РАДУГА
Утро было тошнотворно прекрасно. Вдоль забора клочками ваты бледнели остатки тумана, затянутого недалёкой речкой. В вышине сосен насиловали уши звуками бесчувственные птицы. Трава лоснилась влажной похотью. Мокрый стол темнел рядом с навесом. Бутылки, остатки остывшего мяса, железные кружки, пепельница, груда яблок, консервные банки, обрезки хлеба, пакет молока, отвердевшая сырная нарезка, тарелки со следами ч кетчупа и расплавленных на огне помидоров. В гамаке кто-то спал. Судя по ноге, с накрашенными ногтями, свисающей через край, это была особь женского пола. Память медленно восстанавливала вчерашнее, складывала замысловатые пазлы, проявлялась как фотографическая карточка в проявителе. Было тепло, было окончание лета, была дача, была странная вчерашняя неистовость пития и еды, воспоминаний детства, слёз, страсти, фантазий и жарких объяснений. Внутри пузырились вчерашние продукты питания и просились наружу, мелкими схватками кишечника.
Я сел за стол. Прямо на мокрую скамью. Попу приятно холодило. Чуть начало моросить и в организме возникло желание. Под столом стоял ящик с пятью бутылками водки, 5-литровая стеклянная бутыль с домашним вином, частично опустошённая. Я налил водку в кружку, выпил в два глотка полную, закусил холодным мясом, пожевал сыр, понюхал корочку хлеба, запил молоком.
Под навесом, в кирпичном строении, я разжёг огонь, он полыхнул тревожно, нежно дыхнул жаром и заструился по сухим берёзовым щепам, перескочил на поленья, и вскоре потрескивал, разговаривал со мной на своём саламандровом языке. То пел, то примолкал, то болтал скороговоркой, наивный, я уже разучился понимать язык костра. Тут же в ведре, рядом с плитой стояло ведро с кусками мяса, лежали кучкой шампуры, отдельно в тарелке стыдились помидоры, на тарелки порезанный лук, а на второй нашинкованное сало – слезилось в предчувствии неприятностей. Пока поленья прогорали, я успел умыться из подвесного умывальника, утёрся влажным полотенцем, сходил в дом, натянул шорты и быстро нашпиговал лесть шампуров.
В гамаке нога исчезла и появилась голова, с настороженными глазами, внимательно наблюдавшими за моими действиями. Голова была красивой. Чёрные волосы, чёрные аспидные глаза, чуть раскосые, необычайно розовые губы, в которые хотелось впиться, раздвинуть их и погрузить жало внутрь.
Я сел за стол, слегка прибрал, отодвинул грязное и пустое в сторону, скинул остатки и огрызки в ведро. Смахнул рукой крошки, опростал пепельницу. В шортах обнаружилось целых три пачки открытых сигарет. Запах жаренного мяса , вкраплённый в едва приметный дымок, достиг стола, потом доплыл до гамака. Голова икнула.
Я проверил мясо, перевернул, полил соусом. Сзади зашуршало. Обернулся – голая женская тень, бледной поганкой метнулась в дом. Тело было в доме минут десять. К тому моменту я уже поставил две тарелки, принёс мясо первой пробы, налил водки в две кружки и с наслаждением курил. Солнце протянуло свои щупальца над краем забора, птицы чирикали красиво и печально, насекомые совершали половые акты и акты питания, издавали нежные жужжания и в голове отчётливо сложился звуковой строй, который сразу превратился в увертюру «Вальс насекомых» - концерт ля минор для виолончели с аккордеоном.
- Доброе утро, - барышня села на скамейку, напротив меня, ойкнула, от того что платье промокло снизу.
- Здравствуй. Голодная?
- Очень.
- Тогда приятного аппетита.
Я приподнял кружку, она свою, чокнулись, я выпил всё полностью, а барышня сделала глоток, поморщилась и принялась поедать мясо белоснежными бивнями идеального рисунка. В голове застопорилось.
- А ты кто?
- Кира.
- Кира. Понятно. А сколько лет тебе, деточка и откуда ты, такой прекрасный цветок, в этом диком месте уединения?
- Вы вчера же спрашивали.
- Да?
- Вы не помните.
- Ну как тебе сказать, - в душе порхали стрекозы и ползали гусеницы готовые превратиться в нечто прекрасное и волшебное. Это как предчувствие бесконечного счастья, самое из прекрасных чувств, которое только доступно человеку, особенно мужчине, который выпил, сыт и напротив него сидит прекрасное нежное создание и утро такое восхитительно романтичное и так хорошо, так хорошо…
- А скажи, Кира…э-э-э, вчера всё было пристойно?
- Конечно, - барышня покраснела внезапно, словно её уличили в чём-то неприличном.
- Хорошо.
Мы ещё выпили, закусили очередной порцией мяса, костёр почти погас и оставшиеся два шампура коричневели, слезились и слегка шипели слёзы сала на углях. И Кира рассказал, а может повторила, то, что вчера поведывала мне, а я опрометчиво забыл из-за стирателя – водки.
Она живёт через два дома от меня, приехала на лето к тётке, работает экскурсоводом, ей 27 лет (Я бы больше 20 не дал), она мечтает стать радугой, люби умных мужчин и ещё ни разу не была замужем, потому, что считает себя некрасивой и не очень умной. Господи, как она ошибалась. Мы снова выпили. Она божественна, она самая красивая барышня, что я только встречал в жизни. Дальше я услышал печальную историю, что родители её умерли, что она никогда не любила, и что вчера я просил её стать моей женой. Что она обещала подумать и посоветоваться с тёткой, что она совсем меня не знает. А знает только то, что вечером, когда она прогуливалась, она увидела огонь, сидящего за столом мужчину, который плакал и пил водку из железной кружки, что ей стало жаль меня, и одновременно любопытно. Солнце стояло высоко в небе и уже наклонялось за крышу дома, воздух был душен, электричество било внизу моего живота и мне хотелось вкусить Киру, испить её нектар и мысли плавно улетали в едва виднеющиеся сквозь кроны облака.
- А почему ты ночевала в гамаке?
- Вы сказали, что убьёте себя, если я уйду. Я караулила вас почти до утра, пока вы не заставили меня раздеться и лечь в гамак, пообещав что ничего с собой не сделаете. Я вам поверила.
Кира раскраснелась.
- Простите.
- За что?
- Я выгляжу глупо. Я доверчивая и глупая, знаю. Но вас было так жалко, мне показалось, что вы глубоко несчастны, я правда пока не понимаю от чего. Вы так вчера красиво рассказывали про своё одиночество, что сбежали от людей, что пишете роман, что никогда никого не любили…
Слёзы сами потекли по щекам у меня, когда я поверил во всё что она рассказывает, стало так горько жаль себя, стало так звеняще пусто внутри, что даже мурашки высыпали на тело, как ожёг от крапивы. Тело ныло в томлении, сердце бухало, а внизу тяжелело и тяжелело, что быо даже неприлично встать, было бы стыдно, если бы Кира увидела во что превращает её рассказ мой обо мне. Поэтому пришлось выпить, стремительно встать и сказав «Я сейчас, прости» зайти в дом, в туалет, и там, сидя на унитазе, я понял, что ненавижу себя и хочу с Кирой жить вечно. В голове промелькнули открытки с видами счастья, которые включали в себя Зиму, Сицилию, Сочинительство, Детей, Костёр и почему-то стакан воды,
- А знаешь что? - с крыльца спросил я, отчего то осипшим голосом.
- Что? – Кира подняла на меня глаза и ноги мои задрожали, она поправила волосы тем чудесным женским движением руки, которое сводит с ума и заставляет терять рассудок. Боже спасибо тебе, что ты послал мне её. В темнеющем воздухе она казалась неземным существом, волшебницей спустившейся к простому смертному.
- Давай разожжём костёр, а то становится прохладно.
Я накинул на Киру плед, пододвинул стол ближе к навесу, потом пододвинул лавочки, соединив их сиденьями. Распалил огонь. Принёс из дома перину, кинул её на лавки, застелил простынёю, раскидал подушки.
- Забирайся.
- У меня ноги не чистые.
- Вон умывальник.
Я смотрел как она мыла ноги и сердце моё насиловал рой бабочек сердцеедок, а живот изнутри грызли стрекозы насильницы. Если лежать под навесом, то там, прямо, видно огромное тёмное небо, с песочными звёздами, с ухмылкой месяца. Кира забралась ко мне, накрылась одеялом и прижалась, слегка подрагивая.
- Не бойся, глупыш.
- Я не боюсь, вы же не сделаете мне ничего плохого.
- Конечно нет и я поцеловал её в глаза….
Потом мы пили и наслаждались, я рассказывал истории из своей жизни, иногда привирая, иногда фантазируя, и сам верил в эти чудесные моменты своего прошлого, с которым я прощался.
Утро – это самое отвратительное что может быть, особенно когда хочется пить, а сил встать нет. Я лежал на скамейке, голый, под одеялом. Птицы сверлили мозг. Внутри ползали черви и хотелось есть. Я сел, потянулся и тут увидел, что там, в далёко, в небольшой раме из сосен, где виднеется небо сияла радуга. Что-то треснуло, хрустнуло, картинки замелькали, вот и стакан воды.
Н. Антонов
Г. Москва
14 -15 мая 2016 г.