Она стояла на пороге между юность и молодостью — а, вернее, сидела в зрительном зале. Он был ровно в два раза ее старше, но, если точнее, был шансонье.
Она оказалась на его концерте со своими малознакомыми подругами. В тот момент, когда он пел на французском языке любви очередную песню о несчастье и разочаровании, она внезапно для себя попала в прекрасное настоящее. Вдруг стали невероятно реальными пальцы контрабасиста, стучащие по толстым белым струнам, и удивленная, гримасничающая физиономия рыжего гитариста, и, главное, его усталое, чуть насмешливое лицо, и даже кольцо на его правой руке, отражающее софиты дрожащим огоньком. В ту же секунду ощущение было унесено потоком иностранных непонятных слов, шепотком немногочисленных — крайне немногочисленных! — зрителей, мерцаньем чужого смартфона. Но чувство, что все вокруг прекрасно, как тонко выверенная сцена кинофильма, осталось в ней, ведь, наверное, не напрасно тем вечером так удачно сошлись туманные улицы, лавандовые стены крошечного концертного зала, запах богемного подвальчика, куда ведет винтовая лестница и который, если слушать только шансонье, очень пахнет истинным Парижем.
В антракте он пошел курить на улицу, а она отдала деньги, отложенные на курицу к завтрашнему обеду, за кофе с корицей — потому что без корицы этот вечер просто не мог состояться, но ведь не зря же сошлись лавандовые стены, туман и шансонье.
После антракта он спел еще чуть-чуть, а потом одну песню на бис, но она уже была, кажется, не здесь, не в прекрасном настоящем, а в будущем, в завершении этого вечера, в ночи, которая, вне всякого сомнения, должна была оказаться поэтичной и прекрасной.
После концерта организатор подбежала к нему и стала звать отметить это событие в ресторане — всей группой, вместе веселее.
Ее подруги уехали на своих машинах, она еще раньше них пошла на крыльцо — и там внезапно снова увидела его и музыкантов. Рубашка светилась в темноте белизной, а его контуры чуть размывались в сигаретном дыме. Она сказала:
— Спасибо за концерт. До свидания.
Он мельком взглянул на нее и ответил:
— Всего доброго.
Она пошла к автобусной остановке, по весенней мокрети, в платке на голове и пальто, как, конечно, героиня французского кино. Вечерние огни акварельно плыли в тумане, нарисованные а-ля прима, а от некоторых зданий темнота и туман вовсе не оставляли ничего, кроме огней. Она встала в ожидании своего маршрута: город убегал куда-то вниз, словно обрывался на краю света. Позади кричали озорные гуляки, хулиганы; под светофором целовались поэтично-некрасивые и очаровательные влюбленные; недалеко стоял парень с букетом роз и еще один, с единственной розой. Пахло воздухом и растаявшим снегом, набухшей от влаги землей. Были пятница, вечер и огни.
Ее автобус очень долго не шел, и пальцы, конечно, озябли, даже покраснели на кончиках. К ней подошел незнакомый крошечный старичок:
— Девушка, вы ждете автобуса? В Южный район? Не ждите, в это время они редко ходят. Идите на следующую остановку, там другие маршруты есть.
Она улыбнулась — и не ушла. И вот перед ней остановилась машина, а за рулем сидел он. Он притормозил как-то незаметно, как будто не насовсем, и, перегнувшись к пассажирскому окошку, сказал:
— Садитесь.
И она сразу же села, хотя, разумеется, в детстве ей говорили про машины с незнакомцами за рулем. Да и, наверное, надо было что-то спросить — а она промолчала. И в ту же секунду очень медленно, а все же решительно вывернул из-за угла ее автобус. Она часто молчала там, где надо было бы сказать (надеялась, что так покажется умнее) — потому ничего не сказала и про автобус, просто повернулась к шансонье, все также молча. В их семье вообще говорливым был ее муж.
Он спросил у нее адрес и добавил:
— Совсем замерзли?..
Она кивнула, и они поехали в туман, в огни — куда же еще? Сошедший со сцены, он стал немного проще, но только самую малость. И полумрак вылепливал его лицо чуть грубее, чем надо: стали видны мешки под глазами, глубокие носогубные складки, морщины на лбу, полускрытые седой челкой. Но это выглядело очень по-французски.
— А вы разве не должны были идти в ресторан? — спросила она.
— Я устал, — ответил он.
Вечерний город оказался стремительным и крошечным, и даже туман не смог обмануть, удлинить их дорогу. Очень скоро бусины фонарей превратились в квадратно-конфетные окна многоквартирных домов, и дорога пошла кочками, и она несколько раз показала ему дрожащей рукой, куда надо повернуть.
Машина остановилась у подъезда, и пару лишних мгновений они посидели в тишине. И вот он повернулся, в его глазах мелькнуло то ли сожаление, то ли жалость — и он ее поцеловал.
Поцелуй вышел легким, коротким, почти невинным — если бы не... Этот поцелуй удивительно шел сегодняшней ночи, тихому двору, французской машине и даже спонтанному шансонье, но она не двигала губами целых четыре секунды, а потом все-таки шевельнула.
Потом она вышла из машины, пошла к подъезду, и каблуки ее цокали. Его машина стояла на месте, пока она не зашла в дом.
Она ехала в лифте, не глядя на себя в заплеванное зеркало, слушая и скрежет, и грохот, и гул в шахте. Вышла, позвонила в дверь — открыл удивленный муж.
— Почему ты не сказала, чтобы я тебя встретил? Я думал, концерт, специально не звоню... — тут же спросил он.
Дома пахло теплом, жареной картошкой, немного — самим мужем.
Она замерла на пороге. Все перестало быть похожим на кино, муж был самым настоящим, с невыносимо милым прыщиком на плече. Электрический свет горел и в коридоре, и в дальней комнате, и окно, которое темнело далеко-далеко, было совершенно непрозрачным.
— Я... я как-то... Я как-то не подумала.
Муж вздохнул, помог ей снять пальто, но пуговицы получилось расстегнуть не с первого раза.
— Как ты могла "не подумать"? Я же тебя просил... нормально доехала? Голодная? Будешь ужинать?
Она сказала:
— Да.
За столом он спросил:
— Ну что, Рит, как концерт?
— Хорошо, — ответила она и подавилась. А, закончив есть, добавила:
— Извини, пойду приму душ.
Она очень тщательно почистила зубы: мысленно разделила полость рта на четверти, проделала сначала выметающие, потом массажные движения щеткой. Долго стояла под горячими струями, смотрела на стену. Стена была в известковом налете.
Маргарита вылезла из ванной и тщательно ее вымыла.
Муж сидел за компьютером, уничтожал вражеские дивизии. Она начала говорить с разбега, еще от дверей:
— Господи, ну сколько можно, целыми днями, целыми днями!
Муж посмотрел на нее скорее удивленно, чем обиженно. Спросил:
— Шутишь?
Она, не ответив, сразу же пошла мыть посуду, а потом так и осталась сидеть на кухне: взяла с подоконника прошлогодний журнал. Ненадолго к ней заглянул муж, спросил что-то о планах на завтра, и Маргарита, долго откашлявшись, рассказала: планов никаких, будет заниматься домом.
Потом они легли спать. Как обычно, муж начал ей рассказывать о своем дне:
— ...в общем, не знаю, насмешил меня такой взгляд на проекты. А ты что такая молчаливая, Рит?
Маргарита прерывисто вздохнула:
— Сегодня видела в автобусе такого смешного малыша. Увидел, что между оконными стеклами автобуса вода — хохотал на весь салон, повороты ждал, чтобы плескалось сильнее. Ему его папа показал, так мило было.
— Это было по пути на концерт или обратно? — голос мужа звучал спокойно, даже чуточку лениво, сонно.
У Маргариты во рту стало сухо, как будто она наелась пуха из подушек.
— Не помню.
Муж приоткрыл глаза:
— Не помнишь?
— Слушай, давай спать, сегодня такой длинный день.
— Давай, — он пожал плечами. — Просто странно, что не помнишь.
— Туда. По дороге туда.
Когда она ее ресницы уже перестали шуршать по подушке, муж сказал:
— Ну да, логично. На обратном пути уже темно.
Маргарита чуть приподнялась на локте. Муж, смотревший в потолок, смежил веки.
— Ты такая молчаливая. Что-то случилось?
Она целый день сидела на кухне, остервенело пекла кривобокие пирожки с невероятной феерией начинок: капуста, мясо, повидло, картошка, сгущенка... Муж периодически заходил, изумленно принюхивался, целовал в макушку, выходил, но снова возвращался.
— Нет, ничего не случилось, — пирожок под пальцами разваливался, но она прищепляла его края снова и снова, зло давила на тесто, почти растирая его в руках — кончики пальцев даже покраснели.
— Точно?
— Точнее не бывает.
Он ушел, а Маргарита вдруг заспешила, бросила тесто на противень, запихнула тот в пекло духовки, стала намыливать руки.
В спальню она зашла почти бегом, и с порога начала поцелуи, устроила форменное сумасшествие, порвала что-то из одежды. Муж немного опешил и сначала даже постарался ее оттолкнуть, но быстро сдался, поддался, отдался.
И сверху, и сбоку, и снизу его взгляд был почти удивленным, поэтому она закрывала ему глаза своими ладонями с запахом дрожжей и повидла. На ее ногте остался крошечный кусочек теста, и она досадливо стерла его о ковер. Муж наклонился к ней, она схватила его за волосы всей пятерней, прерывисто шепнула:
— Ты... мой... единственный.
Он улыбнулся ей в плечо.
Вечером к ним пришли гости: полились разговоры, беззлобные сплетни, шутки. Она бесшумно сидела в углу, тихонько улыбалась — в их семье говорливым был ее муж.
Потом одна из подруг спросила:
— Ты вроде ходила вчера на концерт? И как?
Дыхание перехватило, и Маргарита даже немного покашляла. Потом подняла глаза:
— Очень неплохо.
— Понравилось, да? — невзначай спросила другая подруга, потянувшись за пирожком на тарелке. Маргарита отрицательно покачала головой и вытолкнула из себя:
— Да.
— Что-то ты не слишком распространяешься, — хихикнула первая подруга. Муж расплылся в улыбке:
— Да вообще, вернулась вчера — и как подменили, молчит и готовит. Тебя похитили инопланетяне и подсунули усовершенствованного клона?
Все засмеялись, а у нее поплыл вверх только один уголок рта, и что-то болезненно толкнуло между ребер. "Инсульт?" — подумала она и спросила саму себя: "Как тебя зовут? Маргарита".
Боль отступила, заговорили о другом. Маргарита усердно заплетала скатерти французские косички.
Когда в квартире опустело, муж нежно притянул ее к себе, поцеловал в макушку. Маргарита чуть сморщилась, пробормотала: "Щекотно...", но тут же улыбнулась:
— А и ладно.
— Я с ног валюсь, — муж потянулся. — Пойдем баиньки?
— Подожди. Сначала надо помыть посуду.
— А можно, я лягу?
— Ну, ложись, — она кашлянула, быстрым шагом ушла на кухню.
Тарелок было очень много, но они мылись словно сами собой, ни на мгновение не оставаясь в ее сознании. Горячая вода почти обжигала руки, грязная пена одновременно нежила и отвращала.
Муж все-таки не уснул — дождался ее. Маргарита легла бочком, одновременно прижимаясь и отворачиваясь. В груди что-то болталось и болело.
Он, уже засыпая, длинной рукой потянул Маргариту к себе. Она повернулась и сказала:
— Я вчера целовалась с другим.
Похолодало, и рука его стала тяжелой, что камень над покойным человеком.
— С кем? — спросил он еле слышно, прошуршав своим вопросом, своим тихим дыханием по ее лицу, шее, волосам.
— С... с шансонье, — слово выговорилось хрупчато, ступенчато, в нем нашлось слишком много букв, чужеродных звуков.
— Да когда же? Зачем?..
Маргарита молчала, и муж спросил:
— Ты, наверное, пошутила?
— Нет. Прости меня, пожалуйста. Пожалуйста, прости.
Он начал говорить очень медленно, как заново учился. Сначала бормотал почти неразличимо, и даже, кажется, что-то спрашивал, но потом почти выкрикивал, почти глох от самого себя:
— Так вот, почему ты стала такая! Вот, что на тебя нашло! Да как тебя угораздило! Да что ты делала!
Она, конечно, заплакала. Он, естественно, стал выспрашивать подробности. Она, понятное дело, только выла в ответ.
Они оба не запомнили, как уснули. Истощенные слезами, криками, непрощением скомкались на мокрой кровати, она вздрагивала, он глухо мычал.
Утром Маргарита проснулась от мысли, что все это — правда. Почти вскочила, оглянулась — мужа не было нигде, а телефон лежал на столе. В соцсети он оставил ей сообщение: "Я пойду погуляю".
Она оказалась в аду. Резкое прямое солнце било в ее крошечную квартиру, кололо комнату на раскаленные треугольники. Шторы не спасали — она, моргая вспотевшими глазами, видела вокруг себя только туман и бездну.
Маргарита много плакала, и ее трясла какая-то преисподняя, нутряная сила. Много часов спустя начало темнеть, и ходить она уже не могла. Маргарита начала звонить по очереди всем друзьям — пила много воды, чтобы голос звучал спокойнее, чтобы было еще, чем плакать. Все удивлялись, и никто не знал, где он есть.
И вот между исходящих прорвался один входящий. Далекий-далекий его приятель, о котором она почти забыла.
Надо было ехать в больницу.
Муж лежал в челюстно-лицевой, без переднего зуба, креста и кожи на костяшках пальцев. Приятель по телефону прогудел:
— На гоп-стоп наткнулись... Он кольцо обручальное отдавать не захотел.
Маргарита задержалась у двери ровно на секунду, а потом почти вбежала. Он молчал, пока она долгим воем плакала на его груди, целовала целые брови, дрожью касалась его руки. Молчал, тянул шею, смотрел в потолок.
— Прости меня, пожалуйста, прости… Это все было неправда, ты только один у меня настоящий, единственный, я так скучала, так скучала, так скучала без тебя…
Он молчал, молчал, а потом протянул разодранную руку и прижал ее голову, ее спутанные волосы, прижал, в общем-то, просто ее — к себе.
25.03.2016-17.05.2016