С несказанным удивлением и с огромной радостью я нашла в своем архиве работу, которую давно считала безнадежно потерянной. Это моя статья, опубликованная в журнале "Телевидение и радиовещание" в 1991 году. Она называется "Хочется слушать и слушать" и посвящена работе на радио Геннадия Бортникова.
Я помню, как был рад выходу этой статьи Геннадий Леонидович и как эта публикация тогда его поддержала.
Вспомним и мы это время. Время, которое сейчас принято ругать. Время, которое уже не вернешь. Время,оставившее в моей душе ощущение беспредельной искренности, возвышенных чувств и океана поэзии…
ХОЧЕТСЯ СЛУШАТЬ И СЛУШАТЬ
Вам знакома театральная притча о "коврике"? Актер выходит на площадь, расстилает коврик и… Так начинается Театр. Настоящему актеру не нужны ни театральное здание, ни режиссеры и костюмеры. Пятачок театрального пространства, талант , зритель – и это уже театр.
Актер на радио… Нет площади. Нет коврика. Нет дорогой сердцу актера реакции зрителя… Есть только голос и призрачный, невидимый контакт с душами слушателей. Контакт,основанный на исключительном мастерстве актера и на безграничном доверии слушателей.
Геннадий Бортников. Фигура неординарная, вызывающая эмоции самого разного рода – от безумного поклонения публики до крайне негативного отношения немалого количества театральных критиков. Что только не ставится в вину Бортникову – и неврастения, и манерность, и самолюбование…
А неисправимый актер-романтик все упрямее обосабливается в мире театра. Он живет по своим законам - в мире Достоевского, Ибсена, Уильямса, Беккета... Он создает свой театр, где европейский абсурд сосуществует с русским надрывом и исповедальностью. Где есть место и яркой зрелищности, и изысканной пластике, и завораживающе-красивому голосу.
Голос Бортникова – это своеобразный "театр в театре". Когда-то такой голос назывался "оргАн". Он и есть этот удивительный музыкальный инструмент, что живет своей собственной жизнью - богатейшими оттенками тембра, взлетами и падениями тона, громкостью,тишиной, паузами…
К сожалению,очень часто романтическая приподнятость и экспрессия в театре понимается превратно. Подчеркнутая пластика получает название манерности, а для тщательной проработки голосовой партитуры находится старомодное слово декламация.
Об этом актере принято писать так: "Геннадий Бортников в чрезвычайно артистичной позе погружен в трепет собственного голоса. Его низкий, бархатистый орган, как говорили в старину,звучит, переливается, изнемогает во всех регистрах, взывая к нашей чувствительности. Рыдающее тремоло "О-о-о, Ге-е-ед-да, Ге-е-ед-да Габлер!" незабываемо "( Рецензия В.Иванова на спектакль "Гедда Габлер").
Где же граница между ремеслом и искусством, между умелой демонстрацией голоса и истинным речевым профессионализмом? Ответ на это вопрос может дать … радио.
Множество программ создано Бортниковым в радиостудии.И они настолько разнообразны, что о чтецком феномене этого актера хочется говорить серьезно.
Радио не даст сфальшивить. "Дыра" паузы обнажит неглубокость натуры. Неуместные взлеты тона выдадут ложь. А пробалтыванье, "выплевыванье" фраз вообще может вынудить … выключить радио.
Бортникова хочется слушать. Вот только несколько имен, вошедших в нашу жизнь благодаря его удивительному голосу и радио. Бунин и Блок. Мицкевич и Петефи. Заболоцкий и Дементьев… А еще музыкально-поэтические программы, в которых поэзия сливалась с магией русского романса…
Бортникова хочется слушать…
Когда он читает: Матери сиротеют,
Дети их покидают,
Ты мой ребенок, мама,
Брошенный мой ребенок,-
кажется, что это стихотворение Вознесенского дышит. При всей своей миниатюрности оно настолько насыщено психологическими паузами, что кажется, будто его пронизывает воздух.
Бортников читает Вознесенского. Актер всегда сам строит режиссуру своих программ. В этой получасовой передаче по стихам Вознесенского есть своя экспозиция, кульминация и эпилог. Бортников не любит "бесчувственных" слов. Когда он читает в прологе: "Стихи ж – бумажные закладки меж жизнью, что произошла",- ему веришь.
И погружаясь в эту роскошь лирических интонаций и живой человеческой души, невольно вспоминаешь несравненного Станиславского: "Артист должен создавать музыку чувства на текст пьесы и научиться петь эту музыку словами"…
Прихотлива любая актерская личность. "Прекрасным, но странным" назвал Бортникова Виктор Розов, имея в виду поразительную нервность и неровность игры, полную непредсказуемость его человеческого и творческого самочувствия.
Удивительный спектакль был в судьбе Бортникова, продержавшийся в репертуаре более 20 лет с неизменным аншлагом. Актер сам перенес на сцену непростой роман Генриха Белля "Глазами клоуна". Все три с половиной часа,которые длился спектакль, актер, почти в одиночку, держал зрительское внимание, демонстрируя незаурядные способности мима и певца.
Спектакль жил, постоянно меняясь, повторяя изгибы не очень-то счастливой актерской судьбы.Уходил в себя его создатель – мы были свидетелями беспросветного человеческого одиночества. Распахивался в жажде общения – и в нас оживала надежда на перемены.
И вдруг – премьера спектакля на радио! Тревожно и радостно одновременно. Тревожил вопрос – а не пострадает ли этот спектакль от пересадки на другую почву? Как можно лишить его такой дорогой для зрителя зрелищности? Столь рискованная операция по плечу лишь мастеру, досконально изучившему законы радио.
Спектакль стал другим . Он стал жестче, суровей. На смену изысканности зрелища пришла мастерски, выпукло - только словом - прорисованная психология.Весь текст роли проигран Бортниковым иначе. Речевая живописность, форсирование силы голоса, театральная эффектность пауз сменились особой вдумчивостью в интонировании и в тембровой окраске голоса. Последняя фраза спектакля "Я клоун. Я собираю мгновения…" звучит в радиоверсии намеренно без нажима, тихо и скорбно. И возникает вопрос: "А не стала ли фраза от этого сильнее, чем та, трагично-надрывная, что звучала в сгущающемся мраке театрального зала"?
"Бортников играет Бортникова", - это утверждение с легкой руки критиков прочно укрепилось за игрой этого актера. Бортников, действительно, играет лишь то, что близко его душевному складу. Верный идее самораскрытия, он и в своих программах на радио пытается найти тот драгоценный материал, что сделает чужую жизнь его собственной. В любой чтецкой работе он остается актером "нутра" – будь то любовная лирика Лермонтова, чеховский мягкий юмор или восходящий к высокой философии сибирский говорок мужиков Валентина Распутина.
Но как соотносится в чтецком искусстве личное, актерское, эмоциональное видение текста с чисто техническими правилами и приемами речи? А этой наукой, техникой чтения, Бортников владеет в совершенстве.Он заставляет звучать авторскую пунктуацию и фонетику - и всегда находит для этого верное звуковое решение.
Может показаться, что стихотворение Фета "Это утро, радость эта…", состоящее лишь из назывных конструкций и лишенное глаголов, громоздко и почти непереводимо в звучащую речь. Бортников делает чудо. Он читает длиннейший период Фета на одном дыхании. И нет уже пространности фетовской фразы, а есть одна непрерывно струящаяся "интонация ожидания". И вот уже сквозь эти ритмические "загибы", поднятия тона, мы начинаем слышать сонное дыхание спящего селения, тихие звуки природы, чей-то шепот, пение соловьев…
Это, видимо, тот случай, который когда-то заставил Станиславского воскликнуть: "Вот где настоящая основа техники речи! Не придуманная, подлинная, органическая! Вот как сама природа слова извне, через интонацию, воздействует на эмоциональную память, на чувство и переживание!"
Одно из самых главных требований к искусству чтеца – это умение "держать паузу". Чтобы осмыслилось сказанное и домыслилось недосказанное. Чтобы можно было сделать новый вдох и новый шаг.
Бортников – актер неровной судьбы.
Мы были свидетелями необычайной "радио-активности" Бортникова 5 -летней давности.
Мы пытались найти разгадку последующего многолетнего молчания.
Мы очень ждем новых встреч с его прекрасным голосом и с чудом поэзии.
1991 год.
Геннадий Бортников ушел из жизни в 2007 году.