Исповедь. Рассказ

Ирина Миляновская
 
Вера Петровна Князева, дама лет пятидесяти пяти, умерла внезапно, не успев ничего подумать при этом. Она шла по подземному переходу с одной стороны улицы на другую. Вдруг сплошная чернота обрушилась на неё сверху, и она упала на бетонный пол перехода. Некоторое время она полежала на бетонном полу, а потом встала и пошла дальше. Только теперь переход удлинился, сузился и больше походил на какой-то туннель. Где-то далеко-далеко был конец туннеля, и там виднелся свет. Вера Петровна пошла на свет, а он, этот свет, почему-то отдалялся от неё всё время и отдалялся. Было ещё одно обстоятельство, которое смущало Веру Петровну. В туннеле она была одна. «Куда подевались другие прохожие? Их же было так много. Что за чертовщина? – подумала Вера Петровна. – Что всё это значит? Где все? Почему переход так изменился?». Она ускорила шаг. Её сделалось страшно. Она ничего не могла понять. Мимо неё, обгоняя, проносились какие-то легкие тени. «Что это, летучие мыши, что ли?», – думала бедная женщина. Они касались своими воз-душными, легкими крыльями лица Веры Петровны. Она со страхом и отвращением отмахивалась от них и уже не шла быстрым шагом, а бежала.
Вдруг какая-то сила подняла её над полом, и она полетела к свету. «Господи! Боже мой! – в ужасе думала она. – Что это? Я ведь не пьяная  и не сошла с ума. Когда  падала, головой ни обо что не ударялась. Что всё это значит? Мне домой надо. Скорей домой, в постель, сыну надо позвонить, дочери. Пусть приедут».
Возле выхода из туннеля полёт прекратился, и она встала ногами на пол. «Ну, слава богу, прилетели, – подумала она. – Сейчас же домой. Домой!».
        Но у входа её остановила какая-то тёмная, худощавая фигура.
–  Вера! – крикнула фигура. – Наконец-то я тебя дождался!
Вера Петровна вгляделась в фигуру и узнала в ней своего мужа, который умер лет пять тому назад.
 – О, боже! – в отчаянии подумала она. – Только этого мне недоставало для полноты счастья. За что мне всё это? За какие грехи? Это сон или явь? Ничего не понимаю.
А фигура между тем радостно голосила:
   – Вера, родная моя, любимая! Я уже пять лет стою здесь и жду тебя. Ты должна простить меня! Я знаю, ты простишь, ты добрая. Прости меня!
  – Но как же… – пролепетала Вера Петровна, – Ты же умер. Тебя похоронили. Ты же на том свете.
     – Ты тоже на том свете, – ответила ей фигура.
      – Что?! – закричала бедная, не то вдова, не то жена, Вера Петровна. – Что ты хочешь этим сказать? Что я умерла?
      – Вот именно, – ответил ей муж. – Умерла, и ты должна меня простить. Прости, и все твои грехи простятся.
    – Чтоб ты провалился! – в отчаянии закричала Вера Петровна. – Отстань от меня!
 – Отстану, когда простишь, – ответил ей муж. – Понимаешь, земля не стала мне пу-хом, и царствия небесного я не обрёл. До тех пор не будет мне покоя, пока ты не простишь меня за всё то зло, которое я причинил тебе.
  «Он не отвяжется от меня», – подумала Вера Петровна. Она пристально посмотрела на несчастное, когда-то красивое и беззаботное лицо мужа.
         –  Хорошо, – проговорила она, – Я прощаю тебя с одним условием.           Ты должен сейчас же уйти куда-нибудь подальше с глаз моих. Прощаю! – закричала она, а муж расхохотался, поднял руки кверху и исчез.
            – Ну и дела, – подумала Вера Петровна. – Вот значит как… Я на том свете, а как же мои дети, а внучата? А все остальные? Мои друзья и знакомые?       Нет уж, Господи, не надо мне этого! Мне домой надо! Я домой хочу!
И в то же мгновение в лицо ей пахнуло лесной свежестью и тонким ароматом цве-тущих трав. Небесная голубая даль открылась перед нею, и Вера Петровна, мгновенно позабыв все свои страхи и потрясения, с удовольствием вошла в эту даль, удивляясь и радуясь всяким диковинным штукам, окружавшим её. Повсюду в густой траве цвели её любимые лилии, нарциссы, пионы. Белоснежное облако подплыло к ней, останови-лось перед нею, слегка боднув её ноги.
  «Вот это кстати», – подумала Вера Петровна и села прямо на это мягкое, воздуш-ное облако. Она погрузилась в его лёгкие объятия и полетела вместе с ним по голубым просторам неба. Ах, какой это был полёт! Ничего подобного и никогда Вере Петровне не приходилось видеть и испытывать. Внизу  под нею проносились поля, леса, реки, города, моря, горы. А вверху сияло голубое прохладное небо. Сверху слышалось чудное пение. Незримый хор мощно и ненавязчиво пел какие-то гимны. Вера Петровна испытала чувство блаженного счастья. Однако вскоре ей захотелось чего-то земного, привычного, того, что было там, внизу, на земле когда-то, когда она была совсем молодая. Облако, словно подслушав её мысли, опустилось на землю и превратилось в искрящийся пушистый, прохладный снег. Да, снег! Снегом была завалена вся земля и лес, в котором она очутилась. Солнце пробивалось сквозь ветви деревьев, опушённые инеем. С веток свисала снежная бахрома, пронизанная лучами солнца. Солнце золотило снег, стволы деревьев, а Вера Петровна, совсем ещё молоденькая девушка в лыжном костюме, шла на лыжах среди всей этой чудесной красоты. Ей легко дышалось, кровь прилила к щекам, и сделалось так хорошо и лег-ко. Вере Петровне захотелось поваляться в снегу. Она сняла лыжи, упала в снег, перекатилась на спину и  уставилась широко открытыми глазами в голубое небо. Светлый ангел слетел с неба и приземлился прямо возле её головы.
– Больная, проснитесь, – отчётливо проговорил ангел, – проснитесь, проснитесь, Вера Петровна.
– Да я уже не сплю, – хотела сказать Вера Петровна и открыла глаза.
Она лежала на мягкой, широкой кровати, под белоснежной простынёй. Ангел в синей курточке и белой шапочке, склонившись над нею, стоял рядом.
– Слава богу, – сказал ангел. – Она приходит в себя. Всё в порядке. – Ангел ушёл, а Вере Петровне показалось это обидным. Куда девался ангел? Где красота зимнего леса? Где её облако? Где чудный хор? Где его пение?
От обиды ей захотелось плакать. Ей показалось, что её обманули, отобрали у неё что-то прекрасное, принадлежавшее только ей одной.
Но вот появился другой ангел в белом халате и белой шапочке.
– Как мы себя чувствуем? – спросил ангел и взял её за руку. – Ну, всё хорошо, всё хорошо. Сердце работает отлично. До ста лет жить будете. А слёзы зачем? Не надо. Сейчас я сделаю вам укол, и вы уснёте. Вам надо спать. Вы хорошо поработали этой ночью, и мы тоже.
Вера Петровна хотела было что-то спросить, но не успела. Ангел ткнул в её руку иголкой, всё померкло, поплыло перед глазами и исчезло в конце концов.
Проснулась Вера Петровна в больничной палате. Она долго удивлённо смотрела на потолок, на спинку кровати, на которой она лежала, на полотенце, которое висело на этой спинке.
– Ну, чудеса! – думала она. – Выходит, что я с того света попала в больницу?
Она хотела было встать с кровати, но боль в груди остановила её. Она подняла руку и до-тронулась до груди. Её покрывала толстая марлевая повязка.
– Вот тебе раз! Выходит, меня резали. За-чем?
Вере Петровне сделалось невыносимо жалко себя, и она заплакала. Она чувствовала скверную слабость и подавленность во всём теле. Руки и ноги были вялыми. Пальцы еле шевелились. Женщины, её соседки по палате, с любопытством и участием погля-дывали на неё, но заговаривать с ней не решались. Утром эту женщину доставили к ним из реанимации. Про неё говорили, что её не-сколько дней назад привезли в больницу на «скорой» в состоянии клинической смерти, и врач, дежуривший в это время в их отделении, дерзко и решительно вытащил её с того света. Всю ночь он вместе с дежурной медсестрой провёл возле этой женщины. Её сердце не хотело работать, а его заставляли биться. Вера Петровна ничего не знала об этом. Ей надлежало бы радоваться тому, что она осталась жива, а она плакала. За этим занятием застал её давешний ангел, тот самый, который ткнул в её руку иголкой, когда она очнулась в первый раз.
– Проснулись? – воскликнул ангел. – А плакать-то зачем? В этом нет никакой необходимости.
Вера Петровна смотрела на него сквозь слёзы и видела, как ангел превращается прямо на глазах в молодого весёлого врача.
– Ну, задали вы нам задачку, – говорил доктор.
Он был поразительно молод и весел. Улыбка сияла в его серых глазах.
– Боже! Какая была ночь! Вы – туда, а мы вас – оттуда. Вы опять туда, а мы вас опять оттуда. И так пять раз. И всё-таки мы победили! В шестой раз запустили сердце, и оно уже не останавливалось. Сегодня к вам приедет ваша дочь. Она будет дежурить возле вас, пока вы не начнёте вставать. И мой совет: вам надо есть понемножку. Через «не хочу», а надо. Сейчас вам принесут обед. Санитарка вам поможет. Скоро приедет ваш сын. Его пропустят к вам. Он звонит нам каждый день. У вас замечательные дети!
Сказавши всё это, врач с улыбкой оглядел палату и ушёл.
Прошло десять дней. Вера Петровна быстро шла на поправку. На десятый день, утром, сняли швы. А на другой, одиннадцатый день, её обещали выписать из больницы. Всё было хорошо, но одно обстоятельство тревожило Веру Петровну. Ей очень хотелось поговорить с молодым врачом. Тем самым, который вырвал её из лап смерти. О чём поговорить? Зачем? Чтобы поблагодарить его? Так она и её дети уже давно выразили ему свою благодарность. Так что же ещё надо было сказать ему? Вера Петровна и сама не пони-мала, что она может сказать ему, а хотелось бы что-то сказать, полноценное, чудодейственное. Но что? Она пыталась собрать воедино свои мысли, чувства и как-то выразить в словах своё настроение, но ничего не получалось. А он, как назло, такой стремительный, молодой, доброжелательный, каждый раз входя в палату, беглым взглядом окидывал пациенток, присаживался на её кровать, брал её за руку и говорил, что она, как больная, больше его не интересует. Он говорил ещё что-то весёлое, а потом стремительно срывался с места и уносился за дверь палаты к другим больным, а она оставалась одна наедине со своими несформировавшимися мыслями.
Последний день её пребывания в больнице подходил к концу. После ужина больница начала потихоньку затихать. И вот она уже погрузилась в сон. Вера Петровна вроде бы тоже задремала, как вдруг словно бы кто-то толкнул её в бок. Она открыла глаза, села на кровати, потом потихоньку встала босыми ногами на пол, надела халат, сунула ноги в тапочки и вышла из палаты в коридор. Коридор был длинный, узкий, тёмный. Только в конце его горел свет. Вера Петровна вспомнила свой потусторонний бред во время клинической смерти. Повинуясь какому-то неясному призыву, она пошла по коридору на этот свет. Там стоял письменный стол. На нём горела настольная лампа, а за столом сидел он, её доктор. Он вопросительно взглянул на Веру Петровну, узнал её и приветливо улыбнулся.
– Не спится? – спросил он и показал рукой на стул, который стоял перед его столом. – Присаживайтесь.
– Я вам не помешаю? – спросила Вера Петровна и села на стул.
Лампа заливала ярким светом юное откры-ое лицо доктора, лицо, которое ещё не по-тревожили печальные мысли. «А ведь у него такая тяжёлая, драматичная работа, – поду-мала Вера Петровна. – Как ему это удаётся. Как можно быть здесь таким молодым и не-запятнанным?».
– Доктор, – сказала она. – Я так рада, что вернулась на этот свет. Там, понимаете, я встретила своего мужа, и мне не хотелось бы видеть его ещё раз.
Он вскинул на неё свои серые глаза.
–А что, плохой был муж? – спросил он.
– Я думаю, обыкновенный. Бывают мужья лучше, бывают хуже. Мы все мечтаем о чём-то, более возвышенном, и не получаем его. Нам всё время что-то мешает: быт, всякие проблемы. Наши отцы и деды так много сделали для нас, жизни отдавали за нас, а нам этого мало. Понимаете?
Он кивнул головой. Вера Петровна задумалась, а он, наклонившись вперёд, с интере-сом смотрел на неё.
– Муж был обыкновенный, – продолжала Вера Петровна. – До смерти не убил, СПИДом не заразил. Чего ещё надо?
Она горько усмехнулась. И вдруг её понесло. Она заговорила торопливо, горячо, по-буждаемая его сочувствием и заинтересованностью.
– Есть у Расула Гамзатова стихотворение. Я дословно не помню. Там говорится про коня, который поранил ногу и захромал, но вот дальше… «Не вини коня, вини дорогу, и коня не торопись менять». А он, мой муж, был из тех, кто винит коня, а не дорогу, то есть он – предатель. Понимаете? Мы никогда не поднимемся с колен, если всё время будем менять коней, а не дорогу. Никогда! Он тоже менял. Те ему были неугодны, эти…  А потом он сам хорошо навернулся на дороге, раз-бился, заболел и умер через несколько лет. Только перед смертью он всё понял, сказал: «Я стал человеком, когда заболел». А до этого – никак. А тут ещё перестройка грянула под самое ухо, гимн Советского Союза заменили на «Магдалену» – и такая пошла ката-васия! И всё это рухнуло на мои плечи, не мимо. Самое главное – дети. Их я отстояла. Вроде ничего получились, у них хорошие семьи, работа, образование, они не бедствуют. Всё как надо, но через какие буреломы и буераки пришлось пройти им и мне, одному Богу известно. Прошли, только лично на мне живого места не осталось. Всё на мне порва-но в клочья. Я постарела, подурнела, вот и сердце не выдержало. Если бы не вы, где бы я была сейчас. А жить-то как ещё хочется, милый доктор, хочется. Я ведь, в сущности, и не жила, как надо. Была когда-то любовь, мужа я когда-то любила, только моя любовь утонула в помоях да в его соплях. Я даже жалела о том, что когда-то приглянулась ему, что я недостаточно некрасива, непривлекательна, и он не обошёл меня.
Она замолчала. Доктор задумчиво смотрел на неё, и вдруг он протянул к ней руку, взял её за руку и положил пальцы на запястье.
– Дорогая Вера Петровна, – заговорил он проникновенно. – Вы напрасно на себя наговариваете. Я чувствую ваше сердце. Я вам, как врач, гарантирую долгую и счастливую жизнь. Вы так хорошо выглядите. Да что там… Вы просто хорошенькая. Мы вас ещё замуж выдадим!
Вера Петровна вздрогнула.
– А вот этого не надо, – в тревоге заговорила она. – Замуж не надо. А, впрочем…, – она немного подумала и продолжила с лукавой улыбкой. – Сознаюсь вам, милый доктор, я ведь, в сущности, наверное, не очень хорошая женщина. Знаете, о чём я всегда мечтала? И до перестройки, и сейчас? Как-то в журнале (наверное, это был «Огонёк») я увидела картинку. Фамилию художника я не помню, название картины тоже не помню. А вот содержание врезалось на всю жизнь. Там была изображена женщина, я думаю, купчиха. Такая статная, не худенькая, в великолепном богатом тёмно-лиловом платье. На плечах дорогая шаль, на шее, в ушах, на пальцах – дорогие красные каменья. И такая она вся пышная, ухоженная, без единого изъяна. Красавица! Она смотрит на себя в зеркало, а в дверях стоит её муж, смотрит на неё и любуется. Но он не просто любуется ею, не просто любит её. Не в этом дело. Она – мерило его успеха, его деловой предприимчивости. На себя же он не может надеть все эти дорогие побрякушки, надеть это великолепное платье. А вот жена – другое дело. Она может. И всё это он ей купил. Понимаете – он купил. Когда-то о муже по жене судили, а не наоборот. Когда-то я была пионеркой, потом – комсомолкой. Но тем, кто принимал меня в пионеры и в комсомол, в голову не могло прийти, что я когда-нибудь буду восхищаться тем, что было отвергнуто, обесценено, осмеяно. Понимаете, мне надоело быть мужиком, я устала, я не могу больше брать всё на себя и отвечать за всё. Так вот, если уж мечтать о счастье, так только о таком, какое было у этой купчихи. Пожелайте мне его.
– От всей души! – ответил ей с улыбкой доктор.