Что такое любовь? Я не знаю. Как может знать птица, что делает в небе, почему летает?! И потому, когда мне задают этот неумный вопрос, я стараюсь скрыть свое раздражение за улыбкой. Терпеливой улыбкой, которой меня научила ОНА.
В своей жизни я не встречал никого более грустного, чем она. Даже когда смех нежным ветром срывался с ее губ, обнажая идеальные зубы. Голос бархатный, тон невесомый. Она так и сказала на том нашем первом свидании в предзимнем парке:
- Хорошие зубы- признак хищников.
А я в ответ оскалился, как кашалот. Подсознательно и сознательно я жаждал попасть в ее светловолосую миниатюрную стаю. Максимально напрягшись в ожидании ответной реакции, снова отметил ту самую вселенскую грусть, и, наверное, успел влюбиться даже раньше, чем знак мимолетной благосклонности чуточку сузил оливкой разрез ее глаз.
О признании я заговорил позже. Когда снег успел несколько раз выпасть и растаять ( душевный климат), и парк как- будто все еще жил в том нашем первым свидании, раздевшись до мокрого асфальта и забродивших листьев. И мы вдвоем снова были здесь. А вокруг по- прежнему шуршал мусор. Сюда опять, не спеша, подбирался дворник с противоположной стороны аллейки. Вот-вот. Ретро- картинка. С изменениями лишь в невидимом.
Теперь я знал, что она не любит голубей и рассветы. Терпима к людям, даже болтливым людям, и вечерней романтике. Мое пылкое признание в любви с падением на колено она восприняла с тем же терпением, глядя куда-то вдаль, а быть может и на меня, но грусть по-прежнему расфокусировала серый взгляд. Я же обрадовался отсутствию слова «нет» в нашем сузившемся до минимума личном пространстве и, взмыв в воздух, наконец, почувствовал ее грустные губы на вкус. Они были сдержанно- сладкими. Вблизи них пахло терпеливой лаской.
Как отсчет новой жизни в ярких красках смысла посыпался снег большими хлопьями, и я со страстью принялся заботиться об этой сдержанности, этой терпеливости оливковых глаз. Мой порыв временно расстраивался, как гитара, когда цветы засыхали на столике в прихожей, приглашение на пикник или в ресторан- отнюдь, вызывало в ней грустное молчание , а мои громкие монологи с ностальгическим, романтическим или философским уклоном натыкались на терпеливый взгляд- ей богу, как ребенок…
Разве это любовь, когда такой холод в ответ? На этот вопрос я отвечаю все с той же, ставшей мне родной, терпеливой улыбкой. А разве поровну поделен мир на зиму и лето? Она делала все, что было в ее грустных силах.
Пусть иногда мне становилось вдруг эгоистично. Этакое колыхающее чувство в груди, этакая гудящая боль в голове… Я возмущался, хлопал дверью, называл себя мазохистом, но, кажется, еще сильнее влюблялся в этот диковинный, неприступный мир оливковых глаз.
Пока однажды. Я увидел ее другой.
Зима завывала ветрами, смешивая звуки, и сыпала снегом, пытаясь замести ее следы. Я не видел, как она вышла из подъезда дома на Пряной, где вот уже два месяца мы жили вместе, однако взглядом успел ухватиться за знакомое пальто на углу арки и услышать поспешный хруст. Куда она направлялась в такое позднее время и такую погоду?
Было тревожно в мыслях о ее устремляющейся прочь фигурке, было неуютно в мыслях о моем шпионском преследовании, однако шаг я так и не ускорил, оставляя безопасное расстояние. Я отчаянно крутил мысли в голове, поддаваясь даже самым ревностно- трепетным из них. Я отчаянно готовился к потере той, которая была единственным смыслом моего существования.
Но разве нет других смыслов в жизни? Ей богу, как дети… Да, разве меняют обретенную способность летать на каменную недвижимость.
Путь негласно закруглился, обходя центральную площадь, пересек проспект, нашу аллею и свернул во дворы, где, наконец, замедлил шаг. В свете фонаря я заметил по- прежнему оливковые, однако неузнаваемо- пылающие глаза, обернувшиеся прежде, чем исчезнуть в подъезде старого дома.
С кучей снега на ботинках я вбежал следом через несколько секунд. Лифт молчал, не было шагов на лестнице. Меня окружали полумрак, коридор и три, ровно три двери. Я напряженно вгляделся в каждую из них, разворачиваясь семенящим шагом, хлюпая зачинающейся лужей. Затем услышал легкий хлопок. С навострившимся слухом я дернулся вправо- влево и остановил взгляд на дверь рядом, зазывающей повторными хлопками от сквозняка. Прикусив губу, тихонько указательным пальцем я приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Взгляд мой, скользнув по периметру незнакомого помещения и никого не обнаружив, упал вниз. Да, туда, где обычно бывает распластанный коврик и нагромождение обуви на нем. Коврик был, однако мужские ботинки не обнаружились. Рука моя уже успела активно взяться за ручку, шире распахнуть загадочный вход и сделать пару шагов. Пахло стиральным порошком и выпечкой.
- Проходи, проходи, милый, сейчас я накормлю тебя.
Ее голос застал меня врасплох. Я успел отпрыгнуть обратно на коридор и быстро захлопнуть дверь. Где-то наверху громко хлопнула форточка. Помедлив, я набрался решимости, резким жестом распахнул дверь и вошел одним широким шагом.
Ее было трудно узнать. Рыжие волосы, заплетенные в тугую косу, красивый передник, обнимающий сильные бедра. Румяные щеки- наверное, от готовки. Вокруг нее пахло восхитительно, а рука с большой ложкой поманила за собой. Я ел борщ, склонив подбородок к тарелке, не отрывая взгляда от ее оливковых глаз. В них была радость. Оттого, что я ем, оттого, что попрошу добавки…
Как возможны такие изменения в любви? А как возможно, что вдруг начинает нравиться борщ, который на дух не переносил всю жизнь?! Да, да, я задорно улыбаюсь. Улыбаюсь, как научила меня ОНА. Самый вкусный и теперь жизненно необходимый в моей жизни борщ я ел ежедневно, неизменно глядя в ее оливковые глаза. А ее фигура, неизменно суетящаяся у плиты, была подобна великому чуду. Я готов был любоваться вечность. Она много смеялась, отчего ее оливковые глаза превращались в задорные искорки. Декольте, пахнущее корицей и ванилью, вздымалось пылкой лаской.
И я страстно бросился заботиться об этом задоре, этой пылкости оливковых глаз. Я старался угадывать ее желания. Я старался, чтобы она поскорее привыкла к цветам. У меня было много, очень много новых идей. Мой порыв временно расстраивался, когда я замечал на коврике мужские ботинки, или она вдруг прогоняла меня прочь, объясняя, что я мешаю ей готовить…
Какая же это любовь, когда такое легкомыслие и одержимость чем-то другим? А какой же это урок, когда нет учеников и учителей?! Я улыбаюсь еще задорнее. Нужно было дать ей время, чтобы осознать. Не бывает всего готового в любви, как не бывает сразу крепкого и ароматного чая.
Пока однажды. Я увидел ее другой.
Я слышал, как она вызвала такси. Мысль о том, что больше я ее не увижу, парализовала меня. Я сидел за столом, обхватив голову руками, не моргая, глядел в пустую тарелку. Она собирала вещи. Ее сбивчивое дыхание заглушали звуки от упавшей кастрюли, громкий цокот каблучков, грохот упавшего чемодана, пока, наконец, хлопнула входная дверь, унося весь смысл, и в стены ударила убийственная тишина. Показалось, даже запах корицы и ванили, живущие здесь всегда, тотчас выветрились или их шумно смыло в канализацию.
Я бросился вслед, пытаясь вслух сосчитать секунды, нас разделяющие. Жуткий гул заполним мои уши. Я выбежал на улицу. Страх сковал мои руки, мое лицо… Тело перестало меня слушаться.
Но она возвращалась. Отпустила такси, плотно закрыла за собой ворота. Шла легкой, летящей походкой. Спадающие на плечи, черные, как смоль, волосы, едва- едва уловимо шелестели на ветру. Улыбка спокойная, умиротворенная. И неизменно любимые оливковые глаза…
...
- Добрый, добрый, почему ж не добрый, - певуче завибрировало ответное приветствие в душном воздухе кабинета. Густой, оценивающий, с некой ложкой хитринки, взгляд, какой бывает у бывалых докторов психиатрических практик, заглянул в лицо вошедшей девушки.
- Я…- начала было девушка, однако доктор уже что-то запел, летяще подскочил к окнам, принялся их распахивать.
Окон было много, доктор успел проворковать пару куплетов, поскрипывая меж ними накрахмаленным халатом. Шумно вдохнув свежего воздуха из последнего окна, он вернулся к общению.
- Итак, Алена Викторовна, значит. Угу, угу, красный диплом, опыт работы- почти год, диссертация на тему « Затяжные депрессии утраты». Что ж, это нам подходит, угу. Правда, пациенты у нас особые, так сказать, не только со своим особым миром, а и с попыткой изменить этот .
- Меня это не пугает,- девушка вытянулась струной, взгляд ее скользнул мимо доктора, упал за окно и вдруг заметил там, на газоне, того самого пациента с пронзительно голубыми глазами, который встретил ее у входных ворот и проводил до самого кабинета главного врача. Если бы не эта типичная одежда, в нем было бы трудно угадать нуждающегося в терапии. Статная выправка, внимательный взгляд, тщательно выбритое лицо и даже легкая укладка волос. Он, замерев, глядел ровно в это самое окно.
- А как вы относитесь к любви?
- Что?- девушка с трудом оторвала взгляд от странного пациента(хотя они и должны быть такими), с удивлением взглянула на доктора, хитро зажмурившегося.- Простите, Михаил…
- Михаил Иванович, н- да, что ж, н-да… - доктор задумался о чем-то своем, направился к окну, где, само собой, разглядел недвижимого пациента. Халат его снова заскрипел от живых жестов.- О, вот и наш Дон- Жуан. Так его называют в здешнем окружении, н-да. Очень необычный случай, н- да… Молодой человек, потерявший невесту в аварии. Полная апатия несколько месяцев. Вот вам и депрессия потери… Н- да, так вот, попав сюда, он нашел любимую , не поверите, в лице статуи. Была у нас тут в парке русалка. К счастью ли горю- небольшая. Он затащил ее в свою палату. Пришлось убрать, иначе лечение, по мнению моих коллег, представлялось бесполезным. Что дальше? Он принялся ее искать, обежав территорию, обнаружил нашу новую кухарку. Именно она стала его музой на следующие несколько месяцев. Пришлось уволить и попросить покинуть территорию. Дама перестала отказываться от внимательных и логичных ухаживаний пациента. Последние два дня состояние его резко ухудшилось, но вот я вижу, он снова причесан, выбрит, стоит под окном… В таком тонусе, кстати, он ведет себя абсолютно адекватно. Не будь той русалки, думаю, он бы давно делал счастливой кого-нибудь за воротами. Алена Викторовна, вы уверены, что справитесь?
- Да, справлюсь.
- Вы так и не ответили, как же относитесь к любви?
- Не знаю.
- Этот ответ его обрадует.
- Кого?
- Приступайте, Алена Викторовна, приступайте.
...
Она не любит говорить о любви. Мои слова на эту тему вызывают легкое раздражение. Хотя губы и изображают умиротворенную, понимающую улыбку. Но только изображают. Внутри нее все сильнее раз за разом вздымается холод, раздражение и даже обида. Я хорошо ее чувствую. Как чувствую ее прикосновения. Ее пальцы даже через перчатки передают всю нежность и женственность. В такие минуты она ближе всего ко мне, и я улавливаю легкий аромат ее тела. Его не в силах уничтожить никакие антисептики, его не в силах скрыть никакие трескучие от жесткой стирки халаты. И она снова умиротворенно, понимающе улыбается, кивает мне, устремляется прочь и ускоряет шаг.
Какая же это любовь, когда притворство и обида поселяются в сердце? Здесь я согласен- это конец любви. Не бывает любви, которая только делает вид, что летает.
Надо мной небо, внизу- она. Она кричит- кто оставил чердак открытым? Ее распахнутые оливковые глаза, не отрываясь, глядят сюда. В них, кроме страха, я вижу и то, что потерял крылья, потерял ее, потерял смысл. И что-то очень болезненное внутри подсказывает мне- потерял не впервые…………………..20-05-2016.