Моя мама работала педагогом на станции юных натуралистов. Это был один из немногих культурно-досуговых центров в нашем городе, который либо бесплатно, либо за символические деньги часто проводил мероприятия, устраивал походы и экскурсии. В основном в него ходили ребята из бедных семей. Летом на станции можно было устроится работать в детские трудовые отряды и заниматься уходом за животными и растениями, уборкой садовой территории, получая за это двухразовое питание и четыре тысячи рублей в месяц. Не могу сказать, что станция была культовым местом, но спасительным и объединяющим для некоторых детей была точно.
Однажды летом станция устраивала поездку на полевую практику. Полевые практики – это пятидневные вылазки за город для изучение растений и животных той местности, куда, собственно, выезжали. Обычно место выбирали так, чтобы рядом была деревня, река и какой-никакой лес. Этим летом станция выезжала на Воровскую гору. До этой горы от города нужно было проехать километров стопятьдесят.
В группу набралось двадцать детей и четыре педагога. 6 человек из группы были совсем еще детьми – 8-10 лет, 9 – ни туда ни сюда, от 10 до 14, и 5 человек – старший сегмент, 15-16 лет. Мне на тот момент было шестнадцать. Нас было трое парней и две девушки: Я, Саша, Никита, и Маша с Катей. Девчонкам было по пятнадцать.
Нам выделили автобус, мы собрались возле здания станции, нас пересчитали по головами, загрузили и мы поехали. Во время всей этой процедуры мы с Сашей и Никитой ехидно переглядывались друг с другом как заговорщики. Наши сумки были набиты алкогольными коктейлями, сигаретами, чипсами и мы немного боялись, что нас заметят, и от этого страха и адреналина постоянно отпускали недвусмысленные шутки с намеками, словно пытаясь подчеркнуть нашу неординарность, смелость и находчивость.
В автобусе мы втроем уселись в самый конец и решили поиграть в карты. Машу и Катю мы толком не знали. Мы, конечно, регулярно их видели, но почти не общались. Сейчас, понимая, что с ними нам придется провести пять дней и, хочешь – не хочешь, а это единственные девушки нашего возраста, мы решили познакомиться. Ведь надо же было нам перед кем-то красоваться, за кого-то бороться, на кого-то производить впечатление. Тем более, что они были симпатичными девушками, по крайней мере Катя. Маша в карты играть отказалась, а вот Катя наоборот. Стало ясно, что Катя с Машей тоже не очень-то общаются.
Катя быстро влилась в игру и разговорилась, улыбаясь озорными зелеными глазками и постоянно смахивая спадающую на лицо прядь белых волос. Конечно, она была еще маленькой, худой, но уже начинала округляться в груди и бедрах. В этом плане Маша была в выигрыше – она выглядела взрослой, только лицо выдавало в ней подростка. Мы посвятили Катю в наши тайные планы на эту ночь и показали бутылки, уложенные в сумки и рюкзаки. Она восприняла идею с энтузиазмом, улыбнулась и шепнула:
- Я с вами! Только позовите!
Машу мы звали к нам еще несколько раз, но она никак не реагировала, и мы оставили попытки.
Где-то к полудню автобус высадил нас на окраине какого-то села. Дальше нужно было идти пешком, потому что дороги не было. До горы от деревни было еще километров пять. Мы закинули рюкзаки на плечи и выдвинулись, с каждым шагом все больше жалея, что взяли бутылки, ощутимо отягощающие поклажу.
Погода стояла жаркая. Идти было тяжело, но, в общем, терпимо. Страшно хотелось искупаться в речке, вдоль которой мы шли.
Мы встали лагерем у подножия Воровской горы. Напротив нас, метрах в пятистах, перед другой небольшой горкой, текла река. До реки надо было идти по участку степи, но сама Воровская гора была покрыта деревьями, в основном березами и осинами.
Мы с парнями разбили нашу палатку, предусмотрительно расположив ею выходом в сторону леса, потом помогли девчонкам и детям и под предлогом нужды ушли в лес под горой. Зайдя достаточно далеко мы сели за деревьями и покурили. Как такового удовольствия от курения из-за жары я не получил, но тот факт, что мы, такие крутые и взрослые, делаем так, как нам нравится, и никто нам не указ, определенно доставлял приятные чувства. Бутылки мы решили пока оставить в сумках. Охлаждать их в реке было слишком заметно. Покурив мы закусили леденцами и вернулись в лагерь, но там нас сразу отправили за дровами.
По разным организационным делам мы промотались до самого вечера: натаскать воды, натаскать дров, натянуть тент, помочь мелким. Катя, в основном, держалась с нами. Она жила в одной палатке с Машей и еще одной девочкой тринадцати лет. Маша все время отрешенно ходила по полю, или уходила в лес, с другими она почти не общалась, тем не менее она не выглядела неприветливой. Она улыбалась, но все равно вела себя несколько отрешенно.
Мы понимали, что Машу надо уговаривать любой ценой, иначе под угрозой была бы вся наша операция, ведь она могла бы ненароком нас сдать, мало ли. Мы решили подстраховаться. После ужина мы вчетвером ушли в нашу палатку и в «камень-ножницы-бумагу» разыграли, кто пойдет уговаривать Машу. Выпало мне.
Я видел, как после ужина Маша одна пошла к реке. Нам, старшей группе, не запрещали ходить без сопровождения, тем более, что педагоги знали нас уже не один год. Я отправился за Машей. Когда я подошел к реке, она сидела на берегу.
- Привет, Маш. – приветливо крикнул я и сел рядом.
- О, Сереж, привет! – она улыбнулась. Она была довольно высокой для девушки, метр семьдесят. У нее были светлые кудрявые по плечи волосы и карие глаза, а лицо было не как у Кати, четко очерченное и скуластое, а наоборот, округлое, мягкое и, признаться честно, некрасивое.
- А ты пила когда-нибудь?
- Что пила? – удивилась она.
- Ну, алкоголь.
- Конечно, - она опять улыбнулась.
- Слушай, мы сегодня ночью хотим совершить вылазку на гору, - я накинул капюшон на голову и двумя пальцами провел по лицу так, как солдаты в фильмах раскрашивают лицо для маскировки, - план у нас уже есть. Мы приготовили алкогольные снаряды. Все в сборе, не хватает только тебя, ты с нами? – я смотрел на нее улыбаясь.
- Ну…
- Пойдем, все будет нормально.
- Не заметят?
- Не, все продумано до мелочей.
- Тогда пойдем.
- Отлично! После отбоя Катя тебя предупредит. – я подмигнул ей как заговорщик, и ушел в сторону лагеря, она рассмеялась.
От мамы я знал, что Машу называют Жужелицей. Почему именно так, черт его знает. Жужелицы – хищные жуки, и за что так окрестили девочку, я не понимал. То ли от того, что она первой не идет на контакт, то ли от того, что пишет исследовательские про насекомых. Не знаю. Мне было известно, что она из небогатой семьи с выпивающими родителями и что у нее проблемы в школе – в учебе она не сильна. Но этим тут никого не удивишь. Станция находится в поселке почти на окраине города, и детей из таким семей там много. Ведь так проще, пока дети заняты родители могут бухать спокойно. Плюс, опять же, дети чем-то заняты. В общем, обычная история.
Я вернулся в лагерь и залез в нашу палатку. До отбоя оставалось два часа, и мы принялись играть в карты, чтобы скоротать время, которое, из-за напряженного ожидания, ползло невероятно медленно.
Никита активно подбивал клинья к Кате, та была не против и только загадочно улыбалась, пытаясь кокетничать.
Гора за рекой неумолимо отгрызала от солнца кусочки, а на улице становилось все темнее и темнее. Объявили отбой, все разошлись по своим палаткам, и мы начали отсчитывать время до решающего часа. Через мучительные полтора часа по лагерю повсеместно раздавался храп. Я вылез из палатки и направился к девчонкам. Они еще не спали, дрыхла только маленькая девочка с ними. Я, приложив палец к гудам, махнул рукой. Они аккуратно вышли и направились за мной к нашей палатке. Там Никита и Саша уже достали из сумки три полуторалитровые бутылки. Мы на всякий случай сорвали с них этикетки, засунули под куртки и ушли в лес. Мы тихо, почти не разговаривая, шли сначала просто по траве, потом свернули налево и через несколько минут вышли на тропинку, ведущую на гору. Воровская гора была совсем не высокой – триста метров. Мы довольно быстро добрались до верха. На верхушке горы леса не была, только трава и нагромождения камней, так что сверху гора могла бы сойти за голову лысеющего старика. Мы пошли по верхушке до самых дальних скал. Уже стемнело. Над головами светлячками горели звезды.
Мы расселись на скале, дрожащими от легкого волнения руками достали бутылки и рассмеялись. Потом мы закурили, Катя тоже попросила сигарету, Маша взяла у меня пару затяжек. Мы начали пить и с каждым глотком уровень доверия в нашей компании возрастал. Ночь была приятной и теплой. И, конечно, романтичнее было бы пить вино, а не блейзер, но нам, подросткам, и сейчас было неплохо. Мы обсуждали дорогу до горы: кто на что чуть не наступил, кто что чуть не забыл, кому что показалось. Иногда нас разрывал хохот, но мы, спохватившись, замолкали, боясь, что внизу услышат.
Когда мы допили вторую бутылку– то уже все были пьяные. От нахлынувшей романтичной атмосферы и целующихся за скалами Никиты и Кати я приобнял Машу за талию, она была не против. В этот момент мне показалось, что если сейчас между нами что-то произойдет, то это тут и останется, в этой ночи, на этой горе. Будто все, что тут будет сказано или сделано никого ни к чему не обязывает и все можно будет списать на пьяные подростковые шалости. И когда Маша не воспротивилась моей попытке ее обнять, она словно дала на это согласие. Мы сделали еще по несколько глотков и ушли гулять, оставив Сашу в одиночестве. Передвигаясь шатающей походкой по горе мы спотыкались, смеялись, говорили. Маша сказала, что я давно ей нравился. Я сказал, что она мне тоже, хотя это не было правдой, но сейчас очень хотелось так думать, чтобы не рушить это приятное алкогольное наваждение. Мы начали целоваться. Сейчас ее лицо уже не казалось таким некрасивым. Алкоголь, ночь и острая необходимость какого-то романтического события отбросили негативные впечатления. Я даже не задумывался о внешности. Просто конкретно сейчас, в данный момент, в этой ситуации это было совсем не важно. Мы с Машей цинично использовали друг друга для того, чтобы не смазать одиночеством впечатления такой приятной ночи.
Пока и я, и Никита, неловко устраивали свою личную жизнь Саша перепил и его начало рвать. Это стало сигналом к прекращению посиделок. Когда Саше полегчало мы спрятали бутылки в куртках и аккуратно вернулись назад. По дороге к лагерю Сашу вырвало еще несколько раз. Девчонки сказали, что боятся разбудить спящую в их палатке девушку, и поэтому пойдут к нам. Конечно, причиной было не это, но мы с Никитой не стали спорить. Пол ночи мы лежали в обнимку и жадно целовались, укутавшись в спальные мешки, пока рядом обиженно храпел Саша.
Утром нас обнаружили в одной палатке. Одна из педагогов – Юлия Матвеевна, женщина старой закалки, подняла крик. Мы потупив головы выслушивали балладу о нашей пошлости, но потом она устала на нас орать, грозно рявкнула на последок «И чтоб такого больше не повторялось!» и ушла. Мы посмеялись и разошлись по палаткам. Алкоголь никто не нашел, и мы ликовали.
После завтрака Никита ушел с Катей гулять в лес, а я подумал, что никуда не хочу идти с Машей. Я понял, что она мне совершенно не нравится, а она, наоборот, начала мне навязываться со страшной силой. Она постоянно заходила в палатку, звала меня куда-то. Я из вежливости шел, но все больше и больше понимал, что это какая-то ошибка, и что я не хочу проводить время с ней. Она по каким-то своим причинам не приняла предложенный ей договор о том, что все что было ограничено ночью, и там же останется. Сейчас я смотрел на ее лицо, без косметики, утром, и не находил в нем ни одной детали, которую можно было бы счесть за плюс. Она была очень не красивой, и вызывала у меня отвращение. Я ничего не мог с собой сделать, это чувство было сильнее меня, мне даже просто говорить с ней не хотелось. Ее присутствие меня раздражало. Я не понимал, зачем быть такой тупой. Вчера нам было хорошо, вот пусть в памяти только вчера и останется, а она, своей настырностью и навязчивостью, смазывает все впечатление. Я бесился и старался ее избегать, убегая с Сашей то за дровами, то еще куда-нибудь, лишь бы не быть в лагере. Когда я рассказал об этом Саньку, тот рассмеявшись сказал:
- Так тебе и надо, кинули меня! – а потом, уже более серьезно, - Вот знаешь, Серег, не себе, не людям. Мог бы мне ее отдать. Или вообще не брать. А так вы с Никитосом как мудаки поступили, не по-дружески.
- Ну извини, - развел я плечами, - делать то что? Она от меня не отстанет теперь.
- Ну поговори с ней.
- Не хочу. Она сама не понимает что-ли?
- Ну че ты там ей наобещал, - развел руками Санек.
Маша замечала, что я пытаюсь ее избегать, и надоедала еще сильнее. Она была везде, от нее некуда было деться. В итоге я почти решился на разговор и искал момента, но все решилось само собой. Вечером мы все пошли на речку, купаться. Я специально отбился от группы, словно вызывая Машу на разговор, она увидела и подошла ко мне:
- Сережа, почему ты меня избегаешь?
Я растерялся от прямого вопроса и промычал что-то невнятное. Теперь идея поговорить снова казалась мне отстойной.
- Ты же мне вчера ночью сказал, что мы теперь парень и девушка, что мы будем встречаться в городе… - ее голос звучал очень обиженно, и это было понятно. Я, конечно, чувствовал себя виноватым, но совсем немного. Мне казалось, что ситуация настолько очевидна, что такие вопросы даже задавать не нужно. Это как в детском лагере. Ты всегда ищешь себе девушку на 21 день, чтобы было не скучно. А потом, в городе, скорее всего все заканчивается в первые несколько дней. То есть с самого начала всем ясно, что это временный союз. Договорняк. Но Маше не было понятно, она смотрела на меня с тупым, ослиным выражением лица. Я переборол раздражение и выдавил из себя:
- Прости, я не хочу встречаться. Это была какая-то ошибка. Извини.
Ее глаза округлились, лицо выразило удивление, а у меня внутри забушевала с новой силой буря отвращения.
- Идиот! Придурок! – закричала она, толкнула меня в плечо и ушла. Это было немного не приятно, но, в общем, терпимо. Когда я догнал остальную группу, они уже стояли на берегу речки и прыгали с небольшого обрыва в воду. Санек вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул головой и показал большой палец. Санек махнул рукой в сторону лагеря, я обернулся и увидел Машу, быстрым шагом идущую через поле к палаткам. Я подошел к Саньку и сказал:
- Дура, что с нее взять.
- Ага…Купаться пойдешь?
- Да. А где Никитос?
- Где-где. Донжуанит в камышах где-то.
- Ясно, - мы посмеялись, разделись и ринулись в реку.
Я надеялся, что теперь мы просто перестанем общаться. Но нет. Ее отрешенность куда-то испарилась. Теперь, куда бы мы не пошли, везде с нами была Маша и всегда она пыталась нам мешать. Если я рубил дрова, и не мог первым ударом топора разрубить бревно, то тут же откуда-то из-за спины доносился Машин голос:
- Ну ты слаба-а-а-а-к, лох.
Если Маша была дежурной по кухне, то она, будто случайно, выливала чай мне на штаны. Один день я терпел все ее выпады в мой адрес, но потом она уже настолько начала меня раздражать, что я просто не мог сдержаться. Теперь, когда история с дровами повторялась, я злобно отвечал ей:
- Ну ты в кого такая тупая? Уйди, не мешай! – и запускал в нее небольшой щепкой. Если это видели педагоги, то они тут же наседали на меня, вопя, что нельзя так общаться с девочками, а я зло продолжал:
- Да какая она девочка. Тупая, как пробка. Только и может, что мешать. – Никита и Коля в такие моменты заливались смехом где-то неподалеку. Маша обиженно убегала к себе в палатку. Катя потом рассказывала, что в палатке она всю нашу компанию, и меня в особенности, крыла не по годам изощренными матерными конструкциями.
Однажды мы всей группой пошли на гору. По дороге Маша, которая специально шла спереди меня, оттянула ветку куста так, что он больно хлестнул меня по животу. Я, всбесившись, отломал от куста ветку и сильно ударил Машу по ноге. Она разревелась и убежала вперед колонны. Уже на горе Маша специально подошла к той скале, где мы пили, и показала педагогам наши окурки.
- Крыса! – прошипел я ей, когда она прошла мимо меня.
Педагоги, смотря на все это, добродушно шутили, что, мол, нравимся друг другу, вот и лезем.
- Да пусть отвалит от меня! – огрызался я.
За эти дни я настолько взбесился, что Маше даже не нужно было ничего говорить, достаточно было просто подойти ко мне. Я органически не переносил ее присутствия, поэтому сразу шипел что-то в духе «Отвали от меня!» или «иди на хрен!». В тайне я надеялся, что когда-нибудь смогу ее обидеть так, что она, наконец-то, заткнется.
Даже в автобусе, когда мы уже уезжали с Воровской горы и играли в карты на задних сиденьях, она подбегала и вырывала карты из рук или выдергивала сумку, на которой они лежали. Даже Никита, Саша и Катя в такие моменты бесились и называли ее дурой или идиоткой, а потом, когда она отходила, говорили так громко, чтобы она услышала:
- Капец она неадекватная!
- Лохушка тупая! – Маша, конечно, все это слышала и обиженно сидела с малолетками, выжидая момент снова напомнить о себе.
К счастью, этот кошмар закончился. После полевой практики я не так часто появлялся на станции и даже если мы с Машей пересекались, то при матери она ничего мне не говорила, а я молча боролся с отвращением. Теперь Маша казалась мне не просто некрасивой, а уродливой. Вспоминая те случаи на горе я содрогался от отвращения и не мог себе внятно объяснить, зачем я ее с собой потащил. Если мы пересекались в коридоре, она толкала меня в плечо, а я в два раза сильнее толкал ее в ответ. Во всех социальных сетях, а их тогда было немного, я предусмотрительно добавил ее в Черный список.
С началом учебного года я почти перестал появляться на станции, и заезжал туда по субботам, вечером, вместе с отцом, чтобы помочь забрать какие-нибудь корма для животных, а потом заехать в магазин. Жужелица сама собой забылась. Началась учеба, подготовка к ЕГЭ. Редкие воспоминания о ней я отгонял сразу, поражаясь, какая же она, все таки, непонятливая. Иногда, правда, перед сном, я прокручивал в голове некоторые события того похода и думал, как можно было ее посильнее задеть. В своем воображении я иногда распалялся настолько, что выливал ей на голову кипяток или кидал ей в спину поленом. Но потом я прогонял эти мысли, остывал и история снова уходила в прошлое.
Однажды в ноябре мама пришла домой и с каким-то возбужденным видом спросила:
- Сереж, помнишь девочку, Машу Жужелицу, со станции?
- Да-а-а-а… - протянул я, сразу вспомнив ту неприятную историю.
- Представляешь, что случилось. Она уехала из дом и пропала. Не могут найти второй день.
- А почему уехала?
- Никто не знает. Мама ее сказала, что она распсиховалась и уехала. Но ее мама – алкашка, так то ей верить тоже, сам понимаешь.
У меня волнение спало.
- Может она у подруги какой. Мало-ли.
- Вот не знаю. Ищут.
Я подумал, что не стоит так волноваться – распсиховаться и уйти из дома она с ее характером могла легко. Чтобы облегчить совесть я зашел «Вконтакте» на ее страницу. Там было написано, что заходила она последний раз два дня назад. Телефона указано не было. Я рассказал об этом маме и забыл про эту историю – ну убежала и убежала, прибежит.
Через два дня мама снова пришла взволнованной, сказала, что Маша нашлась и продолжила:
- Это ужас какой-то. Кошмар. Просто кошмар. Машу поссорилась с родителями, и ее избила мать, она собрала вещи, украла у мамы деньги, доехала до трассы и собралась уехать в Челябинск автостопом. Поймала машину с каким-то мужиком. Тот завез ее в какое-то село, посадил в сарай, привязал там и с двумя друзьями насиловал и избивал. Она на третий день смогла дотянуться до телефона, включить и сделать дозвон, ее так и нашли. Уродов этих поймали. А с ней, по-моему, психологи работают. Только ты пока не говори никому.
Я не знал, что сказать. У меня внутри как-то все переворачивалось, крутилось, колыхалось. И чувства были очень смешанные. С одной стороны, она сама виновата. Кто ее просил куда-то там ехать, тем более автостопом? С другой стороны, никто же не заслуживает такого. Мне стало жаль ее. Несколько раз я даже пытался переложить часть вины на себя. Но потом сам споткнулся о свои мысли, ведь, если мыслить трезво, я тут совсем не причем.
Я нашел ее «Вконтакте». На страничке ничего не изменилось. Я хотел было написать ей что-нибудь, для поддержки, но не знал, что. Да и нужно ли, вдруг только хуже сделаю? К тому же мама просила ничего не рассказывать. В итоге писать я не стал, но регулярно спрашивал у мамы, как там Маша. Я отмечал странное лицемерное чувство за собой. Только изнасилование заставило меня перебороть свое к ней отвращение и вновь начать думать о ней нормально, по-человечески, с пониманием. Было мерзко.
Мама рассказывала, что она три месяца лечилась в психушке. Насильников посадили, присудили какие-то огромные штрафы, моральные вред и прочее. Больше мама ничего не знала. Страничку «Вконтакте», на которую я заходил регулярно, она со временем удалила.
Какое-то время я довольно часто возвращался к этой истории и навязчивые мысли о том, что я в чем-то виноват и теперь должен как-то среагировать мучили меня, но к весне все потихоньку забылось. Меня закрутил водоворот моих школьных дел и типичная майская суматоха: подготовка к экзаменам, контрольные, репетиция последнего звонка. Все мысли были заняты учебой, выбором вуза и другими повседневными вещами. Станция Юных Натуралистов переехала с окраины города в центр.
25 мая все школы города отмечали последний звонок. Днем орды выпускников собрались на центральной площади и слушали речь мэра, после которой по команде выпустили в небо тысячи гелиевых шаров. После мероприятия я решил зайти к маме на работу и пошел на станцию.
Я зашел во двор, в середине квартала стояло небольшое квадратное одноэтажное здание, в которое станция переехала. Я подошел к двери и вдавил кнопку звонка. Открыла мама. Мы поздоровались, она поздравила меня с последним звонком, обняла и когда я вошел тихонько сказала на ухо:
- Маша пришла.
- Может я пойду тогда, а том не неловко? – выдавил я, но тут увидел, как в дверном проеме показалась Маша. Мама, заметив ее, поспешно вышла из прихожей, оставив нас один на один. Она сильно изменилась. Очень похудела. Лицо осунулось. На лице жестко выступали скулы, взгляд был усталый. Или мне так казалось. Возможно, я сам предписывал ей именно этот образ, подростка, пережившего тройное изнасилование. Взгляд ее был равнодушным, пустым. Я не знал, что мне делать и впал в ступор, хотя раньше в воображении не раз прокручивал в голове эту встречу. Постояв пару секунд я развернулся и вышел из станции.
Отойдя за угол, я закурил. Я подумал, что поступил не правильно. Просто убежав. Она может почувствовать себя совсем брошенной, одинокой. Отвращения уже не было. Конечно, речи не шло о том, чтобы начать с ней какие-то отношения. Все-таки после такого мне, как человеку, который в курсе событий, сложно было бы перебороть в себе это чувство. Это, наверно, подло, но я ничего не мог с собой сделать. Но я был в состоянии предложить ей дружбу. Собравшись с силами я решил, что должен как-то поддержать ее, я подумал, что ей это нужно.
Я снова зашел на станцию. В прихожей ее уже не было. Я прошел дальше, в большой зал, вдоль стен которого стояли стеклянные стенды с чучелами животных, экспонатами, несколькими террариумами со змеями и другой живностью. Маша нависла над одним из них и смотрела, как полоз лениво поедает мышь.
Я встал сбоку от этого аквариума, выдохнул и непринужденно сказал:
- Привет, Маш. – затянулась небольшая пауза и я, подумав, что это будет уместно и остроумно, с улыбкой продолжил:
- А ты когда нибудь пила?
Она подняла на меня взгляд, в котором читалось отвращение, презрение и горечь, тихо и без эмоций, механически, сказала:
- Придурок. – и быстрым шагом убежала в учительский кабинет, захлопнув за собой дверь.