Очень темно здесь. И душно. И я никак не могу посчитать этажи. А странный треск откуда-то сверху вызывает приступы тошноты и сердцебиение. Жарко, но руки отчего-то ледяные.
Ничего, тросы ведь железные. Очень прочные. Скоро кто-нибудь придёт и всё закончится. Господи…
Я рос очень религиозным мальчиком. Носил крестик, молился перед экзаменами. Ходил на всенощную с мамой и благоговел, разглядывая закопченные иконы в тяжёлых золотых ризах. Обожал Георгия Победоносца, представляя его сказочным богатырём и супергероем. Иногда раскаивался в мелких грехах и исповедывался батюшке Порфирию, пузатому дядьке похожему на печального деда Мороза.
Когда же я разочаровался в Нём? То ли после того как Он, несмотря на многократные молитвы, не нашёл мои потерянные детальки от лего, то ли из-за строгого маминого запрета мыться в праздники. Помню, как часто представлял — а вдруг упаду в лужу с дерьмом? И что тогда? Весь день так ходить?
Глупо как-то, ради чего? Разве Богу приятно, что я грязный? — сомневался я.
Воинствующим атеистом я всё же не стал. Да и вообще, в атеизме сейчас признаваться как-то неприлично. Я тихий безбожник. Безобидный.
Работаю я инженером по спутниковым коммуникациям, и всё время поражаюсь обилию верующих в нашей сверхсовременной научной конторе. Каждый второй у нас обставляется иконками, каждый первый крестится перед запуском спутника, а в столовой готовят в строгом соответствии с требованиями поста. Очень активно постятся предпенсионные тётки и начальство. Постящихся сразу видно — лица пресные, как тот безвкусный салат из вялой капусты, что им дают на обед, глаза тусклые, речи тихие. За время "усмирения плоти" они умудряются поправиться на пару килограмм и потом жалуются друг другу на зловредные углеводы и обмениваются новомодными диетами.
Говорят, что и на МКС есть иконки. Над консолью управления висят. А ведь до Бога там по идее совсем рукой подать. Могли бы говорить с ним без посредников. Прямо через иллюминатор.
Дико ведь, когда люди, только что получившие данные со спутников, фотографии звездного неба из хрен знает каких далёких закутков космоса, приносят из дому куличи и крашеные яйца и нежно христосуются в перерывах на обед.
Вслух я не ржу, конечно, но иногда сдержаться невозможно. Особенно, когда встречаю грудастую Светку из отдела астрокартографии.
— Ну, что, Светик, — спрашиваю, — сфоткали уже Саваофа? Как он там? Ты не забудь в инстаграмм сразу запулить, народ порадуй.
Светка бесится, обзывает антихристом и тайком крестится, чтобы мой грех не перешёл на нее.
Да мне не мешает особо. Кроме столовки — достала картошка с капустой. Приношу бутерброды с колбасой и сыром и жру втихаря, дразня ароматом чеснока коллег-праведников.
Раньше-то я думал, что в бога верят только недалекие люди и дети малые, но здесь у нас цвет интеллекта, сливки науки, средний айкью (включая уборщиков) — 180, не меньше. Вот и чем это объяснить? Модой, конечно. Тренд такой, мейнстрим. А я не люблю мейнстрим. Стадный инстинкт, тьфу.
Ну что ж такое. Где лифтёры-то?! А что, если воздух закончится? Вот и дышать сразу стало трудно. И треск этот жуткий. Ой! Пол качается! Снова толчок, и ещё… Какой же это этаж?! Мне и тридцати нет, мне нельзя умирать так рано!!! Люди! Кто-нибудь!!! Помогите!!! Люди-и-и-и!!!!
Как же там… всё забыл… А, вот — Отче наш, иже еси на небесах… А если там не этот?! Аллаху акбар… Или совсем другой… Барух ата Адонаи … Господи, Боже, спаси и сохрани! Харе Кришна!!!
— Алё, ты чего разорался там? Вот народ, десять минут в лифте не могут посидеть без истерики. Иду я, иду. Сейчас вытащу тебя. Да и застрял всего в метре от первого этажа. Делов-то.