- Хочу научиться танцевать вальс.
- Чего-о-о?
- Вальс. Ты в курсе, что такое вальс? Его танцуют.
- Вчера ты хотела тату.
- Верно. Как одно противоречит другому? - Она полулежала в кресле, курила
каннабис и заедала дым шоколадом, – выключи ты это дерьмо. Как можно такое
слушать?
- Как можно курить траву и есть шоколад? – вопросом на вопрос ответил он.
Этот дешевый рэп надоел ему самому, но он не выключал – чтобы позлить ее.
Хоть как то отомстить за ее холод.
- Тогда принеси мне молока.
- Час от часу не легче. Ты извращенка.
- Не больше чем ты. Не выключишь? – не дожидаясь ответа, они сняла с ноги
туфлю и швырнула в стоящий на гладильной доске магнитофон. Не попала. Туфля
отлетела в стену, уронив висевший на одном гвозде календарь за 1995 год, с
полуголой девицей.
- Ты придурок, - вяло продолжила она. Ты не умеешь танцевать вальс, слушаешь
дерьмо, и у тебя в доме нет молока. Еще и календарь не в состоянии снять за
прошлый год. Через две недели будет уже девяносто седьмой. Что ты подаришь
мне на Новый год?
Он затушила окурок, испачкав ее черничной помадой.
- Шлюха. Я же люблю тебя больше жизни.
Она не ответила. Сняла вторую туфлю, покрутила на каблуке и задумалась –
швырнуть в него или в магнитофон. Потом передумала и кинула ее на пол. Было
лениво производить активные действия.
- Поставь Штрауса.
- Кого??
- Иди на х**…
- Какого черта ты приходишь ко мне, пьешь мой коньяк, куришь мою траву и
оскорбляешь меня? Ты даже уже не спишь со мной. – он начал заводиться.
- Потому что ты мне это позволяешь. Ты подкаблучник. Если б ты хоть раз
е*нул меня хорошенько. Я бы относилась к тебе по-другому. Я бы тебя
уважала. И спала бы с тобой.
- Я не могу так. Ты ломаешь меня. Ты сделала из меня тряпку.
- У тебя серьёзно нет Штрауса?
- Ты вообще слушаешь меня?
- Ты таскаешься за мной, потому что тебе ни с кем не было так в постели?
- Да… Нет! И это тоже, черт возьми!
- Не нервничай. Покури. - Она протянула его окурок тонкими пальцами с
длинными ногтями с треснувшим черным лаком.
- Я не хочу курить. Я хочу тебя.
- Отстань. Я хочу нормальную музыку. И молока. Отвези меня домой.
- Я выпил.
- В сентябре тебя это не остановило.
- В октябре. Именно тогда меня лишили прав.
- Сейчас тебя уже нечему лишать. Жарко у тебя.
Она медленно встала и стащила с себя платье. Дешевая синтетика, купленная у
хлынувших в Россию китайцев, с треском упала на пол.
- Зачем ты дразнишь меня? - он жадно уставился в ложбинку на ее груди,
упакованной в такой же дешевый китайский бюстгальтер. До него донесся запах
резкого дезодоранта, пота и синтетики.
- Нисколько. Просто мне жарко.
Она начала снимать колготки, но ей стало лень, и оставив их стянутыми до
бедер, она опять села в кресло.
- Ты дашь мне денег?
- Сколько?
- Миллион. Я хочу шубу. Из натуральной овчины.
- Я зарабатываю семьсот тысяч в месяц. Которые мне задерживают четверной месяц.
- Иди разгружать вагоны. – она опять щелкнула зажигалкой и меланхолично
затянулась.
- По-моему, тебе уже хватит. - Он забрал у нее чинарик.
- Отда-а-аай! – ноги, запутавшись в колготках, взметнулись в воздухе.
- Я разгружаю вагоны, чтобы поить тебя дешевым коньяком. Чтобы ты курила
траву. Чтобы купить тебе это чертово дешевое платье!
Ему стало стыдно. Перед ней – за то, что он не может купить ей шубу из
натуральной овчины. Перед собой – за то, что он оправдывается перед этой
потаскухой, которая мучает его. Хотелось плакать от бессилья.
Он обессиленно опустился на пол.
- Я хочу ребенка от тебя.
- Отстань. Должно быть это очень забавно, но мне лень смеяться.
Бессилье и стыд сменились непонятной тяжелой злобой.
- Ты сука. Как и все предыдущие. Ты сука. Сука. – исступленно повторяя
«Сука» он вышел из комнаты и пошел в ванную, прихватив отвертку.
***
Когда он вернулся, она уже спала. Он высадил в нее три обоймы.
В девяностые у каждого второго был пистолет…
***
Он не дожил до суда. Повесился в камере, нацарапав на стене черенком ложки
«СУКА».
А вальс танцевать он умел. Но было стыдно ей в этом признаться.