Сонечка, ты только не сердись, но не сообщить тебе я не могла, — голос сестры в трубке дрожал.
— Что случилось? — ее волнение передалось и мне.
— Папа в больнице. При смерти. Инфаркт.
— Ах, это... — сказала я равнодушно. — Ну и зачем ты мне звонишь?
— Но он все-таки твой отец! — воскликнула Майя.
— Он твой отец, — с нажимом произнесла я. — А для меня — чужой человек, — и прервала соединение.
Через пять минут мобильник снова завибрировал на столе.
— Что еще? — зло спросила я, по номеру определив, что это опять сестра.
— Ты должна проведать папу, — настаивала Майя. — Ты же член семьи.
— Я член другой семьи. И к этому человеку моя семья не имеет никакого отношения уже шестнадцать лет! — и снова бросила трубку.
Через пять минут позвонила мама. Я сразу предупредила:
— Если ты об отце, то не стоит и начинать.
После некоторого молчания мама сказала:
— Нет, о другом. Можешь прерваться минут на двадцать, кофе где-нибудь выпьем? Я уже тут, жду тебя внизу.
Встав из-за компьютера я выглянула в окно. Мама стояла во дворе нашего офиса и, подняв голову, смотрела на меня.
— Хорошо, сейчас.
Предупредив коллегу, что вернусь через час (хорошо знаю мамино «минут на двадцать»), накинула куртку и вышла.
Пока ждала лифт и спускалась вниз, думала о событиях давно минувших дней. А как нам всем известно с детства, нет ничего быстрее мысли, поэтому вспомнилось многое...
...Я просто обожала своего папку, он был для меня всем: учителем, другом, к которому бежала с любыми проблемами, жилеткой, в которую плакалась... Когда в двенадцать лет влюбилась, то поделилась не с мамой, а с ним! И когда поцеловалась впервые, то рассказала об этом папе. Не помню, чтобы он хоть однажды накричал на меня или наказал. Отец не баловал нас с Майей, но и не обижал — он был очень хорошим воспитателем. Это я понимаю теперь, став взрослой и имея пятилетнего сына. Понимаю и вынуждена признать. Хотя и отношусь к отцу... Да никак не отношусь! Его для меня просто не существует! Он мне не отец больше.
И не потому, что я такая неблагодарная дочь, совсем нет. Просто, когда мне было четырнадцать, папа решил, что я ему больше не нужна. Тот, кто был мне дороже и ближе всех на свете, бросил меня! Ну ладно, Майя... Сестра старше меня на семь лет, к тому времени она уже замуж вышла. Может, ей потому и не было обидно. Да и что для нее папа? Она же мамина дочка. Так все говорили. А меня называли папиной копией, и внешне, и по характеру. Отец был для меня всем! И предал. Ушел к другой женщине, развелся с мамой, сын у них родился... А потом вдруг снова общаться захотел. Размечтался! Ни за что! Умерла, так умерла! Нет меня для него, а его для меня.
Я вышла во двор. Мама выглядела уставшей и, похоже, недавно плакала. Подошла к ней, обняла за плечи, поцеловала в щеку, спросила:
— У тебя неприятности? О чем ты хотела поговорить?
— Мне надо кофе выпить, пойдем посидим где-нибудь в тихой кафешке.
— Тихой кафешки здесь не найдешь, вокруг куча офисов, а время обеденное. Давай в скверике, тут недалеко. А кофе в киоске купим.
Когда мы сели на лавочку, мама тяжело вздохнула.
— Должна рассказать тебе кое-что, — начала она. — Много лет собиралась, так и не решилась. Дальше тянуть некуда.
— Надеюсь, это не касается твоего бывшего мужа, — холодно произнесла я, сообразив, что неспроста родительница явилась ко мне на работу (такое бывает крайне редко). И тем более, позвонила через пять минут после нашего разговора с сестрой.
— Как тебе сказать... — нерешительно протянула мама, но тут же добавила: — Скорее это касается меня, чем его. Но ты же понимаешь, одно с другим связано, все-таки твой отец — мой первый муж.
— Твой первый муж мне давно не отец, ты знаешь, — заметила я деланно равнодушно. — Давай лучше поговорим о твоем втором муже, он гораздо симпатичнее.
— Не получится, — мамин голос приобрел непривычную жесткость, в нем зазвучали металлические нотки. — Хочешь ты того или не хочешь, но придется выслушать меня. Я давно собиралась с силами, но так и не смогла. А сейчас, когда твой папа, — она произнесла два последних слова с нажимом, словно хотела мне доказать, что это именно так, — при смерти, просто не имею права молчать.
Мама говорила, опустив глаза, сосредоточившись на какой-то только ей одной видимой точке на асфальте перед скамейкой. А потом вдруг подняла лицо и заглянула мне в глаза. Так заглянула, что я поняла: не стану мешать ей, дам излить все, что накопилось.
— Ты же помнишь, как все было, ведь помнишь, правда?
— Забыла, — отрезала я. — Продолжай, не спрашивай.
Мама съежилась, как от удара, замолчала.
— Ладно, не обижайся, — сжалилась я. — Помню, конечно. Хотя и хотелось бы забыть.
— Тогда все выглядело так, будто папа... бросил нас... Бросил... меня... — мямлила она, запинаясь. — А на самом деле... Это я его бросила, — выдохнула мама, словно в омут сиганула, и продолжила быстро-быстро: — Я влюбилась, Соня, понимаешь... Влюбилась впервые в жизни! По-настоящему, смертельно! Ты не смотри так, прости меня, я виновата! Виновата перед всеми вами, — мамин голос задрожал. — Но уже ничего не вернешь, — она охнула и разрыдалась, закрыв лицо руками.
Я была совершенно сбита с толку, не знала, как себя вести. Что это за признания через столько лет? И правда ли? Может, мама решила взять вину на себя, чтобы вынудить меня проведать отца?
— Сейчас... сейчас... я... я-а-а успокоюсь... — всхлипывала она, глотая слезы и размазывая тушь по щекам. — Успокоюсь и... иги... расскажу...
Я достала из кармана носовой платок и протянула ей, обняла за плечи, зашептала:
— Мамочка, не плачь, родная моя, хорошая...
— Я не хорошая, я плохая, — пробормотала она сквозь слезы. — Ты никогда не простишь меня. Но... В общем... — мама решительно вытерла слезы, отдышалась и продолжила: — В общем, я изменила вашему отцу. И он догадался.
— Как догадался? — вылетел у меня вопрос.
— Ну... Феликс очень любил меня, а когда так любишь, то чувствуешь человека как себя самого. Понимаешь?
— Не совсем... — пробормотала я. — Про любовь понимаю, конечно, а вот про то, как догадался, нет.
— Ну... — казалось, мама не может решиться. — В общем, я уехала якобы в командировку, а на самом деле к моему нынешнему мужу... А когда вернулась, не смогла признаться вашему папе, жалко мне его было...
— И?
— Ну... мы же были близки... после моего возвращения... И он по мне почувствовал... по моему поведению, понимаешь... Ну, как же объяснить?..
— Фух! — выдохнула я. — Все, все! Мамуля, прости, что невольно заставила тебя это рассказать! Могла бы и сама догадаться... Прости ради бога!
— Ты только не извиняйся, Сонечка, мне от этого еще хуже. А папа... нет, он не бросил нас... Внешне все осталось по-прежнему. Но Феликс больше пальцем ко мне не прикоснулся... Добровольно перевел себя в разряд моих друзей. И сказал: «Хочу, чтобы ты была счастливой, мешать не буду. Скажешь уйти, уйду. Но пока нужен и пока не выгонишь, буду рядом с тобой и с нашими девочками».
Мама замолчала, задумалась. Я ждала, совершенно позабыв о том, что обещала вернуться через час на работу. Почему-то вдруг всплыла в памяти картинка: воскресное утро, вся семья на кухне, только что позавтракали. Мы с сестрой еще допиваем чай с печеньем, мама собирает посуду со стола, а папа ей помогает. Потом мама подходит к окну и смотрит во двор. А папа говорит ей: «Тебе пора? Иди собирайся, мы сами здесь уберем. А потом покатаемся на велосипедах, правда, девчонки?» И улыбается нам и маме.
Надо же... Какая удивительная штука память! Знает, что и когда подсунуть! Раньше я не понимала, что на самом деле стояло за той утренней сценой на кухне... Мама тогда быстро собралась и упорхнула. Но это я теперь, глядя на все другими глазами и принимая от памяти картинки, неожиданно обнаруженные в ее закромах, понимаю, что именно «упорхнула». Она была веселая, счастливая, нарядная. А мы убрали на кухне и до обеда катались на велосипедах в парке. Вечером папа помог нам с сестрой делать уроки. Когда мы ложились спать, мама еще не вернулась, а утром отец сказал, что она уже ушла по делам... Да-а-а... Неужели все именно так и было?!
— Ну а потом папа познакомился с Вероникой. Только это произошло аж через два года. Он ушел к ней. А мы с Виктором еще тянули, выжидали, я боялась вам с Майей признаться. Не знаю, почему. Боялась и все.
— Но все равно в конце концов вышла за Виктора. Это ведь он был твоей неожиданной и всепоглощающей любовью?
— Сонь, не надо издеваться. Прости меня ради бога! А не можешь... не прощай. Но к отцу сходи. Обязательно! Он ни в чем перед тобой не виноват!
— Нет, мам, виноват! — неожиданно для самой себя выпалила я. — Мог бы и рассказать правду. Я ведь не игрушка, не домашнее животное, не сахарная головка, тающая от дождя. Я человек, мама, его дочь, и вроде бы, любимая когда-то. Имела право знать правду. Ведь вы... — меня вдруг осенило: — Ведь вы же Майке сказали, да? Точно сказали! — заявила уже с уверенностью. — Потому она и не обижалась. А меня зачем оставили в неведении? И Майка хороша, сестра называется... Секретчица! Как вы могли? Я столько лет ненавидела папу! Вы сами все перемешали в своей жизни, а я оказалась наказанной!
— Не вернешь, — прошептала мама. — Прости, Сонечка, я виновата перед тобой, перед всеми вами.
Она поднялась и побрела по аллее. Потом остановилась, оглянулась и добавила негромко, но так, что я услышала:
— Сходи к папе, прошу тебя!
— Схожу, — только и смогла я выдавить из себя.
На работу уже, конечно, не вернулась. Позвонила начальнику, объяснила все, попросила полтора дня отпуска.
Вечером места себе не находила. Хорошо, что муж с сыном уехали на неделю к свекрови, и не надо было делать вид, что все в порядке. Если бы Валентин оказался дома, пришлось бы ему все объяснять, а где взять на это силы? Мир перевернулся, я уже не знала, кто прав, кто виноват, все мои детские представления о родителях полетели в тартарары. Чтобы разобраться, понять, что к чему, требовалось время, но его не было. Папа лежал в больнице с инфарктом. Папа, который столько сделал для меня, и которого я так долго ненавидела, считая предателем, умирал, а я высокомерно заявляла, что мне это безразлично! А мама... любимая драгоценная мамочка так долго меня обманывала! Да и я сама вела себя как слепой котенок.
Выпив залпом полстакана водки, которую мы держали исключительно для компрессов, смогла наконец заснуть. Утром встала с удивительно ясной головой, позвонила сестре и узнала, в какой больнице находится папа.
Надев белый халат и шапочку, чтобы выглядеть, как медработник, поднялась в палату отца. Он лежал один, опутанный сетью проводов и трубочек. «Как в жизни... — подумала я. — Словно в паутине, попробуй выпутайся, поди разберись...» Присела на стул рядом с кроватью. Смотрела на спящего и вспоминала, как в детстве он носил меня на плечах, рассказывал сказки, помогал с алгеброй и геометрией, как возил на санках в снежную зиму и обнимал, когда я плакала от обиды, нанесенной кем-то из детей в школе или во дворе, как говорил, что человек должен быть сильным и добрым... Папка, родной мой...
Я осторожно положила ладонь на жилистую руку. Отец тут же открыл глаза, удивление, мелькнувшее в них, сменилось радостью. Он улыбнулся мне одними глазами и, с трудом ворочая губами, прошептал:
— Я так долго ждал тебя... Думал, не увижу уже...
— Не умирай, папка! — взмолилась я. — Ну пожалуйста!
— Теперь буду жить долго, — пообещал он и устало закрыл глаза.
Я гладила папину руку, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать. У отца из-под левого века выкатилась крупная слеза и медленно поползла вниз.
Опубликовано в журнале «Моя судьба» № 12, 2016 год