***
Объем 43 тыс. зн.
...человек выглядит так, как ему должно, и никому не дано изменить себя, не исковеркав души.
Денис Чекалов. Маятник судьбы
Потная ладонь соскользнула с нависающего угла. Оля поняла, что сейчас произойдёт, но не отвернулась. Раздался треск ломаемых ножек – тяжёлый старый буфет, сбив с ног грузчика, сполз вниз по ступенькам.
Сверху через перила перегнулась Олина тётя, Маргарита Антоновна.
– Чтоб тебя, Петрович!.. – будучи учителем, она удержалась от брани. – Попросила как человека: не пить, пока разгружаешь.
– Не волнуйтесь, Маргантонна, – вступился за незадачливого напарника второй грузчик не совсем трезвым голосом. – Всё сделаем в лучшем виде, убытки возместим.
– Как же, возместите, – чуть снизила тон женщина, – максимум, на поллитровку меньше возьмёте, а мне потом столяра искать… – тут её взгляд упал на племянницу, стоящую на той же лестничной площадке, куда скатился буфет: – Оля, я тебя просила не путаться под ногами! Иди во двор, познакомься с местными детьми. Когда вещи занесут, позову.
Девочка вздохнула и стала спускаться вниз. Что за возраст – четырнадцать лет, думалось ей. Уже не ребёнок, но и не совсем взрослая. А окружающим кажется, что только они знают, как нужно правильно себя вести. И приходится подчиняться условностям, точнее, делать вид, что подчиняешься.
Она была готова таскать узлы от машины на третий этаж, но тётя воспротивилась: «Я зря, что ли этих алкашей наняла?..»
Оля не стала настаивать. Во всяком случае, самая важная вещь при ней – этюдник с рисунками и эскизами. Хотя, этюдник – это громко сказано; фанерный узкий ящик, обтянутый старой клеёнкой, на флизелиновых лямках. Подарок Семёна Аркадьевича, художника, жившего по соседству на прежней квартире.
Оля вышла во двор и попала в какофонию звуков. Визг малышни в песочнице. Скрип качелей. Общая разноголосица. Из всей этой акустической мешанины она выделила звук, похожий на неровное биение сердца: тук-тук, тук-тук-тук, тук, тук-тук…
Словно прислонила ухо к чьей-то груди. Неужели здесь находится тот единственный, которого она ждёт всю свою жизнь? Но оказалось, что звук идёт от баскетбольного щита. Пятеро подростков соревновались в виртуозности забрасывания мяча. Оля сразу поняла, для кого ребята позировали. На лавочке под кустами акации что-то оживлённо и эмоционально обсуждала группа девочек.
Знакомиться ни с кем не хотелось – неизбежное само произойдёт. Оля успела охватить взглядом всех находящихся на площадке.
«Скучно, как везде», – отметила она про себя. Взгляд не задержался ни на ком. Возможно, в будущем одни станут друзьями, а другие врагами. И то, и другое – относительно. Многие в этом возрасте не только за чужие, но и за свои судьбы ответственности не несут.
Не то, чтобы она была белой вороной. Просто, давняя трагедия с родителями, хоть и не сразу, но наложила свой отпечаток на взаимоотношения с окружающими. Оле казалось, что она даже мысли выражает не так, как все – словно громоздкие брёвна состыковываются корявыми неуклюжими ветвями, искажая изначальную мысль.
Знакомые, помнившие её родителей, а затем и те, кто узнавал подробности трагедии, относились с нескрываемой жалостью. Но Оля научилась стоически относиться к подобному.
«Нашли, кого жалеть! Я им всем докажу!»
Оля понимала, что это всего лишь громкие слова. Имеет ли смысл вообще что-то доказывать? Хоть себе, хоть тем, кто поучает, сам не умея жить. Размышлять о смысле жизни совсем по-взрослому, опять-таки, вынудила трагедия. Размышлять, сопоставлять, а чаще обособляться в защитной раковине.
Вот, и сейчас, вместо того, чтобы познакомиться хотя бы с девочками, она выбрала вызывающее уединение. Ловя косые и откровенные взгляды со всех сторон, Оля, как можно непринуждённо, прошагала по тротуару и остановилась за углом, переведя дыхание и прислонившись к панельной стене.
Никто не пошёл следом, и то хорошо.
Семиэтажка, в которую они с тётей переехали, находилась перед частным сектором старой части города Ерска. Прямо от торца дома открывался вид на узкую короткую улочку. Дома, как водится в частных секторах, были разные.
Один хозяин умудрился трёхэтажный коттедж отгрохать, а другому ума не хватило во дворе даже голубятню пристроить, и он расположил турманов прямо в палисаднике в косо сбитой клетке.
Оля любила наблюдать. Это отвлекало её от необходимости общаться с людьми, которые, каждый по своему, но непременно лгали.
Внезапно, с другого конца улочки налетел ветерок. Он небольшим вихрем подхватил пыль, щепки и траву, гоня навстречу невысокий конус. Мгновенно вообразилась самая страшная для неё игрушка на свете.
Юла!
Оля сжалась и схватилась за виски, пытаясь оттолкнуть надвигающееся прошлое.
***
Ей вновь четыре года. Она залезла под стол, подальше от пьяных родителей. Единственное место, где в компании кукол и кубиков можно пережидать время разборок взрослых. Взрослых, которые за оргиями забывали о существовании дочери.
Самой любимой игрушкой была юла. Пузатая, блестящая, разноцветная. Раскрученная стержнем, она быстро кружилась, медленно двигаясь по одной ей известной траектории.
Под мерное жужжание игрушки казалось, что крики родителей становились тише. Поэтому, когда юла замедлялась, Оля протягивала руку и несколько раз надавливала на стерженёк, и юла послушно продолжала защищать от того, что происходило в комнате.
Оля знала, что одними взаимными упрёками не обойдётся – споры всегда заканчивались дракой. Чаще всего доставалось маме.
Девочка посильнее раскрутила игрушку, прося неизвестно у кого, чтобы ссора родителей скорее закончилась. Но только кто её слышит?
Сегодня ничего не изменилось. Очередное ругательство мамы было прервана глухим стуком. Кто-то выбежал в кухню. Вернулся. Мама вновь что-то громко сказала, и папа упал на пол. Прямо возле стола.
Юла, словно проявляя любопытство, направилась в сторону папы. Ей навстречу медленно капала вода. Почему-то красная.
Оля оцепенела и широко открытыми глазами смотрела на происходящее, не смея пошевелиться.
Наконец, тонкая игла игрушки дошла до быстро натёкшей тёмно-алой лужицы. Несколько капель брызнуло на лицо Оли. Она испугалась, закричала и закрыла глаза…
***
– Ты разве умеешь спать стоя? – девочка вздрогнула от неожиданного вопроса и огляделась.
Вокруг никого не было.
Оля настолько часто и в разных вариациях представляла себе встречу с тем, единственным, что переставала понимать, в голове звучит его вопрос или наяву. Но сейчас странным было то, что она думала не о встрече, а всего лишь вспоминала давнее событие, бесцеремонно изменившее её жизнь.
Ресницы непроизвольно задрожали, и Оле пришлось быстро-быстро моргать, чтобы остановить напрашивающиеся слёзы.
Оля ненавидела переезды, вернее, их причину. Словно погоня за тенью никому не нужного прошлого. Хорошо ещё, что на этот раз не во время учебного года, а за две недели до первого сентября.
Она встряхнулась и ещё раз оглядела узкую улочку с пышноголовыми тополями по краям проезжей части. Верхушки давно не опиленных деревьев почти смыкались в зелёную арку. Неплохой может получиться набросок, но настроения уже не было, и этюдник остался закрытым.
Не дожидаясь тётиного зова, Оля вернулась к подъезду. Она чувствовала на себе взгляды всех находящихся во дворе. «Кукушка!» – донеслось презрительное шипение из-под акации. Кроме этого, не укрылось от глаз, как кучерявый пацан, поспешно отвернувшись, покрутил пальцем у виска. «Пыжик!» – мгновенно придумалось прозвище для него.
Машина ещё стояла, но шофёр уже закрывал борта. То ли грузчики чудесным образом протрезвели, то ли Оля, стоя у торца дома, потеряла чувство времени. Не спеша она поднялась на третий этаж. Из-за раскрытой двери доносилась дежурная перебранка по поводу расставляемой мебели.
Оля знала, что тётя постарается максимум выжать из провинившихся грузчиков, но дело совсем не в напористом характере Маргариты Антоновны. Любые споры, выяснения отношений или разговоры на повышенных тонах напоминали Оле ссоры родителей.
Оля легко впадала в истерику, если рядом кто-то ссорился. В данный момент она чувствовала себя спокойной. Тем не менее, в нерешительности застыла на лестничной площадке, не заходя в квартиру, пока ещё чужую для неё.
За спиной раздался щелчок. Оля вздрогнула и обернулась. Дверь напротив ненамного отодвинулась внутрь. В образовавшуюся щель открылся вид на часть полутёмного коридора. За дверью копошилось что-то бесформенное, словно гигантский мохнатый паук.
Оля облизала вмиг пересохшие губы и попятилась, медленно переставляя непослушные ноги.
– Девочка, помоги мне, – послышался хриплый, но приятный голос.
В прихожей включился свет, и Оля увидела сидящего человека, то ли на стуле, то ли на корточках. Она облегчённо выдохнула и усмехнулась своему короткому испугу. Потом подошла и толкнула дверь, распахивая её полностью.
В прихожей действительно сидел мужчина. Оле в её возрасте все зрелые мужчины казались глубокими стариками. Вот этому, например, было на взгляд не меньше сорока пяти. Почему-то захотелось язвительно спросить, не встречался ли этот человек с динозаврами. Но как захотелось, так и расхотелось – обитатель прихожей сидел ни на стуле и ни на корточках, а в инвалидной коляске.
Сидел, смотрел на Олю и улыбался, если можно назвать улыбкой выражение его лица. Узкий длинный щетинистый подбородок словно оттягивал вниз пухлую свисающую нижнюю губу. Пористый, мясистый, но не крупный нос походил на сморщенный абрикос. Длинные с проседью брови могли быть густыми, если бы не выглядели, словно щедро прореженные щипцами. Кожа лица бледная, покрытая редкими красноватыми пятнами. Седые волосы спутались и пахли потом, салом и прелостью.
Удивительное дело, лицо, внешне отталкивающее, для Оли с позиции художника выглядело гармонично скомпонованным. Любой фотограф может признать его фотогеничным, не особо утруждая себя в поисках определённого ракурса. А уж художник… Наверняка, задумай Леонардо «Тайную вечере» в наше время, то всех персонажей списал бы с одного её нового знакомого.
«Как тебя зовут?» – просился естественный вопрос, а вырвался даже не вежливый: «Чем тебе помочь?»
– Ты работал натурщиком?
Тебя… тебе… ты…
Первый раз в жизни Оля «тыкала» незнакомому взрослому человеку. И тот принял это как само собой разумеющееся.
– Сначала помоги, а потом будем вместе анкеты друг друга заполнять.
– Ой, – смутилась девочка, – а что нужно сделать?
– Поймать мышку, – хозяин квартиры не дал высоко подняться Олиным бровям, добавив, – компьютерную. Упала за стол. Мне статью нужно дописать, а соцработница только завтра придёт.
Оля кивнула в знак согласия и с любопытством стала наблюдать, как мужчина манипулирует руками и колёсами, разворачивая коляску. Войдя за ним в комнату, она непроизвольно обвела помещение взглядом. Ей уже приходилось сталкиваться с чем-то подобным – мебели немного, но она так хаотично расположена, что вызывала впечатление тесноты. И это притом, что мужчине требовался простор для маневрирования на коляске.
А ещё привлекли к себе внимание цветы на подоконнике широкого, но единственного в комнате окна. Алоэ, герань и неизвестное Оле высокое вьющееся растение с крупными розовыми цветками. Впрочем, удивительно, что цветы распустились, потому что большая часть листьев на всех трёх растениях была пожелтевшей и пожухлой.
«Словно осень в доме», – подумала Оля. Затем она подошла к столу и присела на корточки – беспроводная мышь лежала возле задней ножки. Девочка протянула руку и подобрала эту пластмассовую коробочку. На корпусе виднелось несколько трещин.
– Ты нечаянно уронил или психанул на что-нибудь? – собственная бесцеремонность удивляла, но при этом приятно согревала изнутри. Словно проснувшаяся наглость наглядно доказывала, что она – не порок, а как раз достоинство.
Мужчина пошевелил прореженными бровями и зачем-то подмигнул.
– Виктор Латуньев никогда не психует! Он справедливо гневается, – последовавший за этими словами смех поразительно напоминал хохот неисправной китайской игрушки.
– А Оля Зернова, – в тон ему ответила девочка, – никогда не дружит с выбражулями. Зачем мышку обидел?
Вместо ответа Латуньев кивнул в сторону дисплея – посередине было открыто письмо из региональной газеты «Ерские ведомости». Оля пробежала глазами первые строчки, из которых следовало, что редакция уведомляет её нового знакомого в том, что больше не нуждается в использовании его в качестве внештатного корреспондента.
– За что? – спросила Оля, предчувствуя напрашивающийся ответ.
– За правду! Кто же её любит, когда она мешает жить «по-человечески»?
– Разве за правду можно наказывать?
– В нашей стране не только можно, но и нужно! – с пафосом ответил Виктор, а потом неожиданно потянулся рукой за этюдником. – Ты для себя натурщика искала? Покажи рисунки.
– Про натурщика я пошутила, – смущённо проговорила Оля, потом провела ладонью по этюднику. – А здесь только эскизы. Готовые в альбомах. Хочешь, завтра принесу?
Она позволила себе слукавить, так как в этюднике находилось десятка два готовых работ, но не рискнула их показать при первом знакомстве.
– Хочу, – на носу и лбу Латуньева проступила испарина. – У меня имеются связи, я могу для тебя выставку организовать.
– Спасибо, пока не нужно, – Оля интуитивно поверила в искренность слов Виктора, но не представляла, как человек, сам нуждающийся в уходе, может что-либо организовать. – А ты один живёшь?
– Да. Уже четыре года.
– Почему?
Латуньев неожиданно поморщился.
– Я не люблю на эту тему говорить. Расскажи лучше о себе, о своих родителях.
Оля напряглась. Чем она может поделиться, практически, с чужим человеком? Тем, что отец для неё остался в памяти телом, лежащим в луже собственной крови? Или тем, что маму вместо тюрьмы поместили в сумасшедший дом? Или тем, что маму время от времени переводят в различные клиники, и они с тётей вынуждены переезжать с места на место, совершая невыгодные обмены? Или тем, как она ждёт…
– Я тоже не люблю о себе говорить, – почти прошептала Оля и, чтобы скрыть неловкость, подошла к цветам.
– Значит, мы с тобой похожи, – подытожил Виктор.
Оля кивнула. Стоя у окна, она вдруг поняла, что уже видела подобные розовые цветы, только намного мельче. В прежней больнице, где содержали маму. Они с тётей часто приходили раньше часа посещений, и Маргарита Антоновна очень подробно рассказывала о цветах, стоящих на окнах больничного коридора…
– Зачем тебе в доме олеандр? – удивлённо спросила Оля. – Он же опасен.
Виктор уже успел убрать с экрана компьютера злополучное письмо и громко расхохотался.
– Ты ошибаешься! Я хоть и рисковый человек, но не самоубийца. Это не олеандр. Это мандевилла. Несмотря, что у неё ядовитый сок, в остальном она безобидная и очень красивая. Вот, только соцработница забывает её поливать, хоть я ей постоянно напоминаю.
– Давай, я полью!
Оля положила этюдник на диван и прошла в кухню. Кружка нашлась в навесном шкафу, и Оля трижды приносила для каждого цветка спасительную влагу. Сухая потрескавшаяся земля с жадным хлюпаньем впитывала в себя воду.
– Спасибо тебе, фея! – растрогался Латуньев. – Не успела появиться, а уже столько добрых дел сотворила!
– Ой, прости, – спохватилась Оля. – Меня, наверное, уже тётя ищет.
– Да-да, конечно, иди. Обязательно приходи завтра и приноси свои художества, – Виктор протянул для прощания руку.
На мгновение Оля замялась, разглядывая кисть с заскорузлой и тёмной, видимо, из-за редкого мытья, кожей. Крепкие полусогнутые пальцы напоминали когти хищной птицы – «я стану звать его – кондор».
Однако заминка произошла не из-за брезгливости, а, скорее, наоборот. Она вдруг подумала, что именно так рождаются личные секреты и связанные с ними маленькие особенности. Оля взяла два пальца Виктора своими двумя и трижды покачала сцепленными руками. На ощупь кожа нового друга оказалась прохладной и влажной.
Только что родившийся ритуал явно понравился Латуньеву. Он довольно осклабился, отчего нижняя губа ещё более отвисла.
– Я буду с нетерпением ждать.
В этот момент Оля удивила саму себя.
– Я вспомнила, у меня есть с собой несколько рисунков, – она раскрыла этюдник, взяла семь верхних листов и положила прямо на клавиатуру, – завтра заберу, – и торопливо пошла к выходу.
Благодарность Виктора прозвучала, когда дверь уже захлопнулась.
Оля прижалась спиной к стене и прикрыла глаза. Руки и ноги мелко дрожали, сердце отчаянно колотилось, пересохший вмиг язык мешал дыханию. «Это он!»
Оторваться от стены и войти в свою новую квартиру ей мешал внутренний голос, придавливая к месту тяжёлыми как шлакоблочные кирпичи аргументами. Однако Оля была решительно настроена защищаться.
Неряшлив? – не столь это важно для человека с широко распахнутой душой! А если притворство? – нет, она бы точно почувствовала фальшь! Огромная разница в возрасте! – никого это никогда не волновало! Разве про Семёна Аркадьевича не то же самое думалось? – нет! Там другая ситуация! Семён Аркадьевич научил высвобождать рвущуюся изнутри энергию, а с Виктором мгновенно стало раскрываться нечто более тонкое.
Внутренний голос умолк и стал шуршать, выискивая новые аргументы против. Или это шорох чьих-то ног выше пролётом?
– Старого знакомого встретила? Или новые приключения для известного места ищешь?
На удивление, Оля даже не вздрогнула. Она распахнула веки – несколькими ступенями выше над ней парил (почему-то именно это слово!) Пыжик.
Оля подобралась, отодвинулась от стенки, поправила ремень этюдника на плече и заносчиво ответила вопросом:
– А почему я должна перед тобой отчитываться?!
Пыжик пожал плечами:
– Мне параллельно. Хочешь ходить к педофилу, ходи. Я от этого беспокойней спать не стану.
Оля разозлилась:
– У тебя врождённая привычка говорить о людях гадости? Думаешь, я не видела, какое ты на площадке вынес обо мне суждение, даже ни разу не пообщавшись?
– Ну, общаюсь теперь, – хмыкнул Пыжик. – И ничего не изменилось. Думаешь, твой сосед всегда был инвалидом? Его застукали, когда он домогался малолетки. Сильно избили, повредили позвоночник. Доказать не смогли, поэтому он не в тюрьме. Зато мамаша его от стыда повесилась.
«А что на это скажешь?» – позлорадствовал внутренний голос.
Оля подбоченилась, безоговорочно отвергая нападки обоих собеседников:
– Так ты ещё и сплетник! Раз не доказали, значит не правда.
– А ты действительно «ку-ку», – Пыжик махнул рукой и отвернулся.
Оля не успела ответить, потому что от возмущения спёрло дыхание, и потому что из дверей её новой квартиры вышла Маргарита Антоновна.
– О, я вижу, ты в этот раз активней знакомишься, – и повернулась к Пыжику, – молодой человек, заходите на чай. Правда, у нас ужасный беспорядок.
– В следующий раз, – буркнул парень и стал подниматься по ступеням.
– А звать вас как, молодой человек?
– Костя.
Пока тётя вела диалог, Оля прошмыгнула в квартиру и безошибочно направилась в свою комнату.
– Я уже холодильник подключила, – крикнула вслед Маргарита Антоновна. – Хочешь яичницу?
– Да, – вяло ответила Оля. – Только переоденусь.
Из одного чемодана она достала шерстяной голубой халат, из другого – серые трусики и пошла в ванную.
Через пятнадцать минут она рассеянно ковырялась вилкой в тарелке и, как бы невпопад отвечала на вопросы тёти. Ей побыстрее хотелось остаться наедине с собой.
– Надеюсь, здесь хорошие люди, – больше утверждала, чем спрашивала Маргарита Антоновна.
– Бывало и похуже.
– А этот мальчик с тобой в одном классе будет учиться?
– Не знаю. Мне всё равно.
Тётя выпрямилась на стуле, и некоторое время изучала поведение племянницы.
– Тебя что-нибудь расстроило?
– Я устала.
– Тогда пораньше ложись. Завтра тебя ожидает трудный день.
Оля вопросительно подняла глаза на тётю.
Маргарита Антоновна замялась и отвела взгляд.
– Я кое-что не успела оформить и не всё забрала со старой квартиры. Придётся тебе одной сходить к маме. Уже неделя, как её перевели, а мы ещё не навещали.
Оля выронила вилку.
– Ну, тётя Марго! Я никогда одна не ходила. Что я там буду делать? Она даже не разговаривала со мной!
– Ну и ты не разговаривай, – голос у тёти осел. – Покормишь её – я приготовлю. А в следующий раз одна пойду.
– Два! – оживилась Оля, наконец-то начав есть. – Следующие два раза.
– Да хоть три, – обречённо махнула рукой Маргарита Антоновна. – Думаешь, не вижу, что тебя эти походы тяготят? Она всё-таки твоя мать – не нужно её осуждать. Это, знаешь, чем пахнет?..
– Тётя Марго! Я понимаю, что это твоя сестра, только зачем меня в её проблемах винить? – Оля бросила вилку на стол и ушла в свою комнату.
До самой ночи она перекладывала свои вещи из чемоданов в шкафы, заправляла постель, на полки расставляла учебники, книги и альбомы, в общем, занималась рутиной.
А Маргарита Антоновна всё так же сидела на кухне. Курила папиросы и смотрела на темнеющее небо за окном. Оля знала, что тетя добровольно взвалила на себя весь груз случившегося. В тот трагический день, словно почувствовав беду, она пришла раньше милиции. Прижав к себе бьющуюся в истерике сестру, она шептала ей: «Сашенька, что случилось, то случилось. Притворись сумасшедшей, может, не посадят».
А Оля в это время так и сидела под столом, рядом с неподвижным папой. И ещё там валялась самая страшная игрушка на свете – юла.
Притворялась Олина мама или нет, но медицинская комиссия признала её невменяемой – шок на фоне алкоголизма. Суд предписал содержание в клинике до полного излечения. За десять лет её несколько раз переводили из одного филиала в другой, объясняя, что это входит в реабилитационную программу. А тётя, оформив опекунство на Олю, самоотверженно каждый раз переезжала поближе к сестре.
Закончив прибираться в своей комнате, Оля пришла на кухню.
– Прости меня, тётя Марго. Давай, помогу с вещами…
***
Оля долго не могла уснуть. На новом месте ей всегда было тревожно. Кроме того впечатление от долгожданной встречи с тем, единственным. Она встала, включила свет и принесла в кровать этюдник. Потом устроилась удобнее и вынула чистый лист.
Схемам изображения животных её обучил в своё время Семён Аркадьевич. Не всех, конечно, но многих. Орла, например, рисовать проще – одна продольная линия-дуга, две поперечные, голова небольшая. А у кондора, вроде, размах более внушительный, тут одну большую линию, и перья широкие, и голова, как у грифа, похожа на колено под кухонной раковиной.
Способность замечать похожие формы развил у неё так же Семён Аркадьевич. Замечательный мастер, но по жизни несчастный человек. Жаль, что провидение не показало на него, как на того, единственного.
Оля заштриховала крылья и веерообразный хвост, оставив голову напоследок. У неё мелькнула мысль – изобразить птицу с головой Виктора. Но сомнения взяли верх – вдруг её избранник не оценит подобной фантазии?
Ответ пришёл во сне, когда Виктор появился в образе кондора. Он осторожно подцепил её когтями и на могучих крыльях отнёс в волшебные джунгли. Высокие вековые деревья были переплетены между собой цепкими лианами, а на просторных полянах благоухали цветы мандевиллы размером с автомобильное колесо.
«Наверное, здесь и пчёлы огромные?» – подумала Оля, но не испугалась, ведь рядом благородный кондор.
Виктор тем временем превратился в самого себя, только крылья за спиной оставил. Он взял Олю за руку и повёл в самую середину поляны, нежно шепча на ухо: «Моя фея!»
Она даже не заметила, как осталась совершенно без одежды. Но одно дело – оказаться нагишом перед толпой, и другое – наедине с любимым. Хотя в следующее мгновенье оказалось, что они тут не совсем вдвоём. Ноги моментально оплели какие-то травинки и стали шёлковыми листьями щекотать её там, где она сама это делать стеснялась.
Внезапно сон кончился. По телу пробежала неведомая дрожь. Оля смахнула со лба прилипшие волосы и огляделась. Рядом на кровати лежал помятый рисунок, а в окно вползала предрассветная бледность.
Маргарита Антоновна ушла по своим делам с утра пораньше, оставив передачку для сестры. Кроме этого, посоветовала теплее одеться – по прогнозам день ожидался пасмурным и ветреным.
Окончательно проснувшись, Оля выглянула в окно и решила воспользоваться тётиным советом. Она надела джинсы, бордовую блузку, расшитую на груди цветами, и розовый в бледные ромбики плащ с яркими полукруглыми пуговицами.
Слегка прошлась тушью по ресницам, подвела губы бесцветной помадой и долго выбирала, какие надеть клипсы. Серёжек она не носила, потому что боялась прокалывать уши. Однако многие клипсы ей уже казались слишком детскими – ромашки, ландыши, божьи коровки. Наконец, она остановила выбор на металлических полумесяцах, пять минут в них вертелась у зеркала, и недовольно сняла. «Пошло!»
Она очень часто свой неудачный выбор подчёркивала этим словом, не особенно вникая в его значение.
Подхватив на плечо этюдник, и не забыв сумку с передачкой, она вышла из квартиры. Вышла и остановилась, прикованная взглядом к двери Виктора. Потом покраснела, вспоминая ночное сновидение. Такие сны, наверное, даже взрослым смотреть стыдно. Одно радует, что это всего лишь сон.
Очень хотелось войти в квартиру своего нового соседа и друга, но сомневалась, а вдруг ещё рано? Вдруг он там чем-то занимается, чего не должен видеть посторонний глаз? Да, – хмыкнула про себя Оля, очень даже интересно, как он перемещает себя на кровать, и как справляется с прочими необходимостями.
«Зачем тебе это надо?» – проснулся внутренний голос.
«А вот, надо!» И Оля решительно шагнула к двери, после чего поняла, что та приоткрыта. «Ждёт!»
– Это ты, фея? – раздалось из комнаты, когда она вошла в прихожую. – Я специально для тебя открыл. Проходи.
Оля застала Латуньева за разглядыванием рисунков.
– Ну и как? – осторожно спросила она.
– Прекрасно! – отозвался Виктор. – Только я заметил одну особенность, – он стал по одному класть листы на стол, – яхты, аэропланы, старинные замки. Особенно хорош мегаполис в лучах заката – нужно действительно обладать талантом, чтобы изобразить такое простым карандашом. Но это всё – техно, созданное руками человека. Разве ты не рисуешь людей, животных, птиц, цветы?
– Рисую, – быстро закивала Оля. – Только для себя, потому что мне кажется, что всё это – я сама , – и добавила, улыбнувшись, – на выставку я бы не рискнула такие. Но тебе покажу.
Она забрала вчерашние и взамен положила с десяток новых, где, по её мнению, самыми удачными были «Девочка с астрами», «Заблудившиеся в лесу слоны» и «Охота на пираний».
– Ты очень талантливая девочка, – с какой-то мурлыкающей интонацией произнёс Латуньев. – Я обязательно напишу о тебе статью – в Ерске предостаточно влиятельных редакций.
Оля смутилась и посмотрела на подоконник. Сегодня цветы казались более жизнерадостными.
– Мне кажется, что ты куда-то торопишься, – в интонации Виктора промелькнула тень обиды. – А я так надеялся, что ты ещё побудешь.
– Я должна выполнить просьбу тёти, – улыбнулась Оля. – После этого непременно приду к тебе, – и протянула два пальца.
Латуньев несколько затянул по времени ритуальное рукопожатие. Оказалось, что свободной рукой он из ящика стола доставал ключ.
– Это тебе! Можешь заходить в любое время.
– Обязательно! – искренне уверила его Оля, польщённая доверием, и пошла к выходу.
В прихожей она столкнулась с вошедшей в квартиру женщиной. «Соцработница!»
Помощница Виктора была ненамного выше Оли, худощавая, с тёмной короткой стрижкой. Одета во всё чёрное – длинная юбка и джемпер. Её запросто можно было назвать красавицей, несмотря на чуть приплюснутый нос и слегка скошенный подбородок.
– Ты кто? – волевым тоном спросила соцработница.
– Я соседка, – Оля несколько растерялась от подобной бесцеремонности. – Заходила в гости.
Женщина внезапно вплотную приблизилась, дыша в лицо луковым перегаром, и больно ухватила Олю за плечо костлявыми пальцами.
– Слушай, соплячка. Поищи себе другого соседа, а здесь чтобы я тебя больше не видела!
– Вас забыла спросить, – грубо отпарировала Оля, оттолкнула нахалку и выскочила за дверь.
«Надо же, каких мегер назначают для помощи хорошим людям!»
Оля вышла на улицу и пошла к больнице, расположенной в частном секторе.
Через каких-то пятнадцать минут она поднималась по крыльцу серого трёхэтажного здания, огороженного высокой металлической решёткой. За массивной двухстворчатой деревянной дверью сразу располагалась приёмная.
– К кому? – флегматично спросила дежурная, лет пятидесяти, с мешками под глазами.
– К маме, – не то, чтобы Оля растерялась, просто мыслями она ещё находилась в прихожей Латуньева.
– Да хоть к чёрту. Фамилия больной?
– Простите, пожалуйста. Зернова Александра Антоновна.
Дежурная пробежалась глазами по журналу и внезапно оживилась. Она бойко пододвинула к себе телефон и набрала три цифры.
– Нина Андреевна, тут к этой, осужденной пришли. Вы просили предупредить.
Через три минуты в приёмной появилась плотная женщина в распахнутом халате.
– Я лечащий врач Зерновой, – представилась она, – пройдёмте со мной.
Нина Андреевна открыла боковую дверь, ведущую на лестничную площадку, поднялась на второй этаж и, не оглядываясь, пошла по узкому коридору.
Едва поспевающая за ней Оля была обескуражена. Обычно всех посетителей направляли в специальную комнату или просторный коридор с отдельно стоящими столиками. Оля, тётя и мама всегда садились за один стол. Мама кушала принесённую домашнюю еду, а тётя говорила о всяких пустяках. За соседними столиками происходило примерно то же самое.
Тем временем врач подошла к обитой жестью двери и вошла в небольшую комнату, посередине которой находилась железная перегородка до потолка.
– Ждите здесь, – коротко бросила Нина Андреевна и собиралась выйти.
– Подождите! – почти крикнула Оля. – Почему здесь решётка? Почему свидание не в общей комнате? Что случилось?
Врач полуобернулась и произнесла, видимо, заготовленные для Маргариты Антоновны фразы.
– Ничего особенного не произошло. Последний переезд прошёл для Зерновой, скажем так, не совсем в комфортной обстановке. В результате чего у пациентки проявилась склонность к агрессии. Мы контролируем и исправляем ситуацию. В скором времени ваша мать сможет выходить в общий зал, – и уже на выходе добавила, – если принесли какие-то продукты, то передайте после посещения через дежурную.
Оля проводила её взглядом. «Как робот!»
Во второй половине комнаты звякнул запор на двери. Сначала вошёл высокий плечистый санитар и остановился возле окна, затем появилась мама, а за ней второй санитар.
Мама посмотрела на Олю, криво усмехнулась и повернулась к первому санитару. Вытянув руку, она стала быстро перебирать пальцами. Санитар словно нехотя вынул пачку, щёлкнул зажигалкой и протянул прикуренную сигарету просительнице.
Оля на всё это смотрела широко раскрытыми глазами. Создавалось впечатление, что увиденное происходило довольно часто. «Чем же она расплачивается? У неё же нет денег!»
– Ну, чего вылупилась, дочка? Почему одна припёрлась? Неужели Маргоша окочурилась?
– Тётя Марго занята сегодня, – заплетающимся языком ответила Оля.
Она впервые видела маму в таком состоянии. Что же такого некомфортного должно было произойти при переезде?
– Тогда передай ей, пусть мне сигарет притащит. Лучше сразу блок, – она на миг повернула голову и подмигнула санитару, – я тут много кому задолжала.
Оля ничего не ответила, только сглотнула подкативший комок. Она совершенно растерялась и не знала, как себя вести дальше. Только переступала с ноги на ногу и теребила лямку этюдника.
– Ну, чего притухла? – Александра Антоновна подошла вплотную к решётке; санитары за её спиной напряглись. – Мамка не нравится? Это тебе нужно было своего папашу спрашивать, почему мамка злая стала, – потом демонстративно бросила сигарету и раздавила тапком.
– Мама, перестань, пожалуйста, – губы дрожали, Оля готова была расплакаться. Санитары пока ничего не предпринимали.
– Как ты похожа на своего папашу. Он тоже меня затыкал в тот день. Знаешь, что я ему сказала, перед тем как проткнуть его поганое сердце?
– Мама, перестань!
– Я буду скучать по тебе! – Зернова-старшая ударила по прутьям руками. Мгновенно проступила кровь. Санитары одновременно бросились к решётке. – Вот, что я ему сказала! Я буду скучать по тебе!..
Санитары выволокли из комнаты беснующуюся женщину, бывшую когда-то Олиной мамой. Сама Оля громко разревелась. Ей казалось, что она опять забрызгана кровью.
Прибежала Нина Андреевна, оказавшаяся совсем не роботом, а очень приятным и отзывчивым человеком. Она увела Олю к себе в кабинет, мягко успокаивая и прося прощения. Там же, в кабинете имелась раковина. Оля умылась и осмотрела себя – ни одной капли крови не обнаружилось.
– Странно, – сетовала Нина Андреевна. – Она в обязательном порядке получает аминазин, а это своего рода смирительная рубашка. Видимо, кто-то недобросовестно выполняет свои обязанности. Обещаю, я разберусь. И передайте Маргарите Антоновне, пусть она в следующий раз сначала ко мне зайдёт.
Внизу, в приёмной, Оля передала дежурной содержимое сумки и покинула здание. Отойдя подальше от мрачной ограды, она прислонилась к тополю. Просто стояла и успокаивалась.
Оказывается, все эти годы к ним с тётей приводили на свидание куклу, накачанную успокаивающими препаратами. А настоящая Александра Зернова – вот она, во всей красе.
Хотя, если разобраться, человек ведь не рождается злым. Его характер и жизненная позиция в какой-то мере зависит, или должна зависеть от окружающей среды и воспитания.
Оля десять лет прожила с тётей Марго и уверена, что и мама была такой же. А вот, что произошло потом, скрыто временем и обстоятельствами. Что же так сломало маму?
Оля вздохнула, вспомнив слова Семёна Аркадьевича: «Сколько время не тормози – оно не остановится», и пошла в сторону дома. Вскоре она подошла к улочке, которую вчера наблюдала с другой стороны. Въезд в неё был перекрыт железобетонным блоком.
Оля присела на блок и положила этюдник на колени. Потом вынула лист, карандаш, и стала привычно копировать натуру. Сначала установочные линии, следом контурные, а затем детальные. Жилые дома Оля решила не переносить на бумагу – пусть будет ощущение аллеи. Позже, в своей комнате, она под этой импровизированной аркой по памяти нарисует Виктора. Не в коляске, а стоящим на собственных ногах. Вдруг это поможет ему вылечиться.
– Здорово у тебя получается!
Оля чуть карандаш не выронила – из-за плеча рисунок рассматривал Костя.
– Я тебя не звала, – Оля убрала набросок в этюдник. Потом поднялась с блока и отряхнула плащ. – Умеешь лишь подглядывать и гадости говорить.
– Я извиниться хочу. Оказывается, ты – талант. А все творческие люди немного «ку-ку». Это отличительная черта, а не недостаток.
Оля фыркнула, расправляя лямку этюдника на плече
– Значит, если бы я плохо рисовала, то ты бы продолжал крутить пальцем у виска? – и независимой походкой направилась вдоль тополей к дому.
– Зачем ты так? – Костя пошёл рядом. – Я же извинился. Кстати, ты в девятом классе?
– Да, а что?
– Ничего. Просто со мной за одной партой будешь сидеть.
– Это ещё почему?
– Это единственное свободное место в классе.
Оля впервые за всё время разговора посмотрела на Пыжика и насмешливо ответила:
– Значит, я нарисую для себя другое место.
Они как раз входили во двор. На детской площадке никого не было, только возле песочницы сидела молоденькая мама с годовалой девочкой.
Костя, словно окрылённый благосклонной улыбкой Оли, перепрыгнул низкий металлический заборчик, подскочил к карусели и с силой её крутанул. Потом, широко улыбаясь, обернулся.
– Хочешь, покатаю?
– С ума сошёл? Ни в коем случае!
– Типа, выросла или что-то связано?
– Не твоё дело! – Оля резко повернула к подъезду.
Костя забежал вперёд.
– Хватит уже обижаться. Пошли лучше в кино.
Она остановилась и пристально посмотрела парню в глаза.
– Никуда я с тобой не пойду, Пыжик! – отчеканила и быстро вбежала в подъезд.
Снова колотилось сердце, и подрагивали ноги, но уже по другой причине. «Почему эта проклятая игрушка меня преследует?»
«В игрушке ли дело? – ехидно подключился внутренний голос. – Ты сама себя обманываешь. Согласись, только что была уже готова Пыжика признать тем самым?»
– Неправда! – выкрикнула Оля и тут же испугалась собственного голоса.
Она стала подниматься на свой этаж, продолжив более спокойно рассуждать о том, что у неё уже есть кондор. И есть миссия, связанная с тем, для чего она хочет написать портрет Виктора в рамке тополиной аллеи.
А так же, имеется ключ, воспользоваться которым сейчас не смогут помешать никакие пыжики. Оля осторожно вставила ключ и как можно бесшумно его повернула. «Пусть будет сюрприз!»
И только прикрыв дверь, она поняла, что нужно было сначала прислушаться. Соцработница была ещё здесь, точнее, в комнате Латуньева.
Оле сразу захотелось убежать или провалиться на месте, но она заворожено замерла и ловила каждое слово.
– Тоня, ну пожалуйста! – канючил Латуньев.
– Что, Тоня? Я не обязана тебя ублажать. Посмотрел на прелести, и будет с тебя.
– Ты обещала! – Виктор перешёл на фальцет.
– Да, обещала, но как только ты своё слово исполнишь.
– Тоня, вопрос решённый. Через два дня придут юрист и нотариус. А сейчас мне это просто необходимо!
– Вот же, какой настырный. Тяжёлый ты, на кровать тебя перетаскивать.
– Ну, так сделай, как в прошлое воскресенье.
– Ладно, уговорил, чмо ты неумытое. Запомни, последний раз, пока дарственную не подпишешь.
Оля не была маленькой и прекрасно понимала, что происходит в комнате. Она не могла смириться с мыслью, что в этом участвует её светлый и великодушный кондор. Она отчаянно сопротивлялась душой и телом, а ноги сами привели к проходу в комнату для обозрения чудовищной картины.
Соцработница, сняв джемпер, присела на корточки и, упершись маленькими грудями в колени Латуньева, расстёгивала ему ширинку.
Оля пошатнулась. Всё, – мечты, грёзы и планы, созданные в её новом мире, – превращались в каменные, громадные монолиты и обрушивались на неё, погребая под руинами несостоявшейся сказки. Тяжесть этих обломков была настолько невыносима, что Оля не выдержала и закричала.
Первой пришла в себя Тоня. Она схватила свой джемпер и наотмашь стала им охаживать Виктора, приговаривая:
– Откуда у этой соплячки ключ? Опять взялся за старое? Может, ей тоже квартиру пообещал?
Латуньев сжался в комок, пытаясь что-то сказать, но получался только скулёж.
Тоня оделась и выдавила сквозь зубы, не оборачиваясь:
– Ноги моей больше здесь не будет, даже если приползёшь вымаливать прощение, – потом, проходя мимо, ткнула пальцем в сторону Оли, – иди, соплячка, учись его ублажать, пока ширинка расстёгнута, раз мозгами не обзавелась, – и покинула квартиру.
– Фея, я тебе всё объясню, – пробормотал бледный и покрытый испариной Виктор, протягивая навстречу скрюченные пальцы.
– Не нужны мне твои извинения, – Оля сама удивилась своему жесткому голосу. – И ты не нужен, грязный обманщик. Как ты мог?
Тут бы и уйти, но она не собиралась оставлять свои рисунки. Когда подошла к столу, Латуньев попытался перехватить листы. Оля дёрнула, один рисунок разорвался пополам. Тогда Виктор ухватился за плащ. Оля рванула со всей силы. Плащ освободился, но одна оборванная пуговица волчком закружилась на полу.
Ноги словно гвоздями прибило к полу, виски сжал железный обруч боли, руки безвольно повисли. Виктор, видимо, истолковав её состояние по своему, подкатил на коляске и буквально вцепился в её руку.
– Фея, я тебе всё объясню…
Оле было противно от холодного липкого прикосновения, но она не стала выдёргивать руку. Наступило полное безразличие к происходящему, она даже не вникала, о чём там бубнит это чудовище.
– …Я совершенно одинок и никому не нужен. Всех интересует только моя квартира. Обо мне сложилась плохая репутация, потому что меня оговорили. Если ты ещё не слышала эти сплетни, то ещё услышишь. Никто меня не бил – я повредил позвоночник, упав с дерева в пятнадцать лет. Мама помогла окончить школу, а затем институт. Я работал внештатным журналистом и вёл репетиторство на дому. Родители одной ученицы предпочли обвинить меня в педофилии, чем признать, что их дочь тупа и ни на что не способна. А мама повесилась из-за рака. И бросила меня одного в этом долбанном мире, – голос его хрипел и затихал. – Фея, принеси мне попить.
– Я тебе не фея! – Оля, наконец, вышла из ступора и выдернула руку. – В горле пересохло? Сейчас я тебя напою, только сначала цветы полью – они ни в чём не виноваты.
Полила она только мандевиллу, незаметно сорвав два больших шершавых листа. Затем на кухне до боли в пальцах она выдавливала в кружку бледно-жёлтые вязкие капли. От напряжения руки сильно дрожали. Одно неловкое движение – кружка вырвалась и разбилась о пол.
– Что ты там делаешь? – взвизгнул Латуньев из комнаты. – Перестань хозяйничать в моём доме.
«Ты больше не фея», – констатировал внутренний голос, и Оля впервые не стала с ним спорить. Она выдвинула ящик кухонного стола и взяла самый крупный нож.
«Зря ты со мной так поступил, ощипанный петух. Как там мама сказала? Я буду скучать по тебе? Нет, по тебе я скучать не собираюсь!»
Оля заложила руку с ножом за спину и появилась в комнате. Виктор, видимо, увидел в её глазах что-то ужасное для себя. Он забился в истерике на коляске и заверещал:
– Вон из моего дома! Не приближайся ко мне!
– Получи, урод! – она подошла и взмахнула ножом.
– Оля, стой! – раздался за спиной голос Кости.
«Он-то здесь откуда? Тоня дверь не закрыла?»
Оля резко всем корпусом развернулась, на мгновенье забыв про нож. На плече Кости словно лопнула огромная вишня. В лицо брызнула кровь, и Оля провалилась в бесконечно мягкую темноту.
***
Осеннее солнце бывает таким же ярким, как и летнее, если нет дождей, ветров и наводящих тоску облаков. Оля сквозь веки почувствовала, что вся комната залита солнечным светом, и открыла глаза.
Она лежит на кровати, укрытая белой простынёй. Стены комнаты ослепительно белые. У окна стоит женщина в белом халате.
– Где я?
Женщина повернулась. Это была Нина Андреевна. Ярко вспыхнула в голове картинка последних событий.
– Почему я у вас?
Нина Андреевна улыбнулась.
– Это я у тебя. Ты находишься в терапевтическом отделении, а я дежурю по собственной инициативе.
– А Костя где?
«О, Боже! Я его убила!»
– Жив и здоров твой кучерявенький. Даже повязку уже не носит. И всё время у палаты ошивается. Но я его раньше Маргариты Антоновны не впущу.
– Тётя Марго здесь? Ради Бога, не томите, дайте поговорить. Кажется, я наделала глупостей.
– Конечно, дам. Только ты сильно ослабла из-за сока мандевиллы. Кто тебя только надоумил листья пальцами давить?
– Собственная глупость.
– Плюс переходной возраст. Всё образуется. В общем, даю вам на разговор несколько минут, – Нина Андреевна вышла.
Маргарита Антоновна, войдя, бросилась на колени перед кроватью.
– Оленька, прости меня, дуру старую.
– Тётя Марго, поднимись. Ты ни в чём не виновата.
Тётя присела на стул.
– Нет, именно я во всём виновата. Когда ты родилась, Сашенька не хотела бросать престижную работу, и с тобой сидела я. Ты была очень прелестной и я позавидовала – захотела себе такого же ребёнка… от того же отца. Он был не против, но нас застала Сашенька. Меня прогнала, мужа каждый день попрекала, бросила работу, начала пить…
– Тётя Марго, это всё в прошлом! Оно не должно нам мешать жить дальше. Первым делом, как вылечусь, обязательно прокачусь на карусели. Так что успокойся. Расскажи лучше, как дома.
– Дома всё хорошо. Я начала ремонт, Костя помогает. Может, какие пожелания есть насчёт твоей комнаты?
– Я хочу на окно мандевиллу! А этот где?..
– Латуньев? Он на принудительном обследовании. Скорей всего признают недееспособным и определят в дом инвалидов. Ну ладно, пойду я пока – там ещё один посетитель мается.
– Может, не надо? Я его чуть не убила.
– Брось ты, Оленька. Лучше подумай, что с тобой случилось бы, не приди он тогда.
Пока тётя выходила, Оля стала тормошить свой внутренний голос, но тот молчал, видимо, не о чем больше спорить.
А потом вошёл он – её добрый и светлый Пыжик.
© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2016
Свидетельство о публикации №216043000020
обсуждение здесь http://www.proza.ru/comments.html?2016/04/30/20