АКТЕР
Актёры, уходя со сцены, не забудьте выйти из образа". Г. М. Вицин
Мягко закрылся тяжёлый малиновый занавес, раскачиваясь туда-сюда, как бархатная юбка на бёдрах вульгарной женщины. Аплодисменты не стихали. Все актёры ушли со сцены, а Каширину, игравшему Расплюева, пришлось ещё раз, уже одному, выйти на авансцену, устало улыбнуться, прижать руку к сердцу и, в очередной раз, раскланяться, благодарно покивать головой. А потом назад, за спасительный занавес. Устал! Там, в кулисе, Виктор подхватил с тёмной декорации охапку цветов, полученных от зрителей, привычно, по пути в гримёрку, раздал их встречным женщинам и, наконец-то, захлопнул за собой дверь.
«Свадьба Кречинского» имела большой успех. Билетов не достать, хоть и играли спектакль уже не первый сезон. Эту роль Каширина сравнивали с игрой легендарного Прова Садовского.
«Устал! – поморщился «Расплюев», глядя на чужое лицо в гримерном зеркале. – Как не крути – полтинник за плечами. Устал».
Ещё днём, до спектакля, кто-то из актёров принёс ему газету со статьёй одного признанного театрального критика «Современная расплюевщина». Каширин пробежал глазами текст. Так-так. «Существование вне нравственных устоев, вне совести, вне обязанностей… Вся жизнь расплюевых – рвачество, обман, после меня хоть потоп… актуальность типажа… современное общество…» Ага, вот и про него. «Сам персонаж в исполнении Виктора Каширина воспринимает своё существование как вполне естественное. Отсюда наивность, открытость игры актёра, бесстыдство, и даже публичное хвастовство мошенничествами. Дескать, на деле все таковы!»
Раздался условный стук в дверь, и Виктор впустил в гримёрку всем известную своей неувядающей красотой и талантом актрису Максимову. Она играла в спектакле Атуеву, но уже успела снять грим и переодеться. Сейчас не накрашенная дива выглядела форменным обмылком: ни привычных соболиных бровей, ни роскошных глаз на пол-лица. На блинообразном личике подслеповато щурились выцветшие незабудки и ничем не выделялись плотно сжатые блеклые губы. Но, когда народная артистка Елена Петровна Максимова при всём параде выходила на сцену – лучше её не было! О таланте и говорить нечего.
Ленка была самой близкой его подругой ещё с театрального училища.
- Вить, ну чего ты сидишь, не переодеваешься? Время идёт! Ночевать что ли здесь собрался? – недовольно проговорила актриса, выкладывая на стол из шуршащего пакета коньяк, пирожные и лимон.
Каширин ещё жил спектаклем. Расплюев ещё сидел в нём, щурясь на этот мир, такой же подлый, как и он сам.
- Как это у тебя всё быстро! Дай остыть-то!
- В твоём возрасте остывать опасно!
- Хулиганка! Ты же старше меня на два года!
- Не старше, а взрослее – парировала Леночка, проверяя чистоту двух рюмок.
- Лен, не обижайся, ты же знаешь, как я тебя люблю. Ты самая молодая и красивая.
- Ага, - тряхнула кудрями боевая подруга – особенно сейчас.
Каширин, в общем-то, не лукавил. Максимова действительно была на редкость моложава для своего возраста. И это без косметических операций и ботекса! Лена была из потомственной актёрской семьи и с детства знала, как надо беречь лицо от театрального грима и света. Её девиз – оливковое масло и ланолин ещё в студенческое время приклеил к ней прозвище «Блин масляный», но не убавил любви к этим священным атрибутам неувядающей красоты. В театре молодой актрисе добавили ещё одно прозвище – «Овощная грядка». Максимова вместо химических румян, тонов и кремов от «Лореаль» упорно пользовалась свекольным и морковным соком, смешивая их с тем же оливковым маслом. Единственным исключением на всю жизнь оставались подводки для глаз и губ от каких-то безумно дорогих фирм.
Чтобы отделаться от Расплюева, похоронить его до следующего спектакля, Виктор стал вспоминать Ленкину жизнь.
Он любил эту женщину все студенческие годы, а она его нет. Максимова знала о его чувствах и эксплуатировала бедного Каширина как хотела. Он был поверенным всех её удачных и неудачных романов, она ему рассказывала о своих девичьих уловках в обольщении молодых простаков, к которым он причислял и себя. Он был другом дома при всех Ленкиных мужьях, нянчился с её детьми пока не обзавёлся своими. И выпивать он стал тоже с ней, когда судьба свела их под крышей одного театра. Виктор смотрел на её поблекшую физиономию и думал, что, несмотря на свои два брака и кучу интрижек на стороне, ближе этой женщины у него никого в жизни не было. Один раз, по пьяни, она уступила его домогательствам во время гастролей в тогдашнем Ленинграде. Это было время, когда оба они были в разводе. Максимова находилась в расстроенных чувствах, несчастная, потерянная, после скандального расставания с очередным известным артистом. Виктор утешал её до утра. Было всё как со всеми, но ему казалось, что это была первая женщина в его жизни. А утром она, деловито умащая себя оливковым маслом, сказала, что эта ночь ничего не значит, и что она больше никогда не свяжется с актёром. Ни-ког-да! С неё хватит. И слово своё сдержала. Следующими её избранниками были уже дипломаты, чиновники высшего звена и, в конце концов, новоиспечённый олигарх, сумевший в лихие 90-е приватизировать какой-то химический комбинат, где в то время работал директором. Этот брак у Ленки существовал и сейчас. Муж был всегда под её бдительным контролем, что называется «в узде», а в её отсутствие всегда стреноженным. Ни одна молоденькая хищница и близко не могла приблизиться к её благоверному. Со временем все страсти улеглись, и дружба между Виктором и Ленкой только больше спаялась, скреплённая прошлым и упроченная постоянными попойками в его гримёрке, которые несведущая актёрская братия принимала за многолетний служебный роман.
- Вить, хватит сидеть-то. Выпей и сразу встряхнёшься – Максимова протянула ему рюмку.
Каширин выпил, и сразу ещё. Расплюев стал отпускать его захваченную душу. Подумал о Наташке. Надо позвонить. Набрал номер жены. Та радостно откликнулась. Ждёт. И без вопросов, где он и с кем. Посмотрел на подругу. Ленка хомячила эклеры. Под его взглядом она закрыла рот, по-детски захлопала глазами и пробубнила с набитым ртом:
- Я тебе две штуки оставила.
- Да ешь ты их все на здоровье. Знаешь же, что я не охочь до сладкого.
- Вить, в буфете бутерброды кончились, а закусывать надо. Как ты такой за руль сядешь?
- Так я сейчас и не сяду. Ты что, торопишься?
- Я? Нет. У детей своя жизнь, а мой в Европе. Будет только на следующей неделе.
Каширин потянулся, закинул руки за голову. Хорошо! Его приятно тяготила усталость после тяжёлого спектакля, но это была уже его, Виктора, усталость. Не держало больше чужое нутро, не крутились в голове затверженные за месяцы игры чужие слова, которыми говорил его герой донельзя противный природе самого Каширина.
- Вить, я в выходные хочу съездить в Спасов монастырь. Это 60 километров от города. Поехали вместе? Мне там обещали встречу со старцем. Ирка Звонкова, красивая такая, с глазами, ну ты её знаешь, которая у Тураева снималась в сериале, и к которой Сашка Киреев ушёл от Берестовой. Так она говорит, что этот старец ей всю правду про неё рассказал и про будущее, что её ждёт.
- А про то, как она Киреева из семьи увела, тоже рассказал?
- Вить, ну что ты такой? – поджала бледные губы подруга. – Я с тобой серьёзно говорю. Она сказала, что всю дорогу домой проревела.
Каширин поморщился от лимона.
- Проревела, значит. Ага. Проняло её. Поняла, какая она есть сучка блудливая, что приговорила двух маленьких детей жить без отца. Поняла и, вернувшись, отдала Киреева назад семье. Так?
- Прям. С чего бы это? – хохотнула Ленка. – Даже законы обратной силы не имеют. Что сделано, то сделано.
- А чего тебя туда несёт? – удивился Каширин. – Ты Киреева не соблазняла, насколько я знаю, за последние лет эдак десять, никого из семьи с малыми детьми не уводила. Или был грех?
- Что ты такое говоришь! - наигранно всплеснула руками Максимова. – Посмотри на меня! Кому я сейчас такая нужна?!
- Мне и ещё куче мужиков. Они же не видят тебя такую, а я тебя люблю любую.
Пьяненькая Ленка от чувств потянулась через стол к Каширину с поцелуем. Витя привычно чмокнул её в губы и помог вернуться в первоначальное положение без потерь. Та чуть не навернулась со стула. Помолчали. Они умели молчать вместе, и это любил в ней Каширин больше всего.
Максимова погрустнела, как-то съёжилась и вдруг совершенно непьяным голосом спросила:
- Ты ведь знаешь, что я из актёрской семьи?
Виктор кивнул.
- Со стороны отца мои предки были крепостными актёрами богатейшего помещика Алексея Столыпина, который в 19-м веке имел в Москве свой собственный театр в Знаменском переулке, у Арбатских ворот. В 1806-м году он продал всю свою крепостную труппу Московскому императорскому театру за 32 тысячи рублей. Сделка оформлялась под надзором самого царя. Фактически Александр Первый выкупил моих предков из крепости ради их актёрского таланта. А мой родственник со стороны матери, брат пробабушки, играл на императорской сцене в Александринке, да и сама она, ещё девчонкой, танцевала в Баядерке с Кшесинской. Ты это слышал от меня не раз, но я никогда тебе не говорила, что все, кто из них доживал в Москве, похоронены на Божедомке.
- А что на Божедомке?
- Там хоронили самоубийц и актеров.
- А-а… - потянул Каширин, уже изрядно разомлевший от выпитого. – Так ты боишься, что тебя тоже свезут на какую-нибудь Божедомку? Нет, краля моя, тебе, народной и любимой, отведут местечко где-нибудь на Ваганьковском, а то и Новодевичьем, не меньше. В крайнем случае, твой мужик купит вам место у Кремлёвской стены. Он ведь моложе тебя? Не бойся. Похоронит по высшему разряду.
- Дурак ты, Витя. Я серьёзно с тобой говорю, а ты хохмишь. Ты же сам мне говорил, что стал в Бога верить, что вы с Наташкой по праздникам в храм ходите, и ты даже причащался.
- Ну и что? Какое это имеет отношение к актёрской профессии? Не будь кликушей. Не путай веру с обрядами да обычаями двухвековой давности. Ты что, не видишь, как нашего брата сейчас хоронят? И с попами, и на любых кладбищах, какие только есть. Это раньше актёров чурались. Кто они преимущественно были? Нищета бездомная и пьянь, актриски – проститутки, от которых семьи отказались. Один разврат. И что они играли? То любовь изображают прилюдно: целуются, обжимаются, то в разбойников наряжаются и на глазах честной публики душегубствуют с кинжалами-пистолетами. Для обывателя тех дремучих времён это - чистый Садом и Гоморра. Но время шло, народ потихоньку образовывался, стал разбираться в искусстве. Как там у Пушкина? «Чувства добрые я лирой пробуждал». Так и наш брат, актёр. От твоей игры у зрителя душа переворачивается. Он из нашего храма искусства просветлённым уходит. Хороший спектакль заставляет человека задуматься о том, как он живёт, что в нём не так, и как это исправить.
Максимова слушала внимательно, но под конец упрямо мотнула головой.
- Вить, я тебе не говорила, мне тут такая чертовщина привиделась…
- Ну, начинается… Белочки, мыши, зелёные черти…
- Да погоди ты! Напился и не слышишь, что я тебе говорю.
- Пьём мы с тобой, голуба, поровну.
- Можешь помолчать? Я тебя часто о чём-нибудь просила? Так вот, послушай и вникни. Недели две назад это было. Играем мы с тобой Островского, последнюю сцену. Я как всегда отлично, ты тоже. После моей реплики «Что же теперь будет?» у Мишки Попова большой монолог. Помнишь? Я стою на авансцене справа. Стою, слушаю Мишку. Мне казалось тогда, что в директорской ложе, которая совсем рядом, никого нет. Но вдруг обратила внимание, что там сидят какие-то две фигуры. И вот, стою я и слышу, как они разговаривают. Один спрашивает: Думаешь, они ему верят? Ну, как я поняла, зрители - Мишке. Другой отвечает: «Не-а. Вот Каширину верят». Первый опять спрашивает: А если бы они сейчас хозяина увидели, поверили бы? Второй презрительно так кивнул на зал и говорит: «Эти? Хоть сейчас». И оба так противно засмеялись, как свиньи захрюкали. Ну не по-человечески, это точно. Вдруг один из них взглянул на меня и говорит: «Смотри-ка, эта паршивка нас слушает». И тут посыпался от них жуткий мат! У меня был такой ужас. Я подумала, что эту ругань весь театр слышит. Поворачиваюсь к залу – там тишина, поворачиваюсь к вам – всё идёт своим чередом, поворачиваюсь к ложе – этой парочки как не бывало. Ты с Мишкой доигрываешь, последние слова говоришь и на меня смотришь. У меня там опять реплика: «Главное, чтобы было всё по- благородному». Я помню слова, знаю, что мне надо их сейчас произнести и не могу выдавить из себя ни звука. Помнишь, как я стояла столбом?
- Ну, помню, – поморщился Каширин. – Я сам эту фразу за тебя договорил. Думал, ты её забыла. Бывает.
- Не забыла я ничего! Язык онемел, и всё! Потом, уже в гримёрке, подумала, что мне пригрезилась эта чертовщина и решила никому не говорить. Тебе расскажу – смеяться будешь. Так и оказалось. Мужу пожалуюсь – так он, гад, психиатра вызовет и пить запретит. Но только нет мне с тех пор покоя. Всё вспоминаю эту парочку. Вить, поедем со мной в монастырь, а? Наташку твою возьмём. Я сама за руль сяду. Без водителя поедем. Для вас это как прогулка будет.
- Наташа в выходные занята. Ей срочно надо книгу сдавать. Там правок много.
Его жена была редактором в крупном издательстве.
- Давай я её попрошу, чтобы она тебя отпустила со мной.
- Вот ещё! Ты меня со своим не путай. Я не привязанный.
- Вить, я часто тебя о чём-нибудь просила? – опять завела шарманку Ленка.
- Да, часто. Всю жизнь, – отбивался Витя, как мог, но потом не выдержал. – Ладно, не канючь. Что не сделаешь для любимой женщины на склоне лет.
- Ты настоящий друг, Витяня. Я за тобой заеду завтра пораньше.
______________
Всю дорогу до монастыря Каширин продремал, изредка поглядывая по сторонам. Максимова тоже молчала, сосредоточенно глядя на дорогу. Выехали не как хотели. Ленка заехала за ним уже во втором часу дня.
- Ну и куда мы поедем, на ночь глядя?
- Так на вечерней службе постоим, потом к старцу, а завтра, с утра, после литургии причастимся.
- Мы так не договаривались, Максимова. Я хочу дома ночевать, а не в машине.
- Зачем в машине? Нам там комнату отведут. Я договорилась.
- Одну на двоих? Наконец-то я до тебя доберусь, Ленка.
- Вить, ты дурак что ли?! Мы за серьёзным делом едем. А ты опять хохмить вздумал.
- Это ты за каким-то делом едешь, а я просто так, с тобой за компанию. Навроде охранника. За твоим мужем должок будет.
- Тебе хаханьки, а я еле от этих амбалов отбилась. Они ему тут же позвонили, и мне пришлось объясняться, куда и зачем я еду одна без сопровождения.
- Видишь, как он тебя бережёт!
- Свой карман он бережёт. Меня же могут украсть для выкупа.
Подруга нервничала, то прибавляла скорость, то сбрасывала. Не дай Бог попасть в аварию! А съехав с шоссе, долго петляла по каким-то местным дорогам, выскакивала к прохожим, чтобы спросить, как проехать к монастырю. В четвёртом часу вдалеке показались маковки церквей, обнесённые тяжёлой мшистой стеной. Обитель была старинная, дониконовская. Собор да церквушку поправили, купола позолотили, дорожки тротуарной плиткой выложили, а монастырские стены остались нетронутыми, как память седой старины.
Джип припарковали почти у самих Святых ворот. Каширин вышел, долго ходил, прихрамывая, разминал ноги, затёкшую спину, а Ленка сразу побежала искать знакомого монаха, чтобы определили их на постой.
Виктор спросил каких-то бабулек, где можно купить свечи. Ему указали на маленький домик прямо у входа на территорию монастыря. Там была длиннющая очередь. Каширин последний раз видел такую лет пятнадцать назад, если не больше. Делать нечего - встал. Его никто не узнавал или делали вид, что не узнают. Присмотревшись к людям, Виктор цепким глазом разделил местных деревенских прихожан и пришлую публику. Паломников было значительно больше. Они охотно покупали свечки, иконки, образки Божьей Матери и Николая чудотворца, щедро жертвовали на обитель. Наконец, на Каширина стали поглядывать.
«То-то же» - с удовлетворением подумал он.
Видимо, по началу, народ не ожидал его здесь увидеть. Виктор Павлович не привык быть в тени.
«То ли ещё будет, когда Ленка вернётся. Она хоть и в платок закуталась, а всё равно узнают».
Кому-то слава, может, и мешала в жизни, но только не ему. Всё, что он хотел, он получил благодаря своей известности. Особенно, когда снялся в нескольких картинах, которые вся страна смотрит по телевизору на любые праздники. Так было при Советской власти, так происходит и сейчас. Просто изменились приоритеты на то, что можно иметь, используя свою популярность среди народа. Фига с два пошла бы за него Наташка, если бы он не был Виктором Кашириным. Красива, молода, успешна, из академической семьи. Стала бы она на него смотреть, если бы не его имя. Когда они появляются вместе на светских мероприятиях, на неё глазеют не меньше, чем на него, особенно мужики.
Максимова пришла в сопровождении молоденького монашка, как оказалось при знакомстве, всего лишь послушника – Александра.
- Это что-то вроде испытательного срока до пострига - объяснила Лена.
Парень был шустрый и улыбчивый. Он-то и отвёл их в гостевые комнаты, где они смогли умыться и чуть передохнуть перед службой.
- Наместник примет нас завтра, после причастия – доложила подруга. – По виду – душка. Не старый ещё. Говорят, перспективный. Архиереем будет. Звать – Мель-хи-се-дек. Запомни. Обращаться надо или отец Мельхиседек, или отец наместник.
Каширин хмыкнул.
- А помнишь, на премьере «Антигоны» Женька Ветров назвал брата Антигоны – Полиника, Полтинником?
- Вить, ты куда приехал, понимаешь? Переключись как-то, сосредоточься. Пойдём, свечи поставим, осмотримся. Это тебе не городской приход, здесь службы долгие. Часа три не меньше. И телефон отключи.
- Это что, я три часа стоять буду?
- Ну, если тяжело, то выйди, потом опять войдёшь. Или сядь, там скамейки есть.
- Ага, с бабками. А потом скажут, что Каширин уже на ногах не стоит.
Виктору было как-то беспокойно. Он ругал себя, что согласился на эту поездку, ругал дуру-Ленку. Вечно она что-нибудь придумает, шалопутная.
В соборе началась служба. Пришла вся монастырская братия. Максимова ткнула Витю в бок и кивнула на низкого сгорбленного старичка в схимническом облачении, которому все давали проход к солее. Он тяжело поднялся на неё и вошёл в южную дверь алтаря.
- Это и есть схимонах Порфирий. Мы к нему приехали.
Каширин приготовился скучать. Нет, он был не против постоять на службе. Иногда и он ходил с Наташкой в храм рядом с домом и даже пару раз был с друзьями на пасхальной службе. Но здесь его что-то беспокоило. Не было приподнятого праздничного настроения, как обычно, когда он приходил в церковь с женой. Она была человеком воцерковлённым, хорошо знала службу. С ней Виктор чувствовал себя уверенно, знал, когда надо перекреститься или поклониться, когда стоять столбом, когда можно расслабиться или передохнуть от напряжения. А Ленка знала о богослужении не больше чем он, но, по-женски, умело приспосабливалась, стреляла глазами туда-сюда, цепко следила за поведением впереди молящихся и всё повторяла за ними.
Несколько лет назад Виктор, под давлением жены прочитал Закон Божий, объяснение Божественной литургии, «О покаянии» и ещё что-то. Он всегда ощущал себя верующим человеком, но вот церковные обряды и правила ему казались надуманными, излишне усложнёнными, каноны - устаревшими и неприемлемыми для нашей жизни. Православная служба красива, торжественна, но это только древний христианский спектакль, поставленный верующими людьми во славу Бога. Как ни пыталась жена объяснить ему сакральный смысл богослужения, Виктор не видел в нём таинства. А потом Наташа притащила откуда-то толстущую книжку «Нравственное богословие для мирян». Это окончательно отбило у него охоту разбираться в православных дебрях. В этой книжище, шириной с его ладонь, вся жизнь современного человека подпадала под запреты и наказания: епитимьи, прещения и анафемы. Всё было нельзя: любовные песни, страстная музыка, сквернословие, желание прельстить другой пол, нескромная одежда, ношение одежды противоположного пола, потеря целомудрия вне брака, отрицание промысла Божия, пытливое доискивание непонятного в Боге и многое, многое другое. Когда изумленный Виктор прочитал, что к грехам относится и нехотение ответить на чьё-либо письмо, а также страстное щекотание, осязание и лобызание, как вида телесного блуда, он захлопнул фолиант. Каширин так и сказал жене: Если бы это было от Бога – нас бы уже не было. За неисполнение Он бы давным-давно отринул человечество, как грязь земную. А раз мы живы, значит, правила эти от людей писаны.
Первый час знаменитый артист стоял как на сцене - относительно легко – все видят, как он молится. Думал о своём рабочем графике: когда и куда ему предстояло ехать на съемки. Потом стал уставать – вслед за другими надо было то креститься, то кланяться. Спина занемела. Он покосился на подругу. Максимова была сосредоточена, губы сжала, крестилась истово, кланялась низко. Виктор, пятясь, тихонько вышел из собора на крутые ступеньки. Постоял-постоял, да и сел на них. Благо, что вокруг никого. Солнце почти село, ночная мгла тихонько наваливалась на монастырские стены, гася последние лучи света.
Каширин подумал о жене. Сейчас сидит, наверное, его красавица за компьютером, рядом большая чашка крепкого чая, как она любит, и работает. Настроение вконец испортилось. У него было только два свободных дня из плотного рабочего графика. Потом пойдут чередой спектакли и ночные съёмки. Нет, чтобы отдохнуть дома, расслабиться, «осязать и лобызать» жену, он попёрся за тридевять земель непонятно зачем. Это всё Ленка. Он встал, смахнул пыль с брюк и собрался назад, в церковь, чтобы сказать Максимовой, что хочет сейчас же уехать.
Вдруг, навстречу ему из дверей храма вышел тот самый схимонах Порфирий в сопровождении послушника Александра.
- Ты, чадо, ступай назад, – тихим голосом проговорил старец. – Я сам дойду до кельи, – потом взглянул на Каширина. – Или меня вот этот победитель проводит. Проводите? Тут совсем рядом.
Виктор от неожиданности, что посторонний человек знает его имя, которое действительно в переводе значит «победитель», оторопел, потом кивнул и неуклюже предложил руку, чтобы пожилой человек мог спуститься вниз. А старец улыбнулся и вдруг ответил на его мысли:
- Не смущайтесь, кто ж не знает такого замечательного артиста, как вы.
- Ну да, конечно, – облегчённо выдохнул «замечательный артист».
Под ручку они преодолели крутые ступеньки и медленными шагами двинулись в сторону монастырского корпуса. Пока тащились, отец Порфирий только и произнёс:
- Немощь – досадная вещь. Только на склоне лет начинаешь понимать, как надо жить, а силушки-то и нет. Вся на грехи ушла. На исправление мало её осталось. Так что ли? Или есть ещё порох в пороховнице, как в старину говаривали?
Каширин замялся и пробормотал:
- Ну да, есть немного.
Дальше шли молча, с передышками. У своих дверей монах вдруг спросил:
- Хотите зайти?
- Наверное, неудобно? Вы плохо себя чувствуете.
- Чего ж тут неудобного, если я сам приглашаю?
- У меня там, в храме осталась на службе моя подруга, актриса Максимова. Мы вместе приехали. Она будет меня искать.
- Мы ей какого-нибудь гонца пошлём, чтобы знала, где вы.
Каширин вошёл в келью почти силком, так ему не хотелось. Комната у схимника была маленькая, все стены увешаны иконами, кровать низкая, за ширмочкой. Вдоль стены стояли разномастные стулья да большой сундук в углу. Отец Порфирий повалился на кровать, тяжело дыша, указал Виктору на стул. Тот сел не зная, как себя вести, что говорить. Отдышавшись, старец вдруг сказал:
- А ведь я вас ждал, Виктор Павлович. Меня сейчас в алтаре как током стукнуло, что вы непременно уехать хотите.
О том, что он собирается дать дёру, знал только сам Каширин.
«Может, кто сказал, что я из церкви вышел? Поэтому старик решил, что хочу уехать. Логично. Меня в лицо каждая собака знает – думал Виктор. - А то, что мы с Максимовой здесь, Ленка монахам растрепала».
- Да, так можно подумать, – с улыбкой опять ответил на его мысли отец Порфирий. – А я вот что хотел спросить. Как вы стали актёром, да ещё сумели добиться таких больших результатов в профессии?
Каширин сначала нехотя, а потом, всё более поддаваясь моменту, рассказал о себе, о том, как стремился овладеть актёрским мастерством, как нелегко к этому шёл. Необычность ситуации состояла, конечно же, в слушателе. Это тебе не зрительный зал. На него внимательно смотрели два карих глаза, смотрели с сочувствием врача, как на человека со смертельным недугом. Незаметно для себя Каширин рассказал всю свою жизнь, историю с Ленкиным видением, её страхи, свои сомнения в церковных обрядах. Он говорил, не замолкая, и сам себе удивлялся такой разговорчивости с посторонним.
«Это, как с незнакомым попутчиком в поезде дальнего следования, – думал он. – Психологическая разрядка. Желание выговориться».
- Я бы назвал это потребностью в исповеди – опять ответил на его мысли старец, - душе требуется очищение так же, как и нашему телу.
Каширин уже не задумывался о том, на какие его слова или мысли отвечает Порфирий. У него вдруг появилось желание поговорить о профессии с этим необычным человеком.
- Я чувствую в вас снисходительную иронию, когда вы говорите об актёрах. Это так? – решился он на вопрос.
- Иронию? Ну, это менее всего, – улыбнулся монах.
- Правильно. Вы далеки от светской жизни, и вам сложно нас понять. Служение такому делу, как наше, требует жертвенности. И, чем талантливей артист, тем тяжелее крест, который ему приходится нести.
- Вы так интересно говорите, такими словами, какими мы, монахи, говорим о нашей жизни: служение, жертвенность, крест. Но, мы служим Богу, а вы кому?
- Искусству.
- Стало быть, вы язычники.
- Настоящее искусство призвано будить в человеке лучшее, а значит, оно принадлежит Богу. Я вот ощущаю себя христианином.
- А жертвенность ваша в чём? – спросил старец.
- В самоотдаче. Поверьте, не так это просто создать на экране или сцене образ, в который поверит зритель.
- Не сомневаюсь, – кивнул Порфирий.
- И цена нашей популярности – подорванное здоровье, нервные перегрузки, стрессы. В образ надо войти, но из него надо и выйти. Отсюда проклятущий алкоголь – первый помощник в этом деле. Многие считают, что наша профессия – сахар. Нет, это совсем не так. Я снялся в сотне, а то и больше, известных фильмов и почти не бывало съёмок, которые проходили бы гладко. Мне довелось переиграть много ролей из военной тематики. Может, видели фильм «Пехота»? Я там сыграл одну из главных ролей. Так, верите, когда снимали атаку, меня засыпало в блиндаже и пока откапывали, я чуть не задохнулся. Да что говорить, и с парашютом прыгал – ногу сломал, и в болоте тонул - еле вытащили, но, к чести моей, ни одного кадра из-за меня переснимать не пришлось.
Сейчас Каширин видел себя со стороны: импозантная, возрастная внешность, открытый взгляд, глаза горят стремлением отстоять благородство своей профессии. Он – сама честность и преданность любимому делу.
«Отлично выгляжу» – подумал Виктор.
- А то, что Церковь считает актёрское дело бесовским, так это давно пересмотрено и предано забвению. И слава Богу! Современное священство достаточно образовано, чтобы понять несуразность обвинений.
Старец молчал и как-то горестно смотрел на актёра.
- Вы что, не согласны? – с вызовом спросил его Каширин. – Это оттого, что вы, повторяю, далеки от нашей жизни и не понимаете, сколько добра приносит людям наша профессия. Мы со сцены учим людей распознавать подлость и предательство, ценить бескорыстную любовь и настоящую преданность. Конечно, времена меняются, театр уже не тот, что был 30-40 лет назад, зритель хочет больше развлечений, но, уверяю вас, что и сейчас достаточно спектаклей, на которых люди искренне сопереживают настоящим героям и их поступкам.
Отец Порфирий молчал. От этого Каширину казалось, что он не понят или мало убедителен.
- Как бы вам попроще объяснить. Вот играю я в театре роль беспринципного мошенника. Если я её играю хорошо, так сказать «чувствами наружу», то зрители мне верят, что такой человек существует, и он омерзителен. Я вытаскиваю на поверхность всю подлость этого персонажа, да так, что самые недалёкие люди начинают понимать, что походить на такого мерзавца никак нельзя. Своей ролью я воспитываю зрителя. И наоборот. Например, в фильме «Полоса отчуждения» я сыграл положительного героя – честного, любящего и преданного парня. Это роль мне удалась. Я сделал своего героя харизматичным, волевым человеком с большим сердцем. Когда картина вышла на экраны, молодые ребята стремились стать такими же, как он. Мне об этом не раз говорили на встречах со зрителями. Мало того, девушки захотели иметь именно таких возлюбленных, а не бандитов с деньгами. Мой герой стал их кумиром. Улавливаете? Нет в нашей профессии ничего дурного, поверьте. Плохое мнение об актёрах – издержки старины глубокой. Тогда актёрская братия была малообразованной, непрофессиональной, бродяжничала, пьянствовала. Ещё Чехов говорил (вы знаете Чехова?), что хорошего актёра днём с огнём не найти. Сейчас актёры образованы и стремятся состояться в профессии. Есть талантливые, думающие режиссеры, интересный драматургический материал. Современные пьесы и сценарии – не чета пошлым водевильным переводам с французского, которые во множестве ставили в дореволюционной России, особенно провинциальные театры.
Старец сидел и внимательно слушал.
- У вас, видимо, очень поверхностное представление об актёрах, – опять заговорил Каширин.
Его уже раздражало молчание монаха.
– Конечно, в семье не без урода, может, кто из таких и приезжал сюда к вам, но в целом, среди нашей братии много преданных своему делу. Они ни за какие пряники не уйдут из любимой профессии и будут работать за копейки, если им достанется сыграть интересный, качественный материал. Вот возьмём ту же Елену Петровну, которая приехала со мной. Талант от Бога. Из актёрской династии. Служит святому искусству всю жизнь. А сколько замечательных ролей сыграла, сколько заслуженных призов получила и не только у нас в стране! Дар перевоплощения удивительный! Жаль, что вы не видели её на сцене.
Отец Порфирий зашевелился, вздохнул, как бы говоря: Ну и довольно!
- Как вы думаете, откуда у меня такое редкое имя – Порфирий? – спросил он Виктора.
- Должно быть, вы получили его при постриге?
- Совершенно верно. Я получил его в память святого мученика, жившего при императоре Юлиане Отступнике. Порфирий был талантливым лицедеем.
- Актёром?
- Актёром. На день рождение императора он должен был высмеять таинство крещения, для чего залез в чан с водой и стал в него погружаться со словами: «Крещается Порфирий во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!». В этот момент ему открылось Небо, он увидел ангелов и уверовал в Бога, о чём громогласно объявил присутствующим, за что и был умучен отсечением головы. А знаете, как меня звали до моего монашества? Нет? Георгием Александровичем Полозовым. И был я актёром Художественного театра. Говорили, что неплохим. Так что в актёрской профессии кое-что понимаю.
Каширин от неожиданности потерял дар речи. Старая мхатовская школа! Перед ним был ученик самого Станиславского, который так внезапно исчез с актёрского олимпа вскоре после войны.
В этот миг в дверь тихонько стукнули.
- Входите, кто там ещё? – спросил отец Порфирий.
- Молитвами святых отец наших… - затянули было за дверью.
- Аминь! – не дослушав конца молитвы, оборвал старец. – Входи уж, что там у тебя?
В комнату вошёл знакомый послушник, а за ним Максимова. Поклонилась, подошла под благословение и застыла в немом вопросе: можно ли остаться?
- Присаживайтесь, коли пришли, – предложил ей отец Порфирий. – А ты, ступай, отдыхай, я тут сам с гостями управлюсь, – обратился он к Александру.
Дверь за парнем захлопнулась и наступила тишина.
- Исповедались? – обратился священник к Максимовой.
Она кивнула.
- Я завтра хочу причаститься. Но ехала я к вам. Мучаюсь я что-то в последнее время. Нет мне покоя.
- Ну, какой тут покой при такой профессии.
- Вот именно, о профессии я и хотела поговорить.
- Не пожалеете?
- О чём? – не поняла Елена Петровна. – Мне тут такая чертовщина привиделась, что я…
- Мне Виктор Павлович рассказал о вашем видении.
- Что вы об этом скажете, отец Порфирий? – у Ленки профессионально дрогнул голос, и глаза стали трогательно-просительные, как у маленькой девочки.
«Да, - любуясь непроизвольной игрой женщины, подумал Полозов, – актёрство у неё в крови, ничего не скажешь».
А в это время Каширин никак не мог прийти в себя от услышанного. Ему хотелось предупредить Ленку о том, кто перед ней, но он не знал, как это лучше сделать, особенно после своего дурацкого выступления в защиту актёров. И перед кем!
«Нашёл кому говорить, идиот, - ругал он себя на все лады. – Хвост распустил. Ся-ся-ся. Как вы далеки от нас, ничегошечки не понимаете… Знаете ли вы Чехова? Воспарил над необразованным монахом. И чего меня понесло?».
- От уверенности – вдруг ответил ему отец Порфирий. - У меня тоже так бывало, пока я не воцерковился. Дело это было долгим и опасным. Время было трудное и за церковную литературу, которую мне давали читать добрые люди, вполне могли посадить. Бог уберёг.
Виктор уже притерпелся, что старец отвечает на его мысли, но всё же, решил больше не думать, и весь обратился в слух.
Максимова тоже слушала, но не понимала о чём речь.
- С вами тоже такое было? – удивилась она. – Тоже мерещилась нечисть? Но ведь я воцерковлена, в храм хожу, исповедаюсь, причащаюсь.
- Я воцерковление понимаю так, что веру нашу новообращённый должен принять во всей своей полноте, а не выборочно. А сейчас как? Вот это мне подходит, а это нет. Этому верю, а этому нет. Когда вы любите кого-то, то воспринимаете человека целиком как целостную личность, а не частями. Голова нравится, а ноги что-то не очень. Глаза подходят, а вот нос такой не по мне. Наша Церковь есть Тело Христово. Её тоже надо принять целиком или не считать себя православным.
- А что я не принимаю? – удивилась Лена.
- Это в мой огород камешек – не смолчал Каширин. – Я тут без тебя говорил отцу Порфирию, что церковные правила устарели. Сейчас жизнь другая. И про актёров говорил, что зря их в язычники записывают и служители сатаны.
- Хорошо, давайте поговорим, – начал старец. - Начнём с того, что актёрство, или как раньше говорили, лицедейство – это, конечно же, обман. Вот вы, Виктор Павлович, играете, допустим, гоголевского Хлестакова. Вы его изображаете, но вы не Хлестаков. Это обман. По большому счёту, актёрство – ложь, возведённая в степень виртуозного искусства. Лучший тот, кто обманет наиболее достоверно. И, народных артистов вы получаете за то, что люди вас посчитали самыми большими обманщиками. Вы умеете так обмануть, что бедный зритель верит вашему вранью. Отсюда происходят всякие казусы, когда в обыденной жизни вас принимают за ваших героев. Теперь посмотрим на это с христианской точки зрения. Ложь, как и её порождение – лицедейство – изобретение сатаны. Это его, если хотите, манок в борьбе против человечества, а по сути - самого Бога. В театре всё построено на чувственном восприятии зрелища, будь то радость или печаль, всё равно. Вот вы, Виктор Павлович, говорили о нравственном примере вашего творчества. Но ведь и духовные, и нравственные темы на сцене и в кино решаются при помощи чувственных приёмов и обмана. А это уже территория бесовская, верите вы этому или нет. Действительно, на подмостках театра могут быть преподаны нравственные уроки, но их тут же измажут последующими представлениями разврата и непотребства, что случается сейчас всё чаще и чаще. Верно? Это, как если бы в церкви сначала шло богослужение, а потом веселилось ресторанное варьете. Бедный зритель кушает, что ему дают, и с каждым днём здоровой пищи в ваших театрах становится всё меньше. Театр – безусловно языческое действо, которое не ставит себе цель нравственного совершенства своих адептов, а только их развлечение. С точки зрения настоящего христианина, сцена, ну и, конечно же, кино, безбрежная арена прославления грехов человеческих, порочной чувственности и обмана, где ложь и правда всегда вместе, а зачастую и перемешаны. Эти зрелища путают людей, приучают их верить лжи. Вот уж где радость и ликование нечести! А вы, как лучшие в профессии, стоите в авангарде этого тёмного дела. Отсюда и объяснение вашему видению, Елена Сергеевна. Зло бдительно следит за тем, как низко пал человек. Христианство знает, что дьявольские силы готовят открытый приход своего владыки в наш мир. Именно актёры своей игрой предвосхищают это апокалипсическое событие. Вы сказали, что они сравнивали игру одного актёра с другим?
- Да, один из них сказал, что зрители верят игре Виктора и что, будь здесь, прости Господи, хозяин (отец Порфирий перекрестился), они бы ему поверили.
- Вы разве не поняли? Антихрист, порождение сатаны, придёт в этот мир под личиной гуманного и высокодуховного человека и только потом сбросит маску и покажет своё истинное лицо. Вы, актёры, как его предтеча, должны обеспечить ему успех. Это как разогрев перед выходом на сцену большого артиста. Публика должна быть готова принять Большую Ложь и возвеличить её аплодисментами себе на погибель. Вот почему так страшно лицедейство.
- Я ни от кого не слышал ничего подобного, – пробормотал озадаченный Каширин. – Ни один священник не говорил мне…
- Да, церковные законы у нас сейчас не в чести. Всё это плоды чудовищных гонений на Церковь, – перебил его отец Порфирий, - и последствия почти полного её уничтожения при Советской власти. Степень этого злодеяния мы до сих пор не осознали. Здания церковные восстанавливаем, а вот Дух… Чем крепится наша Церковь? Её незыблемыми канонами - апостольскими правилами, определяющими строй и управление нашей Церковью. Книга Правил утверждена 7-ю Вселенскими Соборами согласно духу евангельского учения и призвана во все времена защищать от искажений православную веру. Правила эти лежат в основе нашей Церкви. 6-ой Вселенский Собор наставляет: «никому да не будет позволено правила эти изменять или отменять». А нынче некоторые из них и вовсе забыты, как анахронизм. Выдернули их с корнем из церковной жизни и думают, что ничего не изменилось. Вот уж поистине затмение! В первой половине 20-го века тысячи и тысячи священников, носителей чистоты Православия, погибли за веру и за преданность этим самым канонам. Уцелели, в основном, те, кто смог приспособиться к тяжёлым временам и смотреть сквозь пальцы на вопиющее нарушение церковных законов – столпов православной веры. И вот что говорится об актёрском ремесле в 51-ом правиле 6-го Вселенского собора: возбраняется «быть смехотворцем, зрелища звериные творить и плясания на позорищи». Если же это правило «презрить и предасться» сим увеселениям, то клирика, то есть священника, должно извергнуть из клира, а мирянина отлучить от церковного общения. А 62-ое правило этого же Собора предостерегает: «не носить личин комических или сатирических, или трагических, не производить смеха и, по невежеству, или в виде суеты, не делать того, что принадлежит к бесовской прелести». И кто сейчас, скажите мне на милость, руководствуется этими правилами? Единицы. А если это так, то какие же мы православные? Вот, Виктор Павлович, это вам ответ на ваши слова об устаревших обрядах. Таких, если мы говорим о правилах, не существует в нашей Церкви. Каноны православной веры незыблемы с времён раннего христианства и до грядущего Второго пришествия Господа нашего Иисуса Христа. Поэтому-то мы и называемся в мире Orthodox Church – Ортодоксальной Церковью, то есть, неизменной с времён апостольских. И, по нашему учению, без исполнения этих законов, мы лишается благодати Божьей.
- Что же это получается, - почти прошептала Максимова, – по этим самым правилам мне нельзя причащаться?
- Без покаяния нельзя, как нельзя одновременно служить Христу и Велиару.
- Меня только что исповедал наместник вашего монастыря и разрешил завтра причаститься.
- Я за него перед Богом не отвечаю.
- Так что же мне теперь делать?
- Думать, как жить дальше.
У Каширина в голове застучал молот.
«Наверное поднялось давление, – подумал он. – И зачем я только сюда приехал! Чёрт бы побрал этого Порфирия!».
- Не ругайте меня, Виктор Павлович, - улыбнулся старец. – Какое бы решение вы не приняли, лучше знать правду. 55-ое правило Карфагенского Собора говорит, что «позорищные» (это актёры), и «глумящиеся» (зрители), «кающиеся и обращающиеся к Богу не лишаются благодати и примирения». А 74-е правило добавляет, что если кто захочет от «игрищного упражнения», то есть актёрской профессии, приступить к благодати христианства и «пребывать свободным от оных нечистот», то Церковь примет такого в своё лоно. Что вы теряете? Славу мирскую. А что приобретаете, отказавшись от пагубного дела? Спасение своей бессмертной души. Поверьте, я сам прошёл этот путь и знаю цену этой жертве.
Максимова удивлённо вскинула глаза на монаха.
- Да, Елена Петровна, я тоже был актёром. И, уверяю вас, многое перестрадал и передумал, прежде чем порвать с профессией. Сцена – зазеркалье, подмостки обмана. Да вы и сами должны чувствовать мистику этого дьявольского места. Сцена не отпускает, держит актёров в своём плену, воспитывает из них, по слову святого Иоанна Кронштадтского, «ловких сынов века сего, но не сынов света». Неужели вы не видите, что театр – противник христианства? Он представляет перед зрителями искажённый образ Божий в человеке. Вместо слова Божия, там усердно сеется слово суеты и праздности духа. Не слушайте басни, будто актёры занимаются душеспасительным делом. Сказки для простофиль. Лицедей на сцене живёт чужой жизнью, демонстрирует чужие грехи, облачаясь в них, как в смердящие одежды. Люди и без того многогрешны, чтобы добавлять себе пороков с чужого плеча. Я сам – ученик Станиславского. Для меня, его искреннего последователя, было настоящим ударом осознать, какое зло совершил этот человек, изложив свою систему, в которой научил бедного актёра не только принимать на себя выдуманную, чужую жизнь, но и мысленно проживать её во всех подробностях. Я непрестанно молюсь о Константине Сергеевиче.
- А если бы актёр играл только положительные роли? – спросила актриса. – Например, святых.
- Вы можете привести пример, когда актёр за всю жизнь играл бы только благочестивых людей? Нет такого примера и быть не может. Даже если вспомнить западные средневековые мистерии на религиозные темы, то и там приходилось играть отрицательные персонажи. А потом, какая разница, кого он играет? Сам-то он не святой! Значит, опять ложь и личина. Да что говорить! За какую роль с радостью берётся актёр? Какая роль более выигрышная? Отрицательная, характерная. А почему? Злодея играть интереснее, в нём больше порочности, красок, есть, где развернуться актёрскому таланту.
- Интересно, а бездарные актёры такие же грешники? – не отставала Максимова.
- Они в любом случае актёры – твёрдо ответил монах. – Разница только в том, что бездарь любую роль старается подогнать под себя и как бы бедняга не гримировался - везде одинаков и только по тексту можно понять кого он играет. А талантливый человек перевоплощается в другую личность так, что полностью растворяется в своём герое.
- Есть такое латинское изречение: «Времена меняются, и мы вместе с ними». Не может современный человек быть таким же христианином, какими были верующие люди столетия назад, – попытался возразить Каширин.
- Не может, но должен стремиться им быть, и это зависит только от него самого. Мир стал бы лучше, если бы мы сопротивлялись злу. Сейчас вся жизнь подстроена под грех, под глумление над божественной природой человека. От каждого из нас зависит, кем быть: исполняющим законы, данные нам свыше через апостолов и святых отцов, или стать современным церковным «новоделом», как таких называет наше старое монашество. В этом и состоит крестный путь истинного православного человека.
Наступила тишина. Каждый думал о своём. Максимова переживала услышанное и никак не могла для себя решить: причащаться ей завтра или нет. Каширин искал лазейку, за которую мог бы зацепиться, осуждая бескомпромиссность отца Порфирия. Он чувствовал, что не все в Церкви согласны со старцем. А схимник сокрушался о тщетности этого длинного разговора.
- Время позднее, пора вам отдохнуть, - вздохнул он. – Простите, Бога ради, если чем обидел.
До гостиницы актёры дошли молча и разошлись по комнатам без слов. У Максимовой сработала защитная реакция на стресс – она легла и тут же провалилась в сон. Каширин заснуть не смог. В голове крутились разные аргументы в защиту профессии, но так получалось, что все они рассыпались перед словами старца.
«Я просто мало знаю, – думал Виктор. – Надо спросить других священников. Не может быть, чтобы они не знали закидонов своего собрата».
Утром, чуть свет, Каширин встал, разбудил Ленку и пошёл в собор. Тут же к нему подошел какой-то священник и предложил исповедоваться, чтобы причаститься.
- Отец наместник благословил, - сказал он.
Каширин бодрым шагом пошёл к аналою. На исповеди про актёрство не было сказано ни слова. Виктор не помнил случая, чтобы ему так комфортно было стоять на службе. Подогревала мысль сквитаться с псевдостарцем. Он уже убедил себя, что они с Ленкой попали к сумасшедшему.
«После литургии надо будет поговорить с наместником. Как там его зовут? Вспомнил! Мель-хи-се-дек».
Максимова совсем уже решила не причащаться, но, когда вынесли Чашу, её поманил к себе отец настоятель и причастил их с Кашириным сразу после монахов, как почётных гостей.
По окончании службы красиво звонили колокола и под их трезвон актёров пригласили в покои наместника потрапезничать.
Отец Мельхиседек был действительно интересным собеседником и на редкость образованным человеком. За приятной беседой и вкусной монастырской едой поговорили о многом: нехватке денег на строительство корпуса для новых насельников, поездке большой группы монахов на Святую землю, трудностях содержания недавно устроенной пасеки. В свою очередь, Виктор Павлович рассказал о том, как был в Ватикане и что там интересного увидел. Ленка объездила весь мир, но говорить об этом как-то стеснялась, а, чтобы привлечь к себе внимание, воспользовалась проверенным способом: предложила помощь монастырю от имени своего мужа. Это ей удалось сполна. Стороны тут же обменялись телефонами.
Каширин понял, что нужный момент настал.
- Мы вчера после службы долго беседовали с вашим отцом Порфирием, – начал он.
Виктор увидел, как лицо наместника напряглось.
- Он нас немного напугал своей категоричностью, – продолжал Каширин, улыбаясь. - Елена Петровна даже боялась к причастию подходить. Дескать, не достойны мы, актёры, служители сатаны, приобщиться Тела и Крови Христова.
Наместник сокрушённо покачал головой и ответил, мягко улыбаясь:
- Что вы хотите, пожилой человек. Он у нас буквоед – всё по канонам. Не говорил ли он вам, что истинно верующие люди все погибли в революцию и гражданскую войну, а остались в Церкви одни приспособленцы?
- Было такое.
Отец Мельхиседек теперь уже горестно улыбнулся.
- Вот ведь какое затмение находит на нашего брата! А вы бы его спросили, кто в те лихие годы сохранил нашу Церковь от полного уничтожения? Эти самые, как он выражается, «приспособленцы»! Нам бы сейчас и возрождать было нечего. Ещё Хрущев, в свою бытность руководителем страны, обещал показать народу последнего попа.
- Отец Порфирий говорил, что нельзя забывать апостольские правила, что без них Церкви нет, – вдруг, удивляясь своей смелости, встряла Ленка.
- К великому сожалению, в наше время не всё исполнимо. А ведь Дух дышит, где хочет. Он с теми, кто чист сердцем и жаждет узреть Господа. А правила, что правила? Сейчас священство понимает, что нужно руководствоваться не буквальным исполнением законов, а соображениями любви и сострадания к христианину, которому очень непросто жить в современном мире. К примеру, если перечислить все требования к поставлению в сан священника, то, соблюдая все эти буквы закона, мы едва ли сможем удовлетворить наши потребности в клире. Каноны безусловно остаются в действии, но скорее в качестве нравственных ориентиров, чем законов юридических, влияющих на хиротонию. То время, когда их по всей строгости применяли, для нас, к сожалению, безвозвратно ушло. Есть, например, правила, регулирующие распределение границ древних кафедр, которых давно не существует. Какие-то правила претерпели изменения. Возьмём, епископов. В первые века христианства они могли жениться. Уклонение от брака приветствовалось, но и только. В первом послании к Коринфянам апостол Павел сказал: «Не оженившийся печётся, как угодить Господу, женившийся – как угодить жене». Так и вышло. В те далёкие времена Церковь захлёстывали ереси. Основным заступником истинной веры стало монашество, которое всю свою жизнь без остатка посвящало Богу и Церкви. Оно дало миру величайших богословов: Афанасия Великого, Григория Богослова, Василия Великого, Иоанна Златоуста и многих, многих других. Это способствовало тому, что уже в начале 4-го века на монаха-епископа смотрели как на церковнослужителя, который наилучшим образом соответствует своему высокому положению. А вот женатый епископ частенько пренебрегал церковными делами в пользу семейных забот. Прошло ещё время и на Трулльском Соборе отцы Церкви установили правило, чтобы впредь, епископы не имели жену и детей. Оно было канонически утверждено для всей Вселенской Церкви после 6-ти веков действия предыдущего закона о возможности брака. Но и это ещё не всё. Закон установил безбрачие епископов, но не обязательное монашество. И только в 9-ом веке было принято решение поставлять их исключительно из монахов. Или вот: в этих самых Апостольских правилах сказано, что, «если кто из клира усмотрен будет постящимся в день Господень», то есть в воскресенье, «или субботу (кроме Великой Субботы), да будет извержен из сана. Если же мирянин: да будет отлучён от церковного общения». Как видим, в древности предписывалось правилами ни в коем случае не нарушать постами двух дней: субботы и воскресенья. И, тем не менее, уже столетия Православная Церковь держит сплошные посты хоть и с послаблениями. Между прочим, так же постятся и особо рьяные старцы, дотошно пекущиеся о строгом соблюдении правил – вздохнул отец Мельхиседек. – Это я вам всё рассказал для того, чтобы вы поняли: Церковь организм живой и без разумных изменений существовать не может, особенно в наше время. А уж устоять под натиском тяжелейших обстоятельств революционного времени – вообще подвиг. И не нам с вами судить тех самоотверженных людей, которые боролись за сохранение Церкви в то страшное время.
Каширин согласно закивал.
- А разве это возможно человеческими силами? – опять спросила Ленка.
- Конечно же, нет! Сохранена она была с Божьей помощью.
- Ценой компромиссов с безбожными властями?
- Я же говорю вам: иначе Церкви грозило полное уничтожение.
- Сказано же, что Церковь Христова сохраниться до конца времён. А это значит, что Бог всё наперёд знал и непременно сам защитил бы Церковь от гибели ради подвига мучеников за веру. А выходит, что Господь был с теми, кто приспособился жить с Его гонителям ради того, чтобы была сохранена Церковь, где не исполняются церковные законы, которые установлены на все времена?
- Ну, Елена Петровна, вы хватили через край! Наша Церковь хранит православную веру в неприкосновенности.
- А этот, как его, экуменизм? Я читала что это, когда молятся все религии вместе. Наша Церковь участвует в этих молитвах ещё с советских времён. Не может быть, чтобы Господь считал все религии одинаковыми. Тогда зачем вообще нужна чистота Православия, если всё равно все вместе и, как говорят сейчас, Бог один на всех?
- Многообразие мира, как и разнообразие его народов, созданы Богом…
- Я не про создание говорю, а про веру – не унималась Максимова.
- Видите ли, наша Православная Церковь присутствует по всему свету. Поэтому, необходимо поддерживать контакт с теми конфессиями, которые находятся с нами бок о бок в других странах.
- Это дипломатические контакты. А я спрашиваю, зачем нам вместе молиться, если по канонам это запрещено?
- Молиться запрещено в храмах за богослужением, а мы молимся, каждый по-своему, на светских мероприятиях, и это молитвы, между прочим, о мире во всём мире. Мир ведь сильно изменился, Елена Петровна, и не в лучшую сторону, с тех пор, как были писаны церковные каноны.
Каширин понял, что надо уводить Ленку прочь.
Актёры раскланялись и засобирались домой.
- Что и требовалось доказать, – удовлетворённо сказал Каширин, когда они остались одни. – Этот твой Порфирий православный маргинал и мракобес.
Но, упрямая Ленка объявила, что ей перед отъездом непременно надо увидеть старца.
- Это без меня, – запротестовал Виктор. – Уволь меня от этого сумасшедшего, который в глаза мне говорит, что я служу сатане. Прямо, как в плохом водевиле.
- А ты что, знаток водевилей и можешь отличить хорошие от плохих? – огрызнулась Максимова. – Ладно, сиди в машине, я быстро.
Она на большой скорости добежала до монастырского корпуса к знакомой двери и постучала.
«Как там правильно-то? – вспоминала Ленка.
- Молитвами святых отец наших… – не подвела её профессиональная память.
В ответ – тишина.
К ней подошёл откуда-то взявшийся монах и просил:
- Вы к отцу Порфирию?
Она кивнула.
- Он не принимает. Ушёл в затвор.
- Это как?
- Это значит, что он ни с кем не видится, не разговаривает и соблюдает строгий пост.
- Это надолго?
- Бог весть. В последний раз закрылся на целый год. На Святой неделе только вышел.
- А как же он ест?
- Хлебушек и воду ему в окошко передаём.
- Так это не первый раз с ним?
- Ну да. Мы его вообще редко видим. Когда он с нами, тут много народа к нему приезжает.
Максимова вернулась к машине, села, поехали.
Каширин даже не спросил её, как она повидалась со схимником.
За их отъездом из своего окна наблюдал отец Мельхиседек.
- Как отец Порфирий принял моё благословение? – спросил он послушника Александра, продолжая следить за джипом Максимовой.
- Со смирением, как всегда. Поклонился, просил простить за всё и запер за мной дверь.
По дороге домой Каширин успокоился. Жене он не стал рассказывать о встрече со странным монахом, да и вообще никому о нём не говорил.
Ленка ещё не раз ездила в тот монастырь и с мужем, и одна, но безуспешно. Старец был в затворе и не принимал.
После той встречи Елена Петровна сильно изменилась, ещё сезон доигрывала спектакли со своим участием, а потом, неожиданно для всех, бросила сцену и куда-то исчезла. С тех пор они с Кашириным больше не виделись.
У каждого своё понимание жизни, и каждый сам за неё ответит перед Богом.
*****************