Клара

Кларе исполнилось четырнадцать, когда страшная беда постучалась в их дом. Ее любимого папу, самого честного и преданного большевика, которым она так гордилась и во всем старалась быть похожей, за саботаж и вредительство, как врага народа, приговорили к расстрелу.
Стояла поздняя, колючая, с ветрами осень 1930 года, когда на элеваторе, директором которого был отец, случился пожар. Что тому было виной - вражья ли рука, брошенный окурок, или замыкание проводки, неизвестно. Но папы, ее дорогого папы, доброго, беззаветно верившего в правое дело коммунизма, больше нет, а позор за не им содеянное пал на всю семью…
Мама ожидала ареста, но все обошлось, ее даже не исключили из партии. На партсобрании высказали порицание за утрату бдительности и объявили строгий выговор с занесением в личное дело. При этом маму сняли с должности секретаря партячейки ее пошивочной мастерской, но оставили работать закройщицей.
Детям мама поменяла фамилию на свою девичью, но оставила имена, Карл и Клара, данные им отцом в честь Карла Маркса и Клары Цеткин. Дочь она перевела в другую школу, а сын в это время проходил действительную службу на Северном флоте. Постепенно жизнь налаживалась...
Как-то мама, идя на работу, попала под проливной дождь и, промокнув с головы до пят, целый день провела во влажной одежде. Результатом стало крупозное воспаление легких. В тяжелейшем состоянии скорая помощь увезла маму в больницу. Она была так слаба, что дочери пришлось, взяв на работе отпуск, целые сутки напролет проводить рядом, ухаживая за больной.
Наконец наступил кризис, но до окончательного выздоровления было еще далеко, и Клара продолжала дежурить около мамы.
Однажды во время вечернего обхода в палату в сопровождении медсестры стремительно вошел, незнакомый до сих пор Кларе, врач. Он внимательно прослушал маму и обратился к Кларе с приятной улыбкой:
- У нас все будет хорошо! Угроза миновала и дела идут на поправку. Это твоя мама? Корми ее и следи, чтобы палату почаще проветривали: нужен чистый воздух.
Врач ушел, а у Клары на сердце стало легко не только от его слов, но и от непонятно отчего охватившей радости. А больная, лежащая рядом, заметила:
- Какой приятный и внимательный доктор! Видно новый.
Менявшая белье на постели санитарка вмешалась в разговор:
- Да, наш Борис Петрович очень хороший, добрый и знающий врач!
А одна из пациенток добавила:
- И к тому же – красивый!
Санитарка продолжала:
- Красивый, да не счастливый: вдовец он с двумя детками, мал мала меньше. Жена с год, а может чуть поболе, как померла во время родов.
- Ой, а ребеночек? – не удержалась Клара, внимательно слушавшая о заинтересовавшем ее докторе.
- Малец, слава Богу, жив! А старшенькому годика три, аль четыре.
- Почему же не женится? Такой красивый и один? – высказалась любопытствующая больная.
- Да вот, до сих пор и не женился. Хотя все наши сестрички перед ним хвостами вертят. Борису Петровичу ведь не только жена нужна, но и мать детям… - глубокомысленно добавила санитарка и, подхвативши швабру, направилась к дверям, бросив на ходу: - Вот, вернулся он только из отпуска, авось, уже и нашел кого-то, не знаю... А надо бы…
Этот рассказ взволновал Клару. Как он один с такими маленькими детьми управляется, бедный? И как несчастны дети без мамы! Почему не спасли его жену, ведь он врач, неужели ничем нельзя было помочь?.. Как несправедливо, что женщина, которая дала жизнь ребенку, сама погибла от родов! Значит рожать опасно, и такие случаи бывают… Клара сделала вывод, что рожающие женщины – героические натуры, раз зная об опасности, смело идут на это, и даже не раз и не два.
Полная любопытства и тайного желания, ежедневно навещая маму, Клара мечтала о встрече с этим Борисом (отчества она не запомнила). Однако к ее огорчению, в то время, когда находилась рядом с мамой – по утрам, до работы, и вечером, до обхода врачей, этого доктора, как назло, поблизости не было, а быть может, он вел другую палату...
Как-то рано утром, Клара, забежав к маме, чтобы проведать ее и принести к скудному больничному завтраку дополнительно приготовленную дома еду, заспешила, чтобы не опоздать на завод, да к тому же успеть отнести домой освободившуюся посуду. При выходе в дверях клиники она неожиданно столкнулась с вожделенным доктором Борей, спешившим в том же направлении. Он, улыбнувшись Кларе, как старой знакомой, поинтересовался, как мама, и они дружно побежали к подошедшему трамваю, который утром, как обычно, был переполнен. Еле втиснувшись в вагон, они стояли, тесно прижавшись друг к другу.
Пока Клара искала нужную мелочь, он передал деньги на два билета. Клара растерянно сказала:
- Ну зачем, я сама…
- Перестань, спрячь. Дай мне возможность побыть джентльменом.
В эту минуту трамвай так дернулся, что все стоящие чуть не попадали, спасла лишь давка. Борис, обхватив Клару за талию, помог ей устоять. Трамвай плавно пошел дальше, но доктор руки не снимал, а наоборот, как показалось Кларе, еще ближе прижал ее к себе. Так они проехали пару остановок, глядя друг другу в глаза.
- Мне на следующей выходить… - сказала Клара с сожалением, сознавая, что эта минута близости закончится и, быть может, уже никогда не повторится…
- Тогда давай пробиваться вперед! - сказал Борис и, взяв Клару за руку, потянул за собой, стремясь протиснуться к выходу.
Они наконец выбрались из вагона.
-Уфф! Можно вздохнуть полной грудью! – радостно заключил Борис. – Да, кстати, мы ведь даже не познакомились. Я – Боря. А ты?
- А я – Клара.
- О, та Клара, у которой Карл стащил кораллы?
- А вот и нет! – засмеялась Клара. – Карлуша не только ничего и никогда у меня не крал, а наоборот, если его чем-нибудь вкусненьким угощали, всегда приносил мне.
- А что это за добрый Карлуша?
- Мой старший брат. Он служит сейчас на Северном флоте.
- Здорово, Клара и Карл! А ты работаешь, учишься?
- Уже отучилась в техникуме. А сейчас работаю на заводе. Спешу сейчас домой - отнесу посуду и скорей на завод, в мой ОТК.
- Значит, ответственный контролер?
- А вы тоже в нашем районе живете? – в свою очередь поинтересовалась Клара.
- Нет, чуток подальше.
- Так почему вы… - начала Клара и осеклась.
- Увязался за тобой, да?
- Нет… - она покраснела и опустила глаза. – Просто я… А кто сейчас с вашими детьми? – в замешательстве переменила она тему.
- С ними моя мама сидит. А я с ночной спешу к ней на смену. Тебе что, и о них известно?..
- Да, мне все известно! – и вдруг, ни с того, ни с сего, а скорее с перепугу, что затронула по-видимому больное место, добавила: - Вам следует жениться…
- Да, Кларочка, ты права. Но где взять такую, которая согласилась бы заменить мать двоим малюткам?
- Что вы, за вас любая пойдет! – с бухты-барахты выпалила Клара.
Борис засмеялся от ее искренности, непосредственности.
- А ты бы пошла?
- Я?! – растерялась Клара. И тут же, не отдавая себе отчета, повинуясь какому-то радостному порыву, даже не подумав, а всерьез ли, или шутя он задал такой каверзный вопрос, искренне призналась: - А я – с радостью, хоть сейчас!
Они уже подошли к ее дому.
- Ты подумала, прежде, чем это сказать? – спросил Борис.  - Или пошутила?
- Я не шучу и… Я тут живу! - вдруг ни с того ни с сего выпалила Клара.
- Значит, хочешь прощаться… А я… - он не договорил.
- Нет, не хочу! Но надо на работу. Или…
- Что «или»?
Они стояли в парадном. Борис вдруг схватил ее и начал так страстно целовать, что Клара, не веря, что все это происходит с нею, прошептала:
- Поднимемся ко мне…
Они целовались на каждой площадке, вплоть до пятого этажа. Зайдя в квартиру, Клара провела Бориса под любопытными взглядами соседок, повстречавшихся на пути.
…Потом, даже много лет спустя Клара недоумевала, как она могла, мамина воспитанная, скромная девочка, до девятнадцати не знавшая мужчин, так потерять голову, что в первый же день знакомства отдалась Борису, не задумываясь о последствиях, забыв все на свете, даже и то, чем грозило опоздание на завод…
Опомнившись, оба бросились по своим местам: она - на работу, он – к детям… На счастье, Борис остановил извозчика и тот быстро домчал Клару до завода. Она опоздала после гудка лишь на две минуты.
А на следующий день Клара предстала перед мамой Бориса. Та весьма неодобрительно отнеслась к выбору сына, считая легкомысленным подход к браку с обеих сторон. Мама Клары, наоборот, была очень довольна зятем, а дочь похвалила за смелость – назваться мамой сразу двух малюток.
- Это по-нашему, по-большевистски! Папа одобрил бы такой поступок.
Петя-Петушок, трехлетний худенький белобрысый малыш с огромными умными глазками, оказался подвижным и, по выражению отца, хулиганистым сорванцом, приносящим много хлопот: то заберется на подоконник, желая посмотреть получше в окно, то бесконечно прыгает со стула или дивана, разбивая колени и нос, и уверяя, что он - парашютист, или ходит весь расцарапанный котом, которого хотел запрячь, привязав к нему паровозик. Но что удивляло, мальчик никогда не жаловался на полученные травмы и не плакал, героически терпя, когда их смазывали йодом. А Мишенька, годовалый увалень, пухленький малыш, бесконечно, по всякому пустяку, по поводу и без повода плакал: когда его кормили, когда укладывали спать, купали (мытья он не переносил и ревел так, что казалось, сейчас сбежится весь дом, думая, что ребенка режут).
Мать Бори считала, что Клара, окончившая всего лишь какой-то механический техникум, к тому же «длинная, и худющая как жердь», недостойна ее красивого сына-врача. Новоявленная невестка, по всей видимости, - легкомысленная пустая девчонка, как свекровь выразилась, «девица, без царя в голове», которой доверить детей – страшная глупость и даже преступление. Все это она высказала сыну и в знак протеста за два дня собралась, и даже не объяснив невестке где, что и как лежит, когда детей кормить, и тому подобное, уехала на родину в Минск, где до приезда к сыну, жила с дочерью.
Клара была обескуражена таким несправедливым приемом свекрови и ее незаслуженной реакцией на выбор сына. Однако рассудив, несмотря на бремя, свалившееся на ее неопытные плечи, была даже рада отъезду недоброжелательной мамаши, так как понимала, что, быть может, физически было бы и легче с ее присутствием, но рядом жить они бы не смогли.
Клара уволиться с завода не могла, так как после окончания техникума не прошло положенных для отработки трех лет. Поэтому ей на помощь пришла еще не окрепшая после болезни мама, у которой пока был больничный бюллетень, а потом и положенный отпуск.
Детей решили отдать в ясли, к оформлению чего тотчас же приступили.
О регистрации брака, по мнению Клары, не могло быть и речи. Она ни на минуту не забывала, что ее отец был расстрелян как вредитель, и понимала, что женитьба может испортить анкету мужа и помешать его продвижению по службе. А ведь Бориса совсем недавно назначили зав. терапевтическим отделением, чем она очень гордилась и дорожила. Да и супруг, по-видимому, не придавал значения записи, считая ее бюрократической процедурой. Главное – любовь и взаимопонимание, вот что должно царить в семье, а у них в этом смысле был полный порядок.
Борис обожал свою Кло, заботился о ней, несмотря на занятость помогал по дому, и к тому же по поводу и без повода дарил цветы, которые жена очень любила. А Клара души не чаяла в своем Бореньке, боготворила его, и детей обожала, считая их своими, родными.
Мальчики часто болели. Ясли - большой коллектив детей, где они щедро делятся друг с другом разными инфекциями. Начались то коклюш, то ветрянка, то грипп, - короче, полный набор детских болезней… С детьми нужно было сидеть дома не только, когда болели, но и когда в яслях объявлялся карантин.
Кларе удалось уйти с завода, а вскоре она поняла, что беременна. Клара долго боялась преподнести эту новость мужу, не зная, как тот воспримет такое известие. Но к ее удивлению и несказанной радости, Борис, услыхав о скором пополнении семьи, расцеловал свою бесценную, самоотверженную жену и тут же заявил:
- Завтра же попроси маму выкроить пару часов посидеть с детьми. А мы пойдем, зарегистрируем брак.
- Зачем? – Клара, все еще боялась открыть мужу тайну об отце.
Она до сих пор, кроме того, что отец умер, никаких подробностей о нем не сообщала. Кларе было страшно от мысли: а вдруг Борис отрицательно среагирует на это, не говоря и о том, что женитьба на дочери врага народа весьма подмочит его биографию…
Но к счастью реакция Бориса была такова:
- Печально и горько сознавать, что подобное происходит в нашей стране. Кло, родная, отбрось свои доводы в сторону и завтра же пойдем в загс. У моей доченьки (он жаждал иметь дочь) должен быть законный отец. А я перестану быть холостяком. Ужасно неприятное название, ведь «холостой» означает – пустой.
- А ты жаждешь быть полным?
- Полным бывает дурак. А я хочу быть женатым, семьянином! Поняла, женщина, жаждущая свободы?! Для женщин нет свободы, они вечно должны быть «за мужем», как за каменной стеной, ты поняла?
- Ясно, моя каменная стена! Иди, мой руки и садись к столу - обед стынет. А я, пока еще свободная женщина, пойду полоскать белье.
Несмотря на уверенность Бориса, что у них будет дочь, родился сын -  Котик. По желанию Бориса, на радость Кларе и ее маме, ребенку дали имя в честь и память деда, Константина.
Дабы жена с тремя маленькими детьми не разрывалась на части, в помощь ей была взята домработница, тетя Вера. Так она велела звать себя не только детям, но и взрослым, упорно не желая называть отчество (как потом выяснилось, отца тети Веры звали Акакием).
Вскоре вернулся с севера брат Клары Карлуша, да не один, а с женой, с которой расписались в Мурманске. Лиза очень понравилась Кларе, они мгновенно подружились.
А пока жизнь била ключом. Заботы о детях Клара ни за что не желала перекладывать на тетю Веру, которая все норовила заняться их воспитанием. Клара ей поручала вести только хозяйственные работы - уборку, стирку, хождение по магазинам, на базар, а приготовление пищи, несмотря на все доводы, как тети Веры, так и мужа, тоже не желала уступать помощнице.
Борис удивлялся:
- Ну почему тетя Вера не может пойти с малышней погулять? А сама отдохнула бы, поспала, почитала. Ты же измучена, посмотри  в зеркало – кожа да кости остались, зачем изводишь себя, нагружаешь непосильной работой?
- Ты что? - удивлялась Клара, - Какая это работа? Я сижу во дворе или в скверике, как барыня, а детки бегают вокруг. Это не работа, а радость и счастье! А доверить чужому человеку самое дорогое, что у меня есть, я не могу.
- А меня?
- А тебя – тем более!
- Я что, твое самое ценное?
- А ты сомневался?
- А кто вас женщин знает, что у вас на уме? Мне порой становится сиротливо, когда ты занята детьми и забываешь обо мне.    
- Хорошо, я теперь почаще буду тебе вытирать носик. Благо, что не надо, кажется, менять штанишки! – смеялась Клара.
Теперь, с появлением Лизы, они стали жить все вместе, поменяв комнату мамы, в которой та жила раньше с Карлушей и его женой, с соседом Бориса. Теперь в их распоряжении была целая квартира. У Клары и Бориса, благодаря перегородке, которую они установили, разделив большую комнату, получились детская и их спальня, а вторая комната Бориса стала общей, в ней теперь расположилась мама. В бывшей же соседской разместились Карлуша с Лизой.
Тетя Вера, по ее словам, «одна барствовала» на больших антресолях. Кухня в квартире была просторная, она служила столовой, где питались все вместе.
А вскоре опять произошло пополнение семейства: Клара родила еще одного, по выражению Бориса, «гвардейца». Муж объявил, что Кло будет рожать до победного конца, пока не родится дочь…
Сынишке дали имя Валерий - в честь Чкалова, гордости всей страны.
Дети, переболев всевозможными детскими болезнями, постепенно, под бдительным оком отца и неустанной заботой Клары, ко всеобщему удовольствию росли крепкими, красивыми, рослыми и веселыми мальчишками.
…Как-то дошла весть, что давнишний друг Бориса разводится с женой. Борис все удивлялся:
- Ведь как же так? У Сережки с Машей была такая любовь! Он ее добивался, обхаживал чуть ли не пять лет. И вот, не прошло и двух, как они расстались… А вот мы – побили все рекорды! Не тянули резину, а за три дня все обтяпали. И сразу – на всю оставшуюся жизнь, правда, Кло?!
- Почему, за три дня? По-моему – за один! – поправила его Клара.
- Нет, три! Я, как тебя увидел у постели твоей матери, сразу понял – вот моя вторая половинка.
- Ты ошибся, Боренька. Решил все трамвай и давка в нем...
- Ха! – вмешался присутствовавший при разговоре Карлуша. – Значит все претензии – к трамваю! Да, наши жены скороспелки. Мы тоже даром времени не теряли, правда, Лизок?
- Да ну тебя, заморочил голову…
- Какую голову? Ты что, забыла? Вечно меня уверяешь, что как увидела меня, красавца в бескозырке, так сразу ее потеряла.
Ему вторил Борис:
- А если бы Кло не сделала мне предложения…
- А ну тебя! – покрылась краской Клара.
Борис под общий хохот честно признался, что сам бы не отважился:
 – Молодая, красавица… А я – старый...
- Какой старый? – не выдержала Клара. – Всего на десять лет старше!
- Ну да, десять лет туда, десять лет сюда… Годами не разбрасываются! Да к тому же огромный груз – сразу двое архаровцев в сопливом возрасте.
- Да, моя сестрица – кремень! Я-то хорошо знаю, никогда ничего не боялась.
- Да ну вас! Заговорили… А у меня еще работы невпроворот.
- Лиза, выручай подругу! Помоги разгрузить этот «невпроворот».
- Я бы со всей душой! Но когда Клара что-то делает, к ней не подходи, все сама.
- Ничего, найдется в этом бедламе под названием наша семья и для тебя работа. А мы с Борисом одну-другую партийку сгоняем. А ну, жена, дай-ка шахматы, мужчины тоже должны заниматься делом!
Хотя, конечно, было немало трудностей и забот. Но молодость, любовь и дружба помогали жить весело, интересно, не утопая в проблемах, а легко их преодолевая.
Четверо сорванцов приносили немало хлопот. Но Клара была счастлива, глядя, как муж устраивает с сыновьями кучу-малу или, усаживая по очереди себе на плечи, гарцует, изображая коня, - эта забава называлась «копки-баранки». А когда нарядные и веселые всей семьей отправлялись гулять в парк, Клара, любуясь своей детворой, частенько слышала шепот Бориса:
- Мать, сотвори еще девчонку, или две... Ну что тебе стоит? Представляешь, какая это будет ватага?!
Но судьбе было угодно иное…
Шел 1939 год и, как сообщило радио, началась война с белофиннами за карельский перешеек. Борис пошел на войну, командовал медсанбатом. Последнее письмо было из Выборга. Муж писал: «Дорогие мои! Не за горами наша встреча, которую я даже во сне вижу…»
Но вместо встречи пришло извещение… В день, когда все радовались, что войне конец и заключено перемирие, санитарная машина, в которой совместно с ранеными ехал и врач, подорвалась на мине. Борис погиб, ему было всего тридцать три года…
Клара осталась фактически без средств к существованию, с четырьмя детьми: старшему – неполных восемь, а младшему – скоро два года. Смириться с тем, что ее Бориса нет, Клара не хотела и все надеялась, что это ошибка, что, быть может, Боря ранен и вернется…
Она утратила всякий интерес к жизни, даже плач детей не трогал. Целые дни Клара лежала на диване, устремив взгляд в одну точку. Мыслей в голове не было, кроме бесконечного: «Его нет, и больше не будет»… Значит, незачем жить, жизнь кончена!..
Тетя Вера подносила еду и стояла над душой, требуя, чтобы она хоть кусочек съела. А то, начнет ее, как ребенка, насильно кормить… Клара автоматически что-то опускала в рот и опять укладывалась. Так продолжалось несколько дней, пока мама не взялась за нее.
- А ну, дочь, хватит! Мертвого не вернешь, а жить надо!
Клара посмотрела на нее невидящими глазами: - «О чем это она толкует? О какой жизни может идти речь, если Бори нет?»
- Ты слышишь, меня, Клара? Вспомни, я ведь тоже была в твоей шкуре. Да что говорить, у тебя муж погиб за родину, героем! А твой отец… был расстрелян своими же…
Напоминание об отце заставило Клару прислушаться к матери, а та продолжала:
- И учти, что надо мной висел дамоклов меч. В любую минуту могли придти и за мной. Но я помнила о детях, которым нужна, и что обязана их вырастить, спасти. Это был мой долг перед их отцом, твоим отцом, Клара, к которому моя любовь была не меньше твоей! Ты, как я погляжу, забыла свои обязанности перед этими крошками. Теперь ты, Клара, должна им стать не только матерью, но и заменить отца. Так что, вставай, приведи себя в порядок, и иди к детям! Они без тебя чувствуют себя сиротами…
Последние слова матери словно подстегнули Клару и она, вскочив, устремилась в другую комнату, откуда слышался визг расшалившихся старших и плач младшенького Валерки.
…Время шло, и лишь дети заставили Клару взять себя в руки и, глубоко спрятав в душе горе, продолжать быть той же заботливой и любящей мамой.
Конечно, поддержка родных была велика. Клара понимала, что всецело возложить на них заботу об ее семье она не имеет права. Знакомые намекали, что детей Бориса следовало бы отдать в детдом, так как одной с четырьмя, ей не справиться. Но жизнь без ее любимых Петушка и Мишутки она и представить себе не могла. Это было равносильно расставанию с Котиком и Валеркой.
- Я подобных разговоров слушать не желаю! – резко отвечала Клара.
Карлуша и Лиза, правда, как-то заикнулись: так как у них нет своих детей, они готовы усыновить детей Бориса. Но Клара так посмотрела на брата, что тот тут же прикусил язык. А мама, молчавшая до сих пор, поддержала дочь:
- Карлуша, а что тебе мешает просто помогать сестре и племянникам, без всякого усыновления? Бори нет, а Кларин долг – вырастить его детей. Он, беря Клару в жены, на это надеялся и она должна оправдать эти надежды, а мы все – поможем ей в этом.
А через пару дней состоялся семейный совет, и Карлуша предложил Кларе:
- Сестрица, наш триумвират долго ломал голову над тем, как нам теперь без Бори жить. И все пришли к выводу, что тебе необходимо пойти работать. Учти, это было предложение мамы, а она у нас мудрая. Ты, по ее словам, должна быть в коллективе.
- Клара его перебила:
- А дети? Вере одной с ними не управиться…
- Ну да, конечно. От ее услуг, к сожалению, придется отказаться… Наши общие доходы не позволяют такую роскошь…
- Я не понимаю, к чему ты Карл клонишь? Что будет с детьми?
- Детей отдадим в садик и ясли, а мы, всем колхозом, с уборкой и прочими хозделами разве не справимся? Не дрейфь, сестричка, все наладится, поверь! Я уверен, Боря бы это решение одобрил…
Карл осекся, подумав, что напрасно напомнил Кларе о погибшем муже, но он ошибся. Именно эта фраза решила дело. Клара вспомнила, как Борис часто повторял, что еще чуток, и детей надо будет отдать в детсад, а ей пора идти работать. Как он как-то выразился, «женщина, постоянно находящаяся дома, дичает, опускается и перестает чувствовать себя человеком».
Тогда Клару это замечание задело:
- Бориска, значит, по-твоему, я начинаю дичать? – с обидой спросила она.
- О нет, тебе это не грозит. Ты не из тех женщин…
- А из каких?
- Ты у меня особенная! Но я хочу, чтобы тебе было хорошо. И чтобы в дальнейшем ты не обвиняла меня, что я закрепостил тебя детьми. А вообще, детям тоже нужен коллектив.
- Ну да, и бесконечные болячки…
- Не болячки, а болезни. Дети, моя дорогая, как врач, могу тебе авторитетно донести, должны в раннем возрасте переболеть всякой всячиной, чтобы во взрослую жизнь вступить закаленными, поняла? А ты пойдешь, поработаешь – и в декрет, поработаешь – и опять в декрет!
- О боже, Боря! И так до бесконечности?
- Пока не родишь девчонку! Мне нужна доченька, поняла?
Вспомнив этот разговор, Клара впервые за все время разрыдалась. А брат, обняв ее и гладя голову, растерянно повторял: - «Поплачь, Клала… Тебе легче станет…»  Клалой она называла себя в детстве…
А вскоре Клару навестил друг детства Бориса, Саня. Он тоже был медик, но как смеялся Борис, «зверский доктор». Жил он и работал ветеринаром в Гатчине. Детей у них с женой не было, за что Борис осуждал Санину жену Нину: - «Уж очень умная! И из-за своего ума лишила моего друга радости отцовства!» Нина была биологом, работала над диссертацией, а забеременев, чтобы не сорвать защиту, сделала криминальный аборт. В результате чуть не умерла и чудом не попала под суд… Диссертация у нее теперь была, а вот детей родить, по заключению врачей, она никогда не сможет.
Узнав о гибели друга, Саня пришел проведать его семью.
- Клара, чем я могу помочь? Без стеснения, скажи.
- Мне бы Борю вернуть… Но это не в твоей и моей власти… А больше мне ничего не надо.
Он положил деньги:
- Купи детям.
- Саня, забери. У нас все есть. К тому же, я на днях вернусь на завод.
- Это ты правильно решила! Но позволь дать тебе совет: Мишу и Петьку отдай в детдом.
- Что? Я не расслышала. Какой дом? Забери свои деньги и уходи! Мне не нужны твои советы!
- Прости, Клара. Я дурак, хотел испытать тебя еще раз. Прости… Борька был прав: ты – настоящая…
Саня ушел, но еще не раз забегал, передавая детям подарки.
Жизнь продолжалась. Старших детей Клара устроила в детсад, младших в ясли. Сама же вернулась на родной завод. Мама, ставшая заведующей в своей мастерской, целые дни проводила там. Лиза, будучи чертежницей, трудилась в каком-то КБ, а Карлуша по-прежнему служил в Адмиралтействе.
По выходным в доме в обязательном порядке случался аврал. Мыли, стирали, гладили… Дети обожали эти дни: во-первых в это время они были предоставлены себе для игр в их царстве игрушек. К тому же им разрешалось плескаться водой и не спать днем. А потом с мамой и тетей Лизой, а порой и с дядей Карлушей, шли гулять, в кино, а летом им даже разрешалось съесть мороженое.
Лиза после каждой получки одаривала детей игрушками, их уже было столько, что мама говорила: «Они нас скоро вытеснят из квартиры!» Игрушки были везде, крупная же техника: велосипеды, самокаты, лошадки громоздились в коридоре, и идти тут приходилось боком. Каждый ребенок имел свой «гараж» машин и паровозиков, склад пушек, самолетиков, пистолетов и шашек, а также заводных поросят со скрипочками (их было не трое, а целый десяток, как выразился Карл – «целая свиноферма»). Брат и его жена обожали детей, но своих, к великому сожалению, у них пока не было и всю сердечную теплоту они отдавали племянникам.
…Стоял июнь 1941 года. Со дня на день мама должна была пойти в отпуск, Клара тоже. Они уже начали собираться в дорогу: всей семьей совершить набег в Сестрорецк к маминой подруге, пригласившей их на лето к себе. Подруга твердила при каждой встрече и по телефону:
- Привозите всю банду сорванцов ко мне, места всем хватит! Довольно им дышать городской пылью, у меня им будет раздолье!
Было решено: Клара с мамой проводят отпуск с детьми, потом на смену маме приедет Лиза. А Клара договорилась на заводе, что прихватит еще недельку за свой счет.
Во время сборов зашел разговор о Карельском перешейке и о финской кампании. По мнению мамы, всегда горячо и  всецело одобрявшей политику партии, теперь колыбель революции, их родной Ленинград надежно защищен и можно спокойно ехать отдыхать.
Клара не выдержала:
- Из-за этой защищенности мои дети лишились отца, а я – мужа! Идиотская, никому не нужная война! – в сердцах высказалась она. - Сколько людей положили, а сколько раненых, обмороженных… из-за какого-то клочка земли.
- Прикуси язык! – вскричала мать. – У стен тоже есть уши! Тебе что, хочется пойти по стопам отца?.. Все было сделано правильно!   
- Ой, мама, ты неисправима!
- А ты Клара, неудержима! Такие разговоры вести больше не смей! Слава богу, детей рядом нет. Чему ты их научишь, бестолочь?!
Мама была взволнована, ее испугали неосторожные, смелые слова дочери.
…Но поехать в Сестрорецк не удалось: заболел ангиной Котик, а 22-го началась большая, страшная война.
Карлуша, хотя имел служебную бронь, проигнорировал эту возможность и ушел добровольцем на фронт. Перед отъездом он собрал мальчишек и обратился к ним со словами:
- Ваш дядя уходит на войну – вас защищать. А вы остаетесь за меня и должны слушаться и защищать маму, бабушку и тетю Лизу. И помните, у меня вся надежда на вас. Даете слово?
И дети хором ответили:
-Даем! Даем!
А Миша спросил:
- Дядя Карл, а детям на войну нельзя?
- Если мы, все мужчины уедем, кто будет наших мам и бабушек охранять?
- Мы! – ответила малышня.
- Ну, я теперь за всех спокоен! – сказал Карлуша, улыбнувшись женщинам, грустно смотревшим на эту картину и с ужасом думающим о том, что ждет их всех впереди…
А Кларе вспомнился Борис, который уходя, все повторял ей:
- Выше нос, жена! Я ненадолго – туда и обратно. Воспринимай, как обычную командировку.
А она в ответ:
- Ой, Боря, в этой командировке стреляют…
- За меня не волнуйся. Помни, я защищен не только красным знаменем, но и красным крестом. А главное – твоей любовью!
«Ой, зачем я сейчас об этом? – испуганно подумала Клара. – Карлуша должен вернуться! Не может быть такой жестокой судьба!..»
Война эта была не где-то, она ворвалась на их землю, город, дом, в их семью. Радио ежедневно приносило тревожные вести о быстром продвижении врага вглубь страны, врага жестокого, беспощадного. Ежедневно звучала сирена, начались воздушные налеты, тревоги, беготня в бомбоубежище. Многие знакомые начали уезжать подальше от бомбежек. Все жили надеждой, что вот-вот остановят фашистскую гадину и жизнь опять наладится…
Как-то Клара заикнулась, что было бы неплохо, ради детей, маме с малышами поехать куда-нибудь вглубь страны. Они же с Лизой останутся трудиться здесь, в Ленинграде. Мама тогда так взглянула, словно дочь ее чем-то оскорбила.
- Ты что, считаешь, что твоя мать ничем уже не может помочь фронту? И уравняла меня с младенцами, которых надо спасать? Учти, наша мастерская получила госзаказ! Мы тоже выполняем нужную работу, шьем для армии рукавицы.
Клара, чтобы успокоить разгневанную мать, явно гордящуюся возложенной на ее мастерскую работой, шутя, сказала:
- Тише мама! Враг не дремлет! А ты выдаешь гостайну…
- Клара, я чувствую, твой язык до добра не доведет. Хватит иронизировать, сейчас не время! А лучше, займись оклейкой окон.
Действительно, чтобы стекла не были выбиты воздушной волной при бомбовых ударах, их повсеместно оклеивали крест-накрест бумажными полосками.
Ежедневные налеты «юнкерсов», гул которых безошибочно распознавали даже дети, тревожные сигналы сирены, возвещавшей о начале бомбардировки, и стремительный бег в бомбоубежище, стали привычными. Сидя в убежище и слыша звуки бомбовых ударов, все старались определить, в какой части города произошли взрывы.
Дети как-то на глазах повзрослели, особенно старшие. Они не по летам сделались серьезными и, позабыв о шумных детских забавах, старались во всем помогать старшим.
Девятилетний Петя следил за братьями и командовал ими, Мишутка ему во всем подражал. Как только раздавалась тревога, Мишутка одной рукой хватал свой портфельчик (в сентябре он должен был пойти в первый класс), а другой – маленького Валерку. А пятилетний Котик, считавший себя уже большим, первое время сопротивлялся, не желая подчиняться старшему брату.
- Я что, маленький, чтобы меня водили за ручку?!
Но скоро стал безоговорочно давать руку Петушку, который, надев рюкзачок, быстро выводил всю ватагу в убежище.
С фронта приходили нерадостные вести. Как вещало радио: «под напором численно превосходящих сил противника, наши войска вынуждены были отступить, оставив следующие города и населенные пункты…». Затем следовали названия, названия… Такие ежедневные  сводки наводили на Клару ужас. Что ждет завтра страну и ее семью? Как брат, от которого давно не было вестей, и лишь почти в конце июля, наконец-то, получили небольшое письмецо, где по его намекам поняли, что Карл воюет на Северном флоте.
Клара и Лиза работали на заводе посменно, по двенадцать часов. Мамина мастерская в последнее время дышала на ладан. Заказов не было и многие работницы уехали - кто в эвакуацию, а кто в сельскую местность, спасаясь от бомбежек. Вскорости мастерскую вовсе закрыли, «за отсутствием рентабельности».
 Клара недолго радовалась, что мама не работает и дети будут присмотрены. У мамы начались переживания: в такой грозный для страны час она оказалась не у дел, а ведь совсем не старая, нет и пятидесяти, так что рано ее списывать. С такими словами мама обратилась к секретарю райкома и испытала безмерную гордость, когда ее просьбу – дать ощутимую для фронта работу, удовлетворили, назначив на заводе заместителем начальника участка упаковки снарядов, где она фактически, наравне с работницами, занималась укладкой боеприпасов.
Теперь, когда мама тоже была занята на заводе, ребята, пока кто-либо не возвращался со смены, были предоставлены сами себе, правда недолго. Главное, чего все опасались, чтобы по дороге домой не захватила тревога.
Кларин завод стал готовиться к эвакуации и все со дня на день ожидали ее отъезда с детьми. Но неожиданно слег с высоченной температурой Котик, а за ним и Мишутка. Оказалось – корь. Ни о каком отъезде не могло быть и речи. К тому же Клара была почти уверена, что и остальные дети тоже заразятся.
Слухи, один тревожнее другого, утверждали: Ленинград окружают со всех сторон и в любой момент кольцо может сомкнуться, а то и, не дай Бог, город захватят…
- Не верьте этой вражеской болтовне! – твердила мама, обращаясь к Кларе и Лизе, полным смятения и страха. – Наш город, колыбель революции, северную столицу ни за что не отдадут!
А радио доносило: враг рвется к Москве и Ленинграду, но наши доблестные героические войска громят и уничтожают силы противника. Нами уничтожено столько-то танков, самолетов, орудий, следовали цифры. Но одновременно с этим сообщали, что выравнивая фронт в южном направлении, были оставлены следующие населенные пункты... Сердце сжималось от того, что творилось. Клара, как и все, не понимала, как случилось такое, почему наша огромная армия, которой мы так гордились, не может остановить фашистов? Рассказы о том, что творят оккупанты на захваченных территориях, леденили души. Надежда, что врага остановят у старых границ, давно растаяла. Был захвачен Минск, под угрозой находился Киев. И враг стоит не только на подступах к Ленинграду, но и рвется к Москве…
Был конец августа и вдруг, неожиданное известие: Кларин завод, направлявшийся в эвакуацию, вернулся обратно. Немцы перерезали дорогу, ведущую на Мгу, последний железнодорожный путь из Ленинграда. А восьмого сентября город был окончательно окружен, началась блокада.
Из громкоговорителей, висевших повсюду, опустевшие улицы оглашал метроном, предупреждая об очередном налете и воздушной тревоге.  В осажденном городе был введен режим строжайшей экономии. Надвигался настоящий голод и дневную норму выдававшегося по карточкам хлеба постоянно урезали, остальные продукты практически исчезли...
Мама, полная энтузиазма, подбадривала дочь и невестку:
- Бросьте уныние! Ничего, мы и не такое в гражданскую прошли. Главное – верить в победу!
Непоколебимая стойкость мамы к великому сожалению никак не снимала озабоченности Клары. Чем кормить детей? Жалкие запасы, которые еще оставались в кухонном шкафу, таяли с каждым днем. Магазины зияли пустотой. На базаре, куда Лиза пару раз ходила, почти не было продавцов, да и начавшийся обстрел вскоре всех разогнал. Отопление в доме не работало. Пришлось обзавестись железным печным «агрегатом» - кустарным способом сделанной «буржуйкой», которую воздвигли в комнате, а длинную трубу вывели в форточку.
Печка-то появилась, но чем ее топить? Ни угля, ни дров не было… Электричество подавалось с большими перебоями, и тогда под абажуром, тускло, еле-еле горела лампочка. А вскоре подача света и вовсе практически прекратилась и на смену электричеству пришла керосиновая лампа. Но керосина надолго не хватило и стали пользоваться лампадкой, которую зажигали лишь по великой надобности, экономя жалкий остаток касторового масла, который Клара нашла в аптечке.
Спать укладывались рано, прячась с головой от холода. В другие комнаты теперь вообще не заходили, а все ютились в одной, где работала «буржуйка», на которой кипятили чайник. Женщины ложились после смены, чтобы сохранить и набраться сил. Да и голод, когда спишь, не чувствуешь…
Опять урезали хлебные нормы и иждивенцы стали получать по сто двадцать пять граммов в день. Клара, Лиза и мама на работе получали по тарелке супа, а детям нужно было готовить еду на целый день. Мама, втайне от всех, стала оставлять им и свой паек хлеба. Результат не замедлил, и она однажды не смогла подняться с постели. До этого мама как-то передвигалась на опухших ногах, но крепилась, стараясь не сдаваться. Но на сей раз, мама осталась, как она выразилась, «полежать и передохнуть» от непосильной работы. Лиза и Клара были на заводе, в последнее время они там находились круглосуточно.
Мама дремала, когда раздался звонок в дверь. Дети знали, что никому открывать нельзя, поэтому разбудили бабушку. Открыв дверь, она еле узнала в стоявшем на пороге военном Саню, друга покойного зятя.
Саня сказал, что заскочил на минутку, разузнать, не уехали ли они, и все ли у них в порядке, и тут же попрощавшись, исчез… А через день пришел опять и принес царский подарок: килограмма три гороха. Так, периодически, он стал на несколько минут появляться, одаривая их какими-то бобовыми.
Клара недоумевала, кого он ради них «грабит»? И откуда у него, ветеринара, эти мешочки – то с горохом, то с фасолью, с чечевицей… А однажды Саня принес большие, с голубиное яйцо бобы. И на удивленный вопрос мамы, где же произросла такая невидаль, объяснил:
- Моя Нина – биолог, селекционер, а эти бобы – ее гордость, результат работы над диссертацией. Нина уехала со своим институтом в эвакуацию. Конечно, мне потом голову сорвет... Но жизнь детей дороже всех диссертаций! - заключил их добрый гений.
А сколько радости и силы принесла им конская нога, которую Александр торжественно втащил и преподнес.
- Откуда такая роскошь? – воскликнула Лиза, только что вернувшаяся с ночной смены и несшая в доме вахту (свекровь уже не вставала с постели).
- Рабочий конь попал под обстрел и пал смертью храбрых. Мясо пошло в котел нашей части, а ногу я, с позволения командования, принес семье друга, а заодно – небольшой мешочек овса. Кипятите его часа три, и пусть ваша мама пьет отвар, это поможет ей встать, надеюсь…
В дальнейшем, мама, смеясь, говорила:
- Всех людей лечат врачи, а меня, как старую клячу, поставил на ноги ветеринар!
Топка буржуйки еле обогревала комнату, мороз крепчал и теперь спали в верхней одежде, по двое-трое в одной постели, стараясь согреть друг друга своим дыханием. Печка бесконечно требовала топлива. В ее огненное чрево пошли табуретки, кухонный шкафчик и полки, старая раскладушка, детские, отслужившие свой век сандалии… Пришлось снять и пустить на растопку в эту ненасытную пасть кухонную дверь. Дошла очередь и до книг… В топку пошли Плеханов с Кропоткиным, Новиков-Прибой и Мамин-Сибиряк, Мережковский и Сергей-Ценский… Затем последовал Достоевский, а вслед за ним, скрепя сердце, начали топить и Толстым. Безжалостное пламя поглотило и полное собрание сочинений Ленина, которым только ради детей пожертвовала мама, назвав сей акт кощунством. Она и в такой страшной обстановке вела себя, как стойкий оловянный солдатик. А когда опять встал вопрос, чем же еще набить требовательное нутро буржуйки и уже собрались снимать еще одну дверь, мама вспомнила, что на чердаке, где когда-то вешали белье, еще с тех времен, когда не было централизованного отопления, стоял большой деревянный ящик с углем. А вдруг он еще остался?
Тут же детьми была организована экспедиция на чердак, и ко всеобщему восторгу ящик оказался на месте. Правда, без угля, если не считать с полведра, рассыпанного вокруг. Котик и Миша тут же начали собирать драгоценные кусочки.
Ящик общими усилиями с трудом разбили и с охапками дорогих дров, радостные, начали спускаться по узкой лестнице. Потеряв равновесие и споткнувшись, Мишутка упал и скатился вниз. Он вскочил и тут же застонал от боли – по-видимому, сильно ушиб ногу, которая прямо на глазах начала пухнуть. Петенька и Котик еле втащили брата в дом.   
Вернувшись с завода, Клара была в ужасе: как помочь сыну, что предпринять? Маме пришла идея:
– Беги в госпиталь, надеюсь, не откажут.
У Миши оказался перелом, ему наложили гипс. Легкая хромота осталась у него на всю жизнь.
Через некоторое время их опять навестил Саня, который долгое время не появлялся. Он тоже опирался на палку. Как оказалось, Саня был задет шальным осколком и, как он выразился, «валялся» в госпитале.
- Ну, Миха, мы с тобой оба – рупь двадцать!
- Почему? – не поняв, спросил Мишутка.
- Не знаю, но помню, что в детстве всех хромавших мы дразнили «рупь двадцать». Наверно, на одну ногу – рупь, а на другую – рупь двадцать.
Миша гордился своей хромотой, уверяя, что он – раненый боец.
Мама, благодаря Саниному овсу, собственной силе воли и жажде жизни, поднялась с постели.
Как-то ранним утром, Лиза, возвращаясь после ночной смены, на пустынной улице в трескучий декабрьский мороз увидела маленькую одинокую фигурку двух-трехлетней девочки. Малышка была в криво напяленной шапке, косо застегнутом пальтишке с раскрытым воротником и озиралась по сторонам, глядя растерянными, полными слез глазами.
Лиза поспешила к ней. Что делает здесь в такой ранний час промерзший ребенок, один, без взрослых?
- Где твоя мама? – первый же вопрос повис в воздухе.
Малышка громко разрыдалась.
Лиза, поправив шапочку и подняв и застегнув воротник, схватила ее на руки.
- Покажи, где ты живешь!
Девочка молчала, а слезы, замерзающие на морозе, стыли на ее широко раскрытых испуганных глазах. Лиза отломила корочку от пайки хлеба, которую несла домой и, видя, как она в тот же миг была съедена, поняла, что ребенок давно не имел ничего во рту.
- Как тебя зовут, девонька? – вытирая ее слезы, спросила Лиза, надеясь хоть слово вытянуть из этого запуганного существа.
- Козочка.
- Козочка?
- Мамина козочка.
- А где твоя мама? – снова задала вопрос Лиза.
- Там… – девочка показала куда-то вдаль ручкой. – Она спит, все время спит...
- А где она спит?
- В кроватке.
- А где кроватка? – не унималась Лиза, окоченевшая на морозе, в надежде, что добьется от девочки хоть чего-то вразумительного, где искать ее дом и родных. Понятно, если мама, по ее словам, «все время спит», и судя по виду ребенка, - там случилась непоправимая беда…
Еще раз оглядев улицу, и видя, что редкие, еле бредущие прохожие не обращают внимания на эту малышку, и что толку от нее добиться нельзя, Лиза отправилась домой, унося с собой прижавшуюся и успокоившуюся девчушку.
Когда Клара увидела входящую Лизу с ребенком на руках, то сразу поняла – их полку прибыло… Она тут же заспешила на завод, сдав вахту Лизе, которая уже наливала кипяток для замерзшей «козочки».
- А как звать тебя? – уже убегая, спросила Клара, обращаясь к ребенку.
-  Козочка.
- А как козочку зовут?
- Козочка Таша.
Так истинным чудом у Лизы и Карла появилась дочь Таша (как видно, Наташа, - так ее потом и записали, оформляя на ребенка документы).
В конце декабря пришла нежданная радость: рабочим подняли норму хлеба до трехсот пятидесяти граммов. Дни и ночи в городе стояла тишина, прерываемая лишь артобстрелами, начавшимися еще ноябре. Ни звука машин, трамваев, ни лая собак, ни мурлыканья кошек, которых давно переловили… В квартирах – жуткий холод, радио перестало работать…  Но хлеб добавили – значит не все так ужасно. Дорога жизни через Ладогу работает, значит не за горами тот день, когда все наладится!
- Блокаду снимут, фашистов разобьем, и опять заживем как прежде - радостно и счастливо! - так Клара подбадривала детей, раздавая им по куску хлеба с осколками рафинада, где-то раздобытого Саней.
 К счастью, в январе сорок второго Клара, Лиза, мама и пятеро детей были вывезены по Ладоге из блокадного города. Ехали в крытых грузовиках, в душе молясь, чтобы лед выдержал и не начался налет вражеской авиации, но все обошлось. Они погрузилась в поезд, который привез их в Башкирию, в город Уфу, где пришлось провести два долгих года.
Сразу по приезде Лиза повела Ташу сфотографироваться и тут же отправила мужу, чтобы обрадовать появлением в их семье дочери.
Лиза и Клара стали работать на моторном заводе, а мама, после упорной борьбы, сдалась и, уступив дочери и невестке, стала, как она выражалась, «возглавлять эскадрон внучат веселых». Мама считала, что ее место – в строю, и как старый закаленный большевик, она не имеет права отсиживаться дома, ей тоже надо трудиться, подчиняясь лозунгу «все для фронта, все для победы!»
- Я не имею права в такие дни сидеть сложа руки! – твердила она. – Это называется тунеядством, а следовательно, пособничество врагу.
Мама обожала говорить с пафосом, лозунгами, почерпнутыми в газетах.
- Но ты ведь не будешь бездельничать! Ты будешь растить нашу смену, подрастающее поколение! – в ее же духе отвечали дочь и невестка.
- Не хочу быть иждивенкой, это меня унижает.
- Какая ты иждивенка? С такой оравой – дай Бог сил справиться! Мама, этот труд даже похлеще, чем у меня на заводе.
- Сравнила! Хлебная карточка у меня какая? Иждивенческая. А у тебя – трудовая. Ты победу куешь, а я… Да что говорить, стыдно в глаза было смотреть в райкоме, когда вставала на учет…
- Но тебе ведь, что сказали? - «Поправляйте здоровье, набирайтесь сил, вы ведь блокадница. А там уж приходите, подберем вам соответствующую работу».  Значит, тебя не сбросили со счета, а отправили в резерв! – смеясь, успокаивала ее Клара. – А они правы – тебе необходимо окрепнуть. Вот пока и посиди с детворой.
Старшие, Петушок и Мишутка пошли в школу, а Котик, Валерка и Таша оставались с мамой. Вскоре и они были пристроены в садик, где первое время удивляли воспитательниц, когда старательно подбирали крошки хлеба и отправляли их тут же в рот. Блокадная привычка доедать до конца, не оставляя, сохранялась у всей семьи еще долгое время…
Летом 1944 года, когда Клара с семьей вернулась в родной Ленинград, повсюду чувствовалось приближение победы. Она снова начала трудиться на своем заводе в ОТК.
Как-то, обедая в заводской столовой, Клара обратила внимание на солидного интересного мужчину, не спускавшего с нее глаз. Одна из сотрудниц, сидевшая рядом, не преминула заметить:
- Гляди, Клара, наш новый начальник КБ как будто загляделся на тебя!
- Не выдумывай! – как девочка, почему-то засмущалась Клара. – А быть может, это он с тебя не сводит глаз.
- Куда мне, ободранной кошке! – критически оценив себя, ответила подружка. Это ты у нас красотка, гордость отдела.
- Да брось!
- Не брось! А он, я вижу, сейчас к нам направляется. Небось, за солью или горчицей… - смеясь, добавила подружка.
И точно, через минуту он подошел к ним, но не за тем и не за другим, а просто сказал:
- Давайте знакомиться, девушки. Вы из  какого отдела?
С этого дня уже обедали вместе, а иногда он стал подвозить Клару с работы до ее дома на своем «Виллисе». Не скрывая симпатии к Кларе, коллега вел себя вежливо и корректно.
Как и она, Юрий Васильевич был вдовцом - потерял в блокаду всю семью. Окружающие на заводе перешептывались и за спинами их давно уже поженили, давая «тонкие» намеки Кларе, когда же можно будет крикнуть «горько»?
Однако форсировать отношения оба не спешили. Что думал он, Клара не знала, но Юрий ей нравился как мужчина, этого отнять было нельзя. А вот каков он, как человек, Клара никак не могла раскусить.
На службе Юрия Васильевича все хвалили, и по всему было видно, что у высокого начальства он был в фаворе. А вот как он отнесется к «выводку», к ее мальчишкам, вот вопрос…
В беседах с Юрием затрагивалось множество разнообразных тем, кроме одной, больной – о прошлом, об ушедших в небытие близких и любимых.
Клара считала, что вспоминать и говорить с Юрием о Борисе – кощунственно. Ей порой казалось, что даже не начав еще близких отношений с Юрием, она уже совершает что-то недостойное, порочное по отношению к памяти покойного мужа… Клара убеждала себя: что бы не произошло, Боря будет жить в ее сердце, пока оно бьется…
Юрий, по-видимому, знал, что Клара – многодетная мать. Но та орава, которая выбежала навстречу, когда они вошли в квартиру, повергла его в шок. Четверо сорванцов и голубоглазая девчушка обступили Клару и, не обращая внимания на вошедшего, а лишь поздоровавшись с ним, стали ее обнимать, засыпать вопросами, просьбами и сообщениями о своих делах.
- Клара… Это все – твои?.. – только и смог спросить ошарашенный этой картиной Юрий.
- Да, мои сынишки и племянница! – с гордостью ответила Клара. – Знакомьтесь. Самый старший – Петушок, затем Мишутка, Котик,  Козочка, и Валерка.   
- У тебя что, зоопарк? – засмеялся Юрий, но лицо его выражало какую-то растерянность.
Видно было, что такое количество детей его весьма озадачило. Это не ускользнуло от Клары…
Рослый не по годам Петя вызвал у Юрия особый интерес.
- А сколько лет твоему старшему? – полюбопытствовал он, когда они остались наедине.
- Уже скоро пятнадцать. - ответила Клара.
- Так сколько же тебе было, когда ты его родила? – продолжал допытываться гость.
- Петенька и Мишутка – сыновья Бориса. Произнести «покойного», Клара не могла...
- Ну, тогда…
- Что тогда? Они мои! Понимаешь, мои! Малышам было три и полтора годика, когда они стали моими.
- Я все понимаю. Но есть же интернаты…
Клара не дала ему договорить.
- Ни с одним из них я никогда не расстанусь! Да и к чему этот разговор?
- Но я просто хотел дать совет. Ведь такое количество детей, да в такое время… Трудно поставить на ноги.
- Мне не трудно! И ни в чьих советах я не нуждаюсь! - Клара встала, готовая выпроводить этого человека.
Возникший в душе холодок нарастал, как видно, не только у Клары. Юрий, по всей видимости, испугался мысли взвалить на себя такую ношу, а влечение в Кларе хотя и было велико, но разум возобладал.
Они расстались, чему Клара, в отличие от мамы, была рада. Кривить душой Клара не умела, и менять детей на мужа считала преступлением, на которое не способна.
Умолкли пушки, мир пришел с долгожданной Победой.
Вернулся Карлуша, цел и невредим. Смеясь, он рассказывал, что на время войны был вынужден стать Колей, Николаем, потому, что Карл, как и Фриц с Гансом, ассоциировались со словом фашист, и все позабыли, что Маркс был тоже Карлом…
Жизнь налаживалась, постепенно входя в нормальную, мирную колею, радуя отменой карточек, обилием продуктов в магазинах, что воодушевляло и ласкало взор бывших блокадников.
Скоро навестил их и Саня, долго, по его словам, провалявшийся в госпитале, получив очередное ранение чуть ли не перед самой победой.
- Как это тебя угораздило? – шутя, спросила Клара. - То под обстрел попал в блокаду, то под пулю в Праге? Ты же ветеринар, зверский доктор!
- А пули – дуры, это старая истина, и не разбирают профессии, цвета глаз и кожи.
А мама Клары, называвшая Саню своим спасителем, принимала его как родного, не зная где лучше посадить, и чем угостить.
Неожиданно для всех, оказалось, что с Ниной они расстались. Жена, будучи в эвакуации, сошлась со своим научным руководителем (она уже получила докторскую степень) и попросила у Сани развод.
- Нас давно ничто не держало и не обязывало. Ни детей, ни общих интересов… Я, с ее высоты – весьма приземленный, пахнущий хлевом и навозом… - с горьким сарказмом, как показалось Кларе, признался Саня. – Куда нам, со свиным рылом, да в Охотный ряд! – заключил он в ответ на уверения мамы в ошибочности суждений его бывшей жены, которая еще не раз пожалеет о содеянном.
- Она глупа, несмотря на ученость, таких, как наш Саня – еще поискать!
А Кларе в его словах послышалась горечь обиды и оскорбленное самолюбие.
Саня стал частым гостем в их семье. Дети всегда радовались приходу дяди Сани, устраивавшего забавы с малышней и серьезно, как мужчина с мужчиной, беседовавшего со старшими.
Кларе он, подобно Боре, зная ее любовь к цветам, приносил то розы, то фиалки. А однажды, как бы невзначай, спросил:
- А может мне перебраться к вам? Примешь?
Для Клары этот вопрос не явился неожиданностью. Она уже давно понимала, что Саня к ней неравнодушен и была готова к этому разговору. Хотя, скорее всего, убеждала Клара себя, он ищет в ней лекарство от одиночества…
- Санечка, милый… - начала она, чувствуя, что поступает по отношению к нему, столько добра сделавшему ее семье, фактически спасшему ее мать и детей, быть может, жестоко, но иначе не могла… - Пойми меня правильно. Кривить душой не могу и не имею права. Борю мне не забыть и никто мне его не заменит…
- Кло…
Саня назвал ее так, как звал Борис, случайно или умышленно. Но Кларе стало больно – зачем он так?.. Бывший друг Бориса и этим будет терзать ей душу… Нет, она правильно поступает.
- Но может не сейчас, со временем… - продолжал он.
- Нет, Санечка, нет. Не трать на меня времени попусту, устраивай свою жизнь. Ты достоин счастья! А мы останемся добрыми и любящими тебя друзьями.
- Не больше?
- Нет.   
Саня ушел, даже не попрощавшись с остальными, и с тех пор в их доме не появлялся…
А когда мама узнала причину его отсутствия, начала корить дочь:
- Зачем обидела достойного человека? Ты с ним поступила жестоко, ведь он всей душой…
- Мама, прекрати, я через себя переступить не могу. Поставим на этом точку.
- Но ты подумала о себе? Дети вырастут, а ты будешь одна – вдовствующая королева.
- Позволь, но не тебе меня упрекать. Ты ведь в этом звании провела всю жизнь. Почему же не устроила свою, когда была еще молодой? Ведь когда с папой это случилось, ты была ненамного меня старше.
- Эге, сравнила…
- Что сравнила?
- У нас с твоим отцом было общее дело, мы ведь еще до революции вместе боролись. Нас спаяла борьба! - Мама как всегда была полна пафоса. – И я не могла изменить его памяти.
- А меня упрекаешь…
- Но я же тебе счастья желаю…
- А ты думаешь, что нелюбимый, хотя и хороший мужик рядом, это счастье? Брось мама, я поняла, что после Бори мне никого не надо. Все… А главное мое счастье  - дети.
А дети росли и приносили Кларе и радости и огорчения. То принесут плохую оценку, то нарекания учителя на плохое поведение (участвовали в срыве урока, а в оправдание заявляли, что «все шумели, а я что, хуже?!), то подерутся, что-то не поделив, то разобьются. А главная беда – бесконечные проблемы с обувью. Не успеешь купить обновку, как она уже без подметки. А вообще они были веселые, шумные хорошие.
Жили, как и раньше, до войны, коммуной. Карлуша помогал сестре и материально и в воспитании мальчишек, вправляя, как говорила Клара, им мозги. А Ташеньку, свою «козочку», брат обожал и с Лизой они не могли нарадоваться на дочь, которая им отвечала любовью, даже не подозревая, что они неродные.
Что-то, как видно, в ее детской памяти осталось, и когда вспоминали блокадное время, Таша говорила Лизе:
- А помнишь мам, как я чуть не замерзла, когда заблудилась?
Семейной традицией, как и у многих блокадников, стало, особенно по весне, когда появлялись первые цветы, посещение Пискаревского кладбища, где, по мнению Лизы, скорее всего в братской могиле покоились и родные Таши.
Мама воспрянула духом – она снова была в строю! Горком утвердил ее освобожденным секретарем парткома швейной фабрики.
- Они там понимают, что мы, старая гвардия, не подведем, и ценят нас! – с гордостью говорила мама. 
А Клара шутила:
- Наша мамуля выбилась в начальство.
И Карлуша подначивал:
- Мам, открой тайну: на вашем стратегическом объекте шьют трусы, или кальсоны?
А она в ответ принимала строгий вид:
- Ша! О таких серьезных вещах громко не говорят. Секрета я вам не выдам!
А какая радость была в семье, когда приобрели радиолу, и теперь бесконечно вращался ее диск, оглашая квартиру голосами Утесова, Шульженко, Лемешева, Ружены Сикоры и других. А вскоре стали слушать и где-то добытые записи на рентгеновских снимках (как говорили, «на костях») – романсы Петра Лещенко. 
Подошло время и один за другим в доме появились студенты. Петя поступил, идя по стопам отца, в военно-медицинскую академию. А через год Михаил – в университет, на географический факультет.
Петушок, получив свою первую стипендию, растрогал Клару до слез, когда принес маме букет цветов, а всей братии, как он выразился, «на пропой чая» - огромный торт.
С тех пор каждый из новоявленных студентов приносил маме со стипендии цветы, а остальные деньги отправлялись в общий котел.
Вскоре в семье появилось и новое приобретение: телевизор с антенной-рогами и с экранчиком, снабженным огромной линзой. Теперь у этого необыкновенного ящика проводила свободное вечернее время семья, плюс соседи и знакомые. Стульев и посадочных мест не хватало и некоторые усаживались на пол. В выходные телевизор целый день не выключался. У каждого были любимые дикторы и передачи, о них говорили, спорили, обсуждали, как дома, так и в своих коллективах.
Студенты, а особенно Миша, приносили в семью новые веяния, которые вызывали неудовольствие у бабушки (по мнению внука, «насквозь пропитанной нафталином»), которая не одобряла его критического отношения к действительности. Бабушка боялась за внука и взывала к дочери, чтобы та повлияла на вольнодумца, уверяя, что это крамольное мышление и длинный язык до добра не доведут. К тому же парень пагубно влияет на младших.
- А ты, моя милая, - говорила она Кларе, - на все это глядишь сквозь пальцы, и потворствуешь ему во всем!
- Мама, не преувеличивай! Какие крамольные мысли Миша высказывает? Просто у него критический ум, и разве он не прав, если поехав с другом на каникулах на периферию был несказанно удивлен тем, что там, в отличие от наших, переполненных продуктами магазинов, полки пустые? Разве это неправда? И где ты видела, чтобы я потворствовала Мише и другим детям?
- Страна поднимается после причиненной войной разрухи, это надо понимать. А в городе изобилие потому, что мы в войну исстрадались.
- А другие, что, жирели?
- Нет, конечно, им было тоже нелегко. Но не сравнить же нашу жизнь в блокаду с тем, что было в тылу, например, в Уфе! А балуешь ты их – не в меру! Вот, тому же Мише, конечно, по его же просьбе, купила брюки клеш.
- Ну и что? Так ходит вся молодежь.
- Пойми, дочь, эти все «клеши», «твисты» и «буги-вуги» - тлетворное влияние прогнившей западной буржуазии, которая, как зараза, проникла после войны в нашу страну и к добру это не приведет!
Эти разговоры, подобные диспутам на  политические темы, велись чуть ли не ежедневно. Карлуша смеялся:
- Маме мало швейной фабрики, она и с нами проводит политучебу. Кстати, Клара, ты не заметила, с годами мать становится только активнее, и с каким апломбом все это преподносит нам!
Неожиданно, случилась беда. Таша, несмотря на недомогание, пошла на занятия, а дело было как раз в конце четверти, ожидалась контрольная. В результате – высокая температура и тяжелая форма воспаления легких.
Саня после злополучной беседы с Кларой уже несколько лет, как не появлялся, не напоминал о себе. И вдруг, в это время дядю Саню встретил Котик. Узнав о болезни Таши, в тот же день он, их добрый гений, принес необходимый сульфидин. Скоро, к всеобщей радости, болезнь пошла на спад и Таша окончательно выздоровела.
Саня теперь снова стал их частым гостем и участником семейных баталий. С одной стороны была стойкая, как монумент, коммунистка-бабушка, а с другой стороны, по ее словам, «поддавшиеся вражеским влияниям, оппортунисты-внуки».
Сначала, как показалось Кларе, Саня был всецело на стороне меньшинства, во всем, по-видимому не без умысла, подпевая ее маме. Когда та клеймила в унисон газетам презренных космополитов, их друг, слушая и усмехаясь, одобрительно кивал, за что в глазах мамы, и так обожавшей Саню, он поднялся на недосягаемую высоту. Но когда расцвело «дело врачей-убийц» и Саня высказал сомнение в правдоподобности «выявленных фактов», Анастасия Георгиевна, злобно взглянув на бывшего союзника, сказала: - «И ты, Брут?!» – чем вызвала общий смех.    
А в день смерти Сталина, когда мама со слезами на глазах горестно вопрошала: - «Как мы теперь без него, что с нами будет?», Клара с удивлением взглянула на мать:
- Ты что, все это всерьез?
- Пойми, ушел гений! А ведь мог бы…
- Что он мог, мы на себе испытали… Ты забыла, что случилось с отцом?
- А при чем тут отец? Там была ошибка, наговор.
- Ну да, бесконечные наговоры. А он, бедный, ни при чем.
- Клара, прекрати! В такой день… Это все творилось за его спиной. А честнее и порядочнее, чем он…
- Мама, ты неисправима...
- А ты, моя дочь, не только сама, но и твои дети внушают мне страх за вас… И непонимание, как можно не ценить всего того, что…
В эту минуту, вмешался подошедший Карл:
- Я вижу, у нас опять нарастают дебаты. Сестра, оставь мать в покое. У нее горе - тиран ушел.
- И ты, Карлуша? Боже, никогда не думала, что в моем доме вырастут такие оппортунисты…
- Добавь – враги народа и троцкисты.
- Тьфу на вас! Замолкни, что за слова.
- Мамусь, - пришла на помощь брату Клара, - он шутит. Это ведь обычные клише наших газет. А мы вместе с тобой – скорбим. Ушел человек, отец народа.
- И может, станет легче дышать…
- Умолкни, Карл, мне за вас страшно!
- Ну да, это действительно страшно, когда в свободной стране людям страшно… не парадокс ли это?
А вечером, когда вся семья собралась за вечерним чаем, только и слышно было разговоров о случившемся в стране.
Карлуша, задал матери вопрос в своей обычной манере:
- Мамусь, кстати, не у вас ли на фабрике и не по твоей ли инициативе, или по централизованно спущенной сверху директиве, отложили в сторону пошив подштанников и заранее приступили к выпуску траурных повязок, которые нам сегодня раздали?
- Сын, ты опять за свое?
- А нам не дали и мы сами в классе шили. Уроков нет, завтра тоже не будет – лафа! – доложила Таша.
- И мы кайфуем! – подхватил Валерка.
- Вот-вот, ваша школа! Пожинайте деточки, свои плоды! – вставая из-за стола, бросила разгневанная мама. Она предпочла уйти, чтобы избежать назревающего скандала, так как чувствовала - еще минута и, не выдержав, разразится бранью. А ей такое не подобает, так  можно уронить себя в глазах коллектива, которым в данном случае является семья.
После смерти Сталина у руля державы встал Маленков, чувствовалось – грядут еще перемены. В семье Клары то и дело шли разговоры о будущем страны. Все стали политизированные и ежедневно обсуждали новости, которые шли одна за другой.
А вскоре был развенчан миф о заговоре врачей и имя Лидии Тимашук, бывшей их «разоблачительницей» не сходило с уст. Клара в недоумении все задавала вопрос: как себя сейчас ощущает эта клеветница и есть ли совесть у ей подобных?
Наступали новые времена…
Как-то в один из воскресных вечеров из комнаты, в которой собралась компания студентов, друзей Михаила, раздалось его пение под звон гитары. Мишутка обладал великолепным голосом. Слышалось:
Здесь, под небом чужим, я - как гость нежеланный,
Слышу крик журавлей, улетающих вдаль.
Сердце бьётся сильней, вижу птиц караваны,
В голубые края провожаю их я…
Когда гости ушли, бабушка позвала к себе внука.
- Михаил! - начала она, стоя. Такой официоз не предвещал ничего хорошего: если бабушка входила в роль парторга, значит, жди нагоняя. И предчувствия оправдались: – Михаил! – повторила она, голосом, полным металла. – Что это за белогвардейские песнопения ты себе позволяешь?
- Бабуль, какие белогвардейские? Это наоборот, очень патриотическая песня о тоске по родине.
- Ну да, не спорю. Но кто тоскует по родине? Тот, кто вдали от нее. Это явно песня тех, кто убежал за ее пределы. И я больше не желаю слушать подобные излияния в моем доме! Тебе ясно?
- Ясно, ба. Зову партии служу и повинуюсь!
- Опять дурачишься… Я, Миша, не шучу, и тебе не советую. Это песня врагов. Ты уже не маленький, должен разуметь. И откуда ты их понабрался, не пойму.
- А чего понимать? Тлетворное влияние вражьих сил.
- Замолкни, урод! Придется поговорить с твоей матерью, пусть принимает меры!
- Что, поставит на горох?
- Соль тебе под хвост насыплет! Уйди, паршивец.
Мама любила внуков, и не могла, при всей своей партийной стойкости, долго на них сердиться. 
А какое разочарование и страдание принес маме двадцатый съезд, не передать словами. Клара, глядя на мать, которая как-то на глазах состарилась, поникла и утратила привычный апломб, очень переживала за нее. Казалось, что мама, узнав о чудовищном беззаконии, творившемся в стране под руководством и с благословления своего кумира, как будто потеряла основу собственного бытия. Отрезвление было для нее мучительным. Во все услышанное маме страшно было поверить, смириться с мыслью, что столько лет она, считая себя прозорливым и критически настроенным человеком, могла так заблуждаться, а главное, что ее муж был не случайной, а обычной, как и сотни тысяч других, невинной жертвой системы, построенной и выпестованной ее божеством, руками партийных перерожденцев.
 Время летело, дети взрослели и Клара, глядя на них, одного краше другого, умных, веселых, добрых и заботливых, с грустью думала, как жестоко распорядилась судьба, лишив их отца возможности ощутить ту же гордость и счастье иметь таких сыновей, какое испытывает она…
Подросла и Таша – обожаемая доченька Лизы и Карла. Однажды, как выразилась Лиза, ей улыбнулось счастье и совершенно случайно удалось купить дочери чудесные черные замшевые «лодочки», о которых Таша давно мечтала. Однако, к величайшему огорчению, туфельки оказались малы. Как Таша ни старалась, хотя и втиснула ножки, но ходить в них не смогла. Было очень обидно и встала проблема – как «лодочки» сбыть. Ни одной из подружек они не подошли, Лизе и Кларе тоже были не впору. Надо отнести в комиссионку, но для этого нужно время, которого было у всех в обрез. Кроме того, там, конечно, уценят, а жаль… У Лизы в КБ тоже не нашлось желающих приобрести обновку.
- Если у меня в ОТК не продам, поставим их на тумбочку и будем любоваться! – заключила Клара. – Завтра не забыть бы захватить с собой.
Но, как обычно бывает, торопясь на завод, Клара туфли забыла. Спохватилась лишь перед окончанием рабочего дня. Одна из молодых сотрудниц, недавно поступивших в отдел, сказала, что давно ищет такие.
- Хорошо, завтра уж точно не забуду! - пообещала Клара.
Но Ольга (так звали сослуживицу), боясь, чтобы кто-нибудь не перехватил желанную обновку, догнала Клару у проходной и сказала:
- А если я напрошусь в гости, это не будет нахальством? А то не терпится померить.
Как оказалось, они были чуть ли не соседями - обе жили близ Литейного.
Оставив гостью в гостиной (так называлась комната, где стоял телевизор и обитали мальчики), Клара пошла в комнату брата за туфлями, а Ольга, решив полюбопытствовать, открыла лежавший на столе фотоальбом. На первой же странице были размещены детские фотографии мальчиков и маленькой Таши – то, первое фото дочери, которое сделала Лиза в эвакуации.
Клаву, вошедшую с туфлями, Ольга, даже не взглянув на них, ошарашила вопросом:
- А откуда у вас фото нашей Козочки?
Услышав эти слова, Клара осела на диван.
- А ну, повтори.
- Я спрашиваю, откуда очутилось у вас фото моей маленькой сестрички?
- Но это – дочь моего брата, Наташенька.
- Да?.. – разочарованно протянула Оля. – Но как они похожи, наша Таша и ваша Наташа! Даже платьице, по-моему, на ней то же… У нас есть подобное фото, только фон другой. А она – точь-в-точь, как наша пропавшая Козочка.
- А почему Козочка? - спросила Клара.
Голос ее дрожал, было ясно, что перед нею – старшая сестра племянницы... Но как поступить? Признаться, что это приемная дочь, раскрыть тайна Карла и Лизы и облегчить страдания незнакомой семьи, потерявшей ребенка? Таша ведь тоже не знает историю своего появления у родителей, считая их родными… Имеет ли право она, Клара, приподнять завесу и рассказать всю правду? А может быть, они с Ольгой обе ошибаются и девочки лишь похожи, а имя и прозвище «козочка», совпадают... Мало ли, какими словами награждают любящие матери своих детей. Нет, нужно все досконально выяснить. Пусть завтра принесет фото, а сегодня я поговорю с братом и его женой. А там – видно будет! – решила Клара.
- А где теперь твоя сестра… как ты ее назвала, Козочка? – спросила Клара, забыв от всего услышанного, что Ольга сказала «пропавшая».
- Мы не знаем, что с ней, она в блокаду пропала. Где только ее не искали, все напрасно. Жива или нет – не знаем. Мама всю жизнь казнила себя и, я считаю, из-за этого так рано умерла.
- А почему корила? Она что, ее потеряла/?
- Да нет… Ну, вы сами знаете, если были в блокаде, как выживали. Мама не то потеряла сознание, не то заснула… - она сама не помнила. Они обе лежали в постели, а когда мама очнулась, Таши рядом не было. Дверь обычно не запирали и она, как видно, вышла, или ее кто-то увел… мама так и не знала.
- А ты младше, или старше ее? – на всякий случай спросила Клара.
- Я старше.
- А где ты в то время была?
- В Тихвине, у бабушки. На лето меня отправили еще до начала войны. А мама с папой и Ташей должны были приехать потом. Но началась война, папа ушел на фронт, а Таша заболела корью, тогда была эпидемия. Мама тоже от нее заразилась. За ними ухаживала единственная соседка, оставшаяся в квартире. Началась блокада, выехать они не могли, а соседка умерла. Мама с Ташей остались в квартире одни… - Ольга умолкла...
- Вот туфли, – невпопад сказала Клара.
Но Оля, даже не взглянув на них, продолжала:
- А где ваша Наташа, которая на фото?
- В институте.
- Интересно было бы на нее посмотреть. Ведь она – точная копия нашей…
Клара ее прервала.
- Знаешь что, Оля… принеси завтра на завод ваши фото, сравним. Может тебе только кажется, бывают совпадения.
Клара говорила это, уже ни в чем не сомневаясь. Но сразу признаться не решалась, хотя чувствовала, что поступает нехорошо, оттягивая счастливую минуту для бедной переживающей Оли. А как бы хотелось ее порадовать, сказав только два слова: «Она жива!»
- А сколько было твоей сестренке лет? – чтобы  еще раз убедиться спросила Клара.
- Без малого три года.
Туфли подошли, но особой радости на озабоченном лице Оли не было видно.
Она ушла, а Клара стала с нетерпением ждать брата и невестку, все еще опасаясь, как они воспримут эту весть. Мамы дома не было – она гостила у приболевшей подруги, а ее совет, по мнению Клары, был бы нелишним.
Тут раздался телефонный звонок. Звонила Лиза:
- Клара, ноги в руки, или руки в ноги! Беги скорее: мы с Карлом сейчас в кино, ждем тебя! Фильм…
Клара, боясь, что прервется разговор, закричала:
- Никакого кино! Нашлась семья Таши!
- Что?.. - только и услышала Клара, а потом зазвучали гудки.
Скоро они уже были дома. Не успела Клара закончить рассказ, как в дверях раздался звонок, и на пороге выросла Ольга с фотографией в руке.
- Не могла дождаться завтрашнего дня. Давайте сверим фото…
Конечно, никаких сомнений не было. Перед ними была родная сестра Таши.
- Оленька… - взмолилась Лиза. – Дайте нам пару дней. Мы должны подготовить дочь. Ведь для нее это будет ударом. Она даже не подозревает, что мы…
В это время послышался смех и в квартиру влетели Таша с Валеркой. Весело отряхиваясь от дождевых капель, они шумно рассказывали, как спасаясь от хлынувшего неожиданно ливня, с двух сторон влетели в парадное и столкнулись так, что из глаз чуть не посыпались искры.
- Я так испугалась! Не узнала Валерку, там такая тьма-тьмущая! – щебетала Таша и вдруг умолкла, уловив на себе пытливый взгляд незнакомой девушки. - Ой, у нас гости… Здравствуйте.
- Ташенька, иди переоденься, ты вся мокрая. – еле приходя в себя, сказала Лиза.
А Клара, заметив, что Ольга, вскочившая при виде Таши, продолжает стоять, и на ее полных слез глазах – выражение радости и смятения, поняла, что еще минута, и Ольга разрыдается. Подойдя к ней, Клара прижала голову Оли к себе и тихо прошептала:
- Не пугай ее. Порадуемся вместе. Все, дорогая, будет хорошо!
Таша, еще раз с недоумением посмотрев на странную гостью и непонятное поведение тети, вышла, направившись переодеваться.
Ольгу еле успокоили и, пообещав завтра же подготовить Ташу и устроить их встречу, проводили до дверей, снабдив на прощание зонтом – дождь все еще продолжался.
Как видно, ливень зарядил на всю ночь! – сказала мама, входя следом за вышедшей Ольгой. – Мария упрашивала остаться, но я не люблю спать вне дома. Ей уже легче и она осталась не одна – вернулась из командировки невестка.
– А кто это была? – полюбопытствовала Таша, появившись на пороге. – И почему она так странно на меня смотрела? Во мне что-то было не так?
- Нет, доченька, в тебе все так… – сказал Карлуша. – Это с нами все не так…
- А что случилось?
- Ничего! – вмешалась Клара, - папа шутит. Иди ужинать - я уже накрыла на стол и Валерка уже уплетает за обе щеки.
- А вы?
- Мы уже наелись… - не своим голосом ответила Лиза.
Когда Таша, явно почувствовав неладное, ушла, с недоумением оглядев каких-то не похожих на себя родителей, Лиза набросилась на мужа:
- Ты, что! Чуть сразу не огорошил ребенка! Разве так можно! И вообще…
- Что – вообще? – спросила мама, входя из прихожей. – А ну, выкладывайте, что там у вас?
- У нас – все… - начал Карл, - как в аптеке.
- Но-но, зубы не заговаривай! Что случилось? Я по лицам вижу. Клара, тебе слово.
- О, началось партсобрание… - не унимался Карлуша, как видно желая как-то разрядить обстановку.
- Не паясничай, я жду!
- У нас, мама, «нечаянная» радость… Нашлась Ташина родня. И мы не знаем, как это преподнести нашей девочке. Ведь то, что мы…
- Лиза, успокойся! – увидав, что жена плачет, прервал речь сестры Карл. – Мы радоваться все должны – семья увеличилась, а ты – в слезы…
- Сын говорит дело! – авторитетно резюмировала мама. – Но я не пойму, откуда взялась эта родня и точно ли это?
- Мама, сомнений нет. Это сестра Таши. – подала голос Лиза. – Но как ей сказать?.. Я не смогу, разревусь… Вы уж как-то решитесь сами.
- А приличные ли это люди, не аферисты ли? – продолжала допытываться мама, во всем подозревавшая нехорошее, выказав и на сей раз свою бдительность.
…К удивлению и радости всех, Таша восприняла эту весть адекватно.
- Но вы же - мои родные, мама, папа! Вы же от меня не откажетесь?
- Ну что ты, доченька! – только и смогла пролепетать Лиза, и покрыла ее лицо поцелуями, обливаясь слезами.
- Мама, не плачь… Вы, и только вы – моя семья! Просто теперь к моим братьям добавится и сестра, а может быть и еще кто-то… Интересно, какие они?
Уже потом Таша как-то призналась, что порой ее смущало: почему у родителей карие глаза, а у нее – голубые? И отчего все дети тети Клары запечатлены и во младенчестве, а у нее самые ранние фото – только после трех лет... Ведь интересно лицезреть себя совсем маленькой, почему же мама и папа не фотографировали ее малюткой?
Как оказалось, родная мать Таши умерла всего два года тому назад, отец же погиб на фронте. Кроме Оли, которая была старше Таши на четыре года, и ее трехлетней дочери, то есть Ташиной племянницы, никого из родни больше не было. С мужем Ольга недавно рассталась.       
Прослышав обо всем этом, мама заключила:
- Ну, детки, Лизонька и Карлуша, у вас была одна дочь, а теперь – две, да к тому ж и внучка. Нашего полку прибыло! Люблю, когда в доме малыши!
Так Оля влилась в их дружную семью и Лиза с радостью водила Лилечку по игрушечным магазинам, выбирая вместе очередную куклу.
…Время летело с неумолимой быстротой. Дети Клары, окончив учебу, один за другим, разлетелись из родимого гнезда. У нее появились первые седые волосы, которые Клара безжалостно выдергивала. Жизнь была теперь полна ожиданий, вестей от ее мальчишек, которые выбрали себе нелегкие, связанные с риском профессии и мать, вполне естественно гордясь ими, всегда находилась в напряжении и беспокойстве за них.
Петя-петушок, военврач, служил на флоте в Североморске. Мишутка, метеоролог, нес вахту на Диксоне. Котик, Костя, стал, как отец и старший брат, тоже врачом и, будучи хирургом, служил в Якутске в санавиации. А когда Клара высказала свою озабоченность и неудовольствие тем, что мальчишки забрались так далеко, на холодный север, Карл, засмеялся, успокаивая:
- Дорогая сестрица, все претензии – к Лизавете. Это она, мурманчанка, их заразила. Ведь что ни слово, всегда от нее слышно: «А вот у нас, на севере, и люди другие и природа уникальная!» И каких еще достоинств севера она не преподнесет…
А рядом бывший Валерка, добавил:
- И деньжат платят поболее!
- Умолкни, материалист! Когда верхи бают, что должны низы делать?
- Молчать…
- То-то же! Так что, Кларочка, брось свои сетования. Ребята на севере закалятся, и крезами, по утверждению твоего отпрыска, вернутся в Питер.
А следом и младший, Валерка, бредивший с раннего детства небом, как и ожидалось, став летчиком-испытателем, подался из дома, правда в противоположную от севера сторону - в город Киев.
Таша же, к радости родителей, бабушки и Клары, став, как и отец, корабелом, не изменила родному городу.
Дом опустел, и только Ольга с маленькой Лилечкой наведывались часто, почти ежедневно, внося шум и радость общения…
А Саня, по обыкновению, появлялся ежедневно, в любое время года с цветами для Клары… А если вдруг пару дней его не было видно, мама с беспокойством спрашивала:
- Клара, а где твой верный паж?
Наступил 1965 год. В этом году маме исполнялось семьдесят и к этому дню все внуки приурочили свои отпуска. Дом опять ненадолго огласился смехом, радостным весельем, задорными песнями под звон гитары в исполнении Мишутки, да нестройного хора, по его выражению «безголосых подпевал».
Когда за праздничным столом собралась вся семья от тостов и звона рюмок и бокалов, смеха и всеобщей болтовни не слышно было собственного голоса.
Виновница торжества поднялась, желая высказать благодарность присутствующим:
- Прошу слова! – начала она.
Народ все не умолкал и Карлуша пришел матери на помощь:
- Умолкните! Когда партия вещает, чавканье и разговоры – прекратить! А ты, тамада, - обратился он к Сане, - уйми зоопарк! Как когда-то назвал хороший знакомый Клары ее выводок… – пояснил он.
Саня внимательно взглянул на Клару. Она под эти взглядом вдруг покраснела, словно ее уличили в чем-то неподобающем.   
Саня приступил к своим обязанностям.
- Товарищи, имейте совесть и уважение к юбилярше! Разиньте рты и внимайте!
- Боже, вы дадите мне, наконец, слово вымолвить?!
- Будет за этим столом порядок? – подхватил Котик. – Бабушке трудно стоять. Слышите, она даже обратилась к Богу!
- Не клевещи, урод! Партия твердо стоит на ногах! – поправил племянника Карл.
Все наконец-то умолкли.
- Я буду кратка. Спасибо за то, что вы есть, спасибо за все! А теперь – главное. Мальчишки, я недовольна вами и взываю к вашей совести! У вашей матери тоже не за горами юбилей, скоро разменяет полтинник.
- Мама, ты что? Зачем выдаешь тайну?
- У партии от народа тайн нет! – опять подал голос под общий хохот, Карл.
- Одерни его, Лиза! Итак, я продолжаю. У вашей матери уже появилась седина.
- Мама! – опять не выдержала Клара.
Но мать, не обращала внимания на ее призывы.
- А у нее до сих пор нет внуков! А у меня – правнуков!
Все сидящие захлопали. Послышались голоса:
- Бабуля права! Надо над этим вопросом поработать.
А Мишутка вскочив, крикнул:
- Партия сказала надо, народ, что ответил?
И все хором закричали:
- Есть!
- Прекрати паясничать и не устраивай клоунады! Я вполне серьезно озабочена тем, что вы до сих пор, старички, не женитесь.
- Бабсто, ты несправедлива! – вскричал Мишутка.
- А что это за новое звание, которым ты меня наградил? Раньше я была просто бабушка. Потом, когда шалуны подросли, они, напроказив и прося прощения, называли меня бабуся, а когда что-то клянчили - бабуля. Знаем мы и про «бабуленцию» за моей спиной, отзываемся и на «ба»... А вот что за этим «бабсто» кроется… Может, бабство? Не пойму, чего еще выдумал наш полярник… А главное, – зубы-то не заговаривайте! Отвечайте, как на духу, чего, внуки мои, не женитесь? 
- Бабсто – это значит бабушка на все сто! – под общий смех объяснил Мишутка.
А Валерка добавил:
- Имеется в виду: бабка – молоток! – за что получил толчок в бок от сидящей рядом матери:
- Что еще за «бабка»? 
- Писк из подворотни прошу прекратить, когда старшие вещают! – Мишутка сделал «выговор» брату. - Бабуленька, - заявил Миша, - мы все тебя обожаем! А по существу твоего архиважного и архинужного вопроса… - все продолжали хохотать, и он попросил умолкнуть. - Для начала позвольте вас, мои дорогие, поставить в известность: Таша уезжает со мной на Диксон!
- Что? – только и смогла вымолвить Лиза.
- Да, тетушка, она едет со мной. Ташка, подтверди!
- Да, Миня на сей раз не обманывает.
- А разве я хоть раз, когда-нибудь лгал?
- Ну нет, ты братишка – святой! Но, как нас обскакал, это ж надо! Но я за вас страшно рад, ребята! - добавил Петушок.
- Ну и подпольщики! – констатировала бабушка. – Клара, Карл, Лиза! Почему молчали?
Те же, чуть ли не в голос отвечали:
- А мы и не знали, даже не догадывались!
- Молодцы! – довольно заключила мама.  - Наша конспирация.
А тут, прервав общий смех, вмешался Котик:
- Ну, раз такое дело, и как говорят, хороший пример заразителен… Не последуешь ли ты, Оленька, примеру младшей сестренки? Давай, махнем со мной, хотя и не за полярный круг, но рядом. За экзотику я ручаюсь!
Оля, смеясь, как видно считая, что это шутка, ответила в том же тоне:
- Ну, коль там экзотика, я согласна. Но только с условием: из Питера в Якутск отвези меня на собачьей упряжке.
А сидевшая рядом Лилечка, с радостью заключила:
- И я тоже хочу на собачках!
- Ну, все, решено! Если ребенок не против, то теперь остается только крикнуть «горько»! – провозгласил тамада.
Через пару дней квартира опустела. Первым уехал Валерка, за ним улетели Михаил с Наташей. Как оказалось, у них уже давно сложился, по выражению Карла, «дуэт».
Муж, выговаривая Лизе, сказал:
- Где было твое хваленое материнское чутье? Как могла прохлопать, что девчонка из всех красавцев выбрала самого бесшабашного, хромоногого зверюгу, который умыкнул девчонку так далеко, к белым медведям?
- А где ты был, отец?
Тут, при виде навострившей уши, вошедшей в комнату матери, Карл не преминул обратиться к ней:
- Мамуля, как по-твоему, Таша правильный сделала выбор?
- А что тут думать? Тут и думать нечего! Парень хороший! А поступила она по-нашему, по-коммунистически - уехала, трудностей не побоявшись.
- Но что она там будет делать? – не успокаивалась Лиза.
- Как что? Я ведь им, стервецам, дала задание: мне нужны правнуки, а Кларе давно пора иметь внуков.
Последним уезжал Петр, Петушок. Перед отъездом, слушая выговор матери, почему младший брат его опередил с женитьбой, сын объяснил, что он не только врач, но и моряк:
- А ты мам, знаешь, как поется: «По морям, по волнам, нынче здесь, завтра – там…»
- Ясно. Но неужели, все же… Не в каждом же порту…
-  Ну что ты… Есть одна… Ну в общем, я подумаю. Но и тебе не грех задуматься, дорогая матушка. Не хватит ли мучить дядю Саню?
- Что значит «мучить»? И причем тут старые галоши?
Петруша захохотал:
- Хорошо же ты о нем отзываешься! Он, мне кажется, этого не заслужил…
- Петя, я рассержусь, не о нем речь.
- Нет, моя милая мамочка, о нем. И о тебе. Сколько можно издеваться над хорошим человеком? Он тебя любит, пойми!
- Ну и что?
- А вот то! То, что бабсто наша к сожалению не вечная, а мы все – далеко…
- Карлуша и Лиза рядом.
- Рядом-то рядом, но у них своя семья. Мать, пора и о себе подумать. Одиночество не самая лучшая в жизни вещь.
- Кто бы говорил, бобыль. Тебе ведь уже за тридцать! Когда за ум возьмешься?
- Да и тебе, мам, тоже не мешает.
Когда Петушок уехал, Клара долго размышляла над словами своего старшенького, который и внешне и внутренне походил на своего покойного отца. Неужели он прав? Конечно, Саня ее любит, в этом Клара не сомневалась, ведь до сих пор не женился. Ну, а вдруг, родилось сомнение, причина не в ней, а в Нине? Может он страдает по ушедшей жене, а у нее, Клары, ищет утешения и защиты от одиночества, а все окружающие и в том числе и она сама, заблуждаются... Клара даже рассердилась на себя. Какое ей дело до его чувств, как будто нет других забот… Вон, у детей полные опасностей профессии, один бороздит водные просторы, двое других устремились в небо, а неугомонный Мишутка забрался за полярный круг, где служба совсем не сахар. А я тут о всякой ерунде задумалась…
Как-то вечером мама, в очередной раз проиграв в лото и возмутившись, что ее снова бессовестно облапошили, объявила, что уже поздно и пора на боковую. Поднялся и Саня.
- Пора и мне отправляться в берлогу… – сказал он и стал прощаться.
Клара пошла за ним в коридор, чтобы проводив, запереть дверь. И тут, взглянув на ссутулившуюся спину с низко опущенной головой, она представила эту бредущую по улице одинокую, обремененную годами фигуру, и испытала вдруг какую-то неизведанную доселе щемящую к нему жалость и желание приголубить, обласкать… Клара зажмурила глаза и, еле шевеля губами, тихо произнесла:
- Останься…