Не люблю зеркАл. В них неправда, искажение, обман. Судите сами.
В стареньком пятиэтажном кирпичном доме, где мы снимаем двушку, в каждой комнате по зеркалу. От огромного, под потолок и тяжелой оправе в прихожей, до крошечного в ванной комнате. И всюду я разная.
В прихожей я черезчур полная, с блёклыми глазами. Зато в ванной мне чуть больше 25-ти! Правда, глаза такие же тусклые. Зато лоб гладкий и мимических мор...пардон, складочек вовсе нет!
Я всюду разная… Так где же настоящая? Отсюда вывод - я -
- собирательный образ. Меня нет.
Ухоженные руки увешаны немыслимыми браслетами самой смелой экстравагантности. Тонкие пальцы унизаны кольцами, перстнями почти несочетаемых металлов - сплавов, благородных, поддельных. Всяких.
На плечах попонка - пончо. Удобно. Ярко, образно, неподражаемо.
Ну разве что … Марине. Ароматная сигара в длинных пальцах, жесткое каре по переносицу. Взгляд вглубь себя.
Вот и вся схожесть - тоска, длиною в жизнь - взгляд внутрь…
Любимый, который меня не любил, порой просил процитировать прозу Марины. Меня не цепляют слова, нанизанные на гладкую нить.
Всё - то мне надо с орнаментом. И юбку с фельдеперсами. Именно так оценивают меня коллеги.
- То, на что другие и не взглянут, удивительно тебе идёт!
Они правы. С детства не переношу двух вещей: скучной обыденности и тупой быдлости. Вовсе не для подростковского выпендрежа с протестом, самовыраженем, а для познания самое себя, любимой. Словом, девица не туда, сама по себе. Думаю, не стоит путать с выражением - "Себе на уме...". Хотя…
Любимому, который меня не любил, нравилось слышать рифмованные Маринины слова:
- Равнял с китайскою державою….
Я же строчила Ахматовское из школьной программы:
- Слава тебе, безысходная боль,
Умер вчера сероглазый король…
Любимый, который никогда не любил, не различал авторства и не понимал косвенности произнесенных мною строк – у него глубокие зеленые глаза и взгляд холодный, неживой.
При всей сдержанности, ему удавалось в считанные минуты сделать из меня Таис. Только сам он оставался неизменным красавцем - Нарциссом. А жаль!
Я с трудом сдерживалась от навязчивой идеи устроить праздник будущего урожая на им же вскопанной огуречной грядке среди пучков душистой мяты. Загорелые плечи, рельефный торс, впуклый живот и ноги - высокие, со стройными щиколотками, под рыжим пушистым пушком. Белые шорты непременно, ведь они оттеяют медный загар, выгодно подчеркивают все выпуклости и впуклости холеного тела. Так всё время и хотелось встать на колени и рвануть зубами шнурок в белых шортах. И пусть катятся к чертям собачьим все соседи, дядюшки - тетушки и прочие плебеи... К чертям собачьим!
Не думаю, что любимый разделял мои чувства. Мозг прагматика многого не приемлет. Здесь Томка права, указывая на узость и скудоумие.
Выходит, что при всей своей неотразимости, любимый физически не мог
разделить со мной радость не совсем огородного действа.
А я будто сейчас ощущаю нагой спиной рыхлые земляные комки, огромную оранжевую луну, выкатившуюся из-за самого дальнего облака помотреть на жалкое подражание знаменитой геттере.
Максимум, на что способен любимый - забраться на пыльный чердак, подальше от любопытных соседских ушей, чутко улавливающих смачные всхлипы из чужого дома. Любимый зажимал мне рот ладонью, пахнувшей земляникой, а я исступленно кусала вкусные пальцы в рыжом пушке и тут же вспоминала Томкины высказывания по поводу свиной щетинки. Начинала прыскать со смеху. Любимый отводил мутный взгляд, отпускал меня и укладывался рядышком. Просто так лежал на спине и тупо глядел в ветхий потолок, на ажурные паучьи шторы, шумно вдыхал крупными ноздрями тонкий аромат разложенных вокруг для просушки веток облепихи, прикрывал усталые глаза - чтоб не перехватить полный обожания томный взгляд.
Я поворачивалась к любимому и жарко шептала в ухо, что давно хотела попробовать его вкус и что сегодня он жутко пряный, аппетитный. Любимый довольно улыбался уголками полных губ. А я видела перед собой не только паучьи лохмотья...
Моё воображение живо переносило меня в темную пещеру с зажженными светлячками гелиевых огоньков в причудливых подсвечниках по углам. Любимый возлежал на огромной бурой шкуре мамонта. Да - да, именно мамонта - с огромными желтоватыми бивнями, жесткой щетиной...
Тут в голову почему-то всегда внедрялась Томка со своими наблюдениями по поводу свинячьей щетинки и мои фантазии на этом улетучивались. Мне становилось жутко весело и я опять начинала сдавленно прыскать в ладони.
Любимый недовольно схмуривал белёсые бровки, забавно топорщил нижнюю губку, как капризный мальчик. Тут же следом начинал собираться домой, ссылаясь на занятость.
Обычно я вскакивала первой и, привстав на цыпочки, тянулась к сахарным устам любимого. В ответ он с напускной небрежностью брал меня под локотки, наклонялся и шумно чмокал в макушку. Не хотел встречаться с губами? Или глазами? Всё же получалось вполне сносно и даже нежно.
Я мокрым вихрем влетела в дом, плотно захлопнув за собой дверь. Вокруг меня тут же образовалась лужа. Дождь стучал по ветхой крыше, заполняя собой все сухое пространство вокруг еще сухих кустов пиона. Любимый ждал меня, нетерпеливо снял мокрый плащ, заботливо обтер сухим полотенцем лицо, нежно взял на руки и унес наверх, к нам на чердак. Его руки, лицо, глаза были центром вселенной. Какой там дождь!
- А как же я? Ты обо мне подумал? - позже растерянно лепетала я, стоя навытяжку перед любимым и заглядывая собачонкой в глаза, но любимый отвел взгляд.
Не знаю, чего боялся больше- моей истерики или же расставания. Но всё ж боялся и голос его глухо дрогнул:
- Так будет лучше...
- Ты решаешь за меня? Кому лучше? Кому? - стучала кулачками от бессилия по его груди.
Как подкошенная рухнула на полосатый дырявый матрас. Любимый молчал, стоя передо мной с опущенными руками. Время тянулось мучительно долго. Он и не уходил и не успокаивал меня. Растерялся. Его бездействие взбесило меня ещё больше.
- Сухарь! Какой же ты сухарь! - уже орала я на весь пыльный чердак - к черту соседей с их вездесущими ушами - и пауки спешно засобирались подальше в угол от полоумной бабы.
- Как ты мог ... так со мной? - негодовала от горя и обиды.
Любимый, который меня не любил, решил уйти. Я же бурно протестовала. Я просто умирала от любви, внутри меня будто что-то оборвалось... Но об этом чуть позже.
Любимого застукали, вычислили, что он был со мной и теперь поджавши хвост, он зализывал слезы жены. И, похоже, не только слезы.
Меня всегда изумляло свойство людей раздваиваться - одновременно любить нескольких. Я же, напротив, страшно страдала от двусмысленной ситуации. Считала себя непотребной девкой, даже не смела глянуть мужу в глаза. Не смотря на все его, мужнины, выходки - залеты, сдачи анализов, лечения, наконец. Вокруг него всегда полно девиц, несчастных, обманутых жен и прочих бабенок. Будто он может им всем помочь. Обо мне речь не велась в принципе. И я была предоставлена самой себе. Не могу похвастаться своей самодостаточностью - муж считал - или вбил в голову? - что я пропаду без него, так как не в состоянии самостоятельно купить даже буханку хлеба. Я же считаю - во мне всё же есть что- то независимое, отдельное, свободное от мнений остальных.
Муж часто сравнивал меня с недосягаемой далекой звездой в ночном небе. Выходило совсем не поэтично, скорее - пафосно.
Трудно понять - пьяные бредни или его ощущения. Он доносил их до меня, как мог. Я всегда была лишена его внимания. Ему не до меня - опять же чужие тетки вокруг. Хотя, для кого чужие? С ним я никогда не ощущала себя нужной и редкие любовные игры не могли нас сблизить. После только острее ощущалось одиночество, невостребованность. И набежавшие на глаза слезы муж расценивал, как отличное качество секса, что и ставил опять же себе в заслугу.
ЗеркалА преследуют меня по жизни.
На пыльном чердаке заброшенного дома любимого висело на тонюсеньком гвоздике щербатое мутное зеркальце. Перед ним я пудрила носик и поправляла макияж, доставая вишневую помаду прямо из белорусского и непременно черного бюстгалтера. Предпочитаю именно белорусское белье, оно надолго сохраняет формы тела, в нем не возникает эффекта смятой груди. Так вот я доставала помаду и едва касалась ею нацелованных любимым губ. В такие минуты он был сдержанно - нежен - бесшумно подходил сзади и клал руку на плечо, заглядывал через меня в мутноватое отражение. Это было откровением, ведь такой нежности в глазах я не могла увидеть даже во время ласк. Именно этого ощущения счастья я больше всего на свете боялась лишиться. И теперь, спустя лет ....надцать я вспоминаю это маленькое зеркальце, раскачивающееся на слишком хлипком гвоздике.
Счастье тоже оказалось недолгим и хрупким.
Эх, зеркальце - зеркальце...
Любимый уходил, а я медленно умирала от безысходности. Звонила и плакала, просила не принимать необдуманных решений, расставляла женские ловушки -типа задержки месячных, вновь умоляла приехать, чтобы добиться желаемого результата - ребенка от любимого. Надо отдать ему должное - он внимательно выслушивал, даже успокаивал, но со встречей не спешил, чем делал мне еще больней. Разумом я понимала, что он выжидает, пока я свыкнусь с мыслью о потере.
Не думаю, что страдало мое самолюбие и задетое достоинство. Я напрочь забыла о таких понятиях, как гордость, уважение к себе. Однажды заявилась к нему прямо на работу. Проскользнула в приоткрытую дверь кабинета и прижалась к стенке, видимо, ища у нее поддержки и уже не надеясь на свои силы. Любимый взглянул на меня и виновато опустил голову. Я же соскользнула вниз и опустилась на мрачный кафельный пол. Зеркало напротив качнулось и поднялось вверх.
Мне повезло - пациентов не было. Любимый помог подняться, усадил и предложил чашку горячего чая. Мои зубы громко стучали о стертые края. Я не ощущала ни вкуса, ни температуры напитка. Была жалкой. Любимый положил руку на мои трясущиеся колени, ткнулся головой в живот. И я впервые ощутила его сдержанную мужскую силу. Даже где- то зауважала. Стало понятно, что ему тоже нелегко. Посидели так в тишине. Потом он вспомнил о своих больных и засобирался к ним на обход. Проводил меня к выходу.
Я ушла от него обновленной, живой.
Всё же любимый ушел.
От полученного удара я ещё долго оправлялась. Мозг не хотел принимать действительность, холодную реальность.
Серьезно занялась воспитанием сына, водила дочь в музыкальную школу в класс фортепиано. Готовила мужу борщ. И очень страшилась оставаться одной со своими размышлениями.
Со временем все начинало сглаживаться. Только дождь за окном и старое зеркало в моей комнате напоминали о нашей последнй встрече, ее не лучшей части. И я переключала и переключала свое внимание на что угодно, лишь бы не встретиться со своим отражением и множеством родинок на лице, шее, ухе.
Пришла пора самоутверждений. Мне было просто необходимо понять, почему со мной происходят самые неприятные вещи - равнодушие мужа, невосполнимая утрата любимого. Очень хотелось разобраться во всем и по возможности повысить самооценку.
Хотелось узнать, смогу ли я стать счастливой? Где тот мужчина, который сможет меня понять и помочь?
Теперь -то мне ясно, что это и есть кризис среднего возраста. То время, которым мужчины привыкли оправдывать свои даже самые нелепые выходки. Слышите, мужчины? Мы тоже это проходили. Только молча, не ломая ваших устоев, не роняя вашего достоинства!
Остановилась внезапно. Будто утром подошла к зеркалу - отвали, я подошла причесаться!
Видимо, испробовала свои женские возможности, убедилась, что не монстр и могу произвести впечатление. А вот удержать смогу ли?
Прошло некоторое время... Периодически любимый всё же появлялся на моём выжженном горизонте. И я, как последняя идиотка, поддавшись
вновь нахлынувшим чувствам, я настойчиво лезла в душу к любимому с бабьими вопросами. Типа: - А ты меня любишь?
Любимый, который никогда не любил, прятал глаза, отводил взгляд в сторону и молчал, молчал. Я по детски обиженно дула губы и, чтобы разрядить обстановку, любимый вяло отвечал:
- Ты самое яркое впечатление в моей жизни...
Хороший ответ, ничего не скажешь! Можно как угодно трактовать его суть. На тот момент мне больше нравилась собственная значимость в жизни любимого.
Но помилуйте - что такое впечатление, да еще яркое?
Так, ничего особенного. Подсознательно я понимала позицию любимого. Он не хотел обидеть, казаться грубым и одновременно недвусмысленно давал понять, чтобы я не питала иллюзий на его счет.
Было ясно - мы НИ-КОГ-ДА не будем вместе. Что может быть печальнее для влюбленной до одури бабы?
Теперь яснее ясного - не можешь любить - береги то, что имеешь, а не строй воздушных замков - разобьешься! Жизнь слишком прозаична и предсказуема.
Но меня не устраивал такой вариант - я продолжала на автопилоте биться, как назойливая муха, лбом в закрытое стекло. Набила шишку, величиною с дом. Она и сейчас ноет да саднит.
А любимому всё больше нравилось видеться со мной в укромном местечке на пыльном чердаке с пауками. Так казалось безопасней для нас двоих. Я же готова была последовать за любимым не только к паукам и на край света, но и в погреб к мышам. Благо, что этого не понадобилось.
Мужу по прежнему было не до меня. Работа, друзья-подруги, обязательства перед друзьями-подругами. А меня вроде как нет. Странное дело - двое умных и сильных мужчин - и я, со своими любовями, страстями, но им нет дела до меня.
Где - то я понимала, что надо всё кинуть, но сил для перемен не было. Я-опустошенный, пересохший сосуд. Когда-то пройдет дождь и напоит меня живительной влагой?
Однажды любимый небрежно бросил, глядя в сторону:
- Знаешь, ты зря придаешь так много значений нашим встречам... Вот я-то уверен, что у меня еще будет много, очень много всяких женщин...
Пощечина? Непременно. Я же осталась стоять, как вкопанная, пронзенная молнией и не смогла выдавить ни слова. Со своей вечно дурацкой улыбкой на растерянном и близоруком от дурацкой любви дурацком лице...
Его преднамерения вскоре сбылись.
Моя Томка теперь уже и не моя - она давно замужем за веснусчатым и рыжебородым бюргером в Баварии. С большим трудом представляю себе хрупкую Томку в очочках среди перекошенных злых рож её соседок фрёкен.
Хотя, я не права. Утрирую, как всегда. Для меня все немцы навсегда остались злобными фашистами. И здесь нет моей вины - генетическая память. В ухоженной Германии высоко ценится Томкино умение грамотно вести хозяйство. Она мне звонит два раза в год - на их Рождество и Пасху. Мы вяло болтаем.
Томкины шутки стали черезчур плоскими, бюргерскими. Я её понимаю - с волками жить. Больше уж её не интересует свиная щетинка - её муженёк с головы до пят рыже-конопатый, с белёсыми ресничками в густых ворсинках.