Круг
Любовь Горбатенко
Памяти брата Горбатенко Анатолия
Шум воды в ванной разбудил его, но сон не ушел. Студенческое лето, высокогорный альпийский луг, быстрый ручей среди круглых камней, и состояние расслабленности, с которым так не хотелось расставаться...
Юрий повернулся на другой бок. Подушка Нины была еще теплой. Чуть слышный запах ее косметики, ее тела...
"Вот он - мой альпийский луг", - лениво подумал он, снова погружаясь в сон.
... Ритм был бешеным. Он бежал и видел себя со стороны: обезображенное нечеловеческим усилием лицо с выпученными глазами, распластанное в беге тело. Свист, крики, улюлюканье преследователей. И состояние безысходности. Он видел, их кольцо смыкается. Сердце последними усилиями выбрасывало кровь, легкие разрывались от воздуха, мышцы сводило судорогой... И вдруг - тишина...
- Как тебе не стыдно, Максим! - услышал Юрий из-за двери сердитый шепот Нины. - Ты совсем не считаешься с другими.
- Это - прекрасная музыка, мама. Она задает ритм на весь день, - Максим не умел говорить шепотом, - Просто я с вечера не уменьшил громкость.
- То такого ритма инфаркт получить можно.
- Сердце тренировать нужно, мама. Это - обычная мышца, а мышцы тренируют.
- Вижу, что и в голове у тебя - тоже мышцы, хорошие, тренированные мышцы. - В этом словесном фехтовании противники были снисходительны друг к другу.
"Как формируется сон?" - думал теперь Юрий, стараясь установить дыхание.
Первый сон - это фрагмент его студенческих туристских походов. Эти сны снились Юрию часто, и он любил их. А второй сон? Юрий никогда не был гонимым. "Интересно, какое продолжение мог бы иметь мой последний сон? - задумался Юрий. - Может быть, как в заигранной пластинке мой бег продолжался бы до тех пор, пока не остановилось бы сердце".
"Нам только кажется, что мы живем своей обособленной жизнью, - постепенно приходил в себя Юрий. - В наш век телевидения мы проживаем во сне сотни чужих жизней, оказываемся в самых немыслимых ситуациях".
Сон уже окончательно прошел, но Юрию не хотелось вставать сейчас. Он сделал вид, что спит. Он решил подождать, пока не уйдут Максим и Нина. Сегодня его ожидал неприятный разговор с заведующим кафедрой, и он хотел сосредоточиться. Чего-то в поведении шефа он не понимал.
Наконец, дверь хлопнула, и Юрий поднялся из постели. Проходя по коридору, он остановился у зеркала. Он не любил смотреться в зеркало, как и не любил фотографироваться. Обычно, бреясь в ванной, он видел лишь часть своего лица.
Может быть, кому-нибудь это могло бы показаться странным, но с незапамятных времен, с самого раннего детства Юрий привык ощущать себя не таким, каким он был на самом деле, а высоким, стройным, сильным, мужественным. Он почти реально мог представить себе свой воображаемый облик. Это помогало ему быть уверенным в себе. В соответствии с этим обликом он вел себя в жизни.
А из глубины зеркала на него смотрели маленькие желтые глубоко посаженые глаза на полном лице с острым носом. Волосы были еще довольно густыми. "Интересно, - подумал он, - как меня видят окружающие?"
Нина любила его. Он чувствовал это. И его облик не мешал этой любви.
А Лариса ненавидела его, и перед разводом эта ненависть достигла своего пика.
- Лентяй, урод! - кричала она. - Занялся бы зарядкой, у тебя щеки со спины видны".
Занятия спортом он прекратил еще в университете, когда по-настоящему увлекся наукой. С тех пор наука стала для него единственной всепоглощающей страстью, фактически единственным занятием. Домашними делами он занимался неохотно.
В институте было тихо и прохладно. Шли занятия. В преподавательской было пусто. Алевтина Павловна нервно перекладывала бумаги на столе.
- Игорь Львович занят. Минут через пять он Вас примет. - Дверь в кабинет Ивлева была приоткрыта. Юрий понял, что секретарша подслушивала, а он ей помешал. Юрий присел к ее столу, но с его места разобрать слова было трудно. Багровые пятна на щеках Алевтины Павловны стали еще ярче.
- Я пойду в лабораторию, - поднялся Юрий, - шеф освободится, позовете.
У двери, он увидел объявление о заседании кафедры. "Организационные вопросы? Что бы это могло значить? Странно, вчера этого объявления еще не было".
Он обернулся с вопросом к Алевтине Павловне, но в это время из кабинета пробкой вылетел Андрей, и, не глядя на него и не здороваясь, выскочил в коридор.
- Не уходите, - шепнула Юрию Алевтина Павловна, и кошкой нырнула в кабинет. Из приоткрытых дверей он слышал щебетание секретарши и стук ложки в стакане.
"Вот уж воистину выбрал он себе секретаршу. Землю будет грызть, если он прикажет". Алевтина Павловна вышла из кабинета, исполненная достоинства.
- Игорь Львович ждет Вас, - невинно опустив глаза, сказала она.
"Забыла выйти из роли", - подумал Юрий, и плотно закрыл за собой дверь.
Ивлев стоял у окна и курил. На столе стояла чашка недопитого кофе.
- Ну! Что ж ты молчишь? - обернулся Ивлев.
- Хотел сказать, добрый день, но подумал, что день получается какой-то испорченный. Что за проблемы у нас на кафедре? Хотел сегодня написать статью. Сам понимаешь, тяжело носить в себе уже готовую вещь. Того и гляди, она начнет трансформироваться, появятся сомнения, и тогда написать ее будет уже невозможно.
- Плюнь, не пиши. Может быть, хоть на миг задержишь информационную гибель человечества. Я вот уже несколько лет ничего не пишу.
- Шутишь. У тебя в год несколько десятков статей выходят.
- Так то - аспиранты, ученики. Их жизнь заставляет. Сам знаешь, сколько статей нужно написать для защиты кандидатской, докторской, тьму.
- Но ведь это - и твоя работа тоже? - спросил Юрий.
- Неправильно ты мыслишь, неправильно живешь, - цокнул языком Ивлев.- Я тебе кое-что объясню. Пора уже. Я уже давно не занимаюсь наукой. Когда-то я сказал сам себе: "Ты будешь вершить судьбы людей. И любая женщина сочтет за счастье стать твоей". Я составил себе программу и выполнял ее пункт за пунктом. И тогда передо мной раскрылись черные бездны людской зависти, неведомые мне ранее.
- Прямо по Фаусту, - усмехнулся Юрий.
- Зря я говорю тебе это. Ты все равно не поймешь. Ты живешь в другом измерении.
Зазвонил телефон.
- Игорь Львович, - Алевтина Павловна была взволнована, - Вас ректор вызывает.
Юрий пошел в свою лабораторию, сел за стол, и стал разбираться с бумагами. На душе было тревожно. Как профорг он вынужден был вступиться за тех, кого Ивлев обрек на увольнение. Теперь он ожидал ответной реакции Ивлева.
Дверь отворилась рывком, вошел Ивлев. Его лицо было каменным.
- Я пришел тебе сказать, что ты запустил машину конфликта. Ты начал первым. Тот, кто начинает, выкладывает все свои карты. Он обнажает себя, и делается более уязвимым. Ты проиграл. Извини, я не говорил тебе этого в явном виде, но ты мне не нужен. Ты - пятое колесо в моей телеге. Ищи работу, пока не поздно. Пока я не ославил тебя на весь город. Я умею делать это даже на пустом месте.
- Как это уйти, если я проведен по конкурсу. Я - профорг, наконец-то. Ты сам помог мне стать им. Я защищал людей, но в этом - функция профорга.
- Ты так и не понял, что к этому твоему выступлению я подвел тебя сам, исподволь, с того самого момента, как помог тебе стать профоргом. Все потому, что ты мне не нужен. Не нужна мне твоя наука!
- Я уже заметил, ты провоцируешь людей. Говоришь такие вещи, но ведь ты так не думаешь. Зачем ты хочешь казаться хуже, чем есть на самом деле?
- Откуда тебе знать, каков я на самом деле? Я сам не знаю этого. Кстати, твоя новая пассия, она ведь уборщица в главном корпусе. Что ж, будете мести коридоры вместе.
- Подонок, это не твое дело, - вышел из себя Юрий.
- Вот видишь, как легко тебя вывести из равновесия. Я буду играть с тобой, как кошка с мышкой. Позабавимся! Я владею этой игрой в совершенстве.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
В горком партии его вызвали на три часа дня. Он пришел на десять минут раньше. Разделся в гардеробе, показал паспорт и удостоверение милиционеру и поднялся на третий этаж по ковровой дорожке.
Он понимал, что люди здесь занятые, и постучал в дверь ровно в три часа. Ему никто не ответил, он подергал дверь, она была заперта.
Коридор был длинным пустым и чистым с узкой ковровой дорожкой. Юрий прислонился к прохладной стенке. Все эти дни после смерти Нины он не спал. Что-то случилось с его головой. Ночь превратилась для него в кошмар. Минуты забытья, сильная головная боль, какие-то видения в красном свете.
Почему-то ему все время вспоминалось, как он впервые увидел Нину. Она шла по дорожке внутри их микрорайона. Ее нельзя было назвать красивой. Мелкие черты лица, обрамленного развевающимися рыжеватыми волосами. Но было что-то особенное во всем ее облике. Она «шла навстречу солнцу», как любили говорить в то время. Открытость, естественность, наивность, отрешенность, гармоничность, женственность. Все эти слова были жалкими и бледными по сравнению с тем, что он увидел в ней. Потом он узнал, что они с сыном недавно приехали в город, и она работает всего лишь уборщицей в главном корпусе их института. Но это его не остановило.
События последнего месяца после того разговора с Ивлевым он помнил плохо. Иногда они поочередно всплывали в его памяти, а потом опять в голове оставалась только звенящая пустота. Он помнил, что поехал в командировку. Ему казалось, что без него все нормализуется. Все должно было как-то разрешиться. Потом он получил телеграмму, смысл которой он не сразу понял.
- Срочно, срочно, срочно выезжай! – сказал ему по телефону Максим. Юрий сразу же вылетел, но попал только на похороны Нины.
- Аборт на дому, кровотечение, операция. Не проснулась после наркоза. Нельзя было давать этот наркоз при ее астме. С ней не было с собой истории болезни, а у врача не было времени, она умерла бы от кровотечения. Не у кого было спросить. Вы – то где были? – с упреком спросил Юрия главный врач.
Юрий не знал о ее беременности, и, видно, она решила, что ему сейчас не до этого.
Весь этот месяц его мозг выискивал варианты решения его проблем, предлагая ему одну программу действия за другой. Но со смертью Нины что-то «сломалось». Нельзя сказать, что его мозг перестал искать выхода из безвыходной ситуации. Но все поиски натыкались на одну и ту же мысль: «Нины – нет! И это уже никак не исправить!» У этой задачи для его мозга не было решения! Не было… И даже бессознательные поиски вариантов решения прекратились. Наступила полная апатия.
Он делал все как будто по инерции. Например, зачем-то он пришел по вызову в горком партии. Теперь это было ему не нужно.
Минуты в пустом коридоре тянулись медленно. Бессонные ночи вымотали его. Он хотел бы присесть где-нибудь, но в коридоре не было ни единого стула. Голова была пустой и горячей.
Нет, температуры у него не было. Даже головная боль притупилась со вчерашнего дня. Да! Именно вчера во время лекции он понял, что заговаривается. Студенты посмотрели на него с удивлением. Он свел все к шутке. Рассказал пару анекдотов о профессоре и студенте. Голова тогда болела так, словно в мозгу были рассыпаны больные зубы. Потом что-то случилось. Да, это случилось в конце той же лекции. Что-то лопнуло в его голове. Боль притупилась. Голова стала пустой и легкой. Ночью он даже постучал себя пальцем по голове. Голова была пустой.
Это ощущение было у него и сейчас. Тупая боль. Пустая голова, точно наполненная горячим воздухом. И слабость, дикая слабость. Он переминался с ноги на ногу, прислоняясь головой к прохладной стенке. Иногда кто-то проходил по коридору, и он подбирался в ожидании. Но люди проходили мимо, а он продолжал маячить у стены.
Ему очень хотелось бы сейчас полежать. Стоять было невыносимо. Хотелось упасть, и разлиться лужицей по прохладному паркету. Это желание было таким сильным, что он испугался, что действительно упадет в обморок, и стал прохаживаться по коридору.
Наконец, он увидел того, кто его вызвал. Это был Пьеро! Да, обыкновенный Пьеро из сказки о золотом ключике.
То, что он подумал сейчас о подходящем человеке, тоже входило в его нынешнее состояние. Каким-то внутренним чувством он отбрасывал всю внешнюю «шелуху» в облике человека. Перед ним стоял Пьеро:
- Здравствуйте! Вы ко мне? – спросил Пьеро, хотя и так все было ясно. - Извините, меня задержали, - грустно сказал Пьеро, открывая ключиком дверь в свой кабинет, и пропуская Юрия. Кабинет был маленьким. Шкаф, письменный стол и три мягких стула.
Пьеро тяжело вздохнул и предложил Юрию присесть. Он был молод, очень молод, неприлично молод, и очень похож на студента. Хотя нет… Эта униформа… Студенты предпочитают все-таки нечто более современное.
- Мы ознакомились с Вашим заявлением. Просмотрели материалы комиссии парткома и райкома. Позвольте задать Вам один вопрос. Чего Вы хотите?
- Я хочу одного. Помогите мне найти работу, где я мог бы работать над своей научной тематикой.
- Значит, Вы не стремитесь снять Ивлева с поста заведующего кафедрой?.
- Он – знающий и грамотный ученый. Но наши отношения не сложились.
- Ладно, сейчас мы зайдем к заведующему отделом. Он должен подписать Ваши бумаги.
Юрий чувствовал, как окружающий мир погружается в расплавленное марево. Воздух дрожал, как над раскаленным асфальтом. Он понял, что здесь ничего не решают. И он уже ничего не хотел. Только поскорее уйти. Сердце билось в горле, горячие волны шли по телу.
Но все-таки пришлось подняться и идти. Пьеро шел впереди, не обращая на него никакого внимания. Потом он оставил Юрия в предбаннике большого кабинета. Юрию казалось, что под черепной коробкой у него находится сильно надутый воздушный шар. Был даже характерный шелест до предела надутого шара. И это выпирание из ушей. Юрий потер уши, но шелест не прекратился.
Заведующий отделом был занятым. усталым и раздраженным человеком.
- У Вас все в порядке. Мы вызывали ректора и секретаря парткома. Заведующему кафедрой будет указано. Но и Вам нужно относиться к себе более ответственно. Почему Вы не заполнили планы?
Заведующий отделом говорил и говорил порядком надоевшие прописные истины, приводил какие-то примеры.
«Самое главное – не слышать того, что говорилось», - о работе, и о конфликте не хотелось думать. Нужно было вспомнить что-то главное. Он вспомнил розовый памятник, и дождевые слезы на каменном лице незнакомки.
- Нужен розовый туф, - подумал он вслух.
Наступила тишина. Он вспомнил то главное, что пытался вспомнить. Это была смерть Нины. Он повернул голову, и воздушный пузырь в голове лопнул. Розовое зарево залило Юрию глаза. Сердце сдавило нестерпимой болью. Кровь застыла во всех капиллярах. Он чувствовал все это. Мир закачался и поплыл. Сначала медленно, потом понесся вскачь, полетел…
- У меня умерла жена, - сказал он и встал. Язык слушался плохо. Пьеро и заведующий отделом сидели оцепеневшие.
Юрий молча, пошатываясь, пошел к двери. Пьеро подбежал к нему со стаканом воды, но Юрий неловким движением выбил его из рук Пьеро.
- Ничего не надо, - сказал он Пьеро, - все в порядке.
Пьеро молча проводил его до лифта.
«Он оказался хорошим парнем», - подумал Юрий, но в лифт его не пустил.
Милиционер внизу посмотрел на него с сожалением. Гардеробщик взял из его руки номерок. Этот старый человек видел всякое. Внимательно посмотрев на Юрия, он помог ему одеть пальто. Юрий понял, что его правая рука потеряла чувствительность, и он не смог вынуть из кармана вязаную шапку.
Он вышел на улицу, и красное зарево ударило ему в глаза светом уличных фонарей, миллионами кружащихся снежинок. Даже свежевыпавший снег казался ему красным. Приступ тошноты скрутил его, и он поспешил во двор здания, откуда обычно выезжали горкомовские машины. В проезде его вырвало.
Страшная слабость охватила его. Перед глазами все закружилось, и противно зазвенело в ушах. Этот звук нарастал и нарастал, пока не стал оглушительным.
Очнувшись, Юрий понял, что сидит в сугробе. Сугроб был высокий и крутой, потому что здесь регулярно убирали снег с проезжей части. Юрий даже не сидел. Он полулежал на крутом склоне сугроба.
Сначала ему было даже приятно. Приступы тошноты, горячие волны в голове как будто разбивались при встрече с холодными порывами ветра.
Юрий смотрел на краснеющий с одной стороны квадрат неба, окаймленный со всех сторон замкнутым зданием горкома. Небо темнело, становилось малиновым, и квадрат сужался. Темные предметы всегда кажутся меньше, чем светлые. Этот эффект он знал, но теперь ему стало страшно. Словно петля затягивалась вокруг его шеи.
Теперь он ясно понял, что умирает. Встать он не мог, как не мог и достать шапку.
Во двор заехала машина.
- Слушай, друг, - шофер вышел из машины, и внимательно посмотрел на Юрия. – Иди-ка ты спать домой. Ну что, сам и не встанешь? Давай руку. Все, - поставил он Юрия на ноги, - домой. Жена ждет, не дождется.
Пошатываясь и прихрамывая, Юрий пошел по улице. Он упорно шел и падал в сугробы. Редкие прохожие косились на него, но помогали подняться.
- Пить теперь нужно дома, – сказали ему после его очередного падения. Это были годы противоалкогольной компании.
Наконец-то он добрался до своей двери и постучал левой рукой.
Дверь открылась, и в ореоле красно-рыжих волос появилась Нина.
- Нина, - удивленно-восторженно воскликнул Юрий, но голоса своего не услышал. Он закрыл глаза, и сознание оставило его…
Кто-то кричал и ругался. Юрий открыл глаза и узнал Максима.
- Зачем ты преследуешь меня? – кричал Максим. - Что тебе еще здесь нужно? Все, что мог, ты уже сделал. Ты лишил меня матери. Ты, ты… - из-за спины Максима выглянуло лицо его друга Шурки. – Ах, ты пришел за вещами? – Юрий не шевелился. Максим нырнул в комнату, и вернулся с ворохом вещей.
- Вот они, твои вещи… Вот, и вот. Чего же ты не уходишь? Может быть, тебе нужны вещи матери. Ты давал иногда ей деньги, - Максим опять убежал в комнату. – Бери, бери и эти.
Максим выдохся, и тогда из-за его спины раздался тоненький голосок Шурки:
- Слушай, он или пьян в стельку, или не в себе.
Юрий вдруг вспомнил то, что все время пытался вспомнить. Да…. Да… Плачущий памятник на кладбище… Нины нет… Что-то ударило в сердце, и он сполз на пол…
- Ни фига, - присвистнул Шурка. Максим растерянно молчал.
- Вызывай скорую, - очнулся он наконец, - потом поможешь мне затащить его в комнату. – Максим присел рядом с Юрием, взял его за руку.
- Подойди сам, - закричал Шурка. – Они спрашивают его имя.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Она приходила в их палату каждое утро, и заставляла делать посильную зарядку. Странное лицо неопределенного возраста, глупые шуточки. Потом она пришла к Юрию, когда все ушли на обед.
- Тебе назначила массаж и психотерапию, - сказала она ему. – Ходить тебе пока нежелательно. Попробуем начать что-нибудь прямо здесь. Как тебя зовут?
- Юрий Михайлович, - вздохнул Юрий.
- Это не годится, - она покачала головой и протянула глубокомысленно – Так… Юрий, Юрик, Йорик. Мне нужен полный контакт с тобой. Иначе я тебе не смогу помочь, мой милый Йорик.
- От Йорика остался один череп, а я - еще живой!
- Прекрасная мысль! С нее и начнем. Выкладывай, что с тобой случилось. Меня можешь называть, как тебе нравится, хоть Офелией. Зовут меня Зинаида. Зина, или Аида, как тебе больше нравится.
В этот день они больше не разговаривали, он очень быстро отключился на этом первом сеансе.
Потом в их общении действительно наладился некий контакт, и постепенно он рассказал Аиде все. И про конфликт с Ивлевым, и про смерть Нины.
- Почему я? – спрашивал он у нее. – За что мне все это? Мне впервые показалось, что я нашел женщину, которая полюбила меня. У меня – столько интересных идей. Идей на грани открытий. Почему рухнуло все, что было моей жизнью? Как я могу жить дальше? Если есть Бог, то почему он не взял там, где много? Почему он взял у меня все?
Аида расспрашивала и расспрашивала. Расспрашивала все до мелочей. Юрию казалось, что постепенно он освобождается, тяжесть отпускала его хотя бы в минуты их беседы. Больше поговорить ему было не с кем.
- На языке экстрасенсов такую ситуацию, которая образовалась у тебя в последнее время, называют «Круг». Человек чувствует, как сжимается некое психологическое кольцо, в которое вовлечены все его родные, близкие, друзья, его работа, его духовные ценности. Было у тебя такое чувство? Конечно, ты не понимал, что это касается всего, что тебе дорого. Ты думал, что это связано только с твоей работой. Это – большая ошибка. – Юрий сидел на стуле, и Аида делала ему массаж головы. – Если человек приходит к нам в момент, когда «круг» сжимается, мы советуем ему разорвать «круг» самостоятельно. Тогда человек имеет выбор. Нужно выбрать самому, чем из своих ценностей ты можешь пожертвовать. Но люди либо не приходят, либо не верят в необходимость выбора. Тебе бы я посоветовала в тот момент оставить работу. Но тогда тебе бы это показалось слишком большой ценой.
- А ведь мне больше в нашем городе и работать негде, - прошептал Юрий.
- Это только так кажется, милый Йорик, - Аида делала какие-то последние движения руками над его головой. – Не отчаивайся, жизнь еще не кончилась.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- Хватит, довольно, - кричал Юрий вечером на Максима, ощущая, как дрожат руки, как стучит кровь в висках, как раздражение заполняет каждую клетку его тела. - Я не ребенок и мне не нужны няньки. И я требую, чтобы ты шел домой, шел в школу. Я требую этого, требую, требую! Я имею право требовать этого. Ты вспомни немного, вспомни... Вы, молодые, способны хоть немного помнить что-то хорошее? - Юрий понимал, что поговорить с Максимом можно было спокойно, но ничего не мог с собой сделать. Болезненное состояние, противоречивое действие разных лекарств, которые в целом улучшали его состояние, но в то же время то вводили его в состояние апатии и расслабленности, то возбуждали и будоражили его»
Юрий уже начинал замечать и систематизировать побочные действия различных лекарств. Нужно было попросить врача заменить одно из сильнодействующих лекарств. Но память была дырявой, и он забывал об этом. Максиму говорить не хотел. С некоторых пор его стала раздражать опека Максима. Подумаешь! Сопливый мальчишка! Еще командует... Слишком много на себя взял. Смешно, что он, взрослый мужчина, крадучись выходит в коридор отделения, пока Максим сидит в столовой. Когда его ругает врач, это другое дело, но когда ему выговаривает Максим... Нет, он слишком много на себя взял.
- Хватит, довольно, - кричал Юрий, не замечая, как побледнело от обиды лицо Максима, с каким трудом удерживается тот от ответа, - Если не уйдешь ты, уйду я. Сегодня же уйду, сейчас. Уйду босиком по снегу. Пять минут тебе на сборы. Пять минут, понял? Если не уйдем ты, уйду я, - Юрий лег на кровать и отвернулся к окну. Всем своим существом он чувствовал нелепость своего поведения, и от этого раздражался еще больше.
В комнате стояла тишина. Юрий не видел, как на локте приподнялся Иван Андреевич, заговорчески улыбаясь Максиму, приложил палец к губам и махнул рукой: - "Уходи»" Не видел, как Максим, взвившийся для ответных грубостей, обмяк, постоял немного в нерешительности, а потом мудро сказал:
- Пять минут мне мало. Во-первых, скоро ужин, и я хочу есть. А дома, ты знаешь, у нас пусто. Во-вторых, мне нужно собраться, да и тебе помочь устроиться на ночь.
Юрию стало стыдно.
- Конечно, покушай. Только меня оставь в покое. Я все хочу делать сам» Понимаешь, сам, и мне не нужны няньки.
Максим вышел в коридор. Принесли термометры. Сестра раздала таблетки. Потом делали уколы. Ему поставили капельницу.
Юрий знал, через три часа он будет совсем другим человеком, апатичным, вялым. После капельницы опять немела рука и нога. Голова становилась тяжелой, туго набитой. От света болели глаза. Но врач говорил, что это - необходимо, что это - основное лечение. А впереди - бессонная ночь с кошмарами. Ночь, когда он переставал чувствовать свое чужое, разбитое вялое тело.
- Я ухожу, - сказал Максим из дверей. - Но выполни, пожалуй¬ста, мою последнюю просьбу. Я выпросил у Виктора Борисовича эту таблетку снотворного. Выпей её сейчас, и я уйду спокойно. Буду знать, что ты спишь, а не мечешься по кровати.
Юрий хотел выругаться, но посмотрел на Ивана Андреевича, чье лицо выражало укор, и выпил таблетку. Потом он наблюдал, как Максим собирает свои вещи, как сворачивает надувной матрас. Ему показалось, что он даже рассмотрел Максима в окно. Там, внизу на фоне белого снега кто-то стоял и махал рукой. И он помахал тоже.
Он лежал и постепенно обретал чувство свобода. Оно было похоже на чувство свободы мальчика, уезжающего в пионерский лагерь. Какая же это к черту свобода, когда ты привязан к постели, когда запрещено выходить в коридор... Уколы, капельницы, таблетки, осмотры...
И, все-таки, это была свобода, свобода от ежеминутного контроля. И, подобно отправленному в лагерь мальчишке, Юрий тотчас же встал, и, стараясь не смотреть на Ивана Андреевича, захромал к двери. После капельницы даже "ахиллесова пята" правой ноги была нечувствительной, и он боялся ступать на эту ногу. Он опирался на нее минимальное время и сразу переносил тяжесть на левую ногу. Но самым страшным было не это. Только что заполнившее все его существо чувство свободы ушло, и теперь он боялся первого попавшегося врача, медсестру, санитарку, которые могут накричать на него и уложить обратно в кровать.
"Сейчас самое опасное время, - в десятый раз говорил ему Виктор Борисович. - Оторвется тромб, и конец. А, может быть, и второй инсульт..."
Но Юрий все равно шел. Затылком чувствовал осуждающий взгляд Ивана Андреевича, но шел, упорно шел к двери, держась за спинки кроватей.
Ему нужно было преодолевать этот страх перед окружающими, эту покорность. Ему нужно было вновь обретать себя. Нужна была какая-то уверенность, без этого он не мог жить дальше.
В коридоре было пусто. Юрий посидел в кресле, зашел в туалет и вернулся в палату. Все уже спали. Он с трудом улегся, укрылся, как сумел. И его охватила тоска... Тоска, от которой хотелось выть... Где-то разумом он отметил только, как четко одно чувство сменяет другое. Никаких оттенков. Тоска, безысходная тоска, и ничего больше.
Он был один на всем белом свете, один, никому не нужный, всеми покинутый, исковерканный, расплющенный, как та монетка, которую он подкладывал мальчишкой на трамвайные пути.
"Именно так, - подумал он, обрадовавшись сравнению, - Жизнь, многоликая, многообразная и светлая прокатилась мимо, прокатилась вперед» А он не удержался и остался в колее, истерзанный, но еще живой"...
"Еще живой… - думал он, чувствуя, как сознание постепенно затуманивается.
"Еще живой… - лениво стучало в туго набитой голове, - еще живой… - свинцовая тяжесть пригвоздила его к кровати. - Еще живой"…- с закрытыми глазами он видел, как из дальних уголков темного пространства выплывают образы, деформируются, превращаясь в страшные маски.
"Еще живой... - мысленно повторял он, открывая глаза и глядя в темные, заполненные причудливыми фигурами из рассеянного света углы палаты. - Еще живой... - закрывал он глаза, и страшные маски, уже не таясь, выскакивали из своих углов и скалили зубы. - Еще живой..."- открывал он глаза и смотрел в окно.
Несколько снежинок прилипло к стеклу. Постепенно они превращались в капельки. Еще, еще, и еще... Юрий стал следить за каждой. От того момента, когда она еще петляла в воздухе, а он гадал, попадет ли она на стекло, до того момента, когда она полностью таяла, а ветер трепал, размазывал потом по стеклу маленькую капельку.
Еще, еще, и еще... А эта улетела, и он почувствовал себя обделенным. Потом снежинок стало так много, что он устал следить за каждой. Потом посыпалась ледяная крупа, и пошел дождь. Он барабанил по стеклу, барабанил, барабанил, барабанил... Правая сторона уже не болела, она горела изнутри обжигающим огнем.
Начал храпеть Иван Андреевич. Боже мой! Неужели и он будет так страшно храпеть в старости? Юрий дышал в такт с этим храпом, ему казалось, сердце сейчас остановится от этих свистящих, как будто предсмертных хрипов. Максим в таких случаях вставал, и просил Ивана Андреевича повернуться на бок.
Юрий уже задыхался от навязанного ему ритма дыхания. Сердце не выдерживало этих подъемов и провалов. Но встать он не мог. Не мог даже окликнуть Ивана Андреевича. Он не спал и не бодрствовал, он был в состоянии оцепенения.
- "Неужели этому не будет конца? - думал Юрий. - Вот так мы и живем. И весь ритм нашей жизни, её дыхание подчинено какой-то не¬управляемой, слепой силе" - изнемогал он от свистящего храпа.
С соседней койки поднялся Игорь.
- Иван Андреевич, - похлопал он старика по плечу, - повернитесь на бок.
- О, Господи, - раздраженно повернулся тот на бок, - никакого покоя.
Полоска света из коридора. Это Игорь. Он тоже спал очень плохо.
Теперь Юрий не мог уснуть потому, что свет проникал в самые удаленные уголки его сетчатки. Он накрылся, одеялом с головой. Под одеялом было жарко, но свет все равно проникал в глаза. Это была настоящая пытка. Юрий посмотрел на часы. Был уже второй час ночи.
Игорь вернулся из коридора и закрыл дверь. Опять стало тихо и темно. Стало слышно, как за окном плещется дождь. Юрий вдруг по¬думал, что Максиму тоже, может быть, сейчас страшно и неприятно в пустой квартире. Потом он подумал, что Максим мог пойти не домой, а если и домой, то не один.
«А. вдруг, подвал? - подумал Юрий, и сон окончательно отлетел от него. - Какой же он дурак! Эгоист, подонок! Выгнал мальчишку, у которого - никого. Я один могу удержать его. Для него это счастье, что он чувствует себя здесь нужным».
Ему захотелось незамедлительно решить что-то.
"Лишь бы он согласился! Мы будем жить с ним вдвоем. Мне больше никто не нужен..." - Ветер размеренными порывами бросал дождевые потоки в окно, и монотонность этих звуков делала свое дело,
"Из больницы нужно уходить, уходить как можно быстрее…" - Тело стало невесомым и маленьким...
… Шум воды в ванной разбудил его. Он повернулся на другой бок. Подушка Нины была еще теплой. Сон нахлынул теплой волной, тело стало невесомым и маленьким.
… Шум воды в ванной разбудил его, Нина чистой прохладной рукой провела по его лбу, поцеловала в щеку.
- Спи, - сказала она ему, - спи. Еще рано.
Ветер, свежий весенний ветер шелестел листвой, но он не мог открыть глаз, и сон сморил его…
… Шум воды в ванной разбудил его. Он чувствовал, что Нина рядом. Она выходила и снова заходила в комнату, одевалась, причесывалась, красилась. Во всех её сборах была какая-то неведомая ему система. Даже не открывая глаз, он четко видел все, что она делала. Ему нравилось наблюдать за ней во время этих сборов.
Нина присела к столу, стала шелестеть бумагами. Этот шелест убаюкивал его, и он снова погрузился в сон...
... Шум воды в ванной разбудил его. Нина сидела за столом, но что-то тревожное было и в наклоне её головы, и в опущенных плечах. Она повернулась к нему и улыбнулась виноватой, вымученной улыбкой.
- Спи, сказала она ему, - спи, еще рано...
Он закрыл глаза, но сон не шел. Что-то мешало. Он никак не мот вспомнить что-то важное.
... Шум воды в ванной разбудил его. Небо в окне было уже светлым. Нина стояла в дверях одетая. За её спиной чернел коридор.
- Я ухожу, - сказала она. - А ты спи, еще рано. - Она смотрела на него с любовью. Она улыбалась ему.
"Вот как все разрешилось, - словно вспомнив что-то, радостно подумал он - Ничего страшного не было. Все просто и ясно"…
Сон глубокий и спокойный сморил его.
… Шум дождя разбудил его. Они шли с Ниной по темному длинному коридору их лабораторного корпуса.
- Кто это? - спросила Нина, глядя на Архипова.
"Значит, с ней было то же самое, что и со мной. Она ничего не помнит пока. Но это пройдет, пройдет, пройдет..." - думал он, проваливаясь в расщелины сна...
... Шум дождя разбудил его. Он сидел за столом в своей квартире и разбирал материалы для последней статьи.
Да, он был прав тогда в разговоре с Архиповым. Научные статьи нужно отправлять сразу. Теперь он её никуда не пошлет. Зачем? Все изменилось. Эта его идея вела в тупик. Опубликовать её, чтобы показать этот тупиковый путь? Зачем? Тупиковых путей и так слишком много. Он вдруг ясно понял, что и как он должен сделать в ближайшее время. Весь новый эксперимент вместе с ожидаемыми результатами предстал перед его взором. Знакомая радостная жажда деятельности охватила его.
За спиной хлопнула дверь. Он обернулся и увидел Нину. Что-то было не так... Радость сменилась беспокойством. Нина стояла и смотрела на него. Он пытался улыбнуться ей, но её лицо было серьезным. За её спиной была чернота, глубокая, бездонная, и он понял, что теряет Нину.
Она уходила медленно, ускользала, растворялась, и страх заполнял все его существо. Страх, похожий на страх больного ребенка, в котором смешались ужасы увиденного сна и болезненное восприятие сумерек рассвета...
Он медленно, медленно просыпался, неохотно расставаясь с вновь обретенной надеждой. Свинцовая тяжесть разливалась по телу. Он слышал тяжелые удары своего сердца. Они отдавали болью в голове, звенели в ушах. Ему становилось все страшнее и страшнее, словно все, что произошло с ним за последние месяцы, он снова переживал в эти минуты. Все! Шаг за шагом… Поступок за поступком... Событие за событием…
Сознание медленно возвращало его в реальность, и неимоверным усилием воли он ловил и ловил ускользающий образ Нины…. И, наконец, увидел склонившийся над памятником клен… Розовый мрамор... И дождевые капли на каменном лице Нины… Они высыхали и появлялись опять, высыхали и появлялись снова…
- Юра, Юра, - услышал он тихий голос. Он так был похож на голос Нины. - Тебе плохо? - Юрий открыл глаза и увидел Максима. - Извини, что разбудил. Но ты так тяжело дышал... Может быть, позвать врача?
Спазма сжала горло. Юрий не мог выдавить из себя ни единого слова, но Максим его понял. Редкие капли дождя скатывались по стеклу. Сквозь пелену слез он смотрел на темное небо, чуть-чуть светлеющее с востока, на оголенные верхушки деревьев, которые раскачивались в такт с его мыслями:
"Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет!"
Он хотел бы сказать Максиму о том, как ему страшно, сказать ему "спасибо" за то, что он не ушел после их вчерашней ссоры. А вместо этого сказал:
- Когда уже закончится эта проклятая осень! Кажется, что весны никогда больше не будет…
- Чтобы дождаться весны, - глубокомысленно ответил ему Максим,- нужно пережить зиму.
... Впереди была зима. Долгая и суровая зима 1985 года.