4 декабря. 2018 год. Евпаторское Заведение, училище постоянного проживание на территории Крыма. Вечер. « В чем секрет самого обыкновенного, или напротив выбранного светящегося шарика? Их может представиться сколько угодно, и до каждого будет добраться с огромным трудом, или вовсе никогда не сможет понять иная душа маленькую тайну другой. А секрет - это всегда не выданное, сохраненное мыслями чувство. Скажем, что секрет этот самый у всех один, и рвут оголенными руками железные, болтающиеся из стороны в сторону цепи, и те звенят с истошной резвостью. Потому что за весящим забором и лежит то, что хочется познать, как владелице его, так и другим. Множество эмоций, не останавливаясь, выносят множество ударов живых, но на вид мертвых цепей, соеденных, запутанных друг с другом. В отличие от покорных сознанию мыслей, их буквально разрывает любопытство, трескаются грудь, и характер, идущий наперекор сердцу, заставляет своих поданных отыскать малахитовую шкатулку. Что в ней? В ней и лежит ответ, за жесткостью, и упорством, в шкатулке и парит частица неизведанного чувства, пойманного когда-то, и названного запретным. И если уж характер решил подчинить его себе, хотя это практически невозможно, оно обязательно добьется того, чтобы то показало свое лицо на свободе и если даже надо будет, то и иному светящемуся шарику. Но кто, кто из множества эмоций в состоянии подчинить себе звенящие, гудящие цепи, когда кажется они совершенно слепыми, и не могут разобраться, кто перед ними. Но, нет, одного, они узнают точно, стоит приблизиться очередной жертве характера, как цепи упадут вниз. Порежет слух остальных громадный, толстый воздух, вышедший из-под удара, и по цепям зашагает оно, убеждение смелости. Ведь нельзя познать спрятанный от самого себя секрет, если не убедить ни мыслей, ни цепей в том, чего жаждет главный механизм тело. И перед смелостью откроется и малахитовая шкатулка, и голову приклонит сам характер, виновник долгого заточения беспокойства. Да, благодаря смелости, мы пускаем внутрь себя беспокойство за того, кого знаем, иногда любим, или чтим. Ключевой секрет разломлен, в руках у рыжеволосой девушки шкатулка распадается, сочетается с кислородом, и душа приобретает его, беспокойство. И соединившись со смелостью, они больше никогда не позволят цепям вознестись к глубокому верху. Теперь верх будет открыт, открыт для пробуждения мертвой части души, которой править будет смелость». – в Ольге смелость жила частично, то пропадала, то возвращалась. Он, коварный характер, сговорившийся со стариком переворачивал ее убеждения вверх дном, и запутавшаяся девушка, позабыла о том, кого называют беспокойством. Нет, оно проявлялось в ней, когда на глаза попадался Лешка совершенно случайно, или когда он сгибал руки в локтях от боли, а так, она не думала о нем, потому что ей запрещено было. Но ее смелость быстро прорвалась через всех, и в этот бодрый вечер, застегнув черное в белые мелкие неровные линии, платье, она отправилась по зову беспокойства.
В поздний десятый час она вышла из одинокой комнаты, покосилась на пустую кровать рядом со своей. Я делала точно так же, когда направлялась к тебе, признаться в часы, когда не писала о нашей жизни здесь, мне не хватало сидящей на мягком матрасе Аринки, так и Ольге не хватало меня. И я отчетливо признавалась себе в этом, но никогда не призывала к себе черноволосую подругу. Видя, как она любит нашего героя, я шла к одиночеству в руки, а ты, переживая за нашего юношу, часто говорила Аринке это на прямую. И, по-моему, это до жути сблизило нас, но об этом разговоры заходили редко, что-то холодное сковывало нас внутри, и переводя темы, мы просто смеялись о чем-то, но не в ближайшие дни…Весь этот день выдался без тебя невыносимо скучным, пустым, и меня радовало лишь хорошее, но временное самочувствие Лешки. Под вечер, после ужина я просидела у твоей кровати часа два, с нетерпением ждала, когда остынет горячий лоб, ты улыбалась сухими губами, слушала, как я рассказывала отвлеченно про старую жизнь. Она придавала грусти, я даже вспомнила Альку, ту улицу, где покупала пломбир, но на эту ночь я оставила тебя, когда ты вновь задремала, раскрывшись от одеяла. И стоило мне закрыть дверь своей комнату, в коридоре по ковру поползла тень Ольги. Ночные светильники, стоящие на тумбочках через каждые пять комнат, освещали ее неуверенный путь. Расправив волосы, она завязала лишь передние части невидимой резинкой, лицо тут же стало открыто, болотные глаза съедали темноту. Зачем она направлялась к тебе, к моей Женщине с Загадкой, ответить не так уж и трудно. Не подразумевая в каком состоянии найдёт тебя, она уже успела сложить твердые слова, трудные для понимая. И стены нехотя разочаровывать человека, хранившую тайну, затаившись, молчали. Уже знали, кто конкретно шел, и с огромным желанием позвали бы Свидетельницу многого, посланную к нам Заступницу израненных сердец. Но Тишеньку завлек бал, и ты, Татьяна осталась без внимания со стороны служащих Госпожи.
Коснувшись ручки левой, непривычной для нее рукой, Ольга не выдохнула, но с облегчением поняла, что дверь не заперта. Это означало, что ты не вставала после того, как я ушла…Тихо войдя, и приложив указательный палец к губам, Ольга еще не прошла зеркало, и замерла, как только увидела спавшую тебя. Что с ней произошло в ту минуту? Наверно, лишь маленький свет, который я оставила гореть у зеркала, освещая твою тень, поймал на себе ощущения Ольги. Не произнося ничего, она сделала еще шага три, как на столе увидела лежащие распечатанные страницы бумаги. Но прежде она вгляделась в твой силуэт, и на мои опасения она увидела в тебе это обыкновенное очарование, во сне у тебя розовели щеки, губы хоть и слиплись от жажды, но выглядели не бледными, а возвращали привычный для них нежный, розоватый цвет. Ты спала неровно на левом боку, руку спрятала под одеяла, зрачки видели сон и потому шевелились, сон лечил тебя, как Привязанность лечило внимание. Олега не поверила тому, что впервые за все время поняла, да, она поняла, почему так я с необыкновенным, редким для меня трепетом относилась к тебе. И за это зрелище, за то, чтобы увидеть, как ты спишь, она была готова опуститься на колени, облокотится локтями о матрас, и смотреть, пытаясь слушать легкое, непринужденное дыхание. И все прелесть обыкновения еще бы мгновенье и достигла бы ее трясины в глазах, в глазах человека, хранившего тайны. Правда, она убила этот миг, спугнула собиравшиеся мысли, и обратилась к столу. Стопка бумаги смутило ее больше, чем проснувшееся явное чувство. Зацепившись кончиками двух пальцев о полку стола, стоя к тебе спиной, она прочитала один из листков, верхний, фраза врезалась в нее, как никогда: « От Хима я слыхала всю исторью про мимолетное веленье дней, про неуверенность речей, и про предательство сиявших звезд.» Она узнала в этих словах свою сказанную речь. И задумалась о том, кто я, кто я такая, раз принесла на прочтение рукопись тебе, слова в который продиктованы немой Тишиной. Она бы, без сомнений, нашла ответ. Я бы с радостью позже спросила его у Ольги. Но голос, голос позади нее, приглушенный, больной, но желавший видеть свет, заговорил:
- И что же привело тебя, наверно ярка так украшена по дереву стола резьба? Иль может, ошибаюсь, в бреду на ложь я натыкаюсь. Во сне видала глиняну посуду, а после сыпалась с горы камней неведомая груда. И представляешь, налетают, с пути весь свет сметают. Но тот, имея силу, прорвался сквозь ужасну темень, и позже выстрочил из расколовшихся осколков гребень. Сейчас бы волосы им расчесать, себя в порядок миленький прибрать. Не оборачивайся, так и стой, и слышь в ушах осиный, летний рой. Нам в лето б окунуться, неточность убедить, и птицам гнезда свить. Я раньше выпускала птиц из клеток, как ты слова, из порванных береток.
Ольга, не повернувшись, увидела твое отражение. А на плечах, накинутый коричневый с рисунком белого цветка, смятого посередине, теплый платок. Он с трудом держался на твоих плечах, спадал, но подтягивала его дрожащими руками, не давала упасть. Через секунду ты разъединила ладони, мутно наблюдала за Ольгой.
- Не правильный мной выбран час, весь вечер без прикрас. Я думала, он будет ярче, и голос ваш намного громче. А видеть вас такой, - тут девушка обернулась, и столкнулась с тобой взглядом с высока. Она жалела тебя внутри светящегося шарика, но убеждения, и выступивший характер, заставляли ее отречься от бездумного направления жизни. В словах ее показался не то сарказм, не то глупый смех, и призрение ко всему, она будто нападала на твой нежный, состоящий из лазури взгляд, - Не нравится обременять покой! Но что же сделать? Ждать не буду, скорей к беседе перейду. Присядьте, может? – оторвав от живота кисть руки, она коснулась слабой тебя. На миг ты увидела перекосившееся пространство, не отмахнувшись от Ольги, присела на край кровати в белой ночной рубашке.
- Мое услышьте беспокойство, ведь речь никаком и не пойдет геройстве! Вы знаете, вы знаете, как я себя терзаю, в поступки старые ныряю? Чего мне стоит каждый день, он словно чья-то, их точнее тень, моих потерянных друзей, души оставившей слова: «Теплей»? Мне больно так смотреть на них, не зная про самочувствие всех их. Прошу, и на коленях вас молю, ответить мне, перешагнув ступень глупейшей гордости, сменившейся частицами новейшей твердости.- прерванная тобой, Ольга положила на твои колени содеянные крепким замком ладони.
- О гордость! О чем ты стала говорить, и предложения, как воду из ковша небрежно лить! Тебя, тебя я попрошу уйти, и будет хорошо мне, вот тогда прийти. А хочешь знать чего-то больше, ты к ним без извинений подойти, осмелься, виной по горло лишь ты не облейся! – на этом, ты отстранилась от нее, попыталась высвободить руки, но Ольга приподнявшись, дотронулась до твоих плеч.
- Скажу, все планы Госпожи вам доложу! Нет, я не пущу и слухи, но только вы не будьте глухи! Ему осталось две недели, услышьте траурные трели. Об этом Ветер мне сказал, а вам Пристрастие великий шанс на Лешкино спасенье дал. Очнитесь, Таня! Игры нет, и барабанна дробь стучит по сердцу, приоткрывая к действиям широку дверцу. Доверюсь разуму чужому, сейчас же удалюсь, и поспешу к волнующемуся грому. И помните, я непременно выдам нашу тайну, когда воды в сосуде станет много крайне.- говоря все это, Ольга видела, как ты вяло мыслила, не устойчиво сидела. И стоило ей замолчать, как ты вовсе упала на спину, сомкнув ресницы. Но человек, хранившая тайну, не унималась, она потянула тебя за руки к себе, - Услышали, услышали?
Не в состоянии произнести и слова, уже не владея своей физической оболочкой, ты с трудом оторвалась по ее желанию от кровати, невнятно пробормотала:
- Оставь, потом поговорим…
Ольга, словно не уславшая твоей просьбы, пропустила твой охрипший голос. И без всякого сочувствия, потеря над собой всякий контроль, она внезапно для самой себя замахнулась на тебя ладонью, но, уже не видя ее, ты окончательно потеряла сознание. Что так испортило мою старую, навсегда потерянную подругу? Неужели беспокойство об Алексее, и неданный тобой конкретный ответ заставили разорвать ее плотные сети приличий. Не ведала, что творила, она снова потянула ее за руки, твоя голова запрокинулась назад, наэлектризованные темные волосы тянулись к пледу, упавшему с плеч. Что говорило в ней? Безумие, упадок эмоций, разрушенное терпение. Верно, будет сказать, что совсем не справлялась с этим, и отдавалась внутренним переживаниям полностью, не проводя параллель. Это выглядело больше, чем странно, ведь Лешка, отдавший себя искусственной радости в минуты просветления, останавливался, и убегал, он желал убежать от самого себя, хотя это было и неправильно, неразумно. Стало быть, он был сильнее человека, хранившего тайну, которой коснулась только часть того, с чем каждый день просыпался русоволосый юноша.
На удачу стены не дремали, они вовсю наблюдали за глупыми действиями Ольги. И перестали узнавать в ней героиню нашей истории, покосившись на стопку бумаги, они явно отрицали то, что Ольга являлась прототипом, описанной личности. Смотря на терзания молодой героини, они отчетливо вспомнили их ненаглядную Тишеньку. Море тогда ясно услышало молитвы, светлые молитвы созданий из камня, залитых бетоном. Не будем отрицать, что море доложило об этом Свидетельнице многого или кому-то еще, но спустя миг листки на столе зашевелились, и потоком бешенного смешанного с холодом воздуха они были брошены на голову Ольги. Их острые концы, казалось, видели куда летели, и потому обрезали ей кожу рук. Отпустив тебя, она, наконец, остановилась, и пока она не спеша поворачивалась, зеркало слышало, как колотилось ее испуганное сердце. Сквозняк не пронесся, за окном гудел в позолоченную трубу ветер. И, как только Ольга развернулась к столу, оставшиеся лежать смиренно листки, налипли ей на ресницы, заслонив глаза. Она моментально смяла лист, убрала его от вспотевшего лица, и стоя в профиль, увидела незнакомое ей лицо, серьезное, с зажитыми полосами на горле. Созерцательница двух чувств, одетая в кремовое, стройное платье, чей верх представлялся прозрачной тканью с пришитыми ювелирно головками лилий, смотрела на нее, не отрываясь. Ее волосы были убраны в высокий пучок, ровный пробор закрыт покрашенными в темно светлый цвет передними, вечно падавшими прядями. Она пришла потому, что прекрасно в ее голове всплывал тот день, когда Женщина с Загадкой, моя Татьяна, именно ты пришла в ту пустую аудиторию, где Лешка рисовал портрет Тишины. Она медленно свела взгляд на несчастный твой силуэт, брошенный на кровати, после чего на неожиданность Ольги, она не сильно ударила ее правой ладонью по щеке. Девушка хотела возразить, но вмиг поняла, что перед ней находилась не просто особа, а одно из защищавших себя чувств. Зажмурившись, она опустила лицо, проговорив:
- Хотела только, чтобы знала, и цепи сотканы из морфия рвала…
Не дослушав и ответа, человек, хранившая тайну, бегом удалилась из комнаты. Голоса стен провожали ее, и томный, презренный взгляд Привязанности звучал внутри нее вибрацией. Не оглядываясь, дождавшись уединения в комнате, дочь Черной Подруги стерла себя все величие, серьезность, присела на край кровати, положила левую руку на твой лоб.
- Таня!- произнесла негромко Привязанность, невнятно улыбнулась.
Она смотрела на твои закрытые глаза, и воображала тот случай, когда они были открыты, обхватывали солнце, ловя его лучи в одном из коридоров, кабинетов. Она помнила этот земной цвет, меняющийся в зависимости от особенностей настроения. Какое оно было сейчас? Легко было бы ответить, если бы вышла из сна, и увидела перед собой ту, прогнанною с бала Созерцательницу двух чувств. Единственное в мире чувство, которое не во всех ситуациях отдается предназначению, не забывая о людских устоях жизни… Небо сгущало краски, Луна появилась вновь, чтобы проводить обратно дочь Черной Подруги проводить туда, где будет незваная гостья, где будет та, которая силой своей любви прорвется в чужой, насыщенный сон…
« Пойманный секрет иной душой, то есть спрятанное на долгое время чувства беспокойства, никогда не открывается с положительной стороны. Характер, все-таки успевает найти с ним связь, и, заманив к себе светлые частицы, набивает их целью погасить яркость беспокойства любой ценой. И тогда, беспокойство, за которым недоглядело сознание, потеряв над ним контроль, придумывает свои реплики, а разум, растерявший, подчинённый воле чувства, замолкает. Так же меняется и структура чувства, неверные внушенные мысли, портят, как и саму ситуацию, так и не добиваются ответа. Вскоре характер просит беспокойство вернуться, и, опуская к его ногам верёвочную, слабо натянутую лестницу, одевает на себя маску доверия, и чувство начинает возвращаться обратно. Но кто, кто хоть раз сказал, что его коварству можно доверять? Еще не успев добраться до шестой ступени, беспокойство с сильным ударом, ударом который научил его выбирать верных лиц, падает в низ. Характер убирает лестницу, и льсьтиво смеется, понимая, что его план удался, и беспокойство потеряло свою хорошую репутацию на глазах у тех, кто его уважал».
***
4 декабря. 2018 год. Во дворце Черной Подруги. Ночь. « В чем сила чувств? Их способность переносить светящийся шарик сквозь пространство сна и времени, еще не было доказано с точки науки. Редчайшие случаи не подтверждены рядом ученых, подтверждены теми, кто смог разорвать плотный слой грани, и влететь в него, как в свой родной уголок. Только представить, как мало чувствам того, что они прикасаются с чувствами другой души во время бодрствования сознания. А этого мало, и потому, чувство скуки, любви способно без труда, имея точное стремление, вынести ауру светящегося шарика на территорию чужого сна. Но будет ли этот сон чужим, если тот, кому он снится, является самым близким, самым дорогим сердцу? Разумеется, нет, и множество лиц в пространстве, созданным разумом, или посланным высшими силами, будет свидетелями того, как расколется пространство, и одна из физических оболочек останется пустой. Без души главный механизм тела будет биться, мысли не строится, легкие раскрываться. И пока сердце не наткнется на отсутствие светящегося шарика, оно уверенно будет продолжать свою работу. А душа, на короткое время она станет по-настоящему свободной, будет иметь право пролететь хоть над всем Земным шаром, но желанием ее будет внедриться в сон любимой души. Да, пожалуй, усердно выполняющее свою работу иное сердце, не заметит, как будет присутствовать кто-то еще, имеющий такое же живое тело за рамками оторванной вселенной. А сознание, строго следящее за тем, кто проходит в сон, тем более в сон, посланный допустим Госпожой, будет уделять огромное внимание каждому силуэту. Но стоит ему увидеть небезразличную, такую же любимую физической оболочке горящую душу, околдованное, оно пропустит ту в чужой сон. Нет, сны не столкнуться, и сердца останутся при своем, а вот та, кто проникла сможет узнать для себя многого нового, или просто насладиться тем, что не теряя секунды видит любимого человека.»- Аринка принялась засыпать поздно, досидевшись за конспектами, и за отвлеченными разговорами, она вдруг поняла, что забыла о самом главном. И все то время, когда сидела со мной, она ощущала пустоту, которую могло бы исправить лишь ее присутствие с тем, кого любила. С какой резвостью в действиях она вышла из моей комнаты, а потом, я услышала ее быстрые шаги, превратившиеся в бег. Стремление увидеть, убедить себя в том, что все хорошо, всегда побеждало, а ней. И вот, наконец, распахнув заветные двери, она расслабилась мыслями и вторую минуту лежала на левом боку, на своем месте, лицо к нему, к давно заснувшему Лешке. Не смыкая глаз, она вновь молилась про себя, чтобы не единый стук, не шорох за окнами, не борьба обнаженных ветвей деревьев не смогли вытащить его за рамки сна. Протянув правую ладонь вперед, она нежно улыбнулась, в полной темноте быстро разглядела его лицо, и была готова отправиться в свой сон, но прежде, она заговорила, будто с ним, заговорила внутри себя: «Прими меня в свой сон, и выйду я к кому угодно на поклон. Мне б там тебя услышать, и лаской обхватить. Раскрыть руками шторы, соединив моря, за ними пусть виднеются края. Какой из них ты выберешь, скажи, вниманьем укажи! Я за тобой проследую, и молчаливость позову… От утомленья нас спасет, и чудо призовет». Стоило договорить внутри себя, как с некой печалью, больше надеждой она отправилась в бескрайнее, чудное царство сна. Но чуднее всего это место было для него, для Алексея.
…Что было в этом зале, который каким-то неизвестным способом был запрятан, уместен в небольшой снаружи особняк? В нем королевой обходила роскошь, гасила, подвешенные под самый потолок черные, железные люстры, флаконы внутри горели огнем, об электричестве здесь не знали. Зал стелился кругом, и каждая его часть была забита гостями, с приятными и не очень лицами, если бы только Алексей мог предположить, что все, кто там были, являлись человеческими чувствами, то непременно убежал бы из гостеприимства Черной Подруги. В отдаленном угле, где деревянный пол сменился мраморным кафелем, и стало с трудом делать шаги, был постелен золотистый, тяжелый ковёр. Он облегал ножки так называемого металогического, цвета смолы стула с высокой спинкой, которая кажется, упираясь в потолок. Лешка заметил это мгновенно, даже вынул руки из кармана, подняв голову к верху, это было второе, до чего дошли его глаза. И вот, когда двери распахнулись резко, прекрасные в основном, с разноцветными волосами девушки, замолчали в единую секунду. До этого мига, когда увидел Привязанность на лестнице, он уже слышал эти веселые, порой искусственные голоса, сомневался в их живости, считал за дальние отголоски. Но Владелица сроками жизни быстро развеяла его сомнения, против его воли, но и, не настаивая протянула правую руку вперед, и в профиль, глядя на юношу, сомкнула взгляд. Он нехотя, с неуверенностью все-таки ответил ей тем же, наконец, заметил, как преобразилось платье Госпожи, от него вдруг стал исходить длинный малиновый шлейф. Они прошли уже пять шагов, а шлейф еще не кончился, концы его касались первой ступени лестницы. Лешка всячески поглядывал на нее, пытался скрыться от настырных, наглых глаз, те без оглядок смотрели на героя, на человека, которого им вскоре представит Черная Подруга. Тут она прибавила шагу, и, раскрыв улыбку, стала идти более торжественно. И главным, чего тогда хотел знать Лешка, и был тот повод, по которому очарованные или напротив разочаровавшиеся чувства собрались в полуосвещённом зале. Его лицо, лицо нашего героя освещал огонь, полыхавший у окон, нарушав все, придуманные когда-либо законы людей, он хоть и сверкал за стеклянными высокими рамами из тонкого, стекла, свет небывало проникал внутрь. Словно окна и не были преградой пламеню, Лешка покосился на них, а затем и на силуэт стоящий в первом ряду в середине, в бежевом, кружевном платье, он думал еще секунда, и обязательно узнает в этой девушки свою знакомую. Но ее голова, прикрытая черным капюшоном, не дала ему ответа. А между тем, Госпожа замерла посередине зала, и громко объявила неожиданные для Лешки слова.
- Здесь вижу я и чувства мыслей, и звуки, сопровождавшиеся песней, и все известны, по истине прелестны. Но вам еще представить не успела, и потому в саду сова так долго пела, - остановившись говорить, ее поддержал смех внимательных силуэтов, и те, прикрыв руками рот, все не отрывались от неизвестного им гостя, - Так вот, пожаловал на бал сегодня гость, и вовсе уж не поливает дождь. Как странно любят ангелы смеяться, от наших стрел огня и мнений, мнимых так обороняться. Но вот, курьез на улице гроза, вдруг потеряла крылья стрекоза, и к нам пока еще не долетела, и нову песню в танце не присела. А между тем, герой в совсем другом, и непривычном теле, покажет нам себя на деле. Но танец будет позже! – на этой ноте, не посмотрев на него, она решительно развернулась, направилась вперед, к приготовленному для нее металлическому креслицу.
Лешка, не растерявшись, последовал за ней, увидел по левую от нее сторону, такую же металлическую, с резными узорами в виде крупных роз на спинке, вытянутую скамейку. Приближаясь к ней, он рассматривал эту уверенную в себе даму. Она настоящая, настоящая Черная Подруга, мечтавшая десятилетья назад увидеть его в своем окружение хотя бы на миг. Что так привлекало их всех в его обычной на вид душе? В этом и состояла суть того, что никто, никто не мог ответить на этот вопрос… Едва не споткнувшись, Лешка присел в миллиметре от Госпожи, упустил посветлевшие голубые глаза, но стоило лучи света упасть за него, он тут же повернулся, как и все, кроме ожидавшей Владелицы сроками жизней.
Действительно послышалась мелодия, выбранная самой танцовщицей. Она вновь открывала бал, как и раньше, она вновь преставилась в кремовом спереди, сзади золотистом платье, розовых глаз не спрятала под линзами. Влюбленность узнали все! Идеальная талия, руки, схожие с парившими крыльями, и ее любимая композиция, написанная молодой русской певицей, в покинутый, так не увиденный, но услышанный 1980-й год. Госпожа мгновенно узнала слова, так полюбившиеся слова Изгнаннице иных чувств. Их не было, вокал не слышался, но внутри, они прозвучали внутри Чёрной Подруги, глядевшей на плавно, выходившую на свет, Влюбленность. Первый абзац овладел ее сознанием полностью: «Что вы, плакать? Никогда! Даже если и беда вдруг нахлынет грязью сплетен, даже если ей ответить, право, нечем иногда. Что вы, плакать? Никогда!».
Что было в ее движениях? В них парила живость, и страсть, страсть высказаться танцем, а не пустыми, как может, кому показаться, словами. Да, она не любила слова, длинные безрассудные предложения, часто наполненные фальшивым смыслом. А вот в танце, в нем врать – это искусство! Только она не признавала его, и казалось, отдавшись полностью пластичным поворотам, наклонам выплескивала из себя все то, что приобретало форму годами. Сама Госпожа вмиг узнала поменявшие структуру повороты, более глубокий взгляд, это был взгляд той, которая когда-то оставив своя героя, вернулась, чтобы увидеть на пару мгновений. И не сбиваясь, не теряясь, она дарила себя Лешке, и наблюдая за его эмоциями, одновременно могла руководить телом. Уж, не каждый присутствующий в зале, мог позволить себе настолько чистое, безошибочное раскрепощение внутренней вселенной. И не поверил бы никто, что она восстановила себя по кусочкам за единственную, данную ей Госпожой ночь. А все потому, что потратила много часов на раздумья, ныряния вглубь себя, но в итоге она убедила сея в том, что придет, выступит не ради поражённых, восторженных взглядов, а ради того, чтобы познакомиться с ним новым. Она тут же обратила внимание на некую сгорбленность, закрытость, но светлость в устремленном взгляде. Ах, если бы она могла рассмотреть его поближе, и провожающий луч поднес бы ее к его лицу, на бы не удержалась, столкнулась с его обаятельной, но дорогой, слишком дорогой улыбкой. С четвертым, предпоследнем поворотом, он все-таки подарил ей ее, поставив немного озадаченно локти на колени, он сначала прикрыт рот соединившимися руками, а после, расцепив их, глядел на высоту ее исполнения. Мелодия замолчала, она прошлась, кругом обогнув кистью руки лоб, а в конце, представ перед Владелицей сроками жизней, довольной по лицу, резко поклонилась. Лешка оценивающе смотрел на нее, ждал, когда медленная походка привет Влюбленность ближе. Но ее силуэт быстро для него, с каждой бегущей в страхе секундой потерял свои четкие очертания. Изображение поменяло и наклон, искрившиеся окна наращивали на стеклах желтые, с черной серединой внутри круги. Повертев головой, он все-таки решил попытаться увидеть ее. Но теперь и ее глаза, розоватые, которые он бы может и вспомнил каким-либо чудом, закрылись для него. Обняв правое плечо нервной левой рукой, он снова опустил голову. Изгнанница иных чувств, под восторженные реплики чувств, проходя мимо него, заметила стекавшие по щекам мелкие слезы, и с сочувствием внутри, от того что поняла, поняла все, она мигом мчалась по коридорам души, и ровно шагала босыми ногами по холодному полу. Она показалась ему, чтобы познать изменения в его жизни, но их, их по-прежнему не было слышно. От этого она еще больше закроется в себе, и дрожащими пальцами держа стеклянный предмет, будет путешествовать по воспоминаниям, которые приобрели лишь более подробные, но не другие, нет, краски.
Как только она удалилась, рухнули живые, будто с потолками звуки скрипки, чувства, не переставая ее обсуждать, сошлись в танцы в паре. Некие девушки танцевали и друг с другом, а другие, как, к примеру, Привязанность, заняв свое место, не вставая мечтали, перебирая события. Сидя на противоположной от Алексея скамейке, она, утопая в грусти, наблюдала за резвостью, быстро смеявшимися узорами на чьих-то платьях, и еще, конечно, она не выпускала из головы тебя. Минуты назад, в настоящем мире, она гладила тебя по голове, и ни за что бы не оставила, если бы не приглашение матери. А Алексей, казалось, маялся от того, что ему приходилось в собственном сне, находится не в покое, а на шумном балу у той, про которую был лишь наслышан. Дочь Черной Подруги, всячески вытягивая шею, наблюдая за изменением его состояния. Сон отныне не спасал его! Она тот час пожелала уйти, прекрасно осознавала, что Лешка, чувствуя ее присутствие, еще больше менялся в себе. Приподнявшись, она, обойдя, поставила локти на спинку стула, взглядом, но не мыслями пропадала в кружившихся парах. И какого было ее негодование, когда опасения сбылись, и Госпожа не живо улыбнувшись, протянула ему руку для танца. Приоткрыв рот, Созерцательница двух чувств, окаменела, глядя на его слабые, едва не спотыкавшиеся ноги. А Черная подруга, так и не обхватив ее вниманием, устремилась с русоволосым героем в центр зала.
И вот Владелица сроками жизни с побледневшим Алексеем оказались в центре зала, порезанного мелодия из оперы: «Орфей и Эвридика». Под ослепившим его светом, наш юноша, касаясь покрасневшего носа, не смотря на Госпожу, замер в ожидании чего-то худшего…Но Черная Подруга, мягко сомкнув ресницы, начала неизвестный, но более менее легкий для него танец. Привязанность скрылась из зала через другой вход, где музыка слышалась громче, получилось так, что она обошла все пространство по нижнему коридору, и когда вышла к ступеням, на которых рассталась с Аидой, то обомлела. Спиной к ней, в обыкновенной белой ночной рубашке с голыми плечами, стояла девушка с черными волосами.
- Арина!- произнесла, не сдержавшись в эмоциях, пораженная Созерцательница двух чувств. Она приподнялась на первую ступень, как взволнованная девушка, развернувшись, бросилась к ней.
- Скажи мне где, тут путанность везде! Я знать хочу, и видеть больше, и пусть уж сердце бьется тоньше, покоя мне не принося. А ты скажи, ты только чувство, во сне мне больно грустно! Не у что праздник, грозу спугнувший понедельник, или рождения сочельник? Так это сон, не вышел из тени Плутон. Я б на него сейчас залезла, и в воду жгучую руками бы полезла. А Леша, Леша? Слышны звуки…- она метнулась назад, как Привязанность испуганно, словно предупреждая, схватила ее за руку, - Не думай, не гадай, меня ты не о че не предупреждай! Его-то не нарушу пребыванье, а лишь я облегчу вставанье. Не место в снах мотаться по балам, и бить в сознание бокалы, все дальше залезая по выдуманным кем-то скалам. – сказав это, она вырвала правое запястье, заторопила ступени.
Дочь Черной Подруги, прикусив губы, смотрела на неряшливую прическу смелой девушки. Не смотря на ее слова, она знала, с каким недовольством мать отреагирует на эту девушку, пришедшую отобрать у нее главного героя. Хотя Аринка, человек была права во множество раз своим приходим за тем, кто украл его сон, и останется безнаказанным…Что ест сил, черноволосая девушка оттолкнула от себя двери, душный запах проникся к ней в горло. В первую секунду она замерла, глядя на танцующих чувств, их кавалеров. Бледный свет обхватил их лица, те приобрели синеву под направленной на них тусклостью, и лишь середина горела золотым лучом. Не медля, Аринка с колотившимся сердцем, босыми ногами зашагала прямо, вежливо и не очень, протискиваясь сквозь оживленную толпу. Внезапно, когда до цели оставалась десять шагов, толпа разочарованно, с удивлением вскликнула, Аринка поспешила, не разбирая дороги. Оставались три стоящие дамы, и она увидит его, своего Лешку. Неаккуратно оттолкнув их, чуть не задев высокие прически, тяжело дыша, она стала свидетелем картины, как опустившись, а колени, Владелица сроками жизни придерживала едва не потерявшего сознания русоволосого юношу. Отрицательно помахав головой, без всяких приветствий, что в первую очередь показалось неслыханной наглостью для других, она упала на колени, тут же взяв его за ледяные запястья. Отстранив его от Госпожи, оставшись сидеть на успевших затечь коленях, она облокотила его вспотевшую голову на себя.
- Как вы могли, его сюда не по желанью привели? Ну, разве можно рушить чей-нибудь покой, и издеваться так над оболочкой молодой? Я в вас, я в вас в разочаровании, и есть в душе единое желание. – проговорила громко черноволосая девушка, слышала как ее голос слегка дрожал, - Все хорошо, слышишь меня?- она говорила это уже, обращалась к Лешке шёпотом, глядя его по голове.
Это будто вывело Черную Подругу из себя, она смотрела на Аринку с призрением, полным недоверием. Они видела ее второй раз, и сейчас она явилась перед ней другой, смелой, той, которая чувствовала силу пере всеми эмоциями, и самой Владелицей сроками жизни. А все потому, что она была человеком, настоящим созданием из крови, цветом красного вина их спелого винограда, чьи грозди когда-то собирал Брат Судьбы. Госпожа заметила и лица гостей, те находились в замешательстве после увиденного, но никто не смел ни осуждать пришедшую черноволосую девушку, ни кивать на нее, все, скорее всего, восхищались про себя, отталкивая противоречия. Привязанность, стоявшая позади матери, угрюмо наклонила голову, и без сомнений молилась про себя.
- Встань, отдай ты королеве дань! На то была моя законна воля, и я не видела тебя на горизонте поля. Ах, ты смела, с собою твердость привела! А голос, голос, он дрожит, ты погляди, его ты отпусти.- Черная Подруга выдала последнюю сказанную строку смеху, направилась вперед, видимо к выходу. Замкнутый круг расступился, поклоняясь, чувства засуетились. А Госпожа продолжила, разрушая стекла, те падали из рам по приказу ее голоса, - Идите впрочем, дыхание свое спасите! А я на радость дочери кого-то покажу. Вон там, в углу, за вами вечно ходит по пятам, одна непревзойдённая красотка. Как имя с лаской, так забота вся с опаской. У вас она, как некий друг. В красотах жара без конца ко мне все присылают одного ганца, и письма доставляет он о ней. И сколько сразу будет ясно, хоть та не скажет нам все гласно. - на этом ее шаги продолжали плыть для Алексея.
Не придавая ее словам, словам потерявшейся в себе от неожиданности Госпоже, Аринка приподнявшись, обхватила Лешку за пояс. Он стоял неровно, покачиваясь, словно тонкая соломинка, которую в любой момент подхватит ветер, и она улетит, совсем одна, улетит. Только вот его девушка, она ни за что не отпустит его в собственном сне, за грань разумного, предвиденного. И ни к чему, по ее словам, рушить выстроенные грани, если те могут увести туда, откуда не вернешься никогда. Но как только речь зашла о тайной красотке, Лешка, перестав чесать нос, сузил брови. Знал, неужели знал, кого она имела в виду? Спустя миг, Черная Подруга остановилась у силуэта, чье имя закрытое капюшоном от плаща, молчало. Аринка без особого внимания следила за Госпожой, но та продолжила:
- Любила, любит, и любить не перестанет!
Эта короткая фраза заставила биться сердце черноволосой девушки более четко, так громко, что она, испугавшись его биения, больше прижала Алексея к себе. А юноша, продолжая касаться, плеща, попытался увидеть к кому, к кому были обращены эти странные, на первый миг, слова. Через разбитые окна невыносимый, ледяной воздух, пронесся внутрь, взяв пространство под свою власть. Лешка видел, как застывшие чувства покрывались корочкой тонкого льда, приобретая мертвый оттенок кожи. Заснули в долю секунды, и они, кажется они вдвоем, стоя на определённом промежутке в полу темноте, не ощущали холода. Да, он отступил перед Аринкой, а вот Лешку обошел стороной лишь по той причине, что никогда не связывался с искусственной радостью, и ее жёсткими правилами, когда тепло уничтожает колкость в локтях, и тут же возвращает видение про жаркие моря, с играющими в воде детьми. Осталась свободной еще и Созерцательница двух чувств, холод не мог коснуться и дочери, наследницы Черной Подруги. Она беззвучно коснулась Аринки за правое плечо, ее кудри упали девушки на лицо, этим и прикрыли шепот. Сказанная фраза мгновенно пробралась в мыслящее сознание Аринки. Она, готовая обернуться, опустила руки, как развернувшись к ним лицом Владелица сроками жизни обнажила имя таинственной, незваной гостьи, являющейся главной служащей Государыни Распорядительницы жизней.
Алексей невнятно улыбнулся, внутри понял, что это она, неприкасаемая Тишина, хранила их своей молчаливостью. Тиша светилась изнутри, она ровно выделывала дыры из света в глазах Госпожи. Золотые волосы, убранные в высокий пучок, сделали ее новой, неузнаваемой, и Аринка, не в состоянии и взглянуть на нее, потянула за собой Алексея, потянула к выходу. Он вернет их обратно, где Тишина снова станет другом, а не влюбленной в душу, к которой привязалась Аринка.
Зал остался каменным. Налетевшая вьюга топтала крышу особняка своими толстыми валенками. Луна не вышла, а чувства, чувства на утро очнуться в мягких кроватях, или у тех, кто ими живет. Но ни Тиша! Свидетельница многого, нарушавшая веселье, и бал, предательски явилась и перед хорошо относившейся к ней Аринкой, и перед Госпожой, не уважающей незваных заступниц. Все же снег обязательно стихнет, и Алексей с Аринкой проснуться там, где и остались. Только неясность произошедшего, не теряя времени, скрутила голову черноволосой девушке, и тому, кто проснулся с трясущимися руками, чтобы вновь порезать средний палец неровным концом стекляшки…
« То, что было дано, или сказано, а может и случайно за короткое пребывание между двух миров, без исключений, смешает все накопленное, сохранённое знаниями и устоями. Прежние мысли собьются с пути, на нем появятся острые, торчащие из треснутой земли не тонкие иглы. Они не закроют путь вперед, или к тому, к чему душа будет рваться, они станут напоминать о том новым неожиданном, что было услышано, и почему-то принято с чужих слов. Царапая колени во время каждого перепрыгивания через них, не позволит закрыть рассказанное сном. А верить ему или нет, будет решать светящийся шарик, на то, он и второй правитель тела, после сердца, после него».