5. Назавтра я встретился с одноклассницей в середине дня в скверике напротив нашей школы. Мне не хотелось встречаться с девчонкой во дворе – ещё увидит кто-нибудь из ребят или мама, смеяться будут.
Я приехал в сквер на своём мопеде. И чего я вчера его не «оседлал» и мотался по автобусам с фотоаппаратом и штативом? На мопеде их возить гораздо удобнее.
Мы с Ольгой сели на лавочку, и я достал из пакета-майки фотографии. Они были почти такие же как те, столетней давности. Чёрно-белые, чёткие в деталях. Вот стена дома, вот Богданова, стоящая, глядит в объектив, вот повернула голову, вот присела на корточки. Её симпатичное лицо строго и немного напряжено, губы сжаты. Понятно – волновалась.
Я мог бы разглядывать фотографии, наверно, целый час, и уже стал представлять, как бы она выглядела не в босоножках и сарафане, а в пышных одеяниях ушедшей эпохи, но Богданова досадливо хмыкнула, и бросила фотки обратно в пакет.
- Ничего не получилось, - девушка задумчиво стала наматывать на палец прядь золотистых волос. Минуту спустя она отпустила волосы и сунула пакет в свою сумку. – Что ж, отрицательный результат – тоже результат. Значит, будем продолжать поиск. Журналистское расследование, то есть.
- Ты что, Богданова, и писать про всё это будешь?
- Да, уже пишу. Заметки пока, мысли, факты. Фактов мало. Продолжаю работать. Поехали к дому, Юра!
Вот – типичная женщина: стоит сделать хоть одно доброе дело и уже - «поехали, Юра»! Хорошо, пока «но» и «тпру» не говорит. Представляю, что она напишет в своём «журналистском расследовании». Наверное, что-то типа: «я дала указание водителю», «водитель меня привёз», и тому подобное. Вот и вся благодарность.
- Ладно, поехали. Штатив крепче держи.
Возле старого дома, как и вчера, никого не было. Я установил фотоаппарат, моя одноклассница достала мелок. Старательно вывела на шершавой стене:
«- Здравствуй, девочка. Ты меня видишь? Как я могу с тобой общаться? Хочу с тобой познакомиться».
Я со скучающим видом посмотрел на крышу здания, потом на верхушки деревьев за забором, на редкие белые облачка в голубом небе.
И чего я вожусь с этой Богдановой? В конце концов! Все её девчачьи выдумки – полная ерунда! Хватит с меня. Решено: завтра с утра уеду на реку, на пляж, отключу телефон и…
Я опустил глаза вниз и остолбенел: розовые буквы нашей надписи исчезали одна за другой, как будто их стирала невидимая рука. А вместо них стали появляться другие! Белёсые, едва заметные и вместе с тем какие-то выпуклые буквы, казалось, были написаны не на твёрдом кирпиче, а прямо в воздухе. И они складывались в осмысленные слова:
«- Ощущаю тебя. И мальчика. Буду тебе писать».
- Ах! – вскрикнула Оля. – Скорее снимай! Скорее!!
Я встрепенулся, открыл объектив и нажал спуск. Вспышка! Есть снимок!
«- Меня зовут Оля, - снова написала Богданова. Рука её немножко подрагивала. – «Как тебя зовут? Сколько тебе лет?»
«- Я Сима. Мне сегодня 11 лет».
Я фыркнул, не удержавшись: вечно девчонки себе года убавляют. Той Симе уже, наверное, 111 лет!
Ольга обернулась и с укоризной посмотрела на меня: не мешай! не спугни!
«- Сима, расскажи, что с тобой случилось?»
«- Мне сегодня 11 лет. Мне подарили большой настоящий зонт, чтобы я была как взрослая барышня. Были гости. Все сидели за красивым столом. И вдруг я заболела. Я не стала ничего чувствовать. Пришёл доктор, сказал: у неё было больное сердце, она умерла. Неправда, он сказал это не обо мне. Я ТАК не хочу умирать».
«- Сима, мы видели, что ты приходила к другим детям. Чего ты хотела?»
«- Я хотела подружиться с ними, чтобы поиграть. А они пугались и не хотели дружить. Я злилась».
«- А если ещё придут дети, что ты сделаешь?»
«- Я буду злиться, если они не станут со мной дружить. Буду дёргать за косы, кусать, щипать».
«- Сима, тебя можно сейчас увидеть?»
«- Нет. У меня забрали зонт. Верните мне зонт, а не то я буду злиться».
«- У нас нет твоего зонта. Мы не знаем где он. Как его можно вернуть?»
«- Он на чердаке. Отдайте мне зонт. Я буду злиться».
Богданова оглянулась на меня:
- Она говорит, что её зонтик на чердаке. Что будем делать?
- Да она-то, откуда знает – на этом чердаке или на другом? Бред, какой! А может его давно на свалку выкинули. Не знаю, не знаю.
- Юра, ну давай, я сама слажу, посмотрю? Ты меня только до стремянки подсади.
Я представил на миг, как тонкие стройные ноги Оли становятся мне на плечи, как я держу руками её лодыжки – и моему лицу сразу стало жарко.
- Вот ещё, - пробормотал я, - оставайся здесь, Богданова. Сам полезу.
Я оглядел стену дома и в задумчивости запел тихо:
«- Су конфесса аморе мио
Йо нон сонно пьюл соло лу-унико». (А. Челентано)
На дворовом торце дома была старая ржавая пожарная лестница. От нижней перекладины до земли было метра три. Вроде, не высоко.
Подняв с земли обрезок доски, я прислонил его к стене дома. Разбежался, оттолкнулся ногой от доски и постарался допрыгнуть до лестницы. Перед девушкой мне хотелось показать свою ловкость, но получилось не очень удачно. Опорная нога немного соскользнула, и толчок вышел не сильный. Удалось ухватиться за перекладину не всей кистью, а только пальцами. Я сильно покачнулся и чуть не грохнулся. Хорошо, что подоспела Богданова и придержала меня… пониже спины, в общем. Тогда я смог ухватиться покрепче и подтянуться вверх, до следующей перекладины.
- Посмотри там хорошенько, Юрочка! - прощебетала девушка снизу. - А вдруг зонтик и вправду на чердаке.
«Вот, уже и Юрочкой называет», - с досадой подумал я. Хорошо, что здесь никто не услышит. Да посмотрю я! Посмотрю, так, для вида. Разумеется, ничего там и в помине нет. Посмотрю, спущусь и всё — больше с Богдановой никаких дел не имею.
Поднявшись по шаткой металлической лестнице, чьи ржавые опоры еле держались в старой кладке, я, через слуховое окно, попал на чердак.