал губы от ее шеи,- что это за бездоказательные намеки. За семь месяцев ты уже должна была выучить один простой закон: мне не хватает секунды, чтобы найти что-либо в твоем холодильнике. Это занимает пару минут, особенно если ты żurek заставляешь чем-нибудь еще.
-Сегодня утром это было лишнее,- ответила она. - Малиновый торт я поставила на самое видное место...
-Так это была провокация!- прервал он ее с победным тоном в голосе.
-Нет,- возразила она, пытаясь зачерпнуть глоток воздуха пользуясь передышкой в поцелуе. - Крем должен был застыть.
Все было хорошо. Сегодняшнее утро было лучшим за всю историю их отношений. Потом, выискивая новую локацию для поцелуя, он невольно взглянул в сторону книжного шкафа и подумал: "Утро даже лучше, чем у других" - Ромео и Джульетта бы мне поддакнули.
Теперь нужно только закрепить момент:
-Твой малиновый торт просто объедение,- заверил он, целуя впадинку на ее шее.
-Я знаю,- промычала она, совсем не уверенная, что он разобрал хоть звук. А нужно было, чтоб разобрал. - Ты же не возвращался минут десять. Я вообще не рассчитываю, что там крошки остались. Но проучить тебя стоило.
Равномерное продвижение его языка к ее левому уху вдруг прекратилось, и девушка поняла: ее торту даже не суждено было стать тортом - итальянский крем должен застывать восемь часов.
-Прости,- прошептал он ей в шею.
Идея готовить хуже вдруг сформировалась в завораживающий и манящий способ жизни и не давалась улизнуть, от нее не хотелось улезать.
-Ничего не случилось,- заверила она. И поцеловала его в губы.
Спасибо.
Старый красный пластиковый будильник противно зазвенел: 6:00.
-Целый день сегодня наш,- сказал парень, когда пара разорвала поцелуй.
-Знаю,- ответила она, игриво улыбнувшись. - Но не будем тратить время попусту.
Голубая сатиновая ночная рубашка взлетела к высокому потолку полупрозрачным облачком и зависла на люстре.
Я вздрогнул: будильник зазвонил снова. В пятый раз. Теперь уж точно нужно вставать. Но даже глаза открывать не хотелось. Протяжно вздохнув, я запихнул телефон под подушку. Беспощадно равнодушный вой, хоть и приглушенно, был легко слышим, и просто игнорируя его уснуть было нельзя. Едва я открыл левый глаз, веко опустилось в безапелляционном протесте; правый даже не хотел пытаться: смысл?. Наощупь и по памяти, мои пальцы отключили будильник, переставив время на пять минут вперед. Сознание сразу же отключилось только для того, чтобы через секунду подскочить в спазме страха из-за того, что резкий звон вырвал меня из сладкого забытья дремы.
Отчаянно потирая глаза и зная, что это не поможет, я на негнущихся от сна ногах побрел в сторону ванной. И хотя почти каждое утро начинается для меня именно так: бессмысленными попытками продлить себе вчерашний день и оттянуть поход в школу, сутки не растянулись, секунды не добавились, ну и я опять ударился лбом о стену в пару сантиметрах от открытой настежь двери.
Глаза мгновенно распахнулись. Внутренний голос воскликнул пару недобрых слов. И было ради чего: на фоне заляпанного каплями зубной пасты зеркала показалась часть лба левее и чуть выше брови выразительно покрасневшая грозящаяся появлением синяка. В этот раз разбудился я хоть и эффективнее, но с ненужными побочными явлениями. Даже если при прикосновении эта краснота почти не чувствовалась, она была хорошо различима в контрасте с коричневато-черными бровями и прозрачно-зелеными глазами.
"Ладно",- вздохнул я, скривив придирчивую мину и открыв кран с холодной водой, хлюпнул пару раз освежающую жидкость в лицо. Теперь я проснулся окончательно. Выдавив остатки зубной пасты на щетку и повозив ее с полминуты без энтузиазма по зубам, еще сильнее забрызгивая и без того измученное зеркало, я закончил процесс пробуждения тем, что мозг работал на обычных оборотах и паутинки сна не оплетали извилин.
Мельком взглянул на свое отражение: след по столкновению со стеной почти незаметен, но, как я и думал, цвет глаз подчеркивал красноту, делая ее выразительнее и отчетливее. Может удастся как-нибудь скрыть это волосами? Но короткие, торчащие во все стороны вихри цвета каштана слабо давались закамуфлировать возможный синяк. С другой же стороны, синяк - это ничто в сравнении с вызывающе крупным носом в а-ля греческом стиле. Я снова скорчил рожу своему двойнику в зазеркалье. "По крайней мере",- рассмеялся я неловко,- "я сам себя не вижу, так что над своим видом можно не горевать."
Щелкнув пальцем, будто бы оканчивая тему, я натянул потертые до белесой прозрачности, но вполне сносные джинсы, выбрал рубашку, которая, по моей не очень придирчивой оценке, менее всего нуждалась в стирке, и босиком пошагал на кухню. Первой остановкой был холодильник, а точнее желтоватый квадрат бумаги с символом Szpitala Wojewódzkiego im. Mikołaja Kopernika висящий на магнитике. На ней едва различимые крючочки, палочки, кружочки сливались в тяжелые для расшифровки слова. Мамин почерк, как она говорила, никогда не грешил изысканной разборчивостью, но, подозреваю, что учеба в GUMedzie, а затем пару десятилетний стаж работы в больнице, развил до предела ее врожденное умение делать даже из знакомых слов пляшущие человечки Шерлока Холмса: заковыристые картинки без малейшего намека на смысл. Не представляю, как ее пациенты уходят из ее кабинета без червячка: "Может, раз у меня в карте иероглифы вместо диагноза, это вовсе не воспаление гортани, а рак гортани?" Должно быть, все дело в ее втором природном таланте, после умения зашифровки текстов, - даре просто и толково объяснять.
Зная, что прочтение традиционного маминого письма займет мне несколько четвертей часа, я решил использовать время с толком и, чиркнув спичкой, зажег газовую плиту и поставил чайник.
Подойдя к окну и поворачивая записку под соответствующими углами, - эта техника, непонятно как действующая, но всегда успешно работающая, была выработана мной несколько лет назад, когда мама заняла какую-то более высокую должность и чаще стала бывать на работе, чем дома; вот тогда она начала писать такие записки - с координатами еды в холодильнике, напоминаниями о школьном расписании, списком чистой одежды в шкафу - я узнал, что сегодня у нее двойная смена. "Макароны с йогуртом и клубникой - на второй полке спереди"… "крупник - на самой нижней" … "занятия - с 10:30". Последняя новость порадовала меня больше всего.
Парень и девушка лежали в смятой от чувств постели, их тела сплелись в экзотическую гротескную фигуру созданную скульптором-экспрессионистом под влиянием античной экспрессионистской музы, вдохновившей людей на идею о кентавре. В их теле билось одно возбужденное сердце, ими руководило такое же чувство, в их артериях текла та же кровь, их глаза видели в том же свете, а легкие сжимались и разжимались в одном ритме: они были одним целым, они любили друг друга. Теплота их тел слилась в одно пламя.
Он хотел сделать то, что планировал уже давно, однако боялся отделиться от нее, даже не мог подумать об этом: а что, если потом, когда он пойдет в прихожую, сделает все, сделает, как задумал, даже не запнется ни разу..., что, если потом они уже не будут одним? "Нет, рисковать нельзя",- сказал он себе. Обняв сильнее ее плечо, молодой человек глубоко, умиротворенно втянул в себя воздух - ее дыхание, ее запах - и направил взгляд в окно.
Слегка побеспокоенная, видно легким ветром, гладь озера светилась утренней бледной краснотой солнца, отражая на своей поверхности нечеткие узоры облаков, мерно ползущих между расплывчатыми контурами сизоватых птиц. На лавочках, уставленных вдоль одного из берегов пруда, никто не сидел, и только три нечетких, мглистых, силуэта заспанной трусцой бежали по песчаному берегу.
Отвлеченный, он не заметил, как стал гладить деликатный шелк ее волос. Девушка чувственно прижалась к нежным пальцам молодого человека, и в ту же секунду резкий, жалящий, электрический шок вырвал его из транса, тем самым принося силы голосу.
-Доминика,- сказал он с беспрецедентной отчетливостью, хотя сам готов был поклясться, что дрожал каждый произносимый им звук.
Девушка ответила невнятным мурчанием, который только поощрил его.
-Я, пока не встретил тебя, считал, что понятие любви что-то вроде красивой розовой сказки. Ты знаешь что это из рассказов и описаний других, но понимаешь: я никогда не испытаю этого сам, точно так же, как не смог бы убить дракона и жениться на прекрасной принцессе. Но потом я, увидев тебя в деканате, когда ты сдавала дневник практик, осознал: до этого я не встречал принцессы, для которой можно бы было геройствовать.
Увлеченный своим признанием, он не заметил, как Доми начала целовать его в шею, а если бы он и заметил, то наверняка бы сразу же забыл, о чем говорил.
-Ты была такая...- продолжал он, невольно отдаваясь недавним воспоминаниям,- нежная, а улыбка, казалось, жила на твоих губах. Я даже не понял, что влюбился, а уже знал, что ты - человек, с которым я буду счастлив. Единственный человек, с которым я буду счастлив.
Оторвавшись от его сонной артерии, бешено пульсирующей под ее ярко-розовыми губами, Доминика прошептала:
-Это поэтому ты две недели не мог со мной замениться даже парой фраз? Потому что я - принцесса, ради которой можно зарубить дракона?
На воспоминание о том, как он сначала боялся приблизиться к ней ближе, чем на длину коридора, а потом о беспомощном заикании в попытках произнести хотя бы "привет" и выдумать тему для следующего предложения, его лицо покрылось жгущим красным пятном. Он ненавидел краснеть.
-Начало всегда даётся нелегко,- заметил он, а в его горле появилось неприятное ощущение сухости. -Я только хотел сказать, что никогда не думал, что смогу кого-нибудь полюбить, и особенно, что кто-то полюбит меня.
Его голос стал предательски дрожать, к глазам отчего-то подошли слёзы, а горло стал сводить спазм. Но когда Доминика снова занялась его шеей, неприятные ощущения отступили.
-И раз, даже несмотря на моё неуклюжее ухаживание, ты сейчас здесь, со мной, ... лежишь,- запнулся он на секунду,- значит ты понимаешь, на что ты соглашаешься.
-На жизнь с человеком, которого люблю,-промурлыкала девушка сквозь поцелуй.
-Тогда,- он перевёл взгляд со шкафа на Доминику,- ты выйдешь за меня замуж?
Его слова, казалось, стали отражаться от каждого сантиметра стен в каждой комнате, превращаясь в бесконечное эхо, отражающееся и усиливающееся, отражающееся, снова превращающееся в эхо и снова отражающееся и усиливающееся. Эта рекурсия доводила его до сумасшествия. Ему вдруг стало стыдно за каждое произнесённое слово, за каждый отскакивающий сейчас от стен звук. Он закрыл глаза, видя внутренним зрением, как его слова летят в бездонную пропасть, бесконечно раскалываясь до мельчащих атомов, а потом и те в свою очередь раскалывались, преобразуясь в громогласное "нет". Какофония стала настолько нестерпимой, что он сжал губы в нервном спазме и ещё сильнее сомкнул глаза, из-за чего его видение стало только более выразительным.
И вдруг наступила тишина, такая звонкая и так неожиданно, что он стал слышать, как кровь мерными толчками проплывала артериями, венами и капиллярами. Что-то обожгло его. Дрожа, он открыл глаза и увидел, что Доми целовала его в губы.
-Да,- выдохнула она в него. Они были одним целым, они любили друг друга. Она сказала "да".
***
Воздух в кухне дико вибрировал от рычания быстро испаряющейся из чайника воды. От неожиданности я вздрогнул и оторвал глаза от записки при этом головой с размаху ударился о стенку холодильника.
"Начало дня просто суперское",- мысль пронеслась звенящей стрелой, из-за чего боль только усилилась. Отключив чайник я, проявляя несвойственную мне изворотливость, смог заварить себе пакетик Earl Grey'я используя только одну руку - левой я отчаянно потирал гудящее от боли темя. Странно только, как я пропустил момент, когда вода закипела - мамины иероглифы я расшифровал за какие-то пять минут, а полный чайник не успел бы выкипеть так быстро.
Рассеянно размешивая сахар, я заметил, что это была не единственная странность.
Напольные часы с маятником, которые бы гораздо гармоничнее смотрелись в Domu Uphagena, чем в простом односемейном доме на кухне, показывали далеко не пару десятков минут девятого, но половину десятого. Маятник выбивал секунды в таком же ритме, как и всегда, равномерно посылая ослепляющий ярко-желтый солнечный зайчик в бесконечный поход от восточной стены кухни дугой через потолок до другой стены. Когда секундная стрелка обежала циферблатом ещё один круг, все мои сомнения отпали: часы шли идеально верно - я только вчера заводил их с помощью нехитрого механизма гирек, сверкающих на фоне тёмного деревянного корпуса.
Неизвестно почему, по телу пробежали мурашки, а в горле было до боли сухо. Глоток чая не сильно помог - обжигающая жидкость оставила по себе пекущий язык, совершенно не успокаивая жажду. Потерянный час.
Час, который будто бы для меня вовсе не существовал. Движимый рефлексом, я опустился на обитый какой-то мягкой молочной тканью стул, гулко поставив чашку на стеклянную столешницу, и засмеялся. Сначала про себя, потом беззвучно, только открывая губы в немом приступе, затем уже смеясь в полный голос. Смутно понимая, что смех - не самая лучшая реакция, да и объяснение о несуществующих шестидесяти минутах - более, чем глупо, я проглотил ещё глоток чая. Смех заменился кашлем в попытках не захлебнуться, но идея удалась, и нервно хихикать перехотелось.
Наверняка я просто задремал. Сон стоя я ещё не практиковал, но такое объяснение гораздо проще, правдоподобнее и менее странное. Чтобы успокоиться окончательно, я пошёл в гостиную и, попереключав каналы, нашёл MTV. Теледиски вдохновляют меня не очень, за то на фоновой громкости можно слушать буквально каждую песню. Под тихое мурчание песни с почти не различимыми словами, я под аккомпанемент уже сносно-горячего Earl Grey'я съел пару-тройку бисквитных печений. Переживание прошло, и я убедил себя, что только заснул - в конце концов ....
Мысль не успела сформироваться: зазвенел телефон. Ответить на звонок было непросто - понятия не имею, где мобильный оставил. Наконец, когда Koniec świata доигрывал последние аккорды Dziewczyny z naprzeciwka из их нового альбома, я откопал телефон у себя под подушкой. Не глядя на экран, я нажал на кнопку и спазматично прижал трубку к уху.
-Привет, Marcinie,- как всегда беззаботно-весело заговорил Karol. - Давай ты сегодня ролики прямо в школу возьмешь. Я ...
-Э, нет-нет-нет,-запротестовал я. - Говорил уже: никаких роликов я тебе ни за что никогда ни при каких условиях давать не буду. Думаешь легко мне было прикрутить то колесико, которое отпало, когда ты в дерево со всей скорости с горки приземлился.
-Ну, во-первых, категоричность твоего отказа не потеряла бы ни в чем, если б ты просто сказал "нет", во-вторых, твои ролики я брать не хотел, в-третьих, тормозить я уже научился.
-У тебя есть ролики,- я понизил голос до театрального шепота, заставляя голосовые связки дрожать. - Деревья, трепещите: Карол выезжает на охоту.
-Хватит тебе. У тебя не получается шутить.
-Я и не пытался. Думаешь кислородная смерть вызванная Каролом Выкорчивателем - это повод для смеха?
-Хватит тебе, говорю,- фыркнул приятель. - Ну так что, возьмешь?
-Хочешь поездку устроить,- протянул я с притворным недоверием,- ах да, ты же сказал, что тормозить можешь.
-Марчин, ещё одно слово,- раздражение в его голосе звучало натурально, поэтому с издевками я решил притормозить. - Ну и Weronika тоже идёт с нами, то есть едет с нами.
-Weronika?- протянул я не от удивления. От другого чувства.
-Эй, Мати, спокойней. Она же с детства с нами.
-Знаю,- прохрипел я.
-Она тоже знает, что ты знаешь,- засмеялся он. - Но заметь, что я - настоящий друг и совсем не собираюсь над тобой ...
-Да-да, я понял. Извини. Утро просто ...
-Опять с дверью спросонья поцеловался. Говорил тебе сто раз: хватит тренероваться на манекенах. Вероника знает, что ты знаешь.
-Карол,- кажется, красное пятно на щеках опустилось ниже и стало сжимать голосовые связки.
Друг заметил оттенок моего голоса, поэтому только весело добавил:
-Как аукнется, так и откликнется.
-Зачем ты ее позвал?
-Ну ехал я себе. Ну как ехал, скорее катился, размахивая разными частями тела, пытаясь сделать две вещи: поймать равновесие и не сломать себе чего-нибудь. И тут чувствую: падаю. И бы упал, если бы Вероника не подхватила меня и не остановила. Ну, слово за слово... Вообще научила она меня, как нужно правильно падать и тормозить...
-Захватывающая история,- рассмеялся я. Воображение мгновенно сконструировало картинку Карола на роликах, и все напряжение испарилось. - Только ближе к делу.
-Я уже ближе некуда,-заверил меня приятель. - Я предложил прогулку на роликах сегодня после школы, и она согласилась. Я приглашаю тебя.
-В попытках меня сосва....
-Мати, прекратить глупить. Просто пригласи ее куда-нибудь. Сегодня после школы будет куча возможностей.
-И чем обязан такой доброте?
-Нашей дружбе. Мы все на площадке в berka играли. Только потом ты умудрился в неё влюбиться и втемяшить себе в голову, что она скажет "нет". По-моему, пора узнать ответ.
-А что, если "ответ" и ее ответ рифмуются.
Карол звонко рассмеялся в трубку:
-Тогда можешь спокойно жить дальше. Спокойно и удрученно.
-Очень смешно,- брякнул я.
-Зато правдиво и практично. Ладно, не забудь ролики. После школы едем на Brzeźno в парк.
-Ладно, давай.
Карол отключился как раз тогда, когда напольные часы стали выбивать десять часов. Засуетившись, я стал вкладывать в рюкзак учебники и тетради. Потом кое-как натянул ролики и одел шлем, привязал теннисные туфли шнурками к одной из лямок портфеля и покатил к школе.
Несмотря на октябрь, солнце припекало и было невыносимо душно. Ситуацию спасал только лёгкий ветерок, почти бриз, который неравромерными резкими порывами разгонял теплоту, на мгновение принося облегчающую прохладу, чтобы через пару секунд жар окутал снова.
На неровностях тротуаров выложенных плитами, вьющихся узкими лентами между двухэтажными kamienicami ехать было неудобно, приходилось наклоняться под разными углами, чтобы не въехать в ничего неподозревающих пешеходов. Вскоре показалась велосипедная дорожка, и можно было ускориться.
Попетляв между велосипедистами, нужно снова было съехать на тротуар. Через пару сотен метров, скрытая за кленами, показалась трёхэтажная гимназия из красного кирпича.
Слегка запыхавшийся, я уселся на нижней ступеньке и стал развязывать шнурки.
-Как дела?- раздался голос за спиной.
-В порядке,- ответил я, неловко протягивая Каролу руку, другой рукой пытаясь стащить с себя ролик.
-Н-даа,- протянул он, обходя меня и становясь спереди,- пахнуть нехорошо будет на всю раздевалку.
-Ничего, людям в парке тоже достанется. Олень на роликах по аллеям будет их сбивать.
-Ещё посмотрим, как ты со своей вероникофобией сможешь равновесие удерживать,- отпарировал Карол.
-Ладно, идем,- скорчил я в ответ кислую мину.
-Кстати,- повернул он ко мне голову, нажимая одновременно на звонок, чтобы pani sprzątająca впустила во внутрь,- готов к тесту по математике?
Хорошее настроение улетучилось вмиг.
-Тест по математике?- отчаянным эхом пробормотал я.
Друг только улыбнулся и кивнул. Его серые глаза смеялись, кончики тонких бледно-розовых губ опустились. Видимо в ответ на выражение моих глаз, он растерянно провёл ладонью по прямым угольно-черным волосам и вздохнул.
-Это второй тест, дырявая ты башка.
Наконец, pani Basia нажала на кнопку, и с громким писком замок автоматически открылся, давая нам войти.
-Dzień dobry, pani Basiu,- бросили мы хором и, повернув налево по коридору, пошли в szatni.
-Знаю. Просто.... Ну не понимаю я этого всего.
-В следующем году мы сдаем гимназиальный экзамен,- заметил он голосом смутно похожим на голос pani Męczary.
-Да, тебе легко смеяться. Ты по matmie будто... прапрапрапраправнук Виетта,- забросил я ролики в шкафчик.
-Что, Марчин, опять забыл про тест?- эти слова обожгли меня, заставили мои ноги утопиться в пол, а сознание захотело немедленно оказаться где-нибудь в другом месте, лучше всего под землёй, глубоко.
Уставившись в свое мглистое, практически незаметное отражение на задней стенке шкафчика, я глазами воображения представил себе ее.
Ее, стоящую на фоне залитого золотистым сиянием окна, которое придало ее сильно вьющимся смоляным волосам бронзоватый оттенок. Ее, с темными, резко контрастирующими от белка, радужками, прикрытыми невероятно длинными, изогнутыми кверху ресницами. Ее, расстроенно улыбающуюся, с губами, растянутыми в печально-меланхоличной манере.
От волнения мне показалось, что собственное отражение на металлической поверхности вовсе расплылось, испарилось, так же, как испаряется дождливым осенним днем туман на улицах. Прикрыв глаза и вздохнув, набирая спертый воздух в легкие, я на каблуках обернулся на сто восемьдесят градусов. Открыл глаза. Идеальная правильность воображения ослепила меня как фары машин ослепляют по ночам, из-за чего по всему телу в одну сжатую от страха секунду пробежали взволнованные мурашки.
-Привет,- сдавленно пробормотал я, чувствуя одновременно, что фраза эта уж совсем не на месте.
Карол громко захохотал, опираясь на дверцу шкафа, посылая по всему гардиробу гулкий металлический стон. Это только придало мне ненужной уверенности в том, что сказал я вовсе не то, что следовало сказать.
-Д-да... опять забыл подготовиться. Но эт-то н-ничего. В пор-рядке.
-Успокойся. Не переживай ты из-за какого-то теста,- сказала она, а от ее голоса сделалось как-то... ну... тепло. И ком подошел к горлу. Так неожиданно, что мне показалось: он был там уже давно - просто заметил я его только сейчас.
Плавным, слишком изящным, чтобы не быть специально выученным, жестом, Вероника поправила пару локонов, выбившихся из старательно уложенной замысловатой прически, приподняла кончики губ в излучающей растерянное удивление улыбке и пошла к двери, ведущей на лестницу.
-Это не из-за теста. Это из-за другого,- ответил я, а уши не поняли, насколько громко я это сказал. На мысль, что она это услышала, мои щеки запылали, будто они вдруг оказались в духовке, и по спине снова пробежали те же мурашки.
-Да,- усиленно растянивая "а" протянул Карол, покровительственно похлопывая меня по спине. - Это было полное, разгромное поражение.
-Что?- полусонно спросил я, посматривая на часы. Электронный циферблат высвечивал двадцать пять минут одиннадцатого. - Я ничего не сделал.
-Вот именно,- поддакнул приятель, когда мы с изученной ловкостью протискивались через потоки учеников. - Вот именно. Она сама с тобой заговорила, а ты ей "привет". Перестань глупить и начни хотя бы с ней говорить.
-Не могу я. То есть могу, только все слова приходят тогда, когда ее нет. А когда она появляется, меня вдруг вроде как в вихрь затягивает, и я и слова выдавить не могу.
Но эти слова были проглочены стонами звонка, под которые мы с ним уселись за парты. Вряд ли он вообще слышал мои объяснения.
Звонок ещё раз прошелестел по закоулкам класса, своей противной частотой разочаровывая даже самых жизнерадостных. Смехи, громкие эмоциональные разговоры, шутки на грани приличия утишились. А нервно брякнувшая открывающаяся дверь и вовсе испарила остатки хорошего настроения: впереди час математики. Pani Dorota Więsławska однако не ввалилась в класс грозовой тучей, неся с собой озоновый привкус наступившей бури. Напротив, у нашей математички не было и следа зловещего урагана. Она вошла ровно и размеренно, с танцорской элегантностью и по-балерински расправленными плечами. Перемена в поведении учительницы повлияла также на состояние тишины, царившей среди учеников второго класса гимназии - из подавленно-необходимой: в целях не попасть в список решающих в уме у доски какое-нибудь биквадратное уравнение - тишина преобразилась в успокоительно-спокойную.
- Здравствуйте, 2-С,- проскрипела своим контральто преподаватель, из-за чего несчастные мурашки снова пробежали по моей несчастной спине. Pani Więsławska всегда здоровалась с классом, произнося его номер, что делало еще большее сходство уроков математички с концлагерем.
Стандартно пресное "Dzień dobry" прокотилось по классу.
-Поздравляю вас, мне удалось договориться с директором о том, что вы так давно хотели,- было видно, что она и вправду счастлива - по крайней мере слышно, потому что от радости ее контральто на последних четырех словах поднялся до драматического меццо-сопрано. Это заставило мой правый второй снизу жевательный зуб заныть от боли, и радостно-заинтересованное настроение вдруг сменилось отрешенностью и страхом: нужно идти к стоматологу. Ненавижу стоматологов.
-Что это, pani Dorota, директор отменила математику?- поинтересовался Mateusz. Класс засмеялся. И я тоже, но, каким бы я оптимистом ни был, в такую сказку не поверю, это уж точно слишком хорошо бы было.
-Директриса дала добро на поездку do Poznania. Хотя предложение pana Chmielewskiego тоже звучит неплохо.
Матеуш, сидящий при левой стене за третьей партой и неспеша поглощающий учебник по алгебре, оторвался от чтения и, удобно рассевшись в кресле, развил свою идею:
-Ну тогда, если у директора сегодня такое настроение на подписывание всяких заявлений, то можем заявить об освобождении нас от matmy. Думаю, pani Дорота тоже подпишет, ведь так?
-С глубочайшим удовольствием. Только, боюсь, зарплату вы будете мне платить.
-Ради такого дела...,- Матеуш развел руки в жесте согласия.
Класс чуть ли не завизжал от смеха, хотя надо признать, что Мати умеет повеселить.
-Ola,- обратилась учительница к черноволосой, зеленоглазой и, видно, сильно о чем-то задумавшейся - за все это время она и взгляда от горшка с магнолией не отвела - Александре. Вовсе не спеша, девушка, как бы во сне, повернула в сторону звука голову и, только сейчас осознав, где находится, резко встала. Такое можно было наблюдать на каждом уроке, в каждую погоду и в любое время года, поэтому pani Więsławska и слова об этом не сказала. - Раздай, пожалуйста, это коллегам. Разрешения от родителей должны быть возвращены с подписью в течение недели, не смотря на то, положительное или отрицательное. И еще раз напоминаю, Матеуш.
Он снова отвел глаза от книги и снова откинулся на стуле.
-... подпись может быть от родителей или правных опекунов. Разве что твоя старшая сестра стала лучше подделывать мамину подпись?
Целый класс опять рассмеялся: история о том, как он попросил свою сестру Каролину подписаться маминым почерком и поехал на трехдневную экскурсию в Краков и как потом полиция задержала его прямо в Сенатском зале Zamku Wawelskiego, была известна всей школе.
-Не нужно волноваться,- ответил Мати,- теперь у нее получается гораздо лучше.
-Ну а теперь менее смешная для вас часть урока. Ola, могла бы ты раздать еще и тесты?
Оддав Оле кипу бумаг, учительница повернулась к доске, и я понял, впервые за полтора года, что ее голос и звук, который получается при писании мелом на доске, практически неотличаемы друг от друга, что заставляет задуматься, есть ли у мела ДНК...
***
- Осторожно, волосы,- отрешенно, ведь в третий раз, прошипела Доминика, пока молодой человек застегивал серебряную цепочку на ее шее.
- Ну вот и все,- отозвался он. - А ты еще нервничала.
Оттенок победы в его голосе успокоил Доми, и она рискнула убрать волосы с лица.
- Это, конечно, не кольцо, зато этот изумруд в центре прекрасно подходит к твоим глазам. Наверное...
Отражение во внутренней стороне дверцы шкафа представляло собой портрет, которого бы не постеснялся написать Рубенс. Сверкающие каштановые волосы водопадом падали на высокий лоб девушки, лишь в малой доли показывая слегка отстающие уши. На ее носу едва виднелись крапинки веснушек, придающих ей еще более милую ауру, а светящиеся радостью глаза и губы застывшие в полуулыбке невольно ассоциировались с Джокондой.
-Да, тут еще, если нажать...
Однако Доминика не дала ему договорить.
-Piotr,- заговорила она почти одновременно с ним в отражение,- я боюсь.
-Чего,- растеренно спросил он, совершенно забыв о вопросительной интонации.
-Сейчас только около семи утра, мой день рождения. И я уже успела получить жениха и колье с золотом и изумрудом, которые оба мне очень нравятся. Нет,- она обернулась и положила руку Петра себе на сердце. Теперь от ее улыбки не осталось и следа - вакантное место заняла искренная тревога. - Я боюсь, что мы очень быстро достигнем предела, и закончим...
-Я тебе обещаю,- свободной рукой он обнял Доминику и притянул к себе, произнося слова в считанных миллиметрах от ее уха обжигающим шепотом,- что с нами не произойдет ничего плохо. Любовь - лучшее лекарство на невзгоды, искренность - лучшее лекарство на любовь. Пока мы будем искренны, будем любить; пока любим, мы будем искренны.
Девушка прижалась ухом к его губам:
-Ты же знаешь, что я говорила о тебе и колье, а не о золоте и камне?
-Не уверен. Вдруг золото со стеклышком зеленого цвета ты любишь больше.
-Дурак,- засмеялась она и толкнула Петра на кровать. - И что ты так долго возился с застегиванием цепочки?- спросила она, откладывая кулон на прикроватный столик.
-Лишнее доказательство того, что ты - моя первая девушка.
-Скорее уже невеста, panie Bogucki. Ну и раз ты со мной честен, то и я бы не была искренна, если бы не отблагодарила тебя за невероятно счастливый день рождения.
"Марчин",- донеслось до меня, я уверен, не сразу. Да и плечо бы мое не болело так сильно, если бы кто-то не тряс меня за него достаточно долго. Нечего делать - пришлось открыть глаза из чистого интереса. Когда перед моими глазами появился нечеткий, будто отражение дерева на потревоженной поверхности озера, облик pani Дороты, мозг еще не до конца проснулся, чтобы это понять. Мгновение спустя уши зафиксировали чей-то многодецибельный смех, и мозгу потребовалось гораздо меньше времени, чтобы оценить происходящее. Ноги сами подскочили, из-за чего я ударился о парту и смех зазвучал еще сильнее и из-за чего ноги подскочили еще раз, а мозг включился окончательно.
Я стоял, передо мной коршуном нависала pani Męczara, а класс заливался от хохота.
-Не знаю, дошло ли это до внимания общественности, Марчин, однако директор отклонила просьбу об отмене математики, поэтому посоветую тебе не спать на тесте, а писать на нем ответы. Желательно правильные, но это уже как pan соблаговолит.
Надо заметить, что режущее уши контральто учительницы, заставляющее каждый раз как она говорит, представлять, что ее голосовые связки грузовик протаскивает по гравию, бодрит ничуть ни хуже, чем столкновения со стенами по утрам. Посчитав, что раз преподаватель больше не кружила как гриф, а уселась за столом, я сделал то же самое, старательно избегая взглядов одноклассников.
Какая-то ерунда творится. Согласно часам на стене, я спал около пятнадцати минут, причем даже не заметил, когда именно заснул, причем сделал это, когда уже получил задания, причем заснул на тесте по математике. Да, признаюсь, математик из меня никудышный, но чтобы так сразу взять и сдаться?
Решив наверстать упущенное, я принялся, разгладив хорошенько лист, отвечать на вопросы. Но все-таки червячок сомнения, зародившийся еще сегодня утром и так неудачно получивший добавку сейчас, не давал мне покоя. Хотя ничего плохого особенно и не происходит, социальный фактор этого "ничего не происходит" заставляет задуматься.
Черт... сумма квадратов синуса и косинуса равна единице - не нулю.
А, так собственно, над чем задуматься? Просто недоспал, потому что...
Нет. Не мог я не выспаться: мама загнала меня в кровать в одиннадцать вечера. Тогда что?
На секунду надо было прерваться, чтобы сделать чертеж к задаче. Цилиндр вышел как обычно с разными окружностями - да и wisi mi to: важно правильное решение. На нахождение высоты цилиндра с тремя исходными параметрами и, что-то мне кажется, совсем ненужным поиском площади основания - в любом случае Карол бы справился раза в полтора быстрее - я решил посмотреть на проблему с совсем другой стороны.
Ничего странного в этом вообще нет. На кухне я прекрасно доспал просто потому что не выспался, а сейчас заснул просто потому что заснул. Как по мне, так самое простое объяснение - это самое правильное объяснение. И Оккам со мной согласится.
За пять секунд до звонка математичка бурей пронеслась по классу, сгребывая листы с тестами и нервным, практически неподдающимся расшифровке, почерком наскребала на доске домашнее задание. Будто кто-то будет готовиться.
Некоторые все еще посматривали на меня странными взглядами и посмеивались, хотя, к моему величайшему успокоению, добрые три четверти класса бодрой трусцой побежали вон из комнаты по своим делам.
-Ну и что это было?
-Надеюсь, у тебя высота цилиндра получилась двадцать пять сантиметров?
-Ну...
-И искать площадь основания...
-Не надо было.
-Есть,-тихо, но с восторгом в голосе, пробормотал я.
-Все это указывает на то, что ты еще умом не тронулся, что, однако исключает всяческое объяснение твоего храпа на matmie, поскольку ранее за тобой подобное поведение не наблюдалось.
-Я храпел?- с недоверием поинтересовался я, поворачиваясь к Каролу.
Тот рассмеялся:
-Нет, но, во-первых: так - еще забавнее, поэтому, во-вторых: в следующий раз попытайся захрапеть. И, наконец, в-третьих: pani Мучительница трясла тебя за руку минут пять, а ты и вовсе не подавал признаков жизни, что заставляет задуматься.
-Куда мы идем?
-Не знаю, но, учитывая, что идем мы все время по прямой и в считанных шагах от нас stołówka, грехом бы было, если бы мы, не последовав тренду, туда не заглянули и не съели пары пончиков.
-Соглашаюсь с тобой в ста процентах. Только я не ограничусь парой пончиков: за все утро я проглотил едва три-четыре печенья.
Опять пришлось задействовать все наши умения в ловком и изворотливом протискивании сквозь толпу, иначе бы мы так и простояли в очереди до конца четвертой лекции. В итоге, с пластиковой тарелкой, полной пончиков, и с двумя пакетиками с гранатовым соком мы уселись на ступеньках глубоко в тени лестницы ведущей в подвал.
-Сколько у нас времени до истории?
-Какие-то семь с половиной минут, так что нужно есть без лишних церемоний,- ответил Карол, переводя взгляд с наручных часов на холмик из шести-семи pączków.
Я поддержал его молча, поскольку рот мой был уже занят пересыланием в мозг сигналов о том, как вкусно шоколад сочетается с начинкой - мармеладом из чайной розы.
-Ты мне только расскажи, что с тобой приключилось,- донесся до моих ушей голос друга сквозь мое далеко совсем неприличное чавканье.
Пришлось форсированно проглотить едва разжеванный пончик и признать: три подряд в неполную минуту - перегиб даже для меня, чтобы ответить на вопрос.
-Не знаю. Просто в один момент я в который раз пытался понять, как pani Dorotka могла получить такой голос, а потом она уже висела надо мной и картину дополнял смех присутствующих.
-Какие-то мысли между этими захватывающими событиями?
Я покрутил головой и отхлебнул соку.
-Приступ эпилепсии?
-Если ты, мой доброжелательный друг, заметил, как я в полусознательном состоянии валялся на полу и у меня изо рта текла пена, то да.
-Согласен. Глупо.
-И странно.
-И странно... Кстати, до истории осталось две минуты семнадцать секунд.
Неспеша выбросив тарелку в урну, мы так же неспеша побрели на второй этаж.
-Я практически уверен, что ты не спал.
-Может уже хватит. Заснул я и заснул. Маму же в школу не вызовят. Кроме того, по тесту будет крепкая четверка. Почему ты говоришь, что я не спал? Ты сидел две парты за мной.
-Ну не знаю,- саркастично медленно и удивленно отпарировал Карол,- может потому, что глаза у тебя были открыты.
Я остановился, как вкопанный. Больше от необычности информации, чем от того, что она касается меня.
-Можно спать с открытыми глазами?
-Видимо так. В любом случае, если ты не профессиональный актер и мог классно притвориться, что не чувствуешь, как тебе вырывают плечевой сустав...
Это странно.
Не говоря ни слова, я сел на своем месте в классе истории. Карол сел рядом и, как ни в чем ни бывало стал доставать письменные принадлежности.
К счастью, ничего интересного ни со мной, ни в школе не происходило. Уроки тянулись так же нудно, как и всегда, Карол выдумывал каждый раз все новые теории, из-за чего я все еще сильнее уверился в мысли, что просто заснул. Благо, география кончилась отчего-то задорным звонком, и мы уже стояли перед школой.
-Карол, чего мы собственно, ждем?
-Не чего - кого?- поправил он меня, и мне стало не по себе. - Она сейчас выйдет. У Вероники как раз...
-Да, знаю,-нервно стуча зубами стал говорить я слогами. - У нее сейчас кончается факультатив по химии.
Наша дружба с Вероникой была такой же, как и у остальных детей: мы вместе играли, веселились, ходили друг к другу в гости. Просто я в какой-то момент посмотрел на нее и понял, что все изменилось. Увы, к худшему, ведь даже для попытки перехода на новый уровень, я знал, не было у меня смелости.
Каролу эта фобия "Вероника скажет мне 'нет'" казалась самой глупейшей глупостью на свете, поэтому его роль в нашем до недавно дружном трио заменилась в "скажи ей, что нужно сказать, и наступит happy end". Принять такую позицию у меня не получалось в силу многих причин. Вероника-друг была чем-то больше, чем Вероника-девушка, кроме того я явно не тянул на статус Марчина-молодого человека в силу внутренней робости. Замкнутый круг, таким образом возникший, только все ухудшал: Вероника встречалась с Каролом, я встречался с Каролом, что невольно делало его медиатором и, скорее всего, более объективным участником "конфликта", но послушать, а тем более привести в действие его совет я не мог.
Не то, чтобы мы с ней не общались. Общались, гуляли, шутили. Все еще как друзья. Но каждый день, неминуемо, доходило до неудобств, связанных с произнесением определенных слов, и променад оканчивался всеобщей неловкостью.
-Привет, мальчики,- ее голос вывел меня из потока бессвязных размышлений, из-за чего я почувствовал, будто я в душе сначала включил ледяную воду, а затем кипяток. Не могу не признаться, что случалось такое и в реальной жизни, сейчас же произвело это эффект в разы сильнее.
-Jak leci?-спросил я ее. Карол, стоящий за Вероникой, усиленной жестикуляцией зазывал меня быть более раскрепощенным.
-Все в порядке, спасибо. А ты выглядишь...,-сделала она пару шагов, будто заметив что-то случайно,- гораздо более выспавшимся, чем утром.
-Очень-очень-очень смешно,- замялся я.
-Ладно. Извини. Не могла сдержаться. Надеюсь, следующим шагом не будут танцы?
-Разве что с тобой,-вылетело само собой.
-Жаль только, что учимся мы в параллельных классах. А ты умеешь танцевать?
-Так же, как и петь.
-Ну тогда с радостью,- улыбнулась она, и ямочки появились на ее щеках. - Только медведя не забудь.
-Что ты, Wera, он всегда приходит в самый нужный момент,-рассмеялся Карол.
-Это уж точно,- подтвердил, смеясь, я.
Вот так, шутя, дружески подтрунивая над собой, мы шли в сторону остановки.
На тройку мы успели в последний момент: пришлось перебежать зебру на красный свет. Хорошо хоть полиции поблизости не было. Трамвай был забит под завязку, поэтому уселась наша тройка на рампе в конце вагона, откуда открывался панорамический вид на ускользающую позади дорогу. Вероника, облокотившись о стекло и скрестив ноги в коленях, брала интервью у Карола по поводу случившегося, так как мое описание она признала лишенным объективности. Я отреагировал заявлением, что, всядь сюда контролеры, у многих испортилось бы настроение. Когда же приятель дошел до фрагмента об открытых глазах, Каролина резко повернулась в мою сторону. Ее тонкие брови, по-видимому, скрылись под длинной челкой, карие глаза от удивления как-то посветлели, а губы, обычно грейпфрутовые, побледнели. Вероника смотрела на меня способом абсолютно смешанным: это было недоверие, страх, опаска, ... нежность?. Я не нашел лучшей реакции и только пожал плечами.
-У вас другие темы для разговоров кончились? Хватит обсуждать такой пустяк. Находите проблемы, где их и вовсе нет.
-No i palant z ciebie,- выдушила она из себя.
-Эй, входят kanary,-закричал кто-то из дебрей вагона.
Тем временем Вероника продолжила гневным надломавшимся голосом, совсем непохожим на ее обычный, мягкий и мелодичный.
-Ты тут вытворяешь непонятно что и говоришь, что мы виноваты. Да ты... ты...
-Proszę pani, można prosić pani bilet do kontroli?
Только сейчас я, да и Вероника, наверное, заметил, что Карол галантным покашливанием пытался обратить наше внимание на контролера домагавшегося проверить билет. Wera заметно покраснела, когда мы одновременно протянули билеты.
-И ученические билеты тоже. Спасибо. Милого дня.
-Спасибо,- брякнули мы тоже одновременно.
"Następny przystanek: BrzeA;no".
-Слава богу, мы сразу же вышли, потому что я бы не выдержал долго, - еле выдавил Карол из себя эту фразу - он продолжал заливаться оглушительным смехом даже здесь, в ста метрах от остановки. И всю дорогу до лавочки на пристани он смеялся, отгоняя сначала голубей, а теперь и чаек. Удивительно только, как он успел переобуться в ролики и надеть наколенники с налокотниками, если все его тело извивается сейчас в приступе хохота.
Наши с Вероникой лица были цвета сильно переспевшей вишни и выглядели мы так, будто съели по лайму. Наконец, Карол принял серьезный вид и признал:
-Бок мне болит.
-Надолго ж тебя хватило,-вздохнула Wera, встав и поправляя джинсы.
-Предлагаю его не ловить, когда будет падать.
-Во-первых: не получится - я его порядочно научила, во-вторых, это все - из-за тебя! - взвизгнула она.
-Вот здорово! Нашли у меня проблему, а теперь меня же обвиняете в том, что у меня есть проблема!-закричал я до боли в горле.
-Ты, бессердечный bałwan,- прошипела сквозь зубы Вероника.
-Извините, - простонал Карол.
Но мне было достаточно. Я уже катил через морской бриз куда-то вглубь парка. Велосипедная дорожка позволяла лететь с большой скорость, и только это и было мне нужно: хотелось убежать как можно дальше. Вдаль и вдаль от этой маниакальной заботы. Вдаль и вдаль от этих безосновательных обвинений. Чем больше сосен появлялось, тем сильнее запах хвои вытеснял из воздуха морскую соль, и тем сильнее было ощущение, что нахожусь я в сотнях километрах от так называемых друзей. Сделав несколько лихих пируэтов, я остановился, вдыхая этот аромат.
***
Аромат яичницы с беконом и свежесжаренных гренок разошелся по всему дому, загостил на губах Петра и вовсе не собирался его отпускать. Сполоснув лезвие под холодной струей воды, он взглянул в зеркало. День шел именно так, как он запланировал, но самое главное все еще ожидало Доминику впереди. Сегодня он хотел сделать ее счастливой. Он собирался подарить ей то, чем были заняты все ее мысли, а мысли были более, чем благородные. Почти десятилетие планирования, учебы, чтения, опытов и совершенствования должны быть ей вознаграждены, и именно он, ее будущий муж, даст Доми то, чего она по праву заслуживает.
Когда до ноздрей влетел аромат кофе, Петр прервал раздумья. Слюна не давала думать. Еда в который раз доказала, что хоть и явлется одной из базовых, совершенно нетворческих потребностей человека, то именно в этом и заключается ее сила.
Пытаясь ставить легкие шаги, чтобы старый дубовый паркет не издавал предательских звуков, он на цыпочках подошел к Доминике, отвернувшейся спиной к двери и чем-то занятой. Хотел закрыть ей глаза и поиграть в "угадай, кто это", но она в мгновение ока развернулась и всунула Петру гренку, намазанную арахисовым маслом. Невольно и по необходимости, он откусил:
-Нельзя портить аппетит перед едой.
-И это говорит тот, кто поглотил малиновый торт, похоже, совсем не пережевывая,-улыбнулась девушка. - Впрочем, ты прав. Иди давись яичницей и кофе, а я примусь за сладкое.
-Советую тебе тоже подкрепиться, потому что нам нужно будет заехать сегодня еще в одно место, и мне очень сильно кажется, что в том месте ты останешься на целый день. - Хлебнув кофе, откусив еще кусочек гренки и заев это все яичницей, он проглотил и добавил:
-Если и не на ночь.
В зеленых глазах Доминики появилась нотка сомнения. Она сщурилась и убрала каштановый локон с глаз.
-Мне нужно бояться или радоваться?
-Еще не знаю. Работы, думаю, будет много. Но тебе ведь не привыкать.
И, будто не замечая состояние неопределенности невесты, не знающей, следует ли вовсю запаниковать или просто быть начеку, Петр собрал грязную посуду в раковину и сделал последний глоток кофе.
-Могу знать, о чем ты говоришь?
-Я тебя прошу перекусить или хотя бы сделать себе обед в дорогу, потому что нас сегодня может не быть дома.
Взяло верх раздражение.
-То есть,-повысила Доми голос на пол-октавы,- ты хочешь сказать, что в воскресенье, восьмого марта, на мой день рождения, мы будем где-то работать.
-Уверяю тебя,- сказал, делая шаг по направлению к ней и обнимая девушку в талии,- эта работа придется тебе по душе.
Она неуверенно посмотрела ему в глаза, будто бы пытаясь там отгадать истинный смысл слов Петра и отделить правду от лжи, дополнить недосказанности.
-Ты обещаешь, что мне понравится?
-Абсолютно.
-Если не понравится,- пригрозила она ему пальцем,- будешь мыть посуду месяц. Будь уверен: я к моющему средству и на метр не подойду.
-Супер. Только поешь. И еще,-парень засунул руку в карман брюк,- тебе понадобится это...
"С ним все нормально?"
"Откуда мне знать. Хотя, если так на секундочку задуматься, то думаю, что нет".
"Надо позвать на помощь"
"Кого именно ты хочешь позвать? Тут на весь парк ни души. Он в такую глушь забрался, что даже сигнала нет. Да, Wera, я, конечно, не специалист по первой медицинской помощи, но кому-то из нас придется делать искусственное дыхание. И, только в интересах пострадавшего, разумеется, мне кажется, что ему было бы приятней, чтобы массажем сердца занялся я. Тебе же могу только носовой платок дать".
"Карол, может хватит пытаться нас сватать? В конце концов у него никогда не хватит смелости для первого шага".
"Поэтому человечество и выдумало правило влюбляться парами - чтобы было две возможности сделать первый шаг".
"Если мы сейчас не займемся Марчином, этот разговор потеряет всякий смысл, ведь тогда на мой первый шаг он уже не сможет ответить".
"Ну ладно. Мати, если ты меня слышишь, то знаешь, что я пытался, чтобы тебе было приятно".
Не знаю, что я почувствовал быстрее - то, что горло у меня разрывалось на части из-за истошно-дикого крика или то, что моя левая щека пылала так, будто мне секунду назад клеймо поставили. В любом случае, мои мышцы совершили что-то невероятное и поставили меня обратно на землю. От неожиданности же я так же ловко полетел обратно, пока не наткнулся на какую-то преграду. Когда зрению вернулся фокус, я увидел, что преградой был Карол, а рядом с ним с красным от плача носом и следами слез на щеках стояла на коленях Вероника. Через пару мгновений возможность устоять на ровной поверхности вернулась и мне, и Карол меня отпустил. На его джинсах были следы пыли в районе колен.
-О боже!-воскликнула Wera и подлетела ко мне с платком, прикладывая его отчего-то к моему лбу, прямо над правым глазом. - У него кровь! У тебя кровь идет!
-Без паники. Только расчесанная кожа. Никакой гангрены. Никакого сифилиса. То есть сепсиса,- пояснил друг.
-Почему у меня клеймо на щеке?
-Что?
-Ладно,- пытался я сконцентрироваться, но горячее взволнованное дыхание Вероники в миллиметрах от моих губ и ее холодные пальцы, что-то делающие с моим лбом, не давали сосредоточиться. -Почему у меня такое ощущение, что меня заклеймили на щеке?
Девушка сделала шаг назад:
-Это Карол дал тебе шанс воспользоваться моим первым шагом.
-И весьма успешно,-поддакнул друг, вычищая мою куртку от пыли усердными хлопками меня по спине. - Скажешь спасибо потом.
-Когда признаешь, что с тобой творится что-то неладное,- заявила Вероника, удаляясь от меня на еще добрых несколько шагов.
-Я говорил что-нибудь? Слова, предложения. По-нашему, по-иностранному? Может, что бессмысленное?
-Нет,-хором ответили друзья. - Только так лежал.
-С открытыми глазами,-добавила Wera с плачем в словах.
Теперь я вправду запереживал. Оперся на ствол сосны, просто чудом каким-то не прикасаясь к стекающим янтарным ручейком смоле. Глубоко вздохнул. Может, это действительно эпилепсия? И тут до меня дошло.
-Стоп, а откуда у меня рана на лбу, если лежал я на спине?
-Карол перевернул тебя.
Лица у друзей были пепельного цвета с бешеными от страха глазами и трясущимися руками. Видно из страха упасть, они сели по-турецки прямо на пыльную дорожку. Я же предпочитал стоять - сосна и так поддерживала меня, а запах успокаивал.
-Что ты видел?-совершенно невыразительно, без единой эмоции в голосе произнес Карол. - У тебя зрачки бегали, как сумасшедшие. Это указывает на стадию быстрого сна. Значит ты сидел сон. Значит мог что-нибудь запомнить. Любую деталь. Образ. Тень. Имя. Время года. Запах. Эмоцию.
-Карол, перестань. Я сейчас в обморок упаду.
Я закрыл глаза и пытался вспомнить, но в голове была только пустота. Я не помнил ничего.
-Так не может быть. Если человека будят в стадии RAM, он запоминает сон в совершенстве, в любом случае гораздо лучше, чем обычно. Значит, либо ты не говоришь правду, либо теория неверна,- отозвался друг на мое качание головой.
-Нет, хватит!-решительно встала Вероника и отряхнула джинсы. -Наши ссоры привели к этому. Мати, мы пытаемся тебе помочь, поэтому сильно нервничаем. Это страшно.
-Лучше всего нам просто отдохнуть,- предложил Карол. - Поедемте по домам. И только подумай не говорить об этом матери.
Я слушал и участвовал в этом разговоре как будто меня там не было. Будто бы эта часть парка и дорожка были сценой, друзья отыгрывали свои роли, а я сидел в зале и невольно подсказывал им реплики.
Отошел я только дома, когда захлопнул дверь за друзьями, которые обещали звонить каждые полчаса и в случае моего молчания в течение трех гудков клялись вызвать скорую. С ссадиной я решил ничего не делать, поскольку никакой угрозы она не представляла. О делании польского думать не хотелось, поэтому я поставил вариться яйцо вкрутую и разогревать остатки żureka. Часы показывали без двенадцати пять, что означало много свободного времени: мама придет только к одиннадцати. Это давало возможность хорошенько задуматься. Пододвинув кухонный стул к окну, из которого открывался вид на дуб, растущий у нас на заднем дворе, я, забравшись на него с ногами, начал оценивать ситуацию по-трезвому. Скорее всего, гоня на роликах на всех парах, я не заметил какого-нибудь камушка или какой-нибудь веточки, споткнулся и потерял сознание.
Яйцо и суп стали возмущенно бухтеть, что послужило сигналом к готовке обеда. Кое-как держа яйцо, я его очистил и, порезав на четыре части, бросил в суп.
Эта теория с потерей сознания была очень даже на месте и логична. Что не объясняет, однако, раннего инцидента. А если теория не верна во всех случаях, ее либо нужно либо дополнить, либо переосмыслить, либо выкинуть на помойку. С другой же стороны, бритва Оккама явно утверждает: чем объяснение проще, тем, правдоподобнее, оно и является решением загадки.
Вылизав тарелку до дна, я поставил грязную посуду в раковину и налил себе стакан апельсинового сока. Нужно дополнить теорию. И начать надо с самого пугающего: найти в интернете все насчет сна с открытыми глазами.
Отхлебывая на ходу сок, я пошел в свою комнату. Первое, что заметил, - несобранную кровать, в которой простынь, одеяло и подушки представляли из себя невероятно изысканный винегрет. Ничего, пока компьютер загрузится, успею навести порядок. Отставив стакан с соком на стол и включив комп, я принялся за уборку. Не получилось: зазвонил мобильный, и пришлось направиться в прихожую, где я на полке оставил телефон.
-Все еще живой,-сказал я, не глядя, кто именно мне звонил.
-Здорово.
-Слава богу.
-О, вы все здесь,- обрадовался я, услышав голоса друзей.
-Ты как?- голос Вероники трясся от переживания.
-Все хорошо.
-Надеюсь, ты расскажешь обо всем матери. Сегодня же.
-У нее сегодня двойная смена. Приедет она только около полуночи. Было бы преступление, если б я стал мучать ее больше, чем обычно.
-Тогда завтра утром. Обещай мне.
-Обещаю. Ладно. Я тут прибраться хочу, так что поговорим через полчаса. Вы же перезвоните?
-Ровно через тридцать минут,- заверил меня Карол каменным голосом.
Когда я вернулся к себе, компьютер был уже загружен, поэтому я, плюхнувшись в крутящееся кресло, стал искать информации о сне с открытыми глазами.
Оказалось, что выглядит это совсем не так драматично - веки просто лишь частично прикрывают белки глаз. Свойственно это в основном маленьким детям, у которых нервная система только развивается. С другой же стороны это может указывать на расстройства сна - парасомнии. Однако лунатизма, ночных кошмаров я за собой не замечал. Также характерно это для эпилепсии, но, опять же, симптомы этой самой эпилепсии у меня отсутствуют.
Я обрадованно вздохнул, расслабился. Как бы странно все ни выглядело, психических расстройств у меня нет. Потянулся, раздвигая широко руки... Тем самым задевая стакан с соком, мирно стоящий преступно близко к клавиатуре. Каким-то невыобразительно неподходящим и дерзким стечением обстоятельств приятно радующая жидкость выплеснулась на клавиши, залевая клавиатуру не щадя ничего.
Громко выругавшись про себя, я почти без эмоций пялился на трагическую картину. Быстрая проверка в целях выяснения работоспособности устройства закончилась разочаровательным фиаско. Все надежды на несколько часов проведения за игрой в новейшую Call of Duty: United Offence лежали в руинах, точне плавали в потопе. Кроме того мой скудный карманный бюджет пострадает основательно.
Разве что... Разве что я возьму мамину клавиатуру. Конечно, она под запретом пожизненого домашнего ареста запрещала приближаться к ее столу, но вернется мама еще очень не скоро, и, если не оставлять следов...
Мамин кабинет был образцом чистоты. На книжных полках, заставленных книгами о всем связанным с дыхательной системой, были расставлены фиалки всех оттенков - от белесо-голубых до иссиня-фиолетовых. Стекла, зеркала, пол - все светилось и все в них отражалось. На ковре, постеленном под столом, несмотря на метровый белый ворс, не было видно и пылинки. Картины на стенах висели идеально ровно. Мамин стол гордо стоял просто посреди комнаты - и для этого выбора было свое объяснение: восточная стена представляла из себя почти полностью окно, поэтому в солнечную погоду эта комната была буквально залита светом. Наверное поэтому нежно-розовая орхидея, растущая в напольном амфороподобном горшке ростом равнялась светильнику, расположенному по левую сторону от стола и спасающему в непогоду.
На цыпочках, непонятно отчего стараясь не шуметь, я забрался под специальный компьютерный стол с целым множеством полок, в свою очередь заполненными целым множеством всего. Отсоединил проводочек и, триумфально тряхнув ним, сбил какую-то папку.
Во второй раз за день я во весь голос про себя ругнулся: самые разные документы разлетелись по целой комнате, погребая под собой налакированный паркет. Не знаю, сколько времени я смотрел на это побоище, пока не уловил звонок телефона.
-Реально?- не верил Карол моей глупости после того, как я ему в красках рассказал об апельсиновом Балтийском море в моей клавиатуре и метровых сугробах из бумаги. - Нет, правда, скажи, что ты не врешь, - домагался друг, заливая мамин кабинет своим хохотом.
По-видимому, не дождавшись моего ответа и смутно понимая, что слегка перебарщивает, он быстро и скомканно попрощался.
Наконец. Покой. Надо только быстро убрать это все и можно идти играть. Благо, оказалось, что столкнул я работу какого-то студента из GUMeda. Что-то о патологии легких. Это что-то оказалось пронумерованное, что не составляло ни малейшей проблемы это что-то собрать; только размер в пару сотен страниц превращал задачу в немалую проблему. Насобирав уже на половину "Potopa", я обнаружил совершенно другую страницу.
Бледно-красная бумага означала только одно - официальный документ. Вытащив его из-под кипы листов, я остолбенел: это был akt zgonu. Свидетельство смерти было выписано на кого-то по имени Piotr Janusz Bogucki, женатого и родившегося в 1965 году в Познани. Умер он девятнадцатого декабря тысяча девятьсот девяностого года тоже в Познани. "Всего за пять дней до Рождества",- промелькнула отчего-то мысль.
Забыв о бумажных сугробах, я на ватных ногах вышел из комнаты, держа в трясущихся руках необычную находку. Упал на спину просто на неубранную постель, держа бумагу над глазами.
Зачем мама это хранит? Подтверждение смерти человека, умершего пятнадцать лет назад. Если этот Петр был ее первой любовью или просто сильной любовью или другом, как она может держать на своем столе немого свидетеля того, что счастье больше никогда не вернется? Зачем она занимается самобичеванием? Глазами души я представил себе, как она сидит в полночь в кабинете с закрытой дверью, с задернутыми гардинами, только при свете светильника, в который раз всматривается в беспомощное подтверждение несуществования дорогого ей человека.
Я перевернулся на бок, так что голова свисала с кровати, а лист упал на пол.
Твой романтизм не имеет ничего общего с реальностью. Там четко написано: родился в Познани, умер в Познани. Мама же, похоже всю жизнь прожила в Gdańsku.
Или переехала сюда после случившегося.
Нет. Она получила образование здесь, следовательно жила тут, пока этот Петр был живой в Познани.
Это не исключает возможности романа. Кроме того, там четко написано, что он был женат. Логически следует: я, вполне возможно, его сын. Подходит. Родился я в декабре... Только пятнадцатого...
Внезапно жар поглотил меня всего. Сжались все мышцы, даже те, о существовании которых я и не знал. По телу попеременно пробегала то волна холода, то теплоты. Я подскочил с кровати и, дрожа, побежал обратно в кабинет и стал собирать разбросанные страницы, отчего-то получив умение находить листы с подходящими номерами в разных концах комнаты. Уложил я все это обратно в папку, телефоном сфотографировал свидетельство смерти, упихнул его куда-то между полок, подлючил обратно клавиатуру и вернулся в комнату. Сильно тянуло в сон.
Сел я краю кровати. Простыня все еще свисала. Одеяло было свернуто в непонятную форму, подушки валялись на полу. Раненым животным я лег. Закрыл глаза.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/05/27/115