Проснувшись она первым делом взглянула на часы. Было пол девятого. На работу она опоздала, собственно, желания идти в этот курятник не было еще со вторника, а сейчас, благо, уже пятница. Взгляд упал на цветы, те самые…
Три дня. Они лежали тут эти чертовы три дня. Подойдя к ним с опаской, будто бы это были вовсе не цветы, она дотронулась кончиками пальцев до них, аккуратно, так, как когда-то дотрагивалась до его плеч. Еще живы. Сердце заскулило, заныло. Значит, она тоже еще жива.
Худощавая, одетая лишь в нижнее белье и его старую футболку, девушка подошла к зеркалу, странно, но его вещей не было, будто их никогда не было, пугающе и непривычно. Она ведь уже даже примирилась с его беспорядком. Буквально через месяц их совместной жизни, Катрин перестала даже тратить силы на уборку в их спальне. Он был невыносим порою, а особенно во время уборки, ужасно странным, да и стоит сказать, что вовсе не первый красавец, но она не верила, что он мог испариться. Все еще кажется, что через пять минут он вбежит в комнату и будет судорожно искать свой галстук, найдет как всегда на кухне, там, где и оставил его вечером. Но прошло десять минут, потом двадцать, двадцать пять …
Пальцы нарочно кололи себя об шипы тех самых роз, под ребрами тоже кололо, но меньше, чем в душе. На эти пол часа она забыла о всех проблемах вселенной: о глобальном потеплении, нехватке воды, о том, что на кухне закончился кофе, в те секунды, когда палец дотрагивался до шипа и отдергивался назад, Катрин ощущала, как кирпичик за кирпичиком вываливались из стен ее мирка, маленького, теплого, они падали, падали, она рыдала, рыдала и все больше всаживала шипы в хрупкие беленькие пальчики.
Первая затяжка за последние полгода. Дым сковал ее изнутри, проник в легкие. Впервые за полгода она билась в истерике об стены. Теперь она могла делать с собой все, что ей вздумается. Если бы он только чувствовал, как в ней все рушилось. Пятая затяжка. Горечь. Больше никого удовольствия. Удивительно, но ей было настолько больно и плохо, что она улыбалась так широко, как только могла.
Он был ее несчастьем, ее ознобом, мурашки были не от холода, проникающего сквозь открытое окно, а от понимания того, что он не тот. Она влюбилась в него тогда как по щелчку. Раз и все – больше нет никого на свете. А он не тот. Щелкнул же какой-то шутник.