Моей бабушке, любимой бабусе,
Кушнарёвой Ефросиньи Трофимовне
посвящаю эту повесть.
Когда я родилась, в 1947 году ей было уже 63 года, возраст, только достигнув которого, я стала понимать то, как же трудно ей было с нами. Родители с раннего утра и до позднего вечера на работе в колхозе, а на её плечах было всё домашнее хозяйство: корова, свиньи, гуси, огород, приготовление обеда для всей семьи и присмотр за нами, детьми. А детей было пятеро. Как бабуся со всем этим управлялась? Она рано поднималась, надо было доить корову, отправлять её в стадо, управляться по хозяйству. Но я не помню, чтобы бабуся спала днём. Наверное, она не могла себе это позволить. В обед она ходила на тырник, куда пастух пригонял коров, чтобы их подоили. Тырник это специальная площадка на берегу речки Крепки, рядом с мостом. Коров там доили хозяйки, они пили воду в речке и отдыхали, завалившись на бок.
Баба Приська, так называли бабушку в слободе. Иногда можно было услышать «баба Кушнырька». Бабуся мало рассказывала о себе. «Я из Таврии» - вот всё, что она говорила о своём прошлом. И те крупицы, которые я знаю, складывались у меня из отдельных эпизодов, услышанных от неё. Например, как-то разлилась наша речка Крепкая весной в половодье, пришли ребята - мои братья и рассказывают, что речка в море превратилась. Бабуся и говорит: «Да разве ж это море? Вы не видели море. Вон у нас в Колодизях вот это было море!». Или ещё. Бабуся варила очень вкусный борщ. Мой старший брат, женившись, сказал об этом своей жене Мусе, и она пришла к бабушке поспрашивать, как она готовит его.
- У меня так не получится, как у вас, - сомневалась Муся.
- Получится, получится, - отвечала бабуся, - думаешь, у меня сразу получилось? Нет, не сразу. Сколько же мне доставалось от попадьи, как у попа кухарила! Все ей не так, все не вкусно.
Как-то спрашиваю её:
- Бабуся, а в войну страшно было?
- В какую войну? Разве ж одна она мне досталась? И раньше была война и тут тоже. Одна, другая, а между ними тоже, как в войну. Мне всегда страшно было. Страшно было из Таврии на Урал уезжать, оттуда бежать пришлось, потом вот так с Салантарями получилось…
- А что с Салантарями получилось? – спрашиваю.
- Та ничего… много знать будешь, скоро состаришься.
В Большой Крепке, где мы жили, мало у кого были фруктовые деревья, тому была причина. В войну много деревьев рубили на топливо, а после войны дорожили каждым клочком земли, чтобы посадить картошку, основную кормилицу. Да и налог на фруктовые деревья хоть и продержался недолго, но заставил многих расстаться с ними. Зато, можно было подняться на гору и там нарвать абрикос. Абрикосы в абрикосовой лесополосе обрывали мы, дети, ещё зелёными, приносили домой и бабуся их сушила, чтобы потом, зимой варить озвар, как мы называли компот. Однажды, когда мы вернулись с лесополосы, бабуся спросила: «А до Салантарив не дошли? Надо к осени сходить туда та тёрну нарвать, там в Салантарях его много. Далеко только нести оттуда»
А ещё Салантари называли Кушнаривским хутором. Тогда я ещё не знала почему, и что это родовое гнездо моей мамы и её сестры. В памяти сохранилось, как однажды я с подружками была там, и мы хотели искупаться в одном из имеющихся там прудов. Их было три, но в моё время они уже превратились в болото, и вода была лишь на поверхности, так что искупались мы в грязи. И не знала я тогда, что пруды эти рукотворные, и вырыл их мой дедушка.
В память врезалась и такая картина. Летом, во время каникул, я, как и вся соседская детвора работала в колхозе на прополке. На поля нас возили на подводе, запряжённой волами. Собирались у правления бригады и ждали подводу. Вместе с нами ожидали и взрослые.
Однажды, соседка тётка Нинка Киянша обратилась к подошедшему дядьке Кравченко:
- Юхим! (точное имя не помню)
- Шо? – ожидая что-то приятное и улыбаясь, спросил Кравченко.
- Та вот смотрю, что это у тебя сапоги такие рванные?
- Та никак новые не куплю, - ответил Кравченко.
- Шо, не хватило теби Кушнаривских хромовых на всю жизнь? Пьфу на тебя, - Киянша сплюнула, покачала головой и отошла от него, а Кравченко отвернулся и замолчал.
Я слушала и, наверное, удивление было у меня на лице видно, потому и подошла ко мне другая женщина и сказала:
- Стыдно ироду. А как снимал чоботы с твоего деда, так не стыдился.
Тогда я думала: «Какого деда? Нет у меня никакого деда, и не было никогда! О чём она говорит?»
В тот же день я узнала от кого-то из старших ребят, что дед у меня был. Когда-то давно, но он был кулаком и потому его раскулачили и всё у него отобрали.
Мысль о том, что у меня был плохой дедушка, не давала мне покоя, мне было интересно, где он сейчас, и я осмелилась спросить об этом бабушку. Я помню, как волновалась, прежде чем спросить и помню, что, всё же, спросила. Но совершенно не помню этот разговор. Скорей всего, ничего она мне не рассказала. И всё, что знаю я о раскулачивании, рассказывала мне моя мама, значительно позже, уже, когда была я взрослая.
Эту повесть я пишу на основе собранных по крупице реальных событий, но с большой долей художественного вымысла.