Звон будильника, как удары металлом по стеклу, оседает во рту полузабытым вкусом детства. Протягиваю руку, вслепую прекращаю звон, завожу часовой механизм. Сон пуховыми лапами гладит веки, соблазняет теплом, мурлычет. Но я уже вспомнил – кто я, что я и о важном деле.
Рывком поднимаю непослушное тело, моргаю, чтобы окончательно проснуться. Одежда слева, на стуле. Беру по очереди рубашку, носки, брюки. А то будет, как вчера.
На мгновение замираю от воспоминаний. Вчера брюки упали на пол. Наклонился поднять и упал сам. Поднимался больше часа с криком: «вставай безногая тварь!». Я злой.
Сегодня справляюсь с брюками на четыре минуты быстрее прошлого рекорда. Тоже мне, олимпийский чемпион. Хватит ждать медалей, ещё носки и ботинки. Их надеваю дольше рекордного на три минуты. Минус четыре, плюс три, итого: целая минута победы над собой. Только не расслабляться.
Теперь коляска. Вскинуть на руках тело – уже давно нетрудно. Разложить на подножке тряпичные ноги – тоже привычно. Труднее, оказывается, отвязать полотенце, которым намертво зафиксировал коляску к кровати. Стопор сломался на той неделе. Кошусь на ножницы, но побеждает лень. До них можно дотянуться с кровати, не с коляски. Так что теряю ещё пять минут на развязывание узла. Силач, прямо «морской волк», накрутил на свою…
Десять минут на туалет.
Чищу зубы на кухне. Это удобнее, чем на коляске в ванную комнату. Зубная паста капает на грудь. Замираю с досадой – опять обляпался, потом смываю пятно водой. Мокрая рубаха неприятно холодит грудь.
В холодильнике две сырые котлеты и бутылка молока. Элеонора говорит: «лучше меньше, но лучше». Досталась мне философиня, а не соцработник. Желудок внятно бурчит. Но времени нет, надо вернуться до её прихода. Сглатываю слюну и складываю еду в пакет. Это для дела.
С трудом выбираюсь из маленького лифта. Три раза двери закрываются. Никак после замены к этому «детскому гробику» не приспособиться. Не рассчитан он на инвалидные коляски. Даже моя «малолитражка» входит-выходит с трудом.
- Женечка, погулять поехал? – улыбается консьержка, будто впервые видит, как выхожу.
- Да, Марь Васильевна, решил на белый свет посмотреть. – Улыбаюсь в ответ.
- Ну, посмотри, посмотри, - ласково говорит старушка, а у самой левый глаз, как пистолет.
Стою на крыльце, жду. Пандус есть. Крутой такой, хороший. Напротив – новенькая иномарка. Мы непременно встретимся с красоткой, если попробую спуститься самостоятельно.
Мимо идут люди и не смотрят на инвалида в коляске. Будто я прозрачный или меня нет. Наверное, им так проще жить. В мире где нет инвалидов и колясок, где не надо никому помогать. Мокрое пятно на рубашке под курткой холодит сердце. Интересно, а у них так бывает – холодом по горячему?
Но есть и другие, «мои» люди. Я научился высматривать их в толпе под разными личинами. Они не похожи друг на друга до оторопи. От алкаша с перегаром, до дамы в шляпке и перчатках, с запахом дорогих духов. Сегодня это парочка подростков лет шестнадцати. Долговязые, длинноволосые. В чёрных штанах, на куртках черепа. Даже не сразу понятно, что разнополые. Женственный пацан и мужеподобная девчонка.
- Глянь, Мих, коляска, - всё-таки девушка заметила первой.
- Ну, чё, пошли, - парень принимает решение, и оба молча спускают меня с крыльца. На попытку поблагодарить ощетиниваются ежами.
- Крути колёса, пока не помер, мотобот.
Несмотря на явный посыл, с трудом удерживаюсь от улыбки. И правда «мотобот» - ботинок для езды на мотоцикле. Не человек. Но у меня дело. Поэтому кручу колёса.
Новый автобус, знакомый номер. Спина на мгновение напрягается. Догнать, успеть впрыгнуть! С усилием отвожу глаза. Незачем мне ехать на завод. Палыч так и сказал: «Никому ты тут, Женёк на… не нужен».
Потом мастер отвёл глаза и добавил: «Никто не нужен, ни больной, ни здоровый».
Токарь-фрезеровщик четвёртого разряда. «Молодой специалист». На инвалидной коляске.
Я пытался вспомнить, как когда-то неплохо рисовал. Только руки, словно кто-то заменил пластиковыми протезами, карандаш ломался. Искусство не для токарей. Во рту горечь, сглатываю. Порыв холодного ветра заставляет отвернуть лицо.
Доезжаю до места и понимаю, что дворник уже убрал. На месте, где вчера лежал труп задавленной кошки, лужа с острыми краями льда. Вчера тут кровь смешивалась с молоком. Тошнота подкатывает к горлу то ли от голода, то ли от воспоминаний. Но я и вчера с ней справился. Хромая кормящая кошка. Видел её пару раз по дороге в парк. У кошки остались котята. Найти их и стало моим сегодняшним делом. Ещё кому-то могу помочь.
Осматриваю двор, медленно объезжаю подвальные оконца. Сегодня котята должны проголодаться и вылезти. Это для них я взял котлеты и молоко. Не знаю возраста, видел издали, когда она их вывела из подвала. Что им больше подойдёт? Наконец, нахожу подходящее слуховое окно: закрыто листом железа, но с отогнутым краем. Рядом обломки кирпичей, дом старый, в подвале тоже наверняка бардак, завален хламом. Как кошка через эту щель с животом пролезла? Изнутри ни звука. Некоторое время стою в сомнении. Может, это не то окно? Но надо с чего-то начинать. Хотя бы исключить вероятность.
«Кис-кискаю» и достаю котлеты с молоком. Вдруг понимаю, что молоко налить не во что. А, казалось, всё предусмотрел. От досады замолкаю и то ли слышу, то ли воображаю изнутри тоненький писк. Мгновение паники – всё-таки котята очень маленькие. Выберутся ли самостоятельно? А молоко налить не во что. Хоть бы крышку какую. В помойке наверняка есть от майонеза. Оглядываюсь на другой конец двора, далеко помойка. Слышу тот же писк ближе. Уже не могу уйти.
- Кис-кис-кис, - зову так, будто от этого зависит моё выздоровление. И вижу котёнка. Дымчато-пыльный, с большими ушами. Он выбирается из железа и щурится от яркого света. Усы топорщатся, хвост дрожит, а изо рта снова раздаётся тоненький писк. Глаза открыты, на ногах пусть с трудом, но держится. Месяц, два? Не знаю, никогда кошек не держали.
Отламываю кусочек котлеты, бросаю прямо перед его носом. Снова досадно – не во что налить молоко.
- Дымка, ешь.
Имя приходит на ум само, хотя не знаю какого пола котёнок. Под хвост не заглянешь. Тот осторожно лижет кусок фарша, а потом жадно хватает и неожиданно тонко начинает рычать. Инстинкт взял своё. Следом за Дымкой из подвального окошка тянутся ещё двое: бело-рыжий и счастливая трёхцветка. Я бросаю по кусочку каждому и снова Дымке, чтобы не подрались.
Наверное, я улыбаюсь. Жить будут. Жаль, не могу налить молока.
- Милой, это откуда у тебя столько котёнков?
Оборачиваюсь и вижу бабушку. Даже скорее прабабушку. Из далёкого прошлого. В платочке и малиновом пальто. Старом, но чистом.
- Из подвала. Их мамку вчера задавили, а я сегодня нашёл.
Признаюсь, как на духу и глупо улыбаюсь. Почему-то с ней и слова приходят на ум странные, как когда-то моя бабушка говаривала.
- И куда тебе столько? Ты за ими ухаживать-то сможешь?
И радость гаснет. А, правда, как я буду за ними ухаживать? Кормить, играть, убирать…
- Давай я по знакомым раздам. Да и Катенька у меня давно котейку хотела.
Наверное, внучка.
- Хорошо, - соглашаюсь я, сминая вторую котлету.
Но тут Дымка не выдержала и, цепляясь когтями, полезла по ноге ко мне на колени.
- Ох ты батюшки, тебе не больно? – охнула бабушка.
- Нет, что вы.
Радость вспыхнула факелом. Если бы стало больно, только к добру. Не стал говорить, что от пояса и ниже ничего не чувствую.
- Дымку оставляю. Лоток куплю и еды на двоих хватит.
Решил неожиданно. До этого не думал, упёрлось мне – «спасу», а дальше?
Дымка между тем облизала мне руки и стала доедать остатки котлеты.
- Это, конечно, - кивнула бабушка, - а остальных пристрою.
Подхватила двух котят, посадила за пазуху и ушла.
Дымка доела котлету, свернулась клубочком и замурчала. Я не стал её тревожить. Прижал одной рукой к груди и почувствовал тепло там, где было мокрое пятно. Медленно одной рукой крутил колесо, тихо ехал к дому. Всё равно придётся спрятать за пазуху – весь путь одной рукой не преодолеть. Но позже. Хотелось ещё немного подержать в руках. Нежное слово из уст бабули неожиданно понравилось. Моя Дымка, моя котейка.
Навстречу шли мужчина с женщиной и девочка лет шести. Девочка держала взрослых за руки и о чём-то щебетала, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. Родители улыбались. Настоящая, дружная семья. То, чего у меня никогда не будет.
- Ой, смотрите, котёнок!
Девочка замерла и вдруг вырвалась, подбежала ко мне.
- А можно я его поглажу?
Я не смог отказать ребёнку.
- Только, не разбуди, - постарался быть строгим.
- Я нежно, правда-правда! – заверила девочка и склонилась к котёнку. Коснулась кончиками пальцев, только слегка пригладив шёрстку. Дымка даже ухом не повела. Будь я чуть дальше, не заметил бы крохотную слезинку, что повисла на реснице, и не услышал произнесённое почти одними губами:
- Маленький.
Опустил глаза, стало неудобно так бесстыдно смотреть в душу.
- Дяденька, а подарите мне котёнка, - выпрямилась девочка и умоляюще прижала к груди кулачки.
- Катя, разве можно так? – растерялась мама.
- Я буду сама за ним ухаживать, и кормить, и лоток убирать, честно-честно. Не надо мне домика для Барби, - обернулась девочка к маме. Потом опять ко мне: - Я так давно об этом мечтаю.
Первый сломался папа:
- А может, и правда… - посмотрел на маму.
- Но аллергены…
- У нас нет аллергии.
Мама смолкла с сомнением на красивом лице.
- Я возьму его нежно-нежно и буду любить всегда.
Теперь девочка неотрывно смотрела на меня. А я раскалывался на части. Только теперь вертикально. Одна часть меня хотела послать девочку. Злой я. Вторая кривлялась и насмешничала: «Смотри – она здорова, сможет ухаживать за Дымкой, а что можешь ты, безногий инвалид?» Ах да, ещё один мерзкий голос бормотал что-то о детских мечтах и слезе ребёнка. И всё равно девочку хотелось придушить.
В какой-то момент я понял, что мы с мамой девочки смотрим друг другу в глаза. Лицо у неё виноватое, будто подслушала всё, что творится у меня внутри.
«Правда, моя похожа на твою дочь?» - говорили её глаза.
«Нет, она жива».
«За это ты её ненавидишь?»
«Нет». Не мог я ненавидеть девочку только за то, что моя погибла.
- Мы сможем ухаживать за котёнком. Её надо отмыть, обследовать у доктора, - сказала женщина. Будто хотела продолжить, что я не смогу.
Смогу, это лишь немногим сложнее обычного. Вместо каждодневного поиска ради чего жить, будет смысл каждый день вставать и шевелиться.
«Мужик, смысл жизни которого – котёнок. Мелко» - на её лице мелькнула жалость.
Красивая женщина перевела взгляд на Дымку, и я понял, что не могу отказать. Потому что она женщина, а я мужчина.
- Спасибо, дяденька!
Девочка порывисто обняла меня до того, как открыл рот. Так, что её волосы защекотали нос. И я промолчал. Когда она открыла молнию на куртке, покорно пересадил Дымку на грудь девочки. Стало так холодно, будто пересадили сердце. И теперь эта девочка будет жить.
Они меня благодарили, совали деньги, потом ушли, а я остался сидеть.
И кто виноват? Я сам, своими руками отдал единственное существо, которому был нужен. Хотя Дымке там в семье будет лучше. Всегда накормят, погладят, уберут.
А я?
А что я?
Я возвращаюсь к себе. Чувствую, лицо одеревенело, словно по нему посмертную маску делали. Оглядываюсь вокруг. Тот же двор и мёрзлая лужа там, где вчера валялся труп кошки. Старательный тут дворник. Начинаю крутить колёса и понимаю, что шуршит пакет. А в нём осталось молоко. Кому оно теперь нужно?
Отбрасываю пакет, размахиваюсь и разбиваю бутылку о стену дома. Осколки и белые брызги разлетаются веером. Остаётся лужа на стене. Мокрое пятно.
Кручу колёса и улыбаюсь. Только от моего оскала люди с дороги шарахаются. Еду и живу. Хотя незачем.
Два года незачем.
30.10.15