ЛИНИЯ ЖИЗНИ НИКОЛАЯ КОРОТКИХ
О человеке из посёлка Берёзового я поведу речь.
На полтора десятка лет герой моего рассказа моложе родного поселка. А я с Николаем Ивановичем в конце пятидесятых годов познакомился. Квартировал у его родственницы, встречался, беседовал, ходили и с ружьишками мы с ним в степь на охоту.
Лет тридцать пять ему тогда было. Работал он тогда на животноводческой ферме осеменатором. При ходьбе сильно прихрамывал, а на охоте на лыжах скользил по снегу без палок быстро.
Отнекивался от бесед на военные
темы, отмалчивался, не говорил, где воевал, где и как в ногу его ранило. К юбилею 60 лет Победы его буквально обязали из районного Совета ветеранов дать мне развернутое интервью. На кинокамеру его воспоминания записывал. Рассказ получился интересным.
- Родился я в 1925 году, немного помню, как жили во времена НЭП своим хозяйством. - Так начал рассказ о себе Коротких.
- Два деда было в нашей семье: один по линии отца, другой по линии матери. Они управляли всем и всеми. Были тетки и дядья. ЛИНИЯ ЖИЗНИ НИКОЛАЯ КОРОТКИХ У всех свои семьи, а дом общий. Жили сообща. Не помню, чтобы они между собой ругались. И работали на хлебном поле, на сенокосе или на подворье всем коллективом, ловко работали и дружно.
Помню, как они и нас, детей с раннего детства приучали к труду. Скота на подворье разного было много: коровы, лошади, овцы, свиньи. Взрослые вставали до свету, шли в сараи и мы с ними. Помню, в году тридцатом это было, на задах лошадей в четыре конные сеялки мы впрягали. Меня и брата двоюродного - Митьку сажают верхом на лошадей. Дорога еле видна, а мы в поле сеять едем.
Отец мой, Иван Павлович на третьей сеялке сидел, брат его, Дмитрий Павлович - на четвертой. И там мы вчетвером весь световой день сеяли. Подсчитывали расстояние по кругам, по сорок километров мы с Митькой погонщиками по полю рядом с лошадьми выхаживали.
И помню, как к нам на подворье приехали представители из сельсовета. Они всё по двору ходили чего-то записывали, в дом потом зашли, курили и долго опять писали. Я ничего не понимал. А когда они верхами скот наш со двора погнали и бабы ревмя заревели, я испугался и к прудам убежал. Там я уже один тоже ревел.
Жутко мне стало, сарай огромный, карда, заполнялось всё это скотом. Теперь - шаром покати, вмиг всё опустело.
В семье нашей всего детей было шестеро, я из них самый старший. Три года в школе проучился, отец мне и говорит: «Давай сынок науку свою кончай. Родителям помогать надо».
Я мальчиком был послушным, отец сказал не ходи в школу, не кури, я так и сделал. Да я и вообще в семье долго за наседку служил: за братишками и сестренками приглядывал. Посчитай с тридцатого года и до призыва на фронт этим занимался.
Говорят, до 22 июня 1941 года о войне не было слухов. А мы числа 5 - 6 июня косили траву вдоль степного тракта, я туда воду привез, дроги отпряг и коня в грабли конные запрягаю. А в это время мимо большая колонна военной техники с вооружением и солдатами подошла. Несколько автомобилей Зис-5 тормознули, с кузовов высыпали солдаты. Попили они у меня студеной водицы и в сторону Утёвки поехали. Я не знаю, учение ли это было или передвижение воинских частей на запад? Но движение воинских частей было не случайным. Через какое-то время из наших поселков, из зуевки мужиков стали забирать на сорокадневные воинские сборы.
Уехал на сборы и мой отец. На вечное прощанье по-мужски мне он сказал: «Коля, ты уже взрослый, имей ввиду – остаешься в семье за старшего. Помогай маме, не обижай младших". И во исполнение его поручения я иду в колхоз работать. Председатель направил меня подпаском колхозного стада к Минуре.
А год предвоенный выдался благоприятным по влагозарядке в почве.
Неделю как завершился сев в колхозе, завершался сенокос, который изобиловал богатым разнотравьем. И судя по всходам, виды на урожай полевых культур были обнадеживающими. Это вселяло оптимизм на хорошее лето и богатую осень.
Никто из нас тогда и не предполагал, что скоро начнется война и урожай останется почти весь в поле.
Когда в наш поселок дошла весть о войне, мне было 16 лет. На митинге наши руководители и уполномоченный из района говорили, что война не продлится долго, максимум год. Парадокс, кому на войну идти не хотелось, а мы боялись на нее опоздать. Поэтому, парней моего возраста посетило чувство обиды, мы не попадаем на войну. Зато мужикам рождения 1900 по 1916 год уже на митинге вручались повестки на фронт. Никто тогда и не представлял масштабов и сроков начавшейся мировой бойни.
Приближалась зима 1942 года. Вызвали в сельсовет, меня с большой группой колхозников отправляют в Мелекес Ульяновской области рыть окопы. Там до прихода войны было рукой подать. С вечера окна занавешиваем, боимся налётов немецких самолетов. В это время ожесточённые бои шли под Сталинградом.
Возвратились к весенней посевной по вызову председателя колхоза потому, что враг под Сталинградом был разбит наголову.
Посевная шла на много хуже чем раньше: людей не хватает, семян тоже,техника и лошади отправлены на фронт. Жернова войны перемалывали людские жизни страны. Похоронки в поселок почтальон привозит ежедневно, одну а то и две в день. Парней рождения 1925 года обучают военному делу при сельсовете. К сентябрю 1943 года из моих ровесников призвали троих. Мне повестку на фронт вручили 3 октября.
Мать вечер собрала, даже сырца для этого где-то раздобыла. Выпили под тосты, всю ночь разговаривали, не сомкнув глаз. Утром конюх на лошади ко двору подъехал, мать повезла сыночка в Утёвский райвоенкомат. Там зуевцы встретились: Мальцев Пётр, Занин Николай и Мальцев Сергей. Там посадили в Полуторку, гляжу на маму, плачет, слезу утирает. Едем в Кинель.
В Кинеле часа в два ночи с грубого рывка телячие вагоны тронулись в неведомый путь. В Сызрани высадились, комиссию прошли, ехали до Кузнецка Пензенской области. В гору 40 километров шли пешком. Там казармы в пустой степи стояли. В них живем и учимся на пулеметчиков.
Программа годичная, но в июне 1944 года на сенокос в соседний колхоз полк направили, затем уборка хлебов потом картофеля. А в октябре 1944 года не обученных нас везли на фронт.
На пятые сутки езды на состав посыпались первые бомбы. В степь разбегаемся, в ямку или под куст голову прячем, лежим,не дышим. Улетели самолеты, команда: «По вагонам!». Не проехали и часа – опять разбегаемся по овражкам.
Не доезжая 200 километров до Киева, высадили. 5 дней шли это расстояние. Я ствол от пулемета «Максим» (24 килограмма) на себе тащу, напарник - плиту и воду для охлаждения. Пулемёт скорострельный, 20 пуль в минуту выбрасывает. Ствол докрасна при стрельбе нагревается, без воды может заклинить.
Приблизились к станции Дарвицы, обещали привал, с воздуха бомбы фрицы на нас сбрасывают, от Днепра снарядами их пушки пуляют. Рядом Днепр, переправляться приказ дают. Они его с воздуха и с того берега колошматят. Завечерело, солдаты наши сумерками стеночкой и мелкими группами под вой катюш к берегуДнепра приблизилиь. На ту сторону кто на чем переправляются, плацдарм там захватывают и удерживают его.
З Днепром деревней проходили. Уцелевшие дома горят, на улицах развалины не пройти, не проехать. Вот она картина настоящей войны.Ехали в поезде - о войне и понятия не имели, теперь глаза в глаза смотрим на нее: на ее ужасы и смерть. Хорошо - немец не атакует, огрызаясь, отступает.
Не выдерживает немец натиска русских. Он на технике далеко от Днепра ушел.
Идем куда-то всю ночь и мы, на рассвете приказ дан окапываться. Роем окопы и проходы между ними. Боев пока нет, устраиваем и землянки. Октябрь идет, но не холодно. Ноябрь слякотный, холодный наступил. В тех же окопах мы. Боялись простудиться, но бог миловал. Привыкает ко всему человек.Так в относительном спокойствии до середины декабря мы в земляных жилищах и прожили. Сидим как кроты в промерзлой земле, вспоминаем наши теплые хатки деревенские.
Здесь и землянки солдат рад. На ночном дежурстве два часа постоишь, окоченеешь, сменят, в землянку к печурке бежишь греться, сушиться. Тоже спасение. Так мы до 24 декабря 1943 года на рубеже стояли.
Вечером, сказали: «Завтра пойдем в наступление». Советовали всем хорошенько выспаться. Какой сон, когда в голове сверлит одна мысль: «Жив то ли будешь? То ли ранят или убьют?»
Рассветает ближе к новому году поздно, поэтому артподготовка назначена в восемь ноль-ноль. Залп первой катюши минута в минуту в назначенное время прошелестел. Это был сигнал другим стволам. И разом все стволы пушек, танков, миномётов шандарахнули. Всё вокруг песком и пеплом затмило. Удар был такой силы, перепонки того и гляди в ушах лопнут. Горизонт на их стороне осветился, поля и леса - всё там горело. Так били мы их ровно два часа. И так же всё внезапно стихло.
Тут же раскатистая полетела команда: «За Родину, за Сталина Ур-а-а!!!»
Хватаю за дугу «Максим», вторым номером у меня сибиряк. Он с 1905 года рождения, здоровяк и вояка опытный. Бежим с пулемётом (в сборе в нём 32 килограмма), виляем от пуль по пересечённой местности. В стороне взрыв, солдата подбросило, орёт, ноги ему перебило.
Я тормознул, испугался. Санитары к нему подбежали. Мы улеглись за кустик, стреляю наугад: «Та-та-та-та!». Встаём, бежим в ряду со всеми, виляем, уклоняемся от пул, которые мимо врикают. Следом бежит наш третий номер с патронами. С другого укрытия вижу немцев: «Огонь по ним! Огонь!», - шумит мой Фёдор. По ним стреляю: «Та-та—та-та». Контр атакующие немцы залегают. Минометчик их нас засёк: «Бу-бу-бу-бу». Бухает их миномёт редко в отличие от «Максима». Их очередь легла за нами:
- Берут в вилку! – объясняет опытный Фёдор.
Следующая очередь либо не долетит, либо будет наша. Меняем позицию. Наши автоматчики как бежали рядом, всю группу миной и накрыло. Разметало, кого куда, всех изуродовало. Нас тем взрывом оглушило. Приказ после этого поступил всем залечь.
Всю ночь окапывались. А утром опять идем в атаку. Атака не оборона, к ней не привыкнешь. Картинки вчерашнего боя стоят перед глазами. Сюрпризы в бою бывают непредсказуемы, опасностей всех не избежать. Их проецируешь на себе, думаешь, и меня пуля вот - вот зацепит.
И зацепила. А из-за чего? Дождик прошел, после морозец. А на мне шуба белая – офицерская сделалась темной и коловой. Я стал неповоротливым. Манёвренности не было и ладонь мне их пуля пробила.Первую помощь санитары на месте оказали, в Киев лечиться отправили. Госпиталь офицерский с колес разгружался. Я к ним с направлением. В лечении и мне не отказали.
До весны 1944 года у них лечился и как легко раненый работал, пищу разносил по госпиталю. Выписали. Часть свою догнал на реке Прут, она в обороне стояла. Ходили в разведку, готовились к наступлению, искали слабые места обороны противника.
Дня и часа наступления не знали. Сценарий тот же. Был сумрачный рассвет, обрушивается двухчасовой огненный вал на противника. Кажется, он смел на пути всё живое. И вдруг пугающая тишина перед выходом из окопов. От напряжения слышно как бухает в груди сердце.
Поднялись в атаку опять по команде, бежим, кто с ружьем, кто с автоматом. С поднятым пистолетом чуть впереди бежит и орёт ура наш лейтенант. С Федей чуть приотстав, катим пока Максим. Снаряд справа «Ба – бах»! Залегли мы,залегли вокруг, но поднялись не все, некогда и не принято смотреть на пораженных. Задача, от товарищей не отставать и укрытие подходящее для стрельбы найти. Нашли впадину, бьем по убегающим в гору немцам.
А в Карпатах весна, 3 апреля 1944 года, день как по заказу,солнечный. Шапки снежные на скалах в лучах поблескивают. Наша задача за перевал противника быстрее сбросить. За перевалом Венгрия, государство уже вражеское. "Изгнать быстрей эту нечисть туда, за нашу территорию"., - убеждали нас перед атакой наши командиры и политруки. Рискуя жизнью мы их и изгоняли. Тихо было и уже темновато, не стреляли, все остановились. Сгрудились кучками наши солдатики. Мы своим расчетом были в сторонке. Кожух охлаждения в Максиме пробило, его осматриваем. Спичкой кто-то из них чиркнул. И по ним их сволота миной: «Ба-бах!»
Там ад, стоны крики. Нас спасло чудо. Спрашиваю Фёдора: «Что это?» Говорит: «Судьба». Ему видней, он повоевал, он везучий. Находясь с первого дня на войне, Фёдор, слава Богу, пока даже не ранен.
На следующий день судьба разлучит нас с Фёдором. Я говорил о пробитом кожухе Максима. Без охлаждения ствол. Списали с вооружения наш Максим. Нас вооружили автоматами и развели по разным полкам.
Воюем за перевалом. Преследуем немцев, чтобы он не закреплялся на ходу по ним стреляем. Но со стороны гор их пулемет забухал: «Бу – бу – бу»… Его удар со страшной силой прошелся по моей ноге, я падаю и ничего не помню.
Сколько пролежал, определю по солнцу, придя в сознание. Правая нога страшно ноет и голова сильно болит. Озираюсь по сторонам, вспоминаю события дня. Помню, под склон с боем шли. "Начали спуск часов в одиннадцать. А сейчас солнце на закате. Примерно часов восемь без сознания я пролежал". Отчаиваться стал без возможности движения. "Найдут ли меня или лежать придется здесь, истекать кровью?" Ногой не шевельнуть, от малейшего движения становится очень плохо. Смотрю, человек с карабином приближается. Лежу, гадаю. "Позвать его или притвориться мёртвым?" Разные люди населяли Закарпатье. Бендеры могли быть, немцы, наши солдаты. Ближе приблизился, я понял - немец. В очках, пожилой, глядит пристально мне прямо в глаза. С ужасом гляжу и я глаза в глаза на него.
Вплотную он не стал подходить, повернулся и к низу пошел. Минут через пятнадцать, другой немец идет. Этот молодой, рыжий, без головного убора, в руках засученных по локоть автомат. Думаю: «Этот уж точно пристрелит».
А я перед этим боем медаль получил «За боевые заслуги». Удостоверение к нему временное. Они в кармане лежали. Немец наклоняется, карманы обшаривает (Не окажется потом моей медали и удостоверения в кармане, не окажется рядом и автомата. В госпитале временное удостоверение наши врачи обнаружат в другом кармане, по которому только после войны мне выдадут точно такую же медаль, но под другим номером).
И этот немец в меня не стреляет. Он автомат на меня наставляет, и стволом знаки показывает, мол, вниз ползи. Шевельнулся я, а нога как привязанная и боль нестерпимая. Тогда немец ствол ко лбу переводит и лопочет. Мне его дуло и мушка огромными показались. Он мне опять, мол, надо ползти. Я пытаюсь, а нога назад меня тянет. Набираю воздуха в лёгкие, дернулся и сознание потерял.
В себя прихожу, он в той же позе стоит. Я как наркоз принял, пополз..., зубы стиснул, терплю. Руками за камни, за кусты цепляюсь и потихонечку продвигаюсь. Поглядел направо, там другой солдат под прицелом ползет. До изгороди доползли, они жердочку верхнюю сняли, под мышки меня берут, потом его и через них нас перетаскивают.
Так под страхом быть убитыми, преодолевая боль, до крайнего дома деревушки мы и доползли. На соломе, один к одному там уже лежало десятка полтора раненых солдат. Немцы захлопнули за собой дверь и ушли. Не слышно вокруг ни выстрелов, ни людских голосов, а в избе слышны только наши стоны. Сутки лежим, вторые, третьи, неделю. Не заглянули за это время к нам ни русские, ни немцы. Умирать начали. Нога и голова болят и у меня, терпения уже нет. Ящик у стены увидал. Отодрал три досточки, к ноге приложил, штанину разодрал, лентами перевязал. Боль немного занигунила.
Восьмые сутки миновали. Надежда на спасение со дня на день таяла. Мы уже всё здесь передумали. Сошлись на варианте: немцы отступили, нас не тронули, а наши деревушку миновали, ушли дальше с боями. И мы теперь все перемрем в этой в вонючей хате, как никому не годные, беспомощные существа. Уже к этому шло, днем тепло, в окна сильно припекает. Пить всем хотелось, от ран и от трупов сильно воняло.
Но когда уже раненые от болей впадали в беспамятство и бессвязно кричали, в окне ствол появился. Шумим туда, что, мол, тут русские раненые. Тогда голова русского солдата показалась. Наш разведчик в окне улыбается. Спаситель наш, значит еще не судьба умирать.
В избу зашел, расспросил, из съестного чего было, разделил нам по крохам, напоил. Попросили, чтобы он на стене чего-то о нас нацарапал. Ушел, лежим, еще двое суток. Истомились окончательно, стонем, ожидаем медицинской помощи.
Какое-то воинское подразделение в селе появилось. Шумим, у кого силы ещё оставались. Услышал офицер, по рации медсанбат вызвал. Приехала полуторка, санитары два стола сдвинули, раны всем обработали. Меня за сообразительность похвалили. Шина ногу мою спасла. Не перевяжи ее, она бы могла в вывернутом положении застыть и даже отмереть.
Обработанных всех на машину погрузили и в Иваново - Франковск увезли. Там раны еще обработали и на «кукурузнике» по одному, по два человека в Киев переправили.
И там я испытал муки лечения ноги. Перед тем как гипс на ногу накладывать меня к кровати привязали, а от лебедки к ноге протянули веревку. Врач начинает эту лебедку крутить, другой врач на ноге кости совмещает. И делается это вживую, без всякого наркоза. Терпел, как с немцем, стиснув зубы. Врачи сказали: «Хочешь с ногой остаться – терпи».
Одним словом - инвалидом я стал в Закарпатье. Ногу мне мало того перебила пулей пулемета крупного калибра, она в ней между нервных связок еще и застряла на долгие годы. Хирург сказал в госпитале Киевском: «Придет время, наука разовьется и пулю твои врачи извлекут».
И он правду сказал, извлекут её врачи Нефтегорской больницы из ноги Коротких в 1985 году. Ее присутствие в ноге уже для него было невыносимой. А голова у него болела от черепно-мозговой травмы, которая им была получена при ударе головой о камень при ранении. И она его всю жизнь мучила. Врачи утверждали, что и потеря сознания в Карпатах это тоже следствие удара головой о камень.
Случались моменты в его жизни, казалось, и повода для его волнения нет, а Николай Иванович сморщится от боли и как в тисы зажимает голову руками.
Такое случалось с ним и при нашей беседе. И это спустя 65 лет после ранения.
– Так вот я и прожил, Иван Яковлевич все эти годы с немецкой отметиной, - жалуется мне Коротких. И как бы смиряясь недугом – добавляет: Теперь-то уж ладно – годы не молодые. Обидно было это терпеть по молодости.
Я спросил Коротких, как долго он лежал с ногой тогда в госпитале,
- Осенью 1945 года я из госпиталя выписался без костылей. А ходить как?
Деньги на дорогу выдали, я клюшки на них купил и домой с ними припрыгал.
Всем поселком меня встречали. Мне всего двадцать лет, а я инвалид. Чудо!
Но дома мне стены помогали. Примочками и настоями мать зиму меня лечила, о работе не думал.
ПОДЛЕЧИЛСЯ И ПОШЕЛ РАБОТАТЬ
Уборка 1946 года шла. Бригадир тракторной бригады Зуев Михаил Васильевич пришел и говорит: «Николай, трактор «Нати» новенький в отряд приходит, может на нем порулиш? Руки у тебя здоровые. А к рычагам одной ногой приспособишься».
А трактор с кабиной – мечта. Попробовал, долго с управлением не получалось. Потом приспособился, но клюшки три года так и возил в кабине. Три года мой "Нати" без ремонта обходился. Ухаживал за трактором как за молодой женой.
Кстати о жене и о женитьбе. Я об этом с матерью заговорил только в 1948 году. А до этого с клюшками ходил на сельские посиделки и невесту там присматривал. Эта вот Мария Владимировна и приглянулась (во время нашей беседы она сидела рядом и кое в чем ему подсказывала). Ничего она девка, скромная, работящая.
На 8 марта мы играли нашу свадьбу. И теперь вот в любви, согласии 57-й год вместе доживаем. Она молодец, детей рожала, растила их, воспитывала,по дому управляла и в колхозе постоянно работала. И я от клюшек, когда отошел, технику изучил досконально, рекорды в полеводстве стал показывать. Оценили это, в помощники бригадира перевели, потом в бригадиры.
А нога так и побаливала, труда легкого требовала. На осеменатора учиться направили. Тяжеловато было осваивать не простую науку с тремя классами образования. Освоил и эту специальность. И двадцать лет на ферме коров колхозных осеменял. Перед пенсией ушел в сторожа.
А теперь нам с Марией Владимировной чего делать? Подводить итоги совместной жизни. Мы и родительские обязанности честно выполняли, вырастили и воспитывали пятерых детей. Две дочери она мне родила и троих сыновей. Внуков у нас десять и правнуков четверо.
И Николай Иванович при этих ловах вдруг весело рассмеялся, говоря мне сквозь смех:
- И я теперь-то понимаю, почему меня тот немец в Карпатах не пристрелил. Тогда Бог ему шепнул на ухо: «Не стреляй в Коротких. Он нам на земле будет еще нужен». - Я хоть и инвалид, но божье предназначение полностью оправдал.
Николай Иванович серьезно посмотрел на свою – Марию, спросил:
- Правильно я рассуждаю Мария? Не зря мы жили все эти годы?
- Не зря Коля, не зря! – ответила она, улыбаясь.