В 1972 году я окончил среднюю школу № 103 в городе Ленинграде с довольно средними оценками. Хорошие оценки были у меня по математике и физике, эти предметы мне нравились, и, к тому же, математика и физика были профилирующими предметами в Ленинградском Высшем инженерном морском училище имени адм. Макарова С.О. (сокращенно ЛВИМУ), куда я собирался поступать, и, что помогло мне при поступлении. Наконец то, как мы считали, закончилась школьная тягомотина, с диктатом учителей, домашними заданиями, контрольными и диктантами и мы стали взрослыми людьми. Мы все с оптимизмом смотрели в будущее – институт, работа, семья. Наверно так устроен человек, что, в молодости, не ценит то, что есть у него в настоящем, а в зрелости понимает, что лучшие годы были в прошлом.
Класса с 8-го я знал, что буду поступать только в ЛВИМУ по нескольким причинам: во-первых, у меня был пример для подражания – Сергей Барулин (сосед по дачному участку), который был старше меня на три года и, который уже учился в ЛВИМУ; во-вторых, я был по натуре романтик, воспитанный на романах А.Грина, рассказах Станюковича и Виктора Конецкого, ну и в третьих, не последнюю роль играло то обстоятельство, что 100 % курсантов визировали, и их работа была связана с работой за границей. В то время это было очень престижно.
Итак, я подал документы в ЛВИМУ и стал ждать и готовиться к сдаче экзаменов. Вместе со мной в Училище поступал мой школьный друг – Александр Богачев. Мы даже вместе занимались с репетитором по физике и платили, насколько я помню, по
1 рублю в час. Конкурс был 4, 5 человека на место и, конечно, внутренний «мандраж» ощущался. Надо сказать, что Александру с поступлением не повезло. Документы в ЛВИМУ мы подали вместе, но перед первым экзаменом он угодил в больницу с аппендицитом. На следующий год, прямо перед экзаменом, слег с дизентерией. На третий год очередная болезнь не позволила ему сдать экзамены. Какой-то рок его преследовал. Больше он уже не пытался поступать в институт, и пошел работать.
У меня со здоровьем проблем не было. Я занимался спортом, не курил, не злоупотреблял спиртным, но я знал, что у меня увеличены гланды, и кто-то мне сказал, что из-за них я могу не пройти медкомиссию. И хоть гланды мне не мешали, но для того, чтобы не рисковать, я добровольно лег на операцию. Я очень хорошо помню эту операцию:
На меня надели белый халат с рукавами, завязанными за спиной и белую шапочку, которая все время налезала на глаза и, которую я не мог поправить. Операцию мне делала симпатичная женщина средних лет, которая все время боялась сделать мне больно и жалела меня. Рядом такую же операцию делал врач-мужчина, кавказского вида с огромными волосатыми руками. Его пациент смотрел на врача, как кролик на удава. «Кавказец» не церемонился с пациентом и гортанным окриком осаживал его, каждый раз, когда тот пытался дернуться. «Кавказец» сделал всю операцию уверенно и быстро. Пациента увели, и я остался один на один с моим врачом. Я сидел с широко открытым ртом, а женщина- врач как-то неуверенно резала мне гланды, и я чувствовал, как дрожат ее руки. Было очень больно, но сказать я ничего не мог, и только слезы текли из глаз. В конце концов, случилось то, что и должно было случиться – врачиха перерезала мне какой-то сосуд и горлом пошла кровь. Наверно, она перепугалась больше, чем я. А я сидел с широко открытым ртом и жалел, что вообще пошел на операцию. Слава богу, что сосуд все-таки перевязали специальной жилкой и операция закончилась. Когда меня повели с операции в палату, я взглянул в зеркало и увидел там какого-то вурдалака в белой одежде с белым, как мел лицом и окровавленным ртом. После этой операции я приходил в себя больше 10-ти дней.
Приближалось время экзаменов, и я все больше волновался. Предметы я знал достаточно хорошо, особенно математику, но, во время сильного волнения, с которым я не всегда мог справиться, я мог забыть все, что знал. Мне очень мешала эта внутренняя неуверенность в себе, и я всячески старался ее преодолеть, но не всегда это получалось. Кстати, я заметил, что когда я злюсь, внутренняя неуверенность проходит, и это помогает мне не теряться в сложной ситуации. Иногда, зная эту свою особенность, я специально старался вызвать в себе чувство злости, и иногда мне это удавалось. В данном случае, даже не подозревая об этом, мне помогла справиться с волнением моя сестра Татьяна. Она сказала примерно следующее, - « Ну что ты боишься? Туда приедут ребята из других городов и деревень, которые еще меньше тебя знают». Наверно она была невысокого мнения о ЛВИМУ. В любом случае, я немного успокоился, может еще и потому, что меня разозлило – «еще меньше тебя знают». В результате экзамены по письменной и устной математике я сдал на отлично. Осталось сдать два экзамена – по физике и по литературе.
Физику, хоть я и занимался с репетитором, я знал слабее, чем математику. Какие-то разделы физики я знал лучше, какие-то хуже, и поэтому все зависело от билета.
Я взял билет и сел готовиться. Билет попался и не плохой и не хороший, так серединка на половинку. Тему билета я знал, но недостаточно твердо. Пока я готовился, в аудиторию вошла очень приятная женщина с длинными, вьющимися волосами, как потом оказалось, преподаватель с кафедры физики. Как сейчас я вспоминаю, ей было около сорока лет, но, тогда она мне показалась достаточно пожилой. Она осмотрела аудиторию и села за мой стол, сказав, - «Мне нравятся абитуриенты с длинными волосами». Это меня сразу взбодрило, появилась уверенность, что экзамен я сдам с высокой оценкой, потому что кроме знаний, важно отношение к тебе преподавателя.«На какую оценку ты рассчитываешь?», - спросила она. Я очень хотел получить пять, хотя и чувствовал, что на пятерку не тяну. Но, почувствовав ее доброжелательное отношение, набрался смелости и сказал, что рассчитываю на «отлично». На все три вопроса своего билета я ответил, но очень сжато и как-то неуверенно. Я и сам чувствовал, что пятеркой и не пахнет, и, с внутренним волнением спросил, - «Четыре?». Она с улыбкой посмотрела на меня и сказала, - « Ну мы же договорились». И я увидел, как она ставит мне пять. Может быть, она подумала, что я переволновался и поэтому не раскрыл тему, а, может быть, у нее было хорошее настроение, что-то очень хорошее случилось в этот день в ее жизни. Дай бог ей здоровья, я всегда вспоминаю ее с благодарностью.
У меня уже было три пятерки, оставался один экзамен по литературе.
Как сейчас помню, мне досталась тема – «Луч света в темном царстве» по драме
А. Островского «Гроза». Читать я любил, и читал достаточно много, поэтому я добросовестно пересказал драму «Гроза». После этого я спокойно сдал свою работу, и ушел, довольный собой. И, только дома, я понял, что тему то я не раскрыл, а просто пересказал сюжет. С этого момента и до момента, когда я узнал оценку за сочинение, я не переставал мучиться неизвестностью: то мне казалось, что я получу два, то мне казалось, что получу пять. В конце концов, я получил три, наверно проверяющий все-таки оценил добросовестный пересказ сюжета. Итак, за четыре экзамена я получил 18 баллов, плюс 4 балла –средний балл аттестата, итого – 22 балла. Проходной балл составлял 20 баллов, и я понял, что вступительный конкурс я прошел.
Через несколько дней, в списке поступивших на 1-й курс судомеханического факультета, я нашел свою фамилию. Ура, я поступил в ЛВИМУ. Чувство радости переполняло меня и искало выхода. Мы отметили это событие на даче моих родителей с одним из моих друзей – Андреем Волковым. Отметили довольно лихо, потому что весь следующий день у меня болела голова. Еще через несколько дней состоялось собеседование с поступившими абитуриентами. Нам довели до сведения, что предстоит пред учебная практика ( уборка картофеля) и, также, предупредили, что т.к. наше училище полу военное, то мы должны обратить внимание на свой внешний вид, т.е. постричься. В то время у молодых было модно носить длинные волосы. Постригаться мы всячески избегали, и, если все-таки избежать этого было нельзя, то старались только подравнять волосы. Названия причесок,которые я помню, были – «канадка», «полубокс», «бобрик» и «наголо» (под Котовского). Названия причесок шли по степени уменьшения волос на голове. Самая распространенная прическа была – «канадка», а над теми, кто носил короткую стрижку, просто смеялись. Поэтому, когда я пошел постригаться, я просто подравнял волосы. Проверяющий сказал, что это недостаточно, и я постригся покороче, но это опять не устроило проверяющего. Мне тяжело было расставаться со своими длинными волосами и, каждый раз я стригся чуть короче, что каждый раз не устраивало проверяющего. Так я постригался 3 или 4 раза. В конце концов, проверяющему это надоело и он сказал, что если я не подстригусь, как следует, то не поеду на практику, со всеми вытекающими последствиями. «Как следует» он не объяснил, и, чтобы не испытывать судьбу, я постригся наголо (под Котовского), хоть я и испытывал душевные муки. Это был мой первый, взрослый урок дисциплины.
Практика или уборка картошки.
Практика проходила в городе Луге, Ленинградской области. Нас поселили в какой-то барак, с грубо сколоченными двухъярусными нарами. Жили мы в довольно спартанских условиях, но никто не обращал на это внимание, и, тем более, не жаловался. Рано утром уходили на работу, а вечером, после работы, шли в деревню, набираться деревенских впечатлений, а попросту, знакомиться с девчонками. Практика была примерно месяц, и, поэтому ярких впечатлений было немного, но, все-таки они были.
Первое, что меня поразило, это общение деревенских женщин на трехэтажном мате. Я, интеллигентный Питерский паренек, конечно, слышал мат, да и сам, иногда, ругался, но это была не ругань, а именно разговор, где глаголами-связками были отборные матерные слова. Женщины в возрасте разговаривали на этом сленге громко, не стесняясь посторонних, и было видно, что это обычная их форма общения.
Я всегда считал, что употребление матерных слов, является признаком духовного убожества, безнравственности или, по крайней мере, недостаточного словарного запаса. Но, не так давно, а точнее несколько лет назад, я, с удивлением узнал из телепередачи, что корни «русского» мата имеют более глубокий смысл. Я не зря поставил слово русский в кавычки, т.к. большинство слов «русского» мата, имеют монгольские корни и имели раньше вполне нормативный смысл, а в дальнейшем трансформировались в ненормативную лексику, так называемый «русский» мат.
Женщина, профессор-лингвист, которая защищала докторскую диссертацию на эту тему, очень интересно доказывала, что подсознательно, русский мат носит протестную форму, помогая снимать стресс и освобождаться от внутренней отрицательной энергетики. Если сказать проще, то человек испытывает удовольствие от того, что говорит те слова, которые запрещены нормами морали. Если бы я знал это раньше, то, наверняка, относился бы с большим пониманием, и даже с сочувствием к людям, ругающимся матом.
Руководителем нашей практики был командир роты, капитан 3-го ранга, Михейкин Сергей Максимович – невзрачный человек, маленького роста, на которого мы, в начале, и не обращали особого внимания, а зря. В дальнейшей нашей учебе, он сыграет очень важную роль. Но об этом позже.
Как я уже говорил, перед практикой я постригся наголо, а какого-то головного убора я с собой не взял. Работали мы целый день на солнцепеке, и, естественно, кожа на голове просто сгорела и покрылась какой-то коростой. Видок у меня был очень непрезентабельный. Кстати, после этого, у меня появилась перхоть, от которой я много лет не мог избавиться. Наверно, что-то было нарушено в структуре кожи.
Каждый рабочий день начинался с построения и развода на работу. Однажды, где-то в начале практики, на утреннее построение пришел какой-то человек в длинном брезентовом плаще и резиновых сапогах, который оказался местным пастухом. Он попросил себе помощника, чтобы пасти колхозное стадо. Я, внутренним чутьем, почувствовал, что это будет интереснее, чем копать картошку, и вызвался ему помогать. Я не ошибся, работа пастухом была намного интересней, хотя и рабочий день стал намного длиннее. Утром я уходил, когда еще все спали, а приходил после отбоя. Но были и очевидные плюсы. Я приходил к коровнику часов в 6 – 7 утра, пил парное молоко, оставленное мне с вечерней дойки, пил молоко до обеда и после обеда, а также вечером, когда пригоняли стадо назад в коровник. Работа была не обременительна. Мы выгоняли коров в поле, садились на какое-нибудь возвышенное местечко, и следили, чтобы коровы далеко не разбредались. Если погода была хорошая, я мог пойти поискать грибы или ягоды. Однажды пастух спросил меня, не хотел бы я пасти коров на лошади. Это предложение было мне по душе, и я согласился. Какому молодому парню не хочется по изображать из себя ковбоя? Я ожидал, что пастух приведет какую-нибудь смирную, спокойную лошадку, и никак не ожидал, что это окажется молодой и норовистый конь под седлом, со стременами и удилами. Первый раз садиться на коня было страшновато, но скоро конь ко мне привык, мы, если можно так сказать, сдружились. Я всегда старался принести ему чего-нибудь вкусненькое. С этого времени, я стал пасти коров верхом на коне, а, иногда, позволял себе отлучаться на речку, чтобы искупаться или верхом подъезжал к полю, где наши ребята убирали картошку, стараясь не попадаться на глаза начальнику практики – Михейкину. В общем и целом мои воспоминания от первой практики навсегда связаны с запахом свежего сена, парным молоком и захватывающими скачками по лесным тропинкам.
1-й год учебы.
Наступило время учебы.Я был очень наивен, и думал, что главное - это поступить в Училище, оказалось, что намного важнее – это удержаться в нем. И дело было не только в учебе. На первый курс набирали курсантов «с запасом», т.е. человек на 20 больше, чем требовалось, с учетом, что к 3-му курсу, когда начнутся профилирующие предметы, эти 20 человек будут отчислены. Кроме этого нужно было освобождать места для блатных, кто не набрал нужных баллов при поступлении, и поступили в другие институты, с более низким проходным баллом, а через год опять всеми правдами и неправдами старались попасть в ЛВИМУ. Учеба в ЛВИМУ считалась престижной. Жили мы в общежитии на 21 линии Васильевского острова, а на учебу, каждый день, ходили строем на Косую линию, приблизительно 1 км. Жили мы в кубриках на 4-5 человек на 1-м этаже общежития. Следующий – 2 й курс жил на 2-м этаже, 3 й курс на 3 м этаже и так далее. Сделано это было специально. С первого этажа было удобно уходить в самоволку, но первый курс еще побаивался этим пользоваться, зато 4 й курс пользовался этим постоянно. По джентельменскому соглашению курсанты 4 го курса переодевались в гражданскую одежду и уходили в самоволку из нашего кубрика. Совместное проживание сблизило нас, мы быстро сдружились. Время после учебы проводили весело, иногда развлекаясь тем, что знакомились с девчонками прямо из открытого окна на первом этаже.Учеба давалась легко. Я учился с удовольствием. И совсем не замечал, как, над головой постепенно сгущаются тучи. Как я уже говорил, курсантов набирали с запасом, и за первые два года подлежали увольнению примерно человек 20. Если не хватало явных отстающих по успеваемости или явных нарушителей режима училища, то их нужно было придумать. Пока мы учились и весело проводили свободное время, подспудно шла неприметная работа, к нам приглядывались, постепенно намечая кандидатов на отчисление. И наш ротный – Михейкин Сергей Максимович, был виртуозом в этом деле. Он собирал компромат на каждого курсанта нашей роты. Он всегда знал, кто и где был, и, кто что делал. Я не был хулиганом или явным нарушителем режима, но, наверно, я уже был отмечен в его секретных списках как кандидат на отчисление. Если я, в свободное от занятий время, пил пиво с друзьями, то на следующий день, в кабинет к Михейкину вызывали только меня, и заставляли писать объяснительную записку. На утреннем построении мне делали замечание, что у меня не поглажены брюки, и я опять писал «объяснительную». Через день у меня был плохо поглажен гюйс или не подшит воротничок. Когда «объяснительных» собралось достаточно много, Михейкин вызвал меня в кабинет, и, показывая мне пачку моих «объяснительных» сказал, что я не вписываюсь в режим училища. Первое время я старался «исправиться» и делал все, что от меня требовали. Но все хорошее не замечалось, а любой мой прокол рассматривался под микроскопом.
Экзамены за первый курс я, все-таки сдал с очень хорошими оценками, но в начале
2-го курса, меня вынудили уйти в академический отпуск, по смехотворному поводу.
Точнее это сейчас он кажется смехотворным, а во время учебы это был серьезный проступок. Дело в том, что ЛВИМУ считалось Училищем полувоенного типа. Военнослужащими мы не были, но жили на казарменном положении, с «подъемами» и «отбоями». Согласно графика, несли дежурство по роте. Во время одного такого дежурства, я был дневальным и нес вахту с 12 часов до 4-х . Днем стоять было еще нормально, но ночью стоять у тумбочки 4 часа для меня было очень тяжело. Я как мог боролся со сном: несколько раз подходил к умывальнику, чтобы сполоснуть лицо холодной водой, пытался дремать стоя, прислонившись к стенке, пока колени не подкашивались, и я просыпался уже во время падения. Я, действительно боролся со сном как мог, и все же, уже под утро решил прилечь в комнате отдыха на пять минут…
Меня разбудил дежурный по Училищу во время дежурного обхода. На меня был написан рапорт, и это явилось поводом для отправления меня в академический отпуск. Академический отпуск – это отсрочка отчисления, и его я провел на стройке филиала ЛВИМУ в г. Стрельня под Ленинградом. Этот период моей жизни запомнился мне тем, что работал я в паре с мужиком лет пятидесяти с небольшим, который большую часть жизни «сидел» в тюрьме. Он был кладезь нескончаемого тюремного жаргона, бесконечных баек, и тюремных приколов и подколов. Он сразу оценил мои математические способности и звал меня – Михалды смышленый.
На следующий год, я снова вернулся на дневное отделение ЛВИМУ, снова на 2-й курс, но уже в другую роту. С учебой проблем не было, тем более, что год назад, я все это уже проходил. Не знаю, как сейчас руководство относится к тому, что курсанты пьют пиво, но в наше время, это считалось нарушением режима Училища. Думаю, что наказание должно быть соразмерно проступку, и отчисление за сам факт употребления пива неправомерен.
Как-то вечером, в свободное от учебы время, мы – три курсанта 2-го курса ЛВИМУ: Андрей Хамкин, Игорь Бахарев и я, сидели в пивном баре «Метрополь», на среднем проспекте Васильевского острова, недалеко от станции метро «Василеостровская». Курсантов ЛВИМУ можно было часто встретить в пивных барах «Васькиного» ( так мы называли Васильевский) острова. Пили пиво, кружка за кружкой, разговаривая о своих делах, а на выходе из «Метрополя» встретили нашего «друга» Михейкина. То ли он случайно проходил мимо, то ли специально поджидал нас на входе, не знаю. И, хотя он и не был уже командиром нашей роты, он написал на нас рапорт дежурному по Училищу. Прорабатывали нас те же комсомольцы, с которыми мы, в разное время, пили пиво. В полном соответствии с совковым лицемерием, они гневно клеймили нас позором, говорили о том, что мы не соответствуем высокому моральному облику советского человека, и что, если мы сегодня нарушаем режим Училища, то завтра мы можем преступить Закон. Наказать нас за один и тот же проступок, почему то решили по-разному: Хамкина решили отчислить, мне дать выговор, а Бахарева вообще простить ( его дядя был офицером в ЛВИМУ). Но, неожиданно, пришло письмо из Министерства Морского флота, с просьбой оставить Хамкина в Училище. Оказывается, в Министерстве работала его тетка, и всего лишь уборщицей, но работала 30 лет, и знала всех начальников. Короче отчислили из Училища меня, а Хамкину дали выговор.
Это было в конце учебного года, и меня отчислили, не дав сдать экзамены за второй курс. На следующий учебный год, я подал документы в ЛИВТ (Ленинградский институт водного транспорта). Меня приняли на второй курс института, и я, в третий раз, начал учебу на 2-м курсе. Учиться было несравнимо легче и свободнее, чем в ЛВИМУ. Во-первых, отсутствовала казарменная муштра, а во-вторых, на судомеханическом факультете, было отделение ПТТ (подъемно-транспортной техники), где, в основном, учились девчонки. Эх, золотое время, учеба в институте. Когда оглядываешься назад, то, чаще всего, вспоминаешь веселые студенческие годы. Как вместе жили в общежитии, как отмечали праздники и дни рождения, как завязывались первые студенческие романы. Жаль, что все так быстро проходит, что жизнь раскидала нас по разным городам и странам. Я абсолютно не жалел, что ушел из ЛВИМУ в институт. Здесь было намного больше внутренней свободы и меньше лицемерия. Учился я с удовольствием, и был на хорошем счету. Но тут мне пришла в голову мысль, что документы об отчислении из ЛВИМУ отправят в военкомат и меня призовут в Армию. Я решил предупредить события и сходить в военкомат, не дожидаясь повестки, и сообщить, что я уже учусь в институте, наивно полагая, что сам факт моей учебы в высшем учебном заведении, вполне достаточен от освобождения меня от армии. Радости работников военкомата не было предела, когда я сообщил им, что я хоть и отчислен из ЛВИМУ, но уже учусь в ЛИВТе. Мне популярно объяснили, что вторая отсрочка от армии не положена, и торжественно вручили мне повестку на призывной пункт. Не знаю зря я пошел в военкомат, или нет, потому что меня могли призвать в армию и позже с другого курса. Но, как говорится – «что ни делается, все к лучшему». Итак, в ноябре 1975 года, я был призван в армию и отслужил, как и положено 2 года в воздушно-десантных войсках. Забегая вперед, скажу, что после армии, я снова восстановился в ЛИВТе на втором курсе судомеханического факультета (четвертый раз) и благополучно окончил институт в 1982 году.