Никто не видел, с каким странным выражением лица она смотрела в раскрытое окно. Никто не видел, что она встала со своего места — крайнего справа, у стены, — и подошла к широкому подоконнику. Никто не видел, как она взобралась на него, встала в полный рост, окинула взглядом прекрасный вид, открывающийся с последнего этажа старого здания, и полетела вниз.
Громадная аудитория, переполненная студентами. Шум голосов, скрежет ножек стульев о пол, покрытый протертым линолеумом, стук сумок и рюкзаков, небрежно брошенных под ногами.
Зачем? Давайте не будем красть друг у друга время.
Место? Сорок девять. Ряд? Где-то там, ближе к последним. Ступенька, еще одна. Назад, иди назад. Никто не заметит. Можно спрятаться за спиной сидящего впереди парня.
Большой блокнот на спирали с чем-то абстрактно-пестрым на обложке. Белые листы в серую клетку исписаны тонким черным маркером. Почерк не разобрать: слишком мелкий и убористый. Буквы наклонены вправо — тот, кто писал эти строчки, очень спешил. Убегал от чего-то. И все сильнее запутывал свои следы, чтобы никто не смог в них разобраться.
Высокие массивные двери с железными ручками распахиваются, впуская все новых и новых студентов. Она переводит рассеянный взгляд с ручки и блокнота на незнакомых людей, но тут же вновь опускает его, возвращаясь к своим делам. Возвращаясь в себя.
Не уходи. Будь со мной. Будь с собой. Другие не нужны.
Она так боится показаться навязчивой, что кажется равнодушной. Наблюдательная от природы, она могла бы многое увидеть, если бы захотела чуть присмотреться к окружающим. Но она не хочет. Ей это уже неинтересно.
Заткнитесь. Вы все. Дайте послушать тишину.
Слишком много звуков вокруг. Еще больше — в ее наушниках. Что-то тяжелое, но с примесью грусти, ностальгии.
Преподаватель. Встань за кафедру, рявкни на них в микрофон. Может помочь.
Не смотри. Не смотри по сторонам. Ты чужая. И все чужие. Не надо становиться своим. Это сложно и больно. Боль придет потом, не сейчас — когда наступит время и все вокруг снова превратятся в чужаков.
Она двигается на самый край парты, подальше от жизнерадостно-болтливых соседок. Разрыв. Пропасть между ним и тобой. Увеличь ее. Так безопаснее.
Резь в глазах. Слишком ярко. Слишком много цветов. Мир был бы намного лучше, будь он черно-белым. Было бы проще. Хорошее — белое. Плохое — черное. Без полутонов. Без переходов. Без компромиссов.
Собаки видят жизнь черно-белой. Интересно, они умеют различать добро и зло? Наверное, нет. Но эти создания все равно намного умнее людей. Лучше. Во всем.
Она хотела бы стать собакой, но вовремя одергивала себя: тогда ее легко смогут обидеть. Оттолкнуть, дать пинка, бросить камень. Она ничего не ответит и лишь тихо заскулит от обиды. А сейчас … Сейчас она готова вцепиться в горло любому, кто скажет ей хоть одно грубое, насмешливое или обидное слово. Она чувствует в себе силу — отчаянную и разрушительную. Оставьте ее. Оставьте в покое.
Молчи. Считай, сколько слов сказала за день, и говори все меньше.
Она чувствовала себя в безопасности, когда ее никто не понимал. Она боялась быть понятой.
Исчезнуть. Уйти. Зачем все это? Все, что происходит здесь, — не мои проблемы. Все, что случится дальше — не моя забота.
Не обращайте внимания. Просто день не задался. Настроение не очень. Вы тут ни при чем, честно.
Выгляни в окно. Выпади из окна. Будет весело. Ведь здесь так скучно.
Очень скучно. Хочется спать. Ей казалось, что она уже видела это кино. Она думала, что знает, что должно произойти дальше. Второй раз смотреть не так интересно.
Дежа вю. Замкнутый круг. Разорви и покинь его. И скажи, пусть остальные уничтожат его, когда поймут то, что открылось тебе.
«Она была с немножко съехавшей крышей», — снисходительно усмехнутся одни. «Она была одной из нас?», — равнодушно поинтересуются вторые. «А она была?», — озадаченно спросят третьи.
Она и сама отнюдь не уверена в том, что знает ответ на последний вопрос.
Она видела несовершенство всего того, что ее окружало, и свое. Идеала нет — да и зачем он нужен?
Надо что-то делать? А смысл?
Объясните, если кто знает. Только вот не надо всех этих заученных фраз из учебников по философии. Скажите что-нибудь новое, свое. Не можете? Вот и она не смогла.
Она не курила, хотя ей всегда было любопытно попробовать. Да … Когда-то — в прошлой жизни, наверное, — ей многое казалось любопытным. Но теперь она даже рада, что так и не почувствовала этот горьковато-приторный запах, не сжала пожелтевшими зубами тонкую сигарету, не ощутила вкус дыма, не порезала пальцы, сминая опустошенную бумажную пачку, не чиркнула зажигалкой, выпустив сноп ярких искр. Она не хотела стать зависимой от чего-то. Она боялась, что это удержит ее от последнего шага. Она не желала зависеть от этой жизни.
Скорее, пока не засомневалась. Скорее, пока не пожалела.
Все это бред. Она не понимает, как позволила кому-то втянуть себя в такую до нелепости странную историю под названием Жизнь.
Если творить, когда плохо, что делать, когда хорошо?
Хватка длинных пальцев с черными ногтями слабеет, и маркер падает, звонко стукнувшись о шершавую поверхность стола. Никто не слышит ни созданного им шума, ни ее судорожного вздоха. Давай. Они не заметят.
Встать. Повернуться. Сделать шаг. Почувствовать шаткую опору под ногами. Открыть глаза. Смотреть. Еще минута. Ей всегда будет мало. Как прекрасен мир, когда в нем нет нас.
Пора. Руки в стороны. Последний глоток воздуха. Порыв ветра. Запах жизни. Иди ей навстречу. Не оглядывайся. Оставь их. В этой комнате все давно мертвы.
Полет длиною в жизнь, сколько бы ни длился, всегда оканчивается смертью.