"Бумбараш солдатом воевал с Австрией и попал в плен. Вскоре война закончилась, пленных разменяли, и поехал Бумбараш домой, в Россию. На десятые сутки, сидя на крыше товарного вагона, весело подкатил Бумбараш к родному краю. Не был Бумбараш дома три года... Вылез Бумбараш на знакомой станции. Кругом шум, гам, болтаются флаги, бродят солдаты. Ведут арестованных матросы. Пыхтит кипятильник. Стоя на перроне, улыбается какая-то девчонка в кожаной куртке и с красной повязкой на рукаве. Мать честная - гремит революция!"
(АРКАДИЙ ГАЙДАР,
повесть ТАЛИСМАН, 1937 год).
*** Бывший унтер-офицер, сборщик болтов и гаек, а потом старший сапожник отдельного железно-дорожного батальона царской армии Фима Долгунец дома не был три года. Война шла с Германией - отсидеться в тылу не удалось (на фронт гребли всех подряд, даже одноглазых и плоскостопых). К тому же проклятый батяня (да аукнется ему это на том свете) вместо трех баранов отдал в призывной комиссии "кому надо" только двух, да и те идут качаясь, и их чуть ветром в степи не сдувает - колышет как серебристый ковыль.
А в итоге сынок его казак донской Фима двадцати лет от роду (морда красная, хоть прикуривай, а об лоб можно запросто любой лом согнуть) попал в отдельный военный железно-дорожный батальон. Но так как "патриотизьму в нем не было ни одного золотника" и он не желал за царя и каких-то "балканских братушек" проливать свою кровь, то и там Фима, не будь дураком, показал себя - грамотно, красивым разборчивым почерком, сам себе написал на целый лист автобиографию, при этом приписал такие заслуги, услышав которые родной папашка не то что кнут, а хороший кол из плетня выдернул бы! И еще указал калибры орудий и все девять пулеметных систем, состоявших в то время на вооружении русской армии. Зачем он это сделал - Фима потом и сам толком обьяснить не мог.
И когда дошла очередь до Фимы, он небрежно сунул сидящему за длинным столом пожилому уряднику с двумя георгиевскими крестами свою писульку и тут же, без разрешения и приглашения, сел на табурет, закинул ногу на ногу, демонстрируя свои прекрасные офицерские сапоги и старые казачьи шаровары, на которых было столько дырок, что ими впору не коленки прикрывать, а карасей в пруду ловить!
Урядник мельком взглянул на его откормленную молодецкую рожу, на новенькие офицерские сапоги, хмыкнул и углубился в чтение. Периодически он отвлекался и задавал Фиме вопросы. Тот отвечал нехотя, сквозь зубы, всем своим видом демонстрируя полное равнодушие к судьбе.
Отвечал односложно: написано четыре класса образования, но на самом деле он малограмотный, читать еще умеет, а вот писать - разве что печатными буквами. Потому как батяня пожадничал и не дал станишному попу за учение сына обещанного поросенка, и в итоге окончил Фима всего два класса церковно-приходской школы и третий коридор. Чем в родной станице занимался до армии? Да известно чем - на гармошке играл, девок шугал, ну и, само собой, по хозяйству бате помогал!
- А вот тут у вас написано что-то такое умное и сложное, что даже я не могу разобрать! - Урядник ткнул пальцем в писульку и воззрился на новобранца.
- А это, - сказал Фима и радостно во весь рот, в тридцать два своих белых, как снег, здоровых зуба заулыбался, - так это про то, как мы поповскую свинью обкатывали. Я, вы знаете, ваше превосходительство, всю жизнь, ну прямо с детства, мечтал в кавалерии служить! Да вот бог и поп грамоте не научили...
- Ах, ты, каналья! - Вскричал урядник. - Дурачить меня вздумал?! Все ты хорошо знаешь. Вот про девять пулеметных систем написал. А даже я сходу могу назвать от силы пять! И писать ты умеешь лучше меня. И почерк у тебя другой, не такой как у писаря. Ни к кавалерии, ни к пехоте тебя и близко нельзя допускать! Знаю я вас, ростовских жуликов! Так что иди-ка ты, братец, в железно-дорожный батальон. Потаскаешь по грязи железные рельсы да пообтешешь пару тысяч шпал под ветром в степу, может быть, немного поумнеешь. А нет - так бог тому судья!
Но Фима в свои двадцать юношеских лет таскать рельсы и тесать шпалы не хотел - не для того он закончил гимназию и реальное училище! И потому вечером в железно-дорожном батальоне командиру и офицерам при обходе и распределении по командам вновь прибывшего пополнения он назвал свою профессию - сборщик болтов и гаек, но имеет документы об окончании гимназии и реального училища.
Дружный смех чуть не оглушил Фиму.
- Чего вы ржете?! - Сказал старый полковник, командир отдельного железно-дорожного батальона. - Вам всем по сорок лет, а он молодой солдат. И потому не успел еще освоить профессию.
Но в железно-дорожном батальоне вопреки пожеланию урядника наш Фима недолго задержался - старослужащие солдаты в первую же ночь обменяли его прекрасные хромовые сапоги на свои рваные, которые Фима из брезгливости тут же выкинул в солдатский нужник. И потому на утреннем разводе стоял в солдатском строю он босиком. А так как росту был выше среднего, то стоял в первых рядах, и его босые ноги в драных шароварах всем бросались в глаза.
Урядник тут же доложил ротному командиру - мол, вчера на нем были прекрасные офицерские сапоги, значит, старослужащие его разули! Но Фима нагло заявил, что он сошьет себе новые сапоги, если ему дадут время и материалы. А к старослужащим он претензий не имеет - люди много лет в армии да в окопах, а завтра, может, им в бой, последний смертный...
Ему выдали новые кирзовые сапоги, и вместе со всеми отправился Фима строить железную дорогу. Фронт находился далеко, но иногда слышно было, как погромыхивали где-то там, за горизонтом, немецкие пушки, словно брезент рвали. Солдаты-землекопы копали лопатами целину, делали насыпи, плотники пилили и обтесывали шпалы, грузчики носили рельсы, а Фима с фельдфебелем и студентом-техником сидели на кургане, курили и терпеливо ждали, когда надо будет проверить насыпь и скрутить болтами уложенные рельсы. Сборщик болтов и гаек легко справится с такой работой за минуту!
Через неделю вызвали Фиму к начальству и вместе с фельдфебелем отправили за десять верст в штаб тыла, чтоб там сдать в починку солдатские сапоги, которые в октябре месяце в степи быстро "просили каши". Фима грузил сапоги и проклинал в очередной раз папаню, скупость которого привела единственного сына в действующую армию (дочки давно разбежались по окрестным хуторам, приумножая их богатство и население).
Фима долго скучал - ждал, пока фельдфебель договорится с сапожниками.
Наконец вопрос был решен - и Фиме дадена команда носить связки сапог в мастерскую.
А так как Фима был злой и голодный (из-за дороги и ожидания в штабе пропустил обед в солдатской столовой - борщ с мясом из молодого поросенка и хорошую порцию пшенной каши со сливочным маслом), то свою ненависть к службе вообще и к сапогам в частности он открыто изложил - вывалил сапоги в общую кучу, не удосужившись их даже рассортировать.
А на замечание сапожников Фима рыкнул как лев! Ясное дело, посягательство какого-то степного босяка-шпалоукладчика на честь и достоинство СПЕЦИАЛИСТОВ САПОЖНОГО ДЕЛА было встречено дружно и в штыки.
Однако зажравшиеся "тыловые шилобреи" (сидят себе в тепле, не пригибаются от разрыва снарядов, хоть и в километре от дороги) не на того напали! И долго сдерживаемая ярость на батю и ненависть к тыловикам наконец нашла выход - Фима так разбушевался, что из соседней комнаты вышел старший сапожник.
Фима высказал ему всё, что думает про тыловых крыс, а заодно подверг критике умение здешних сапожников обращаться со швайкой!
А вот этого вынести уже никто из сапожников не мог!
К молодому солдату подошли сразу три довольно старых сапожника и, не мудрствуя лукаво, предложили явить свое искусство миру. При этом было сказано много обидных и язвительных слов - "умные все стали, а работать некому!"
Молодой солдат споро и четко прошил подошву, подравнял каблук.
При этом швайкой и сапожным ножом работал лихо и быстро.
Фельдфебель молча взял отремонтированные сапоги и ушел.
Вернулся он через час - ткнул под нос сначала изумленному батальонному фельдфебелю, а потом не менее удивленному Фиме бумагу с приказом полкового командира. Так и стал Фима полковым сапожником.
Всегда в тепле - это тебе не в широкой украинской степи
в грязь и холод со шпалами возиться. Да и копейка всегда капала.
Первые три пары сапог, которые в удивительно короткий срок стачал Фима,
повергли офицеров штаба в восторг.
И вскоре слух о классном ростовским сапожнике,
к тому же русском, а не армянине или еврее, дошел до всех офицеров полка. Заказов у бывшего сборщика болтов и гаек - выше крыши!
Он сидел в отдельной комнате, и сам фельдфедель сидел рядом и выполнял все его пожелания. Офицеры сапогами были очень довольны - и потому золотили ручку хорошему сапожнику щедро. Сам командир батальона, не говоря уж про полковое начальство, раз в три месяца заказывал ему сапоги, причем привозил неизвестно откуда превосходного качества материал.
Словом, жизнь удалась!
Так Фима и служил бы сапожником "первой гильдии" до полной победы над проклятыми австрияками и ненавистным германцем, потихоньку наполняя серебряными монетами свой денежный мешочек - он честно делил всё заработанное с фельдфебелем. А в свободное от работы время они вслух мечтали за чаем с баранками - как заживут после долгожданной победы над проклятым кайзером.
Фельдфебель мечтал жениться на купчихе и открыть свой магазинчик, а казак Фима говорил, что непременно на казачке женится, заведет свой хутор и будет жить счастливой семейной жизнью!
Но вскоре случилась февральская смута.
Союзники опасались, что вся слава достанется русским.
И потому постарались - произвели переворот в Питере.
До весеннего наступления - хорошо подготовленного.
Было заранее по указу царя Николая Второго пошито десять миллионов пар кожаных сапог и пять миллионов кожаных тужурок - чтоб русская царская армия вошла в Берлин не как босяки. Но союзникам НЕ ХОТЕЛОСЬ отдавать русским турецкие проливы и часть славы от победы. И через своих людей они склонили царских генералов, чтоб те уговорили царя отречься от престола! При этом все генералы, командующие фронтами (и особенно генерал Рузский и начальник генерального штаба Алексеев) пугали всю ночь царя Николая Второго. И 2 марта Царь Николай Вторый Романов не выдержал и сдался, то есть отрекся от престола. В России грянула февральская революция...
Временное правительство демократа Арона Кирбис-Керенского тут же заявило, что продолжит войну с Германией до победного конца, верное своим обязательствам. Было заготовлено пять миллионов кожаных курток и сапог (они пошли потом комиссарам), много снарядов и патронов (ими потом в гражданскую три года КРАСНЫЕ и БЕЛЫЕ убивали друг друга). Русская армия готовилась к победоносному наступлению и покорению Берлина.
Как понял своим умишком ростовский Фима-сапожник - все остается по-прежнему, разве что место царских чиновников теперь заняли демократы (бездари, неучи, аптекари,адвокаты, прапорщики, пьяницы - вчерашние митинговые крикуны).
Старшему полковому сапожнику Фиме было все равно -
сапоги давали ему (и его товарищам по каптерке)
небольшой, но стабильный доход. К тому же они всегда в тепле - в отличие от остальных своих сослуживцев, которые в голой степи на морозном ветру и по колено в грязи шпалы и рельсы укладывают...
Вслед за февралем грянул октябрь.
Власть от одних пламенных революционеров перешла к другим.
От ФЕВРАЛИСТОВ перешла к ОКТЯБРИСТАМ.
Перешла тихо, спокойно и незаметно -
в полку даже начальство не сменилось.
Сапожник Фима, человек от политики далекий, толком не разбирался в хитросплетениях февралистов и октябристов, но лозунги большевиков ему
понравились больше: "Мир - народам! Земля-крестьянам!"
А тут полковой комитет обьявил:
война с империалистической Германией прекращается, все люди братья - нечего русскому мужику делить с таким же немецким рабочим и крестьянином, поэтому желающие могут покинуть фронт.
Командир сказал Фиме и всем сапожникам: присягали они отечеству и царю-батюшке, а раз царя нет, то и службы нет, и потому, братцы, желающие могут остаться, а все остальные могут отбыть на все четыре стороны. Разумеется, своим ходом...
Прибыл через месяц в свою родную донскую станицу отставной сапожник Фима.
И тут обрушились на него новости одна хуже другой - хата родная дотла сгорела, по революционной небрежности комбедовцы сожгли не ту: они в реке выловили своего товарища, исколотого вилами, и сдуру сожгли пару первых попавшихся казачьих хат. Батяня с горя помер, а мать с сестрами недолго горевали на "графских развалинах" - вскоре запрягли пару коней, привязали к подводе корову Зорьку и подались на Кубань. А его невеста Валька Гордеева замуж вышла, потому как какой-то штабной писарь отписал родичам, что их сын Фима пал смертью храбрых в бою с германцем за веру, царя и отечество.
Выслушал Фима от соседей ужасающие новости, постоял на родном пепелище и собрался опять было на станцию, но тут из-за плетня показалась голова Яшки Курнакова, лучшего друга детства. В армию при царе Яшку не взяли - отрубил он себе давно, еще в детстве, по дурости указательный палец на левой руке - а как без пальца в германца стрелять?!
- Фима, черт бессмертный! - Заорал на всю улицу Яшка, выбегая из-за плетня с распростертыми обьятьями. - А я у Красавинских крышу перебираю, и вот вижу: твоя бывшая идет. Я ей и кричу:"Валька, говорю, Фима с фронту вернулся! Бабуниха его на станции видала. А она как заорет и бежать!"
Фима рассказывал про свои беды, а Яшка его утешал:
- Эх, паря, дай срок! Вот разобьем всех буржуев, прогоним германцев и поляков. Каждому не хату - дворец с фонтанами построим. Электричество у каждого в доме будет! Ты электричество видал?
- Видал, - хмуро ответил Фима, - в Австрии у бюргеров в каждом свинарнике горит яркая электрическая лампочка. Вроде как свиньи от этого быстрее вес набирают. А у нас тут что?
- А у нас кто побогаче - банду сколачивают. Самооборона называется.
- И от кого хотят самообороняться?
- Экий ты непонятный, - воскликнул Яшка, - ясное дело - вот от таких голодранцев как ты да я. Ведь мы чего хотим? Чтоб все по справедливости, раз революция. Чтоб всем землю дать! Всем и поровну! А то они на наших спинах в рай вьехали и хотят там навечно остаться, а про нас говорят: голодной скотинки на наш век хватит, никуда вы, босяки, не денетесь - приползете к нам и снова будете за копейку работать! А я хочу не на дядю, а на себя пахать. На своей земле. На то и революцию сделали!
- А красные - что? - Осторожно спросил Фима.
- У красных - беда. В Ростове - Корнилов, в Казани и Екатеринбурге - белочехи и адмирал Колчак. Старые порядки хотят вернуть! Отнять хотят у трудового народа и землю, и свободу. Слышь, Фима, а давай к красным махнем! К Буденному или к Миронову!
- И за каким чертом мне это сдалось?!
- Как за каким? Белые лезут, украинская рада лезет, немцы лезут.
- И зачем лезут?
- Затем и лезут, чтоб нас грабить! Хлеб, рыба, уголь - это всем надо, все жрать хотят. А мы сами хотим управлять! Сами хотим жить своим умом!
- Ничего этого мне и даром не надо. Никакого управления. Никакой свободы! - Хмуро отвечал Фима. - За три года я досыта навоевался. Повидал кое-что. Так что извини, друг ситцевый, но я воевать больше не желаю. Сыт я - по горло, до подбородка! А про равенство и братство ты забудь. Никогда в стране такого не было и не будет. Все равны, пока воюют за справедливость, а потом начальники опять станут кучеряво жить, а такие работяги, как ты, будут на них спину гнуть. Раньше гнули на царских - теперь на советских. Уж ты мне, фронтовику, поверь!
При этом Фима благоразумно умолчал, что все три года пробыл он не на передовой в окопах, а в глубоком тылу, в сапожной мастерской.
Однако умного Яшкиного совета сам Фима не послушался и в тот же вечер отправился к Вальке Гордеевой. Долго там не задержался - видели только люди, как вылетел он из хаты будто кипятком ошпаренный. И потом брел по улице, потирая подбитый законным мужем-батарейцем глаз.
... Фима понял, что отсидеться в тылу ему не удастся - рано или поздно его снова призовут. Или белые, или красные, или свои местные мужики, которым не нужна никакая власть. Они просто хотят жить, не платя подателей и не неся никаких повинностей!
Всю ночь проворочался он в стогу у соседского двора, с ненавистью рассматривая звездное небо и на нем три звезды, из-за которых жизнь его пошла под Лемпертом наперекосяк. А утром, чуть свет, кинул за спину свой вещевой мешок и направил стопы к железно-дорожной станции, здраво рассудив, что любой власти нужны паровозы и специалисты.
Это был июль 1918 года.
Сады, заборы, загородки для выпаса скота - все было оплетено ржавой колючей проволокой. Лучину на растопку утюгов и самоваров кололи тесаками.
Муку, овес, пшено, махорку мерили армейскими медными котелками.
Толпа на улицах приобрела карнавальный вид - лапти, сапоги, боты, дерюги, шубы, шинели, кацавейки. Купить - это слово уже ничего не значило.
Главное слово - достать!
Доставали все - от хлеба до керосина и ситчика.
Деньги упали в цене. Если царские катеньки еще ценились, то керенки отвешивали килограммами и считали миллионами. Да и денег развелось столько, что голова шла кругом. А на базаре шутники говорили: "Был царь дурачок, был хлеб пятачок, а теперь республика, а хлеб сто четыре рублика! А що ты хошь, скоро и я зачну деньги печатать!"
На станции "отставной козы барабанщик" Фима Долгунец направился прямиком к зданию вокзала, здраво рассудив, что главные власти должны располагаться там. Война - войной, но паровозы ходили в обе стороны фронта.
Стены вокзала, как и прилегающих к площади домов, были густо обклеены разными декретами и постановлениями местных и центральных властей. Правда, они вскоре обдирались местными мужичками и революционными солдатами на курево.
На перроне стояла молоденькая красивая девушка в кожанке, с наганом на поясе и с красной повязкой на рукаве. Она стояла, мечтательно смотрела в даль и загадочно улыбалась. Фима прошел мимо - она даже голову не повернула. Зато у самого входа в вокзал стоял с винтовкой в руках мордатый красноармеец.
- Вы к кому, товарищ?
- К начальнику вокзала.
- Фамилия?
- Начальника вокзала?
- Нет, ваша.
- А тебе зачем?
- А вдруг ты контрреволюционер? Или буржуй?
Кажется, во всех проходящих к начальнику вокзала он подозревал, если и не агента антанты или хотя кайзера Вильгельма, то уж точно мирового буржуя.
- Буржуи вон там, - неопределенно махнул прожженным рукавом шинели Фима, - а я специалист. С дипломом!
- Какой-такой специалист?
- По рельсам, шпалам и паровозным топкам.
- Так бы сразу и сказал! - Почему-то обиделся красноармеец.
- Портит власть человека, - чертыхнулся бывший сапожник Фима, - особенно если в руках у него винтовка. Один умный человек сказал: власть можно доверить только ангелам, да и то, если им дать винтовку, и у них со временем рога вырастут!
- Проходите, товарищ! Не мешайте нести революционную службу! - Нервно буркнул красноармеец, и левый глаз его дернулся. Видно, часовой был здорово контужен стремительно развивающимися революционными событиями и морально травмирован наступлением немецких оккупационных сил на Донбассе.
Начальник вокзала сидел за большим деревянным столом и не спеша пил чай. Пил из дореволюционного никелированного подстаканника. И чай не морковный, как все прочие приезжающие и уезжающие граждане, а настоящий грузинский - чай с палками, как сразу определил опытный тыловик Фима. Рядом пыхтел огромный медный самовар и на деревянной скамье дремал здоровенный матрос.
- Вам чего, товарищ? - Сурово спросил начальник вокзала, когда Фима решительно распахнул дверь. - Вы из какой части? Вы по какому вопросу? Все равно вагонов нет...
- Я из немецкого плену! - Бухнул Фима.
- И чего желаете?
- Желаю служить.
- А что вы умеете делать?
- Раньше я служил в отдельном фронтовом, - он с нажимом произнес это слово, - железно-дорожном батальоне. Но в связи с многочисленными ранениями и контузиями был переведен на руководящую тыловую работу. Так что, граждане товарищи революционные начальники, ежели желаете, могу организовать партийно-просветительский отдел. Танцы, частушки и, само собой разумеется, революционная агитация среди несознательного населения!
- А вот это здорово, товарищ! - Матрос аж привстал. - Нам знаешь как не хватает острого революционного слова! Ну призывать к борьбе с буржуями - это каждый дурак сможет. Горло драть на митингах сейчас все научились. А вот задорной частушкой, понимаешь, рубануть по супостатам адмиралу Колчаку и генералу Деникину да по мировой буржуазии, как из шестидюймовки - это здорово! Так, чтоб за душу взяло, брашпиль его мать, туды его куды в раскуды! Семь пудов пороха в зады!
Фима намек революционного братишки понял и рубанул с плеча:
"В последних числах октября
Скандал невиданный случился:
С постели бывшего царя
Керенский кубарем скатился ..."
- А что-нибудь на злобу дня? - Матрос встал во весь огромный рост.
"Тревога, тревога!
Враги у порога!
К оружию, дети семьи трудовой!"
Передохнув, Фима бодро продолжил:
"Нас не сломит нужда,
Не согнет нас беда,
Враг жестокий не властен над нами -
Никогда, никогда, никогда
Коммунары не будут рабами!"
- И вот еще одна, так сказать, на злобу дня:
"Допорю штыком зимой
Китель генеральский -
И вернусь весной домой
До земли крестьянской!"
- А насчет Колчака с Деникиным у тебя есть что-нибудь?! - Спросил матрос.
- И это, разумеется, в наличии имеется! - Блеснул своим единственным золотым зубом сапожник Фима. Вот, извольте!
"Эх, Колчак-Шкуро,
Куды котишься?
В губчека попадешь -
Не воротишься!"
- А вот еще одна, и тоже на эту тему - на борьбу с проклятыми буржуями, представителями мировой контрреволюции и врагами советской власти:
"Мы с Волги с берега крутого,
Тебе, буржуй, ответим снова:
Прими, приятель дорогой,
Поклон под задницу ногой!"
- И насчет матросов у нас имеется - про героев-моряков Кронштадта:
"Полнеба заревом обьято,
В чугунных тучах горизонт.
Страна зовет орлов Кронштадта:
На фронт, товарищи, на фронт!"
- Товарищ! - Закричал революционный матрос. - Я тебя назначаю начальником агитационного отдела. Ты быстренько нарисуй пяток вот таких частушек - и прямо по компАсу революционным ходом на перрон! Там наша революционная братва, понимаешь, на фронт с германскими империалистами насмерть драться отправляется - надо им настрой поднять!
Так бывший сборщик болтов и гаек, бывший царский сапожник и бывший демократического временного правительства Керенского дезертир стал революционным пропагандистом...
ЗАКОНЧИЛАСЬ ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА.
Империалисты были с позором изгнаны с советской земли.
Бежали в Лондон генерал Деникин и барон Врангель, расстреляны на Урале и в Сибири бывший хозяин земли русской царь Николай Второй и бывший верховный правитель России адмирал Колчак...
Страну охватил угар НЭПа - лозунг "Обогащайтесь!" стал таким же обыденным и привычным, как и прежние революционные типа "Землю - крестьянам!" или "Фабрики - рабочим!"
А где же наш непотопляемый, как гоголевский помещик Чичиков, сапожник и пропагандист Фима Долгунец? А он опять вынырнул - в глубоком тылу. С концертами ездит по Югу России.
Веселит народ. Частушки поет и при этом резво танцует. Только уже не один - а с целой ватагой хорошеньких девушек. Народ на его концерты валит толпами.
"Не пойду я в садоводы
Груши околачивать -
А пойду я на заводы
Топоры затачивать!"
Кто ему сочиняет - сказать трудно, но народ ухахатывается. Но уж наверняка не сам - он и в молодости по этой части не сильно блистал умом.
"Почему опять в саду
да на самом на заду
трава зеленая примятая?
Да это Дунька Толстопятая
запрягла кабриолет --
познакомилась с Пилотом,
Родила Мотоциклет!"