В майской гуще сырых московских джунглей на внешней стороне Садового кольца горело масляное окно, в котором горело слабое ядро с нечеткими полутонами и сгустившимся вокруг него тонким человеком. В косоватом карнизе отражалась тусклая Венера, из кучевых облачков залетала в фортку весенняя прохладная морось.
— Привет, — написал он просто. — Как дела?
Что-то было в его интонации, подумала она, — что-то сальное, нетерпеливое, и одновременно потерянное, словно жаждущее материнской нежности, как будто недолюбленное в детстве.
— Привет, — ответила она как-то надменно-сдержанно. — Спасибо, все хорошо.
Сколько презрения, подумал он, сколько, в то же время, тщательно скрытой боли, хронической сердечной трещины, по-девичьи беспомощно залепленной прозрачным хозяйственным скотчем. Откуда вообще эта гнусная предвзятость по отношению к другим людям? Что это, лагерные гены, заставляющие всегда и везде быть начеку, или, наоборот, проросшая сквозь поколения терроров и чисток белая кость, дворянская надменность и блажь салонной морфинистки?
Она снисходительно прокомментировала эмодзиком с большим пальцем его последний пост, как бы подтверждая последнее. Ее пухлые губы и родинка над ними, мелькавшая между взмахами веера, говорили веско и обидно: «При всем уважении, не могу назвать это писательством — больше похоже на какую-то тяжелую графоманию, но, все-таки, какой-никакой, это труд, а любой труд лучше безделья».
— Чем занимаешься? — написал он, и в ожидании ответа пошел смотреть фотки.
Залайкал какую-то самую неприметную, древнюю карточку из 2012-го, где я размытая с подругами и двумя ебланами из клуба и где видно все мои жиры и половину моих углеводов. Типа, ценитель естественной, натуральной красоты без уток и фильтров, живых повседневных образов без цветокоррекции и ретуши. Да что ты знаешь о коррекции, подумала она, что ты — регистрируя взглядом новое сообщение — понимаешь в губах и сиськах, консервативный ты мой зайчик. Думаешь, все так просто и однозначно? Просто будь такой, какая ты есть, оставайся самой собой — бла-бла-бла — а давай ты не будешь мне указывать, как жить? Можно я как-нибудь сама решу, что мне нужно, а что нет, хорошо? Спасибо! Что? Чем я занимаюсь? В смысле — вообще или сейчас?
— Сейчас или вообще? — спросила она неприязненно.
Он начал что-то писать в ответ, и все никак не мог закончить, как будто его спросили, я не знаю, о смысле жизни. Печатал и печатал, писал и стирал, вероятно, пытаясь сочинить что-то оригинальное, попутно залезая в словарь синонимов и на форум «Грамоты.ру», чтобы убедиться, что «насчет» пишется слитно, а «встретиться» — с мягким знаком в контексте фразы «встретиться у меня».
— Как насчет купить бутылочку красного и встретиться у меня? — как бы говорил он с этой своей козлиной интонацией, влажно подмаргивая своим дебильным зеленым кружочком. — Или, хочешь, я приеду к тебе, выпьем, потрахаемся?
— Да пошел ты! — морщилась она.
«Пошел ты!» — наверняка означал ее тон, этот сухой, не подразумевающий ответа вопрос. Это был провал, думал он. Пошел ты, можно было прочесть по ее чувственным, но — если вглядеться — каким-то непропорциональным губам на фотографии профиля. Как он сразу не догадался. Совершенно очевидно, что она и я — люди из параллельных, не пересекающихся миров. Абсолютно ясно, что такие люди, как я и она, в принципе не могут быть совместимы. Господи, как бы воздевал руки он, но что я сказал-то? Что я сделал такое, за что меня можно было бы вот так вот без суда колесовать, нет, четвертовать, нет, расстрелять в упор из крупнокалиберной винтовки, этими самыми жестокими пулями дум-дум, которые застревают в сердце, а после взрываются и выворачивают кишки? Что, я слишком прямолинейный? Предсказуемый? Неоригинальный, да? Знаешь что! А не пойти бы тебе самой вот туда, куда ты меня посылаешь?! Да, вали уже! Пока!
Он закрыл ноутбук и посмотрел в окно на предзакатный небосклон, беложабрые ползучие облака и разбухшую зелень, которая делала его микрорайон похожим на заброшенную инопланетную биостанцию в юрских джунглях. Где-то далеко, над ватным циклоном, на девственной орбите Земли, висел его материнский спейсшип, где спали его коллеги по экспедиции и работало сложное измерительное оборудование. Туда, в теплоту мигающих датчиков и тесноту аскетичного научного интерьера, он отправлял свои отчеты об этой маленькой перспективной планетке, ее богатой флоре, неприветливой фауне, и чуть-чуть совсем о своей собственной будничной тоске.
Туда, в царство спящих сверхлюдей и бодрствующих суперкомпьютеров, посылала она свои мысли. Почему, начинались некоторые из них. Странно, начинались другие. Странно, уходило в стратосферу, почему парни всегда сливаются. Почему мне не везет. Как сделать яркие брови, принимала радиоточка на борту дрейфующего корабля. Как жарить без масла, читал без оценочного суждения искусственный интеллект. Какой рост нужен для подиума. Почему красивые телки тупые, приходило из другой локации. Как поднять самооценку. Можно ли накачаться в домашних условиях. Почему космос черный. Размер видимой вселенной. Реликтовое излучение это—
Из окончательно почерневшего скайлайна Якиманок и Капотен выкарабкивалась желтая лакированная Луна, отряхиваясь и брызжа кислотной блесткой на все подвластные ей мокрые административные деления. Прозрачная клетчатая занавеска колебалась от сквозняка, клетчатый дышал в лунном пятне на полу расшнурованный кроссовок. Шаттлы «Независимость» и «Одиночество» спали каждый на своей пусковой площадке посреди большой плоскогорной страны-полигона. Высоко над ними, далеко за границами нормальных концентраций це о два и приемлемых цен на жилье лежала растянутая на полтора миллиарда световых лет великая космическая пустота.
— Я долго буду ждать? — спрашивала она.
— Я думал, ты меня отшила, — отвечал он.
— А я думала, ты слился, — писала она.
— Нет, я здесь, — отвечал он. — В твоей памяти, в твоих снах, даже немножко в твоей ДНК.
— Ну, пока, — говорила она.
— Ну, пока.