Эдвард Вашгерд (Э2рd)
«Омыто моё зеркало слезами,
В себя давно хотел я заглянуть
Не каждому дано, любить себя с годами
Изломан жизни путь, не охнуть и не продохнуть»
ПАМЯТИ ТОВАРИЩА
Как улетают Северяне…совсем не, как хотели!
Техник-геолог, молодой специалист, прилетел в Хатангу, на 72-й градус северной широты самой ранней осенью. Встретил парня только лёгкий морозец, под тридцать, да ветерок, повдоль реки. Больше никто его не встречал. Из личных вещей на нём болтался только видавший виды полупустой старенький абалаковский рюкзак. Зачем геологу вещи? Всё дадут на складе, посадят в вертолёт и отправят туда, где Макар телят не пас. Дорога Володи пролегала мимо дизельной, монотонно тарахтевшей в ночи электростанции, кочегарки, каких-то бараков, сараев и балков. Путь он держал за границу села. В Полярную экспедицию. По распределению. Геологи всегда за границами жилья селятся, чтоб «полевые» получать.
Недалеко от детского интерната на него вывалилась какая-то малолетняя ссыкушка:
- Водочкой угостишь …бать дам, - заявила она ему по-долгански прямо, без обиняков и экивоков. На вид пацанке не было и двенадцати лет.
От такой заполярной непосредственности у молодого, нецелованного, скромного парня из Тобольска, ажно дыхание спёрло. Хатанга гостеприимно встречала своих гостей, ничего не скажешь. С корабля на баля. Поспелов насилу отбился от малолетней жрицы тундровой любви и продолжил свой нелёгкий путь к новым свершениям и открытиям. В Полярке его разместили до утра в бичарне, и он, сунув под голову бывалый рюкзак, предался мыслям о своём новом поприще, и об открытии самого большого на Земле месторождения тоже. Молодые и геологи тщеславны, а геолог всегда молод душой и лёгок на подъём.
Володя был довольно высок и долговяз, на подбородке уже чувствовалась окладистая бородка тёмно медного цвета, довольно редкого колера в наших краях. Ему было чуть за двадцать и всё у него было спереди и по-плечу. Начиналась его новая жизнь.
С утречка, предъявив документы и пройдя традиционный ритуал трудоустройства, он обрёл своё место в гостинице молодых специалистов. Их в квартире было трое: каждому по углу. Не дав ему даже до конца пройти необходимый инструктаж по ТБ, его, по-быстрому, сунули в подвернувшийся, кстати, вертолёт и отправили на безвылазные работы: молодость надо закаливать, и выжимать по-полной. Вертолёт за хвост попридержал Слава Борбат, используя свой излюбленный запрещённый приём, - семиэтажный мат. Связываться с диким геологом, облачённым авиационной властью, было себе дороже.
Так и пахал Вовка вдали от благ цивилизации на мысе Челюскина, - самом, что ни на есть, северном краю нашей земли - Азиопы. Постигал он всеми фибрами основы профессии. А в самом начале «девяностых» понаехали в Хатангу старатели и Поспелов был приставлен к ним непосредственным своим начальником в качестве помощника и наблюдателя. Намечались большие перемены и в государстве и в геологии. Денег уже не было. На севере ещё были какие-то ветхозаветные запасы, а на материке уже всё продали, что плохо лежало, или приготовили на распродажу. Надо было выживать. В августе случился путч, а в декабре и страны не стало.
При мощной технике старателей можно было изучать геологию изнутри, а не из жижи керна скважины. Так случай, предоставленный Владимиру Васильевичу, помог ему стать на Таймыре крупным авторитетом в геологии россыпей. Его начали приглашать экспертом в этой области. Но разгром страны надвигался, как танк. Начался развал, некогда самой передовой в мире, геологии. В Полярной Экспедиции стали вырисовываться всё новые вышестоящие организации, её стремились возглавлять. Но Полярка всем новым начальникам встала хуже громадного «чумадана», без ручки. Служить любимому геолог был бы рад, кабы выслуживаться не нужно было.
У старателей, что-то, тоже не заладилось. Россыпь реки Гулэ, которой и быть-то в природе, согласно науке, не может, в золоте им наглухо отказала. Так бывает часто, несмотря на титанические усилия людей и яростное противодействие властей. Не давать людям работать, - это их извечная, любимая фишка. Чтобы кланялись холопы и знали, кто в доме хозяин. В мёрзлом углу Хатанги, даже прокурор не был хозяином, всех, с хрустом, под себя подмял Глава…
А заместо золота старателям привалила дикая радиация в чёрных шлихах. Да такая, какой не видели никогда даже бывалые артельщики, оттрубившие по всей огромной стране не по одному десятку промывочных сезонов и считавших справедливо, что они видели уже всё. Таковой была грубая ошибка геолога заумного, - науменко – хохла западенского, который, во что бы то ни стало желал быть «первооткрывальщиком». Хохол без лычки, - спать не может. Вредил он, за свои ошибки, крепко, со вкусом, даром, что в армии в патруле гарнизонном измывался, - тренировался. Ну, да ладно… собака лает, а артель идёт. С грехом пополам дорабатывали контура, отплёвываясь от торианита, - тория, который эту радиацию выдавал. Надо было что-то замутить. Замутили в Норильске…
Нарисовалась Володе, по старой, доброй памяти, подработочка. В Норильске, у старателей, не было должного надзора при их тяжёлых горных работах. Так и трудились геологи командировошные: месяц в поле, в Хатанге, месяц в Норильске, на полигоне, с корешем Витей Пинаевым. В Норильске, для холостого парня, жизнь была не в пример интереснее полевой. Что может быть интереснее жизни полевой? Только жизнь ночная, ресторанная и гостевая, часто порочная… У старателей в их гостеприимной квартирке проживали, не выводились, молодые девчонки, скрашивающие круглосуточный трудовой ритм становления платинового участка на Медвежке, своим ритмом. Работали с шести утра и до десяти вечера, потом, - ужинать. В ресторан. До двух ночи. С плясками и песнями. Фестивали, конкурсы, концерты. И так было каждый день: Пока молод, да в полярный день, - сил не меряно. Пашешь всё, вместе с работой, - постромки рвёшь! Ответишь за эти грехи позже… гораздо. Полынь, да после мёду, самоё себя горчей …
Спорилось в тот сезон всё, само – собой. Как в сказке. Социализм кончился. Совесть совсем спряталась и на этом месте дикий хрен вырос. В смысле: всем и всё было уже по-хрену, а не по-плечу. Норильский комбинат разваливался на глазах, словно башня Вавилонская, и его растаскивали жулики по-частям. Повыскакивали, как черви после ливня, из под земли, «коммерсанты». Металлолом. Бартер. Металл норильский за трусы бабские. Рынок… Денег в комбинате уже не платили, поэтому за наличку старателям жилось вольготно, - они, по случаю, раскопали источник. Деньги и связи решали всё. По телефону. Участок рос, как на дрожжах.
Получили протокол, ждали законной своей лицензии, вопрос был только в процедуре канцелярской. Замылись с начала сентября, уже по снегу, от безысходки. Чиновники не торопятся, - они на окладе своём железном, и ещё чего бы им чужого прихватить.
Всё «в ёлочку» у людей, простых трудяг, не бывает. По формальному признаку, по стуку, словно налимы из омута, примчались мусора из ОБЭПа и арестовали всё, что нашли: платиновый коцентрат, бумаги, золото… Бумаги забрали оригинальные, с синими печатями, даже и те, которые были в единственном экземпляре. Власть! Артель встала колом на всём скаку. Намертво. Попробуй работать, когда всё вынули в вещдоки и ни одной бумаги нет! Ни Устава, ни копейки денег. А у ментов нет ни стыда, ни совести. Подумаешь, лишили сотню старателей заработка, осиротили их детей малых, баб ожесточили на собственных мужей, кормильцев единственных донельзя… Ничего, не обеднеет страна… Бабы дураков ещё нарожают! Пошто в стране герои? Рабов надо!
Страна беднела на глазах. Даже такие гиганты, как Уралмаш и Норильский комбинат шатались, а что было делать геологам и старателям? Пропадать?! Председателю артели уже шили срок – пять, с конфискацией – это, единственно, что власть умеет делать хорошо. Геологи, от греха, ушли в тундру. Сказка кончилась, практически не начавшись. Месторождение найденное завалил глэтчер, похоронив его под многометровым навалом глыб. Многие семьи старателей распались, не выдержав разлук и перемен. В том числе и у подсудного Председателя. Конфискации нажитого честно имущества его жена не вынесла бы. Геологи сводили концы с концами в Хатанге. Возрадовались властные скоты: мусора пестовавшие и душившие в объятиях любви экономику, как и председатель «Таймыргеолкома» самойлов, до самой последней возможности тормозивший выдачу старателям лицензии. Это был безотбойный повод, для уголовного преследования.
Три года пролетели, как во сне. Легко бывает в двух случаях: когда всего до хрена, и когда нет ни хрена. В городском суде бывший Председатель артели получил справку о декрименализации 1-й части его любимой 191–й уголовной статьи. Месторождения - нет, предприятия – нет, семьи – нет. Что с него взять? Власть успокоилась…
В августе раздался звонок. Из Хатанги. Спозаранку. Звонил Мартышкин:
- Эдик, привет! Можешь слетать на мыс Челюскина? – Поинтересовался, заранее зная ответ, Михаил Александрович.
- Могу… - Отвечал бывший старатель, потерявший вместе с артелью и работой интерес, и свою семью.
- Вертушка на Вальке…
Добравшись до Хатанги горняк обнялся со старыми знакомцами и, подождав немного от моря погоды вылетел на Унгу. Вопрос к нему, как всегда, был самый простой, надзорно-старательской, из его личного опыта. На дозаправке, в среднем течении Шренка, прибежал с реки запыхавшийся соратник Пинаев. Он передал с командировошным старателем привет корифану Поспелову и только, что выловленного пятикилограммового гольца жене.
На Унге Володя, как ведущий лучше всех сведущий геолог участка, вертолёт встречал лично. Восьмёрка ушла с работой в район Челюскина, а приятели двинулись к установленному в богатом месте промприбору, - Полярке хотелось продемонстрировать новому руководству свою значимость золотом.
Прибор стоял во всей своей неприкрытой наготе… На колоде, не то, что замка, - крышек не было! Намытое за трое суток золото, стояло бесстыдно обнажённым под койкой Поспелова в его балке, без учёта. Весов, мастичных печатей, замков и засовов, тоже не было: заходи, кто хочешь, - бери, сколько надо! Староверие Северное, геологическое! На палатку замков не вешают… А на дворе средина девяностых. Кошмар. Беспредел и вакханалия мусорская. А злато любит тень и тишину…
- Вова! Ты ведь сделал большое, нужное дело, как истый профи, и опытный старатель… - Начал свою диферамбу другу битый приискатель. – Тебе, в награду, срок положен… Или, как минимум, повышенное внимание всех контор, до конца твоёй жизни.
Поспелов выпучил глаза, но промолчал. Он не до конца ещё представлял себе последствия «такого» своего обращения с промышленным золотом. Власть, легкомыслия и «полезности для дела», не забывала никому, и никогда. На участке, наверняка, был стукач и, возможно, не один. У старателей в Норильске заштатной сукой, стукачём, оказался молоденький, тщедушный топограф из Питера. Он не хотел отдавать долг Родине в разваливающейся армии и был для ментов бесплатной, дармовой находкой: дёшево и сердито. Не хочешь в войска, - стучи в мусарню, как «честный гражданин», исполняй святую обязанность и возвращай долги Отчизне. И он стучал, как телеграф станционный, семафорил обо всём, что видел на участке.
Володя насторожился, он услышал вертолёт. Вертолёт он чуял, как никто другой, километров за семьдесят, не меньше. Тундровая чуйка. Надо было поторапливаться с рекомендациями в, прямо скажем, щекотливой, предпосадочной ситуации. При вывозе золота будет уже поздно. Слишком поздно.
- Значит так, Вовка, - начал инструктаж непосаженый, по недосмотру властей, старатель, - с золотом, тет – на – тет, никогда наедине не оставайся. Боже тебя упаси! Создай комиссию по сохранности на съёмке прибора. Из кого угодно соскирдуй, но, лучше, из людей, к промприбору, к металлу, ни малейшего касательства не имеющих: вездеходчиков, повара, дизелиста… Шлихи до золота не доводи! Не доводи до греха. Учитывай их в… литрах. Банкой литровой. И ссыпай их в бочку, но не у себя в балке, в отдельном. Балок этот закрой на амбарный замок. Заведи журналы работы с концентратом, а не с золотом. Выбрось это слово из своего лексикона. Председателем комиссии назначь Вовку-поварёшку, и вообще, пусть побольше, для острастки и понту, расписываются где ни попадя… - Знаешь, зачем в комиссии не меньше трёх человек всегда?
- Н-н-нет…
- Да, чтобы у тебя, в любое время дня и ночи, два свидетеля всегда наготове были…- Ну, давай, дружище! Удачи, тебе, жетельмен… - и он двинулся к вертолёту, специально за ним подвернувшему чуть в сторону, на семьдесят вёрст от обратного маршрута. Вертолёт, с ходу, взял курс на юг.
Через четыре часа лёту, поздно вечером, он был уже в Хатанге. Его ждали. Хатанга, после Челюскина, всегда кажется больше самой себя. Просто центр мироздания, какой-то, - столица, где тепло, уютно и куча праздного народу у дежурного магазина под фонарём. Доложив обстановку на Унге и переночевав в «директорской» гостинице, трёхкомнатной, упакованной донельзя, квартире, эксперт режима и сохранности отбыл в Норильск.
За дельную помощь на золотом участке старателю предложили синекуру в Норильскгеологии – должность горного мастера, без особых хлопот, но с особыми поручениями. Экспедиции были нужны его опыт и связи. Заодно надо было составить и согласовать проект и документацию. Поскольку все бумаги и связи были у него в Норильске, спецзолотарь, под этими предлогами ездил в свою Талнахскую контору только по зарплату. В экспедиции задумались: отчего бы это ему такие почести? В Хатанге, зимой в командировке, за бутылкой чаю его спросили прямо, с его, разумеется, милостивого разрешения:
- А, что, Анатольич, правду у нас в экспедиции болтают, будто бы ты - Зять Абрамова, - директора нашего Норильского комбината? – спросил его с придыханием маркшейдер Попеленков.
- Да, что ты, Валера, брехня всё это… - Сделав многозначительное лицо, отвечал ему лукаво, приблатнённый горняк.
- А-А-А?! – протянул в ответ падкий до сенсаций топограф, окончательно уверившийся в абсолютной правоте этого слуха, но, не показав, как будто, внешне, своёй догадки. На его лице, однако, прочитать «тайну вклада» всё же было можно. За распространение слухов в геологии можно было быть спокойным: «Побольше цинизма Шура!». – как говаривал великий комбинатор.
Поспелов, зашедший по-случаю в гостиницу и бывший живым свидетелем этого разговора, ухмылялся себе в густую, отросшую за сезон бороду, уж он-то точно всё знал, прообщавшись со старателями все прошлые сезоны и съев с ними не один пуд соли.
Норильскгеология наращивала аппетиты по золоту. Благородный металл был нужен ей, как вода, для отмывания гигантских отчислений комбината по восстановлению недр. Только чинуши в Златоглавой придумывают такие способы, названия и аббревиатуры, что дух захватывает. От большого, немножко, - не воровство, а делёжка! Служба при синекуре в большом деле даёт множество преимуществ, главное из которых, - спецкомандировки, по надуманной, из большого пальца высосанной «производственной» сверхнеобходимости. При таких раскладах, каждый апрель, можно было летать в Хатангу с друзьями водку пить. На свежем воздухе, после Уморильска засможенного, весной это делалось на редкость легко и приятно. Полярная зима прошла, Солнце в полнеба Северного, аж до самого Скверного Полюса, птички… скоро прилетять. Романтика. Геологи уже в поля сбираются, в смысле в тундру неогороженную. Можно, заодно, и за геологию пораспотякивать, и за алмазы попереживать…
Редкие встречи друзей проходили часто в «Префклубе», - весьма демократичном собрании картёжников-профессионалов за преферансом. Специалисты там собирались по пятницам самые разные: от начальника экспедиции, до тракториста и распоследнего коммерсанта, прилетевшего за рыбой, - Вече Хатангское! - за игрой все равны. Вся власть народу! Весь проигрыш на стол! Играли, как правило, по-маленькому, «рупь за вист». «Рупь» был величиной условной, по-временам и обстоятельствам. У руководства страны были все козыри на руках при краплёной карте, в то время, когда весь народ шёл на мизер втёмную.
Закусить в Приполярной столице Таймыра было всегда в достатке: и рыба, и мясо, и грибочки, и лучок дикий со щавелем в пирожках, и ягодка морошка разная, тундровая, - геологи, в нерабочее время, себя не забывали – впрок запасали. Быть у воды и не напиться?! Как знали: С таким правительством, - не соскучишься!
В самом конце последнего полевого сезона Норильск облетела страшная весть: На Севере сгорели геологи… Был конец августа, уже лёг снег, им надо было спешить, - скоро зима. Добивали маршрут уже из последних сил, которых в конце лета было, - кот наплакал. Никакой шмурдяк – чифир со сгущёнкой – банка на пачку(50гр.) на литр воды, уже им не помогал. Добравшись до палатки, с трудом стягивали они мокрую одежду и забивались в спальники, как ледышки в майну. Без сновидений, куда там. Пока спали, вездеход тащил их палатку на другую стоянку маршрута. За бытом забыли приглядывать, а может и ещё чего угораздило. Кто теперь разберёт. Ночью палатка пыхнула от печки-капельницы. Были б они бичами распоследними, им бы и вовсе ничего, а тут было устроено всё по последнему слову геологического обустройства: саночки лёгенькие, палаточка новенькая, полиэтилен, утеплитель, подклад беленький, - всё по-уму, кондово, надёжно. Да попробуй-ка из всего этого горящего великолепия, со сна мертвецкого, из мешка спального, к жизни, рыбкой выскочить… Вот и всё. Берег озера Путевого им стал памятником: Геологу Поспелову и рабочему, молодому парню Антону Середенко. Вечная им память.
Надо бы будет проводить кореша в последний путь: Такой была мучительная, навязчивая мысль старателя по своему боевому, безвременно ушедшему товарищу. Спецавиации на Хатангу, как на грех, в ближайшие дни не было, и даже не намечалось. Все восьмёрки, надо – не надо, разлетелись по ближней округе. Рыбалка дело святое. Голец, омуль, сиг пошёл! Денег на гражданский, рейсовый, тоже не было. Билетов тоже, - детей везли к школе. А лететь-то надо! Мысль плавила мозг. И нашлась в уголке сознания, не даром - же он был «зятем генерального директора». Ан-2, конечно, для Севера машинёшка непрестижная, холодная и не всегда летает, но на безрыбье, сам раком станешь. Упавши в ноги всем, и каждому, в гидропорту, он чудесным образом воткнул-таки в план на завтра рейс до Хатанги. Загрузку и не искали, не до того, задницу бы доставить. Всё, вроде бы счастливо организовалось, только пилот «Аннушки», переученный совсем недавно с «восьмёрки», капризничал по-полной. Ему, что-то не с руки было лететь, срочные, видать, дела. Он и самолёт пытался ломать, и погоду, и ещё чего-то вытворял, да куда ему… против святого желания «зятя» - проводить своего товарища в последний путь. Вылетели на пределе времени. Уже на подлёте старатель понял: Он не успел… И точно. С глиссады своего «кукурузника» на полосу Хатанги он увидел взлетающий, «по главной», грузовой Ан-26, увозящий его товарища в последний путь.
Торопящийся по своим шкурным делам пилот суетился, словно чесоточный зудень на жаре. Он не обратил должного внимания на встречающих. А зря… Своего старого боевого друга, с которым очень многое было пережито и перепито, встречал его кореш Андрюха, не самый последний на Северном селе чувак. Давно они не виделись, соскучились, наверное. Звонки в ностальгирующей по друзьям-товарищам ночной пьянке – это старинная Русская забава, но это эрзац. Сохнут люди по, вечно живым, былым своим переживаниям и событиям.
В самый разгар встречи друзей позвонили из перевозок, вылет был назначен через час, надо было собираться.
- Может посидим ещё, - Со слабой надеждой спросил Андрей.
- Да, куда там! Пилот весь на нерве, а авиации на этой неделе не предвидится, - Со вздохом отвечал Эдик, который тоже был не прочь «посидеть» ещё. Ведь только сели!
- Не против, если мы самолёт поломаем, сделал предложение другу Андрей.
От таких предложений не отказываются.
- Ломай! - Заинтересованно согласился гость.
Выпив за славную идею, стали, по- Сталински, ломать самолёт… по телефону:
- Валера! Валера! Приходи к нам! Хорошо сидим. Эдька прилетел…
- Привет Валера! – давно не виделись… - орал где-то сбоку приезжий.
- Ломай, на хрен, Ан-2-й и приходи к нам с пузырём… Посидим.
Валера пришёл. Посидели, помянули, вспомнили. Не надо откладывать встречу под гнётом обстоятельств, друзья. Дружите, пока не поздно! На другой день пилот выжимал из машины все соки. Может тоже к друзьям спешил?
Город Норильск. Родительский день.
10 мая 2016 года. 17 часов. Минус 9 градусов. Тихо на кладбище ст. Голиково у Стелы «Погибшему Ми-6». Газок с Медного завода, чтоб он сгорел зелёным пламенем.