Я бы хотела быть другой – или другим – родиться мужчиной, чтобы не иметь такой сильной потребности в любви. Я бы обязана была быть сильной самой природой. В обличье же женском я обязана быть сильной эпохой. Я родилась и живу в те времена, когда роли мужчин и женщин меняются. Перелистывая обложки кинофильмов, я вспоминаю тех героев, на которых я хотела быть похожей, а ещё я вспоминаю единицы людей, у которых думает сердце.
В каждые времена у людей были разные права в зависимости от эпохи. Были разные истории. Наша же история такова, что нынче мы не имеем права любить и быть любимыми. Мы платим за каждый наш вздох. Если раньше продавались жизни, то сейчас продаются души.
Яд начинает бежать по нашим венам с того момента, когда мы впервые попробуем запретный плод. Этот процесс ускорился. Границы стёрлись. Если и есть народность, отличие хоть где-то – то в преданиях и культуре. Мне не хватает личного, мне не хватает морали, мне не хватает себя.
Говорить за весь мир я не берусь, говорить за то, что раньше было всё по другому – также, но я знаю, что происходит здесь. Я слышу. Я чувствую.
Однажды, глядя в вечернее окно, я не увидела ничего. И так было множество дней. Я привыкла. Не спрашивая у меня разрешения, пустота легла свинцом на грудь, отбирая даже надежду. Так появилась она, а точнее они – женщины. Они живут в утрированном мире, городе, где слово может убить, где поступки видны, где каждый сам себе строит свой мир и свои законы.
Сейчас, когда сердце моё ещё не затвердело в безмолвии дней, я провела своих героинь по пути каждой живой души в этих бетонных коробках.
Плюшевый медведь
Вокзальная площадь гудела и пестрела рекламой. Везде кто-то куда-то торопился, но лишь одна девчёнка остановившись, всматривалась в линию горизонта. Наконец, заметив того, кого так сильно ждала, она заулыбалась.
Улицы мчались вперёд, унося за собой двоих. Дворики, парки, скамейки. Качели поднимали вверх хрупкие девичьи плечи.
Сейчас бы удариться в воспоминания, но так неохотно отдираются корки памяти.
- И не надо.
Грустная улыбка прошлась по её губам.
- Я хочу себе купить телефон… – его слова срывались ветром, пустым ветром. Она слышала, но не вникала. А он говорил, чтобы тоскливые её мысли слетели и пропали в небе.
Качели всё несли её ввысь.
И вдруг поезд несётся всё вперёд. Вокзальная площадь осталась где-то там. Печальная улыбка отражением бросалась ей в глаза. Знакомый номер больше не напоминает о себе, как и тот день, когда он сидел-болтал, чтобы только заговорить обиды злых людей.
Бессюжетная жизнь вмиг растворилась в железнодорожном полотне. Музыка в ушах трезвонит о смерти. Пальцы еле слышно касаются холодного стекла. Что-то больше не имеет значения. Ведь всё перепуталось.
- Вы будете чай?
- Нет. Спасибо.
Двери плавно закрываются, как и уставшие глаза. Совсем скоро начнут мелькать огни один за одним, один за одним…
Вокзальная площадь гудит пчелиным роем. Неужели где-то есть что-то ещё? Толпа поглотила хрупкий девичий силуэт. Каблучки стучат по асфальту в общий унисон города.
- Как же ты изменилась.
- Ну да, мама.
«Из 20-летней девушки я превратилась в 40-летнюю старуху».
Комната дыхнула знакомым запахом. Даже пыль всё та же. Но что-то щемит внутри. Что-то не так.
Вновь каблучки выбивают ритм. Навстречу раскрыты чужие объятия. Сладкий запах духов бьёт в нос, губы целуют словно в последний раз. Его карие глаза улыбаются лукаво.
Год пролетел как песня, быстро и звонко. Девчонка успела стать чужой самой себе. Вокзальная площадь гудела и пестрела рекламой. Везде кто-то куда-то торопился, но лишь одна она остановившись, всматривалась в линию горизонта. Наконец, заметив того, кого так сильно ждала, стянула губы в одну тонкую линию.
Поезд мчит всё вперёд, унося с собой воспоминания о том, как под лепет друга качели несли её в небо. А потом… А потом горечь встреч с нелюбимым заставили припомнить всё.
Потерявшись в этом мире, ей суждено было отдавать себя на волю двух стихий: вокзальной дороге и чужой любви.
- Больше мы не будем одни.
Серьёзность слов зашкаливала, как и нелепость ситуации.
- Мы не будем одни, – шептала маленькая девочка, с искренней любовью отдавая свои объятия плюшевому медведю. Рядом сидящая женщина строго взглянула на малышку и отобрала игрушку.
- Отдай!
- Нет. Ты посмотри на себя. Как ты себя ведёшь?
- Ты плохая!
- Твоя бы мама…
- Ты мне не мама, – последняя капля любви высохла в словах. Навзрыд началась истерика. За руку девчушка была выведена из купе.
Испуганные глаза женщины смотрели на медведя, лежащего будто невзначай на сиденьи.
Вокзальная площадь. Без права любви.
- Всё ли так мы делаем?
Без права на жизнь.
- Да конечно.
Каблучки уставшей сорокалетней женщины уверенно вбивают суету города в асфальт. Ещё один город, ещё одно опаленное сердце. И эта дикая незыблемость.
Будешь ли ты меня любить, когда я не буду больше красивой и молодой?
Ступень за ступенью, спешно отрывая шаги, я летела вниз к такси. По дороге всадила занозу в палец, выругалась. Предпоследние метры я бежала, и скорее допрыгнув последнее расстояние, схватила ручку двери, рванув со всей силы на себя. Из открытой двери выглянул он. Я закричала:
- Больше никогда, никогда не вспоминай меня и не приходи! Никогда! Я тебя ненавижу!
Бешеным ритмом билось внутри сердце, всматриваясь вслед уезжающему такси. Туфли больно врезались в пятки спустя три часа. Вскоре отёкшие ноги приятно охладил холодный асфальт. Я смотрела на окна зажигающегося отеля. Бирюзовое платье развевал ветер.
Мне осталось немного. Совсем немного.
Теперь бешеным ритмом бился город. Вокруг менялись огни и улицы. Мне было некуда идти. Собственная квартира была объята холодом ночи. И так я шла в бирюзовом платье пока не встретила рассвет. Красной полосой началось небо нового дня.
Ноги покрылись усталостью. Где-то уже всё это было. Только вот не было утренних посиделок на лавке. И я ещё никогда не ощущала себя частью всего происходящего вокруг. Никогда ещё разбитость жизни не проникала в моё сердце.
Совсем скоро всё окончится. Мне никто не рассказывал об этом, но я чувствую, что это так. И пока, пока не пришло время, я хочу запомнить как рассвет врывается в объятия ночи.
Вдруг рядом останавливается машина. Из неё выходит мужчина. Подходит к дверям, протягивает руку и вслед манящему запаху духов выходит женщина. Каштановые волосы золотятся на свету ещё не проснувшегося солнца. Этот миг… Прекрасен.
Перед глазами мелькает пара. Моё сердце потихоньку сдаётся и сквозь наступающий на меня вечный сон, я слышу последнее:
- Будешь ли ты любить меня, когда я не буду больше красивой и молодой?
…
Девушка в нежно-розовом застывает в порыве счастья. Яркие лучи солнца запечатлевают поцелуй.
На бирюзовом платье алеет пятно разбитого сердца. Некогда синие глаза застекленели, а в них застыло мгновение вечности.
Горит небо
Я теряю себя час за часом, а часы складываются в многоликие дни. Пустынное небо ни о чём больше не говорит.
Горит небо синим огнём, золотистыми руками лезет ко мне в окно. Остаётся закрывать шторы. В пол танцуют пряди тяжёлых тканей. Запах духов выветрился, я прогнала его сигаретным дымом. Весомые доводы диктует мне рассудок. Наказываю тем, что отключаю его алкоголем.
До работы считанные часы – я знаю цену этому полудню и целой ночи. Резкость наступившего утра превращает меня в нечто. Я больше не женщина. Синяки под глазами как рубеж между и между. Мой бессюжетный день вновь начинается с нуля. Низкосортная публика встречает меня с порога. Душно.
Я чувствую себя никем. Без осуждения и без пересудов летит вниз моя душа. Иногда я позволяю ему топтаться по ней. Эта дикая любовь убивает меня, не спасая.
Я теряю себя, не находя ответов, да и больше не задавая вопросов. Мелочи быта, бесконечная суета.
Делаю ночь. Выключаю свет, да заодно и в себе. Зачем я это делаю. Ведь с самого детства я знала, что суть жизни в любви. Но я была лишена её. Не имею права откликнуться на зов тех, кто любит меня и не имею права быть любимой теми кто дорог мне.
Ну вот – горит небо, чадит по стенам измученной души. Стою на крыше, лезвие пульсирует по коже. Чего я боюсь?
Вот-вот.
Мотыли
Пустыня твоих глаз проглотила меня. И безвозратно я исчезла в волнах времени. Вспоминаю об этом каждый раз, когда остаюсь одна, и это бывает довольно таки часто. Вот сейчас я стою посреди пустынной дороги у сломанной машины. Вокруг ни души. Не знаю сколько это продлится, но догадываюсь… Говорят, что женщины слабы, но… Я здесь.
Мы подлетели друг к другу как мотыли на свет – глупые мотыли. Нужно было быть светом в ночи, чтобы не обжигаться, и тогда я бы не полюбила, а губила бы глупых мотылей.
Машина не заводится, на ногах каблуки. Скоро кровь смешается с пылью дороги.
Так и стало. Со временем. Всё не выходят из головы мотыли. А где же ты? Где? Может также идёшь один, мешая себя с небом дороги, а может ты и вовсе не один. Твоя постель согрета чьим-то телом. Твоё сердце. Мы оказались сильнее, мы до сих пор связаны. Но вот к чему мы были сильны, если порознь наши жизни сейчас? Глупые мотыли.
Мысли испарились. Я дошла до того, пока меня держали ноги. За спиной кровавые следы. Стою на коленях посреди дороги. Вот и всё. Глупый мотыль уходит в небо.
Глупый несчастный мотыль.
Слова
Слова.
Им нет имени. Просто слова. Без права жизни…
А может.
А может сорвать маски, вдохнуть грудью, убрать болезненные круги под глазами, освободить руки от наручей, дать волю ногам бежать не по раскалённым углям, а по росе, сотканной самим утром. А может простить все свои грехи и обиды чужим. А может дать душе волю, а себе право на любовь.
…
Тесное трико сдавливает грудь, в глазах играют миражи огней небосвода цирка. Стоит только открыть занавес и меня уже ожидают горящие угли на потеху зрителям. Ну да, они так не могут, а я. Рабыня чужих страстей.
…
Слова.
Им нет имени. Это просто слова. Без права на любовь.
Я улыбаюсь. Горят горящие угли.
Наша кровь
- Не обижай меня.
- Я не в состоянии тебя обидеть.
Его белая рубашка нежит ноги, он незримо слышит как вздымается моя грудь, а я смотрю в его серые глаза.
Улыбаюсь, будто мои слова ничего не значат. Он не понимает, ещё не понимает.
- Я знаю.
Он подходит и ловит меня за край рубашки.
Я знаю то, что недоступно ему. Ещё несколько дней и эти сильные руки будут вонзать мне нож в сердце.
Мне нет прощения, ему нет прощения. Наша кровь взаимосвязана, наши судьбы едины. И всё же он убьёт меня.
…
Я открою тихо двери, чтобы впустить своего убийцу. Смотрит в осень моих глаз, сжимая робко нож.
- Я знаю зачем ты пришёл.
- Я видел, видел тебя… С ним.
Его взгляд исподлобья. Слишком завишу от этого. Помню, что под сердцем ношу нашу кровь.
- Это был мой друг.
- Он тебя обнимал.
- Ты слышишь себя?
Ещё пугливая надежда крыльями колибри застывает во мне. И вдруг:
- Умри же!
…
- Не обижай меня.
- Я не в состоянии тебя обидеть.
«И вот сейчас, мой милый, ты смотришь как лежит моё юное тело на холодном полу. Запомни этот миг и забудь сразу же, любовь моя. И как же жаль, что ты так и не узнаешь, что в наших ошибках мы убили не только друг друга, но и нашу кровь».
…
Ночь сожгла саму себя в предрассветных сумерках. Я порой жалею, что не могу также, как мои героини, уйти. Нам же остаётся жить.