Женщины и вино связаны в моём подсознании тысячами невидимых нитей. После нескольких глотков, мысли настоящего мужчины всегда плавно перетекают в горячие женские объятия. Они дурманят и пьянят и заставляют мучиться от сладкого стыда - жесточайшей головной болью по утрам, но как прекрасен и притягателен хмель их медовых губ! Умереть от этого, в тысячу раз лучше, чем излечиться. Человек, больше не способный любить – уже почти мертвец. Это не удивительно. Кому как не мне - прожжённому другу Бахуса, а может его прямому, непосредственному родственнику, по нисходящей, могли пройти в проспиртованную пятьюдесятью видами горячительных напитков, голову - такие странноватые ассоциации? Нет, нет, вам серьёзно к ним относиться не нужно. Я и сам к ним не очень серьёзно отношусь. Но они же, имеют место быть.
Кавказские, красноречивые до приторности джигиты – иногда сравнивают красивых женщин с красным, иногда с белым, это кому как нравится – вином. У меня всё шире. У меня всё глобальней. Ну разве можно всех женщин сравнивать с одним – хоть и очень хорошим напитком? Разве уместиться в одном, даже очень глубоком кувшине вся гамма чувств – настоявшихся в женщинах? Какому сомелье, дано распознать букет страстей, накопившийся в их прекраснейших, созревших телах? Кто, заглянув в их бездонные глаза, сумеет определить крепость и долину, где созревали их прекрасные гроздья бёдер и грудей с бархатными и розовыми, тёплыми сосками? Если уподоблять женщин вину – то два кувшина положенных рядом на многие годы, могут и даже скорей всего, будут иметь - совершенно разный вкус. Вкус будет разным – но он всё равно, для меня будет божественным!
Я пробовал много напитков. Одними я обжигался как чистым медицинским спиртом, другие были мучительно светлыми и кисловатыми или приторно сладкими, третьи выдыхались и начинали терять градус в повседневной скуке домашних обязанностей, но какая теперь-то разница – вкус, все равно остался навсегда. До конца моих дней, он будет тревожить моё нёбо и мой язык в тёмных погребках моего сознания, заставляя сердце тревожно трепыхаться!
Сейчас, я плесну немного нектара в светлый бокал и подумаю. Подумаю - и начну мою ленивую эротику. Кем же были, мои первые жёны? Одна, вот точно, была крепкой домашней самогонкой. Она зацепила меня сразу, с первого глотка, с первой ночи. Она была воистину домашней. Я хлебнул её, и меня закрутила карусель её тела. Она была полненькой, упругой, настоянной на больших, коричневых орешках наивных, карих глаз. Когда я делал большой глоток, она протекала внутрь почти незаметно. И только потом, через несколько недолгих мгновений, разливалось по телу благодатное тепло. Родная и близкая до полного взаиморастворения. Каких только экспериментов мы с ней не делали? Что там «камасутра»? Отдыхай, слишком строгая, наивная книга. Она меня любила искренне, и у нас не могло быть запретных тем и табу. Мы сливались с ней, и мне иногда казалось, что мы одно целое, мы один организм. Так что порой я не мог понять, где кончаюсь я, и где начинается - она. У неё была роскошная грудь четвёртого размера, сладкие губы, и прекрасный горячий рот. У меня немело тело и мутилось сознание, когда она целовала мне шею или спину. Казалось бы чего ещё надо? Живи, постарайся её полюбить и всё будет красиво. Но вокруг ещё столько сосудов с разноцветными наклейками, не пробованных мной.
И не понятно уже, что так могло тянуть меня после этого, к слабым напиткам? Может просто хотелось чего-то другого? Моя первая любовница, которую я завёл, живя в браке, не могла похвастаться такой безудержной крепостью чувств. Она меня пьянила, но уже как хорошая, прохладная водка, вытащенная из морозилки. Она была ни чем не выдающейся девушкой. Хорошая грудь, хорошие бёдра, средний рост. Напиток для будней? Что же меня так к ней тянуло? Ах да, взгляд! Взгляд… взгляд… взгляд. Грустный и покорный. Покорный и вопрошающий. О чём же она хотела у меня спросить… а? Хотелось прижать её к своей груди. И никому не отдавать, став для неё всем - её защитой, её мужем, её любовником и её нежным насильником. Она была создана, для того чтобы ласково безмолвствовать в постели. Создана - для того чтобы пить её как хорошую водку в темноте и одиночестве. И как только я не стал алкоголиком одиночкой? Она покорно позволяла вытворять с собой в постели всё, что заблагорассудиться её мужчине. Потому что мужчина в постели был для неё хозяином. Я был её хозяином. Как после выпитой бутылки водки, человек может дотянуться рукой, до внезапно засиявших звёзд – так и я, прижавшись грудью к её спине и упругим ягодицам, сжимая ночью в ладонях её грудь, чувствовал себя атлантом, охраняющим одно из сокровищ моей вселенной! Боже… что она вытворяла своим гибким языком и своими маленькими, розовенькими губками. В неё невозможно было не влюбиться. Мне хотелось войти в неё до конца и никогда не покидать её, живя с ней одним прерывистым дыханием, вырывающимся из такого нежного и такого глубокого ротика. Она была элитной водкой.
В молодости кажется, что время бесконечно. И я, почему то, всё продолжал и продолжал дегустировать напитки из драгоценных сосудов женских тел. Иногда попадался не очень дорогой портвейн – терпкий, пахнущий яблочным соком, в зелёных бутылках, с тусклым, обсыпающимся золотом малиновых этикеток, с дроблёнными, опилочными пробками, которые сначала трудно вытаскивать, а потом трудно вставлять на место. Это была женщина за тридцать пять. Мать одиночка, работающая на нашем заводе. Их там было очень много. С ней было уютно и просто. У неё была однокомнатная, уютная квартира, куда можно было приходить в любую ночь, в любой вечер. Можно было приходить на час, на сутки, она всё принимала с нежной благодарностью. Когда её сын был у мамы – можно было отключить телефон, наглухо задёрнуть шторы и трое суток не одеваясь, заниматься любовью на широком диване, делая недолгие перерывы на короткий сон и не замечать, как день сменяется ночью. В перерывах между близостью, мы болтали о разных пустяках - мы наливали розовую, деревенскую, рябиновую настойку из трёхлитровых банок и закусывали её мелкими, сладкими мандаринами и кисло-сладким виноградом, который медленно вял на огромном блюде, стоявшем прямо на полу у дивана. Мы были с ней так одиноки в этом мире стандартных девятиэтажек, и нам просто хотелось немного тепла и нежности, без слов о любви и клятв в верности. Мы понимали, что никогда не сможем их выполнить.
Иногда, в мою сырую жизнь, врывались девушки с редкой для наших краёв вкусовой гаммой. Кем они были в моём подсознании? Пожалуй, они были похожи на дорогой виски. Почему виски? Я попытаюсь объяснить. От них веяло мало доступной для меня в ту пору заграницей и богатой, ну по моим меркам конечно, жизнью. Одна из них была тридцатитрёхлетней замужней дамой, да дамой – ни «женщина», ни тем более «девушка» - к ней бы не прилипло. У них с мужем была квартира в престижном районе города, два магазина по продаже бытовой техники, отличные машины, пятнадцатилетняя дочка. Это были люди сделавшие себя сами. Приехав в город из деревни, сразу после свадьбы, они долго ютились в маленькой комнатёнке деревянного дома. Она даже мыла полы в подъездах, он торговал на рынке запчастями. Но потом, постепенно, медленно и тяжко они завоёвывали место под солнцем.
Сначала один прилавок на рынке, потом два. Потом контейнер, потом второй. Потом магазин. Машины менялись соответственно со статусом. От простых, советских «пятёрок», до престижной иномарки. Тяжёлые, дорогие шубы давили ей плечи, золото резало тонкие пальцы. Чуждые мне слова вливались в уши, и надгробными камешками опадали на самое дно души – названия дорогих курортов, где мне уже никогда не бывать. И чем дальше, тем сильней они, по-моему, уставали друг от друга. Годами вместе на работе, вместе дома – это ж с ума сойти. Несомненно, первой скрипкой в семье была она, фантастическое – вот такое банальное, затёртое слово, трудолюбие и усидчивость отличали её. Она была высокой, стройной, но не очень красивой. Она была приятной и не более того. Он был слишком молчалив и инертен. Ему бы хватило и того что уже есть, но ей нужно было большего. И всё чаще и всё на более длительный срок, он уезжал заключать договора.
Она угнетала его своим бесконечным бизнесом. Она была очень важной дамой. Относилась ко мне несколько, да что там врать, не несколько, фамильярно, но оставалась в душе такой же простой, деревенской. Когда то давно, когда она ещё не была настолько богатой, случившаяся между нами близость, давала ей полное право считать меня своим преданным поклонником. А так оно наверно и было. Однажды оставшись на пару недель одна, она неожиданно позвонила мне и пригласила в гости. Я приехал с сомнениями и с вином. И мы пили на огромной кухне виски, забыв моё недорогое вино, закусывая крошащимся на пол сыром и помидорами, которые она разламывала сильными, нервными руками. А потом пошли в ванную, где она очень больно искусала моё мужское достоинство. Так что синяки не сходили около недели. И до утра она раздирала мне спину острыми, как бритвы ногтями, громко стонала и утром уснула в нелепой позе, стоя на коленях с приподнятой вверх прекрасной, белой и шёлковистой пятой точкой, и головой почти свесившейся с дивана. А потом мы нагишом, прикрывшись небольшими полотенцами, на кухне, пили крепчайший кофе и старались не смотреть друг другу в глаза. Ей было неловко за свою вчерашнюю несдержанность. А мне было неловко от её искренней неловкости. Она в душе всё ещё оставалась деревенской тёткой. Мы встречались не очень часто. Она могла звонить мне только в состоянии лёгкого подпития и никогда трезвая, а выпивала она только тогда, когда муж уезжал за товаром. Я приходил к ней с розой и вином, а уходил с подранной спиной и следами зубов в центре своего тела. Виски – это она… красивая, дорогая бутылка, а внутри, по сути – тот же самогон. Но как пьянит….
Это редкие встречи добавляли колючего железа, в мягкую постель моих отношений с моей не всегда верной соседкой. Она была простой медсестрой. Мы с ней были родственными душами. Она была хорошим вином, которое я мог понемногу отпивать и в обед и на ночь. Вином и белым и красным, таким - какого нам захочется сейчас, в эту минуту. Она не знала слова - верность. Зато я мог говорить с ней о чём угодно и когда угодно. Это практически не встречающаяся фаза взаимоотношений, любовница-друг. Она не любила своего мужа и мстила ему за вынужденное совместное существование, как могла. Ей пришлось выходить замуж за нелюбимого человека, из-за того - что она была беременна и из-за того чтобы получить квартиру. Мне даже было жалко его, он то, наверняка её любил. И дочку любил. Но в этом бою - я был на её стороне. И она ему мстила, иногда так рискованно, что мне приходилось её сдерживать. Помню один раз, мы возвращались с новогодней ёлки. Было холодно, и все кто был с нами, поспешили подняться в квартиру, к накрытым столам. Мы задержались в подъезде. Мы стояли в уголке, за раскрытой к стене створкой парадной двери, и она, сидя на корточках, занималась со мной оральным сексом. Кругом ходили люди, шумели, пели песни и только мы в каком-то бесшабашном упоении меняли позы и грели друг друга раскалёнными от трения впадинами и выпуклостями. Мы занимались этим на кухне, когда он спал в соседней комнате. Нет. И до сих пор не испытываю сожалений. Если нам внезапно хотелось сделать это – мы могли спуститься в первый подвернувшийся подвал, или в сумерках любить друг друга в кустах прямо под светящимися окнами домов. Нам ведь не так и много осталось жить – думали мы, пока мы не умерли, мы попробуем всё. Мы пили солнечное вино нашей дружбы и наслаждались тем, что можем оставаться честными хотя бы по отношению друг к другу, за нами нет вины. Мы родились такими. Наши угрызения совести - уже загрызли сами себя.
Однажды изменив - уже невозможно оставаться абсолютно честным человеком. Кусочек души, уже упал в пропасть лжи. Вот выпью ещё сто грамм, посмотрю в зеркало и скажу себе, - смешной ты право, надо же какой мачо! Но как мне сказать, и не соврать самому себе и так чтобы другие поверили, - я же совершенно искренне любил. И свою жену, и свою Ленку и свою Наташку я их любил и чувствовал свою вину за то, что они меня любят, но они любят меня по другому, не так как я их. Я изменял своим любовницам со своими женами, а в перерывах изменял любовницам с любовницами. Мне хочется прижать к себе, каждую из них, и попросить, - простите меня девочки. Разрешите мне любить вас, всех, каждую по отдельности, по особому, по своему. Я не умею не любить.
Как можно не любить это прелестное создание – Шахеризаду! Настоящее имя у неё было другое, но из-за её оливковых, чёрных глаз не хотелось называть её иначе. С детской улыбкой и прелестной плотной фигуркой девятнадцатилетней девчонки. Это мой бальзам. Бальзам на душу. В магазинах, как раз продавался такой сорокапятиградусный напиток «Tigulpa». Он пился легко, как компот. Можно было выпить бутылку и не опьянеть. Но он подкрадывался и валил с ног незаметно, тогда – когда уже не ожидаешь. Он был настоян, на каких-то пряных, неизвестных мне травах, он заставлял бешено колотится сердце и расписывал даже хмурые дни яркими красками. Его нужно было разбавлять другими, менее крепкими напитками. А я употреблял его в чистом виде. В ней, как и в бальзаме были намешаны татарские и дагестанские корешки, делая её характер взрывным и непредсказуемым. Почти два года я снимал для неё квартиру. Два года я упивался молочным запахом её белого как первый снег тела. Я целовал упругие как мячики, яблоки её грудей, увенчанные крошечными и твёрдыми сосками.
Её упругое тело, было отличным образцом природной красоты и молодости. И в постели она была таким же шаловливым ребёнком, как и в жизни. Она, как бы случайно выдумывала новые позы. Она знала, как она мне нравиться и экспериментировала, ползала по мне и терлась упругой грудью, заставляя сладко замирать сердце. Засыпала, уткнувшись своей симпатичной мордашкой мне в грудь, согревая теплом своего дыхания мой живот и мою душу, а просыпаясь шептала, - Боже, как приятно просыпаться в мужских объятиях! Изобретала смешные способы орального секса. И зачастую воспринимала мой фаллос, как забавную игрушку. Мне нравились её игры. Она запросто могла, пока я спал, привязать к члену, какой нибудь красный бантик. Или в самый ответственный момент нашей близости, больно начать жевать и обсасывать моё ухо. Могла делать массаж, прогуливаясь по мне как по тротуару. Или налить на головку детородного органа сладких сливок, чтобы будить меня, слизывая их. А когда сливки были слизаны, она уходила на кухню готовить вкуснейшие фаршированные помидоры. Я больше нигде не пробовал таких. Готовила она замечательно! На неё невозможно было рассердиться. Ей - нужно было любоваться. Среди ночи, она могла включить магнитофон, и танцевать танец живота, напевая какую нибудь незатейливую или непристойную песенку. Но я тяготился нашей разницей в возрасте. Разница была слишком серьёзной, чтобы позвать её замуж. Так и упорхнула моя прелестная птичка к молодому мужу. Он был её ровесником, а узнав обо мне – безоговорочно простил. Я её не держал. Потому что я её любил.
Время течёт не мимо нас, оно протекает через нас – через наши тела и наши глаза, потихоньку, в потоке минут унося с собой осколки разбитой моими женщинами души. К напиткам, как и к женщинам со временем хочется быть поосторожней. Но разве можно оторваться от сладких губ, отхлебнув лишь крошечный глоток. Теперь мои женщины похожи на шампанское. Да, да, похожи, и формой и содержанием. Большие бутылки из толстого стекла. Их имена насыщены спокойными звуками, послушай – О-о-к-с-с-с-а-н-н-н-а-а. Имя шипит и пенится в бокале, стреляя пузырьками в ноздри. Её можно пить маленькими глоточками. А можно и большими, чтобы загасить жажду. Она светлая и не очень крепкая. Её можно пить долго-долго. Теперь то, я понял, что всю свою жизнь был поклонником больших форм. Мне нравится монументальный мрамор её роскошных ягодиц. Нравится ночное тепло её большой груди. Каждый день я тону в бездонных озёрах её глаз. Караул! Спасайте! Но никто не спасёт. Кто заглянет в эту голубую бездну – тот неизбежно утонет сам. Потому что только избранным удаётся постичь всю глубину женской печали. У неё роскошный широкий живот, который я люблю целовать, на нём можно лежать как на большой, уютной тахте. А какие у нее губы. И те… и другие… и третьи.
Пора заканчивать свою ленивую эротику. Тем более звонит телефон. Это феерическая женщина с тёмными глазами и повадками раненой пантеры. Кто тогда она в моей классификации? Наверно – кагор. Тёмно красное, церковное вино, в котором много философских проповедей, кислоты и сахара. Яркая, чёрно-красная отливающая сталью доспехов и золотом слов, красивая женщина. Она уже прочла этот рассказ. Сейчас… сейчас она скажет мне, что она об этом думает. И о рассказе, и обо мне. Самыми ласковыми словами будут – закомплексованный дурак и скотина. Давай брызгай на меня сладким ядом поповского вина. Я нажимаю кнопку, - Алло….