Тайна рождения Саши
Любовь Горбатенко
Через несколько дней у Веры опять выбралось время, и она решила записать историю семьи Саши. Она знала, что эти записи не должны были попасть в руки Саши, Так уж случилось, что двоюродная сестра Саши Дина подслушала в детстве разговор своей матери Анны о тайне рождения Саши, и рассказала потом Вере.
* * *
«На севере вблизи польской границы жила семья кавалера царской армии Григория Ивановича Кабанова, двадцать пять лет верой и правдой отслужившего Отечеству. Жена Евдокия Макаровна родила ему четверых детей. В их местечке все знали три языка: польский, еврейский и русский. Они считали себя русскими, хотя знали, что в их крови есть еще и польская, и еврейская составляющие. После Октябрьской революции Евдокия с детьми едва не умирали с голода. Они выживали, собирая в полях неубранную свеклу и промерзшую картошку.
Из армии Григорий пришел смертельно уставший и больной. Жить стало еще труднее, и потому свою старшую дочь Екатерину они отдали в богатую семью безродной сестры Евдокии. Екатерина была некрасива. Но проживание в богатой семье тетки Дарьи Макаровны сделало ее заносчивой и вздорной. В местечке были католические костелы, в которые Екатерине приходилось ходить со своей теткой. Но в душе Екатерины уже зрели коммунистические идеи, и она очень обрадовалась, когда тетка и ее муж решили, что ей пора учиться в сельскохозяйственной академии. Здесь она забыла о католической церкви и вступила в комсомол.
А в донских просторах в семье Гордея Михеевича Орлова, бывшего до революции казачьим атаманом станицы Шумилинской, в семье знаменитого казачьего рода Орловых в последний год уходящего девятнадцатого века родился казак Алексей. Алексей был красив и статен, как настоящий казак.
Встретились Екатерина и Алексей на слете полеводов в тридцать втором году. Расставив свои женские сети, Екатерина все же заполучила понравившегося ей полевода. О своей беременности она сообщила ему письмом. После рождения ребенка попросила его дать согласие на то, чтобы записать сына Анатолия на его фамилию. К тому времени Алексей уже состоял в рядах партии, и письмо содержало скрытую угрозу для его карьеры. Наслышанный о различных связанных с подобными ситуациями скандалах, он дал согласие. Так в те годы рождались семьи, без церковных, или гражданских записей. Общность проживания, или совместное участие в рождении ребенка считалось достаточным, чтобы считать пару семьей. Жили они в разных городах, и создавать совместную семью с Екатериной Алексей не собирался.
Екатерина работала на опытных полях Смоленской селекционной станции. Ее руководитель был хорошим педагогом, и она успешно осваивала свою специальность. Сына Анатолия она определила в детский садик.
По всей стране уже шла волна гневных разоблачений и расстрелов врагов народа. На селекционной станции, где сотрудники жили и работали, как одна семья, поневоле поддерживали эти акции, и тоже выступали с гневными речами. Ничто не предвещало беды.
Но беда пришла. В один день станция опустела, а оставшиеся сотрудники, боясь друг друга, прятались на разных опытных полях. За Екатериной пришел воронок, и она первый раз в жизни оказалась в НКВД».
* * *
Вера остановилась и решила не записывать то, что знала она, но не знал о своем рождении Саша. Их детям тоже лучше было бы не знать об этом.
Вера просто вспомнила, как, рассказывая ей об этом, свекровь сказала лишь:
- Разве я могла сказать что-нибудь хорошее о своем учителе? Тогда бы погибла и я, и Толик… - и, подумав, добавила. – А твоего Саши никогда бы не было.
Вера никогда не видела улыбки на лице Сашиной матери. Практически не снимаемая скорбная маска, злое напряженное, или осуждающее всякую веселость лицо. Вера вообще удивлялась, как Саша смог вырасти таким эмоциональным и веселым. Наверное, это было потому, что большую часть времени он прожил у тети Маруси, сестры своего отца Алексея, которая была простой казачкой. И хотя ее муж и сын погибли в войну, она не замкнулась в себе, а с удовольствием занималась племянниками от братьев и сестер. В ее старом казачьем доме находили приют иногда до десяти детей. Она пела им казачьи песни, рассказывала сказки. Вместе с ней они готовили нехитрую еду. Благо, что огород и сад были очень большими, и им хватало на зиму и картошки, и капусты и свеклы и яблок из сада. А еще собирали грибы и ягоды, солили капусту и огурцы. Свобода, бьющий изнутри задор, незлобные «издевательства» друг над другом, которые так характерны в казачьей среде, и которые тетя Маруся называла «оттачиванием язычков». Все это развивало, делало детей коммуникабельными в любом обществе. Вера очень любила в Саше эти качества, хотя в начале иногда и обижалась на него.
* * *
Но правды о рождении Саши не знала ни двоюродная сестра Саши Дина, ни Вера. Эту правду глубоко похоронила в своей памяти сама Екатерина.
Когда за ней приехали на опытное поле, у нее отказали ноги. Она только и думала о том, что своего сына Толечку она не увидит больше никогда.
Ее привезли в управление и указали дверь. Екатерина постучалась, спросила разрешения, и вошла в кабинет. Ее била мелкая – мелкая дрожь. Хозяин кабинета встал, подошел к двери и запер ее.
Он приблизил свое лицо к ее лицу и дохнул на нее дымом папирос и перегаром. Он был высоким, слегка рыжеволосым, и говорил с каким-то чуть заметным акцентом.
- А ты – некрасива! – смачно засмеялся он, и глаза его превратились в щелки. Его глаза смотрели в ее глаза, не моргая. Этот взгляд проникал в нее все глубже и глубже, он ее парализовывал. – Тебе уже говорили этот комплемент?
- У тебя есть шанс выжить, – он прижал ее к стене, и его рука полезла ей под юбку, - Шанс небольшой, один на сотню или на тысячу. Такой же шанс есть и у твоего сына. Не выживешь ты, не выживет и он.
- Ты будешь послушной, и выживешь, - уже шептал он сдавленным голосом, оттесняя ее к дивану. - Ты ведь не огорчишь меня? Ты ведь не хочешь прямо отсюда отправиться в тюрьму к своему учителю? Да нет, не бойся, его там уже нет. … Этого врага народа уже расстреляли… Шутка, - отрезал он, - это мы с тобой сегодня разберемся, кто – враг народа…
Он повалил ее на диван. Его руки ловко раздевали ее, а она, омертвевшая, не смела сопротивляться.
- А здесь ты ничего! – цинично шептал он. - Все на высшем уровне.… Вот сейчас ты еще и удовольствие получишь… - он уже вошел в нее, и она была на гране обморока. – А за удовольствия платить надо. Платить… платить… платить…
Он расплылся на ней, ее тело было напряжено. И вдруг она почувствовала, что какая-то горячая волна поднимается в ней и помимо воли ее заливает пульсирующее пронизывающее все тело расслабление.
- Умница, - шептал он. – Умница. – Его тело тоже вздрагивало, и наконец-то он затих.
Он лежал на ней долго. Потом он начал все снова. Теперь это продолжалось, и продолжалось. Он покусывал ее плечи, ее грудь…
- Старайся, девочка, - шептал он, - я не хочу кончать, пока ты не кончишь. Мне так не интересно!
- Ну, сопротивляйся же, сука! - вдруг крикнул он. - Что ты тут разлеглась?
От окрика она лихорадочно попыталась оттолкнуть его, сдвинуть широко распластанные ноги. Но он стал снова раздвигать их. Оттолкнуть его было невозможно, он словно приклеился к ней. Волна оргазма снова накрыла ее.
- Хорошо? – спросил он, вздрагивая. – Тебе ведь хорошо? А с мужем такого не было? Верно? Ну, говори, сука, не было? – заорал он.
- Не было, - выдавила она, и подумала, что ведь это правда. Моменты близости с Алексеем можно было пересчитать по пальцам. И кончались эти моменты так быстро, что ничего подобного она никогда не испытала. Да и какой он ей муж? Разве что после ее завуалированного шантажа он позволил ей записать сына на его фамилию, а в те годы этого было достаточно, чтобы говорить о нем, как о муже.
А теперь на всю оставшуюся жизнь оргазм будет четко ассоциироваться у нее с насилием.
- Ну вот, - поднялся он, и подтянул брюки. – Одевайся, будем работать.
Он сел к столу, закурил папиросу.
- Садись, - приказал он. Его голос звучал повелительно. – Итак, что мы имеем. Сейчас я буду задавать тебе вопросы, и ты, отвечая на них, будешь думать о сыне, и о том, куда ты хочешь попасть после нашего разговора, домой, или в тюрьму. Предупреждаю, своего учителя ты не спасешь. Сама погибнешь, и сын твой погибнет. Оттуда никто не выходит. Поняла? Я спрашиваю тебя, сука, ты поняла? – рявкнул он
- Поняла, - прошептала она.
- Ты видела, как к нему на работу приходили незнакомые люди? Вот эти, и эти? – он протянул ей какие-то фотографии. Она растерянно молчала. – Видела? Сука, ты видела этих людей? – ударил он ее по лицу фотографиями. – О сыне думай, сука, о сыне.
- Видела, - наконец-то выдавила она, и внутренне ужаснулась тому, что делает.
- Почему не сообщила в органы? – орал он. – Почему?
- Я не знала, что надо было сообщать, - шептала она.
- Не знала, - цинично передразнил он. – Теперь будешь знать. И будешь сообщать обо всем, что будет происходить в селекционной станции. Потом переведем тебя на другую работу, и там тоже будешь обо всем сообщать.
- Ты знала, что он занимается на селекционной станции подрывной работой? – продолжал он допрос. - Что он специально вывел совершенно негодный сорт пшеницы? Ты знала это? – Кричал он. – Отвечай, сука, сын ждет тебя дома.
- Я не знала, - шептала она.
- Чего ты не знала? Ты тоже участвовала в этом, и сейчас я отправлю тебя в тюрьму.
- Нет, пожалуйста, я буду говорить все, что нужно. Пожалуйста!
- Итак, на глазах сотрудников, к нему приходили агенты иностранной разведки. Всех этих агентов ты опознала. Правильно? Желательно, чтобы ты поточнее вспомнила, когда приходил этот гражданин, когда этот, - совал он ей под нос фотографии. – Ну, когда к вам на станцию обычно приходил кто-то? Давай запишем.
Она чувствовала, что ее сознание раздваивается. Близость с этим ужасным человеком, и этот неожиданный оргазм вызвали в ней слабость и безволие. Она сидела в кресле перед столом, и ее тело было налито свинцом.
- Ну, что ты засыпаешь? Надо взбодриться, - он подошел к ней, и расстегнул пуговицы на ширинке. – Немного поиграем. - И она испытала третий за сегодняшний день оргазм. - Умница, умница, - сдавленно бормотал он, - все у нас будет хорошо. Хорошо, хорошо…
- Так, - говорил он, расслабленно развалившись в своем кресле. – Сейчас ты умоешься, я вызову секретаря, мы все запротоколируем, ты распишешься, и пойдешь домой к сыну. Мы к тебе направим домработницу, а ты будешь интенсивно сотрудничать с нами. Тело у тебя роскошное, - неожиданно добавил он, - работать с тобой просто невозможно. Ну, пойдем еще разок на диван. Нет, нет, ложись на животик. Теперь стань на коленочки. Ножки раздвинула,… Что ж вы с мужем так никогда не делали? – Он взял ее за груди, и вошел в нее сзади. – Вот так, так, так… - он тянул ее за груди, как будто пытался оторвать их. Ей было больно, но она молчала.
- Ну, давай, милая, ты ведь знаешь, я так просто не кончу, мне нужно твое участие, - и он стал водить языком по ее шее, по спине. Дрожь прошла по всему ее телу, и опять в конвульсиях оргазма забилось ее тело.
– Ну, ты – сука… - посмеивался он. - Я ее насилую, а она еще и удовольствие получает.… Ну, что, так хорошо тебе никогда не было? Тебя спрашиваю, сука.
- Не было, - прошептала она.
- Ладно, одевайся, садись к столу. Если дальше ничего не испортишь, то считай, что выжила и ты, и твой отпрыск. А, может быть, родишь мужу и еще одного?
- Я его давно не видела, он работает в другом городе.
- А зачем нам муж? Ребенка мы и без него заделаем. Главное, чтобы он признал его потом. Ну что, признает? Хороша же ты, стерва! Хороша! Лицом не вышла, так телом добрала.
Он отпер дверь и впустил секретаря. Теперь она уже автоматически отвечала на самые абсурдные вопросы, понимая по интонации его голоса, как нужно отвечать. Она чувствовала себя посаженной на кол. Еще живая, но смятая морально и физически, она уже не думала о том, что ее ответы приближают чью-то смерть. У нее был только один путь к жизни – отвечать так, как им было нужно. И для этого ей нужно было что-то выключить в своем мозгу, в своей памяти. Ей нужно было убить свою душу! Наверное, это было сложно. И поэтому, когда ей сказали, что она свободна, она не сразу смогла встать. А, сделав шаг, почувствовала сильнейшее головокружение и едва не упала. Как галантный кавалер, он подал ей стакан воды, и под руку проводил до дверей.
На другой же день к ней прислали домработницу, деревенскую девушку Фросю. А еще через неделю ее перевели на работу в сельскохозяйственное управление секретарем управляющего. Она старалась не думать о тех сотрудниках селекционной станции, которые куда-то пропали. И еще через пару месяцев ей предложили вступить в партию. Два, три раза в неделю, под видом неотложных дел, она отправлялась в НКВД с отчетом. Их отношения со следователем по делу их селекционной станции продолжались. Ее подташнивало. Он заметил это.
- Уничтожу, если аборт сделаешь. Мое семя, пусть живет, - сказал он, узнав о ее беременности. - Отпуск дадим. Езжай к мужу, чтобы у него потом сомнений не было.
Алексей удивился ее приезду. Она поняла, что у него была своя жизнь. Наверное, у него была женщина. Но Екатерина сказала, что ее прислали в этот город в командировку, что ей негде остановиться. Он был всем этим явно недоволен. Но ей все-таки удалось пару раз придти к нему в постель. В то же время он заметил, что ее все время тошнило. Чтобы не заострять на этом внимания, она уехала так же неожиданно, как и приехала.
- Спасибо скажи. Мало того, что ты и сын твой живыми остались, я тебе еще и подарочек сделал, – хохотал следователь над ее округлившимся животиком. - Попробуй обидеть
Постепенно она становилась уверенной и злой. Она знала, что с ней могут поступить так же, как поступила она с сотрудниками селекционной станции. Она заранее отгораживалась от всяких дружеских отношений. Она разучилась улыбаться. Теперь ее жизнь превратилась в систематическое предательство тех, с кем она работала. С особым удовольствием она собирала информацию о тех людях, кто был невнимателен к ней, кто хоть нечаянно обидел ее. Она доносила, придавая событиям собственную интерпретацию. Порой люди исчезали после ее доносов, и она чувствовала себя почти Господом Богом. Ее природное властолюбие, желание выделиться, несмотря на невзрачную внешность, наконец-то, нашли благодатную почву.
Когда стало приближаться время родов, Екатерина написала письмо и попросила Алексея дать свою фамилию и второму ребенку. Алексей ответил уклончиво, что время еще не подошло для рождения их ребенка. Через пару недель его вызвали в НКВД. Молодой следователь сказал ему:
- Алексей Гордеевич Орлов? Вот получили из соседнего города. Тут на тебя столько собак навешали, – он протянул Алексею письмо. – Подчерк-то знаком? Женщина? – Алексей утвердительно покачал головой. От неожиданности обвинений у него пропал дар речи. - Надоело нам эти женские штучки разбирать. Ты, парень, беги от этой суки. Но сначала договорись с ней как-нибудь по-хорошему. Еще одно такое письмо придет, и я тебе не смогу помочь даже из мужской солидарности.
С возмущением Алексей рассказал об этом своей сестре Анюте (этот разговор и подслушала Дина - дочь Ани).
- Не мой это ребенок. Она ведь беременная ко мне приезжала, тошнило ее, и родила потом через шесть месяцев.
- А ты успокойся, подумай. Значит ей не на кого записать этого ребенка. Все равно он будет расти с твоим сыном, с Толечкой. Что ж, один будет Орлов, а другой? Да и не оставит она тебя в покое. Тебя ведь предупредил следователь. Ну, что ж теперь, погибать тебе из-за того, что она нагуляла где-то этого ребенка?
- Все равно я с ней жить не буду, - согласился Алексей, и на следующей неделе оформил необходимые документы на второго ребенка.
Через месяц после родов следователь потребовал, чтобы она пришла в НКВД с ребенком.
- Чингисхан, знай наших. За казака сойдет. Татаро-монгольской крови и так в русской достаточно намешано. Чуть больше, чуть меньше, никто не разберет. – Он наклонился к ребенку, положил ему руку на лоб и быстро-быстро пробормотал что-то. Екатерина разобрала только слово «аллах». Это была их последняя встреча.
Через неделю началась война, и Екатерина никогда больше его не видела. Но возможной встречи она боялась всю оставшуюся жизнь. Встречая похожего на него человека, холодела. У нее начиналось головокружение, и долго-долго она не могла придти в себя.
* * *
Саша был самым маленьким среди двоюродных братьев и сестер, которые нашли приют в донской станице Морозовка в доме у тети Маруси, у сестры их отца Алексея Орлова. Он уже привык к тому, что над ним все время посмеивались и подшучивали. Чтобы не плакать от обиды, он научился подшучивать и сам. Сразу после победы в доме только и говорили о том, что вот-вот приедет их папа.
- Папа приехал, - кричал Саша, вбегая в хату. Но к этой его шутке все уже привыкли.
Саша так часто шутил на эту тему, что и сам поверил, что вот-вот он встретит на дорожке к дому возвращающегося с фронта отца. Он часто ходил туда. Нет, он не стоял там и не ждал. Он был непоседой, и просто не умел ждать на одном месте. Он был уверен, что будет бежать, когда из-за поворота появится его папа, которого он никогда не видел. Не встретив его, Саша возвращался обратно, и игра во встречу папы начиналась снова. Так и в этот раз Саша бежал по дорожке, и, действительно, из-за поворота вышел высокий военный.
- Папа?! – еле слышно прошептал Саша и замер на месте. – Папа?!
- А как твоя фамилия? Как тебя зовут? – военный наклонился к Саше.
- Саша я. Орлов Саша.
- А я – Орлов Алексей. Стало быть – твой папа.
- Папа, папа, - завопил Саша, - я так долго ждал тебя. Папочка, папа.
Алексей взял Сашу на руки и закружил его. Счастье переполняло его. Это был его сын.
- Сынок! Сыночек! – Он повидал столько горя на дорогах войны, что был безумно счастлив сжимать в объятиях это хрупкое тело. – Где мама? Где твой братишка Толя? А Маруся дома? Пойдем быстрее. – Вопрос об его отцовстве больше никогда не возникал даже в его мыслях. А лет через двадцать ему приятно будет услышать слова Веры о том, что их дочь Нина похожа на него.
«Бывают же чудеса!» - подумал он тогда, и эта внучка стала навеки самой его любимой.