Голубой берет

                Исход прыжка всегда известен
                Сурово судит нас судьба.
                Кому свеча у изголовья,
                Кому бумажка в три рубля.
                (Из солдатского блокнота)


Комната как комната. Бежевый тюль смягчает яркие лучи ползущего на закат солнца, повторяет нервный трепет листков молодой берёзки за окном. Словно крепко выпившая старшеклассница, поддалась она игривому порыву июньского ветерка-одноклассника.
Надёжный такой тюль. Будто солнцезащитные очки. Даже не приходится щурить глаза, глядя на пылающее последним жаром солнце. И подглядывая за лениво текущими во дворе событиями, я всегда уверен в своей полной невидимости.
Отличный фильтр от ненужных лучей. От такой опостылевшей временами жизни.

Сижу на диване. Пытаюсь вспомнить, когда я в последний раз брился...
На ум, кроме симпатичной середины мая, ничего не приходит. Да и что за глупые условности? Я бы даже сказал – вредности ежедневного бытия. Неужели забытый на месяц в шкафчике ванной комнаты многоразовый станок "Джиллет" может заменить полноту ощущений от проходящей за окном жизни? Или нахлынувшие, дышащие, как пирог с вязкой черёмухой из деревенской печи, воспоминания?
Чисто выбрит человек или его впалые щёки покрыты многодневной щетиной, напоминающей даже цветом старую щётку для обуви.  Разве в этом суть?
 Да пускай его щёки будут напоминать хоть нагло ползущий по беседке уютного южно-приморского дворика виноград – сбывшуюся тайную мечту ничтожного процента населения! (Это я о домике с видом на море). Или того хуже – физиономию незабвенного, состоящего на три четверти из волос, всегда чёрно-белого Александра Сергеевича на портрете из учебника по литературе. Я глупо улыбаюсь ...
Не могу вспомнить ни одного цветного изображения ярко выраженной гениальности. Ни в литературе, ни в науке, ни в искусстве. 
Слишком глупо, но ... Я продолжаю улыбаться.
 
На давно требующей свежих обоев стене висят трофеи непонятно как прожитых лет:  голубой берет десантника с красной звездой, увеличенное чёрно-белое фото Сергея Довлатова в рамке. Где он с бородой, в расстегнутой пуговицы на три сверху рубашке. Оперся руками о стол и грозно на кого-то смотрит, чуть приоткрыв рот, (то ли происходит неприятный ему разговор, то ли в проёме невидимой нам двери появился неприятный ему человек). Еще висит шестиструнная гитара с обвисшим, а когда-то таким пышным бантом на грифе. Рядом – синий парик. Реквизит из не существующего ныне театра юного зрителя, ТЮЗа .


                Голубой берет.


Сколько же мне было лет, когда появилась эта забавная песенка? Может, семнадцать?
Я назвал её «Игрок под номером сорок три». Сделанная в  модном тогда кричаще-лозунговом стиле. С незамысловатым текстом. Под три акустические гитары. У меня сохранилась кассета с её записью. Там незнакомый мне уже мальчишеский голос задорно выкрикивает слова и ...               
Дальше судьба постаралась сделать так, чтобы эта непонятно откуда взявшаяся цифра стала моим...даже и не скажу чем. Не знаю. Талисманом ли? Оберегом? Вечно мелькающим пред глазами миражом, в который и поверить страшно, и выбросить из головы – невозможно.

 И словами не передать, в каком напряжении прожил я потом свой сорок третий год. Мне кажется, что от этого дикого напряжения я стал искриться по ночам, как оборвавшийся и теперь извивающийся раненой змеёй электрический провод. Невозможно продолжать спокойно шагать по жизни, если в голове днём и ночью тревожным набатом звенит: Осторожно! Что-то обязательно должно произойти! Осторожно! Будь на чеку! Осторожно!
Я, как дурак, начал шарахаться от спокойно плетущихся по рельсам трамваев, боясь, как бы они не свернули вдруг на тротуар и не погнались за мной. Опасался подходить слишком близко к краю платформы в метро. Обходил десятой дорогой пригревшихся на солнце и мирно спящих, свернувшись калачиком, собак.
Мысль о случайной, жадно караулящей в самых неожиданных местах смерти преследовала меня в тот год постоянно.
 
 «Ну а что, - сорок три года не так и мало, приятель, - «подбадривал» я себя, мгновенно решив перейти на другую сторону улицы. Стоя у газетного киоска, подозрительно осматривал прохожих задумчивого вида коренастый паренёк, тихо покачивающий, для конспирации естественно, коляску с младенцем. – Уйма великих людей могла о таких возрастных излишествах только мечтать. А ты не понятно для чего продолжаешь бессмысленно шлёпать по жизни, напрасно изводя такой необходимый человечеству кислород».


Девятнадцатая весна летела с какой-то пугающей неизбежностью, весело помахивая нам пушистым зелёным хвостом. Все понимали, что никакой отсрочки от призыва больше не будет, и находились в том беспечном состоянии, когда вместо армейской униформы можно было запросто примерить тюремную робу.
Наши безобидные когда-то «подвиги» приобретали ненужные оттенки: злость, показное хамство, откровенное пьянство. Преподаватели с трудом узнавали в, казалось бы, ещё вчера нормальных ребятах, теперь корчащих из себя неизвестно кого и зачем своих прежних учеников-курсантов. Как ни странно, но особенно циничные и наглые выходки совершали не отъявленные двоечники и нарушители дисциплины, а спокойные положительные ребята, прошедшие наш двухлетний совместный путь без каких-либо шокирующих проступков и задолженностей по учёбе.
Не то, что ваш покорный слуга. Три товарищеских суда, плюс ходатайство об отчислении из училища. Суды можно оправдать обычной мальчишеской статьёй – «по женской части», а ходатайство ... лютой завистью, по этой самой части, майора Егорова. Нашего командира роты, от которого накануне моего последнего «страшного суда» ушла третья, по общему счёту, жена. Тем более странно, что майор-то он был непьющий и некурящий. Не в меру положительный на тамошнем разгильдяйском фоне был этот майор-наставник.
Да и суды были чересчур товарищеские. Больше для протокола. Иной раз председательствовали на них мои друзья, случайно не попавшиеся, как я или кто-то другой ранним утром дежурному офицеру, возвращаясь из любимых всеми общежитий: медицинского, поварского или педагогического училищ. А ведь была ещё швейная фабрика «Маяк» ...
 
Хороший был город. Славный. Холодный финский залив. Вечно чем-то недовольные, орущие чайки. Построенная финнами уютная гостиница «Дружба». Старинный вокзал. Гордая близость к Ленинграду. Хвойные вокруг леса. Разбросанные по ним громадных размеров камни. Красивый, отбитый когда-то у финнов город. В старой его части – крытый центральный рынок, узкие петляющие улочки, добротно выложенные брусчаткой, и невысокие симпатичные дома, текущие извилистым ручейком по бокам. Кирха. Старый мост, ведущий к башне-крепости. Четыре магазина «Берёзка». Болтающиеся по городу с вечера пятницы до утра воскресенья пьяные финны-строители. Вежливые дворники. Терпеливые ко всему происходящему милиционеры. Улыбчивые таксисты. Чистые парки. Филиал киностудии «Ленфильм». Слёзы обиды в глазах приезжающих теперь сюда только на экскурсию пожилых жителей страны ста озёр. Убивающий своей наивной простотой дорожный указатель в синей рамке: «Хельсинки - 40 км».

Знаете, мне иногда кажется, что человек, выросший в подобном старинном городке, где невероятным образом смешались разные культуры, меньше предрасположен к необоснованной агрессии. К обычному бытовому хамству. К удручающему влиянию шальных денег. Чем, скажем, человек, выросший в молодом советском городе-сказке Сургуте.

Майор-наставник Егоров был не дурак. Лучше сменить восемь жён, чем такое вот местечко, спокойную службу и добротную военную пенсию с видом на Финский залив.


Отзвенели решающие экзамены. Всех без исключения перевели на третий курс. Громко отзвучал для нас, идущих не в ногу курсантов, марш «Прощание славянки». С высокой трибуны начальник военной кафедры клятвенно обещал стопроцентное попадание в ВВС (Военно-Воздушные Силы). Мы, естественно, верили. Потом нас отпустили на две недели по домам, выдав какие-то деньги.
Кто-то из ребят уехал в родные края, кто-то остался бродяжничать по «местам боевой славы», быстро растворившись, как предрассветный туман, на этажах вышеперечисленных общежитий. Специально на мои проводы взяли отпуск и прилетели родители. Я уговорил лучшего друга Серёгу не ехать сразу на свой остров Диксон, а оттянуться у нас на даче и погулять по Питеру.
К местным я принадлежал лишь отчасти, потому как до училища жил совершенно на другом конце страны. В Ленинграде жила тогда моя бабушка, а в ближайшем пригороде, где я с малолетства проводил каждое лето, жил дед.


- Ну я и дурак, - в который раз пьяно изливал душу на затянувшихся у деревенского пруда посиделках Серёга. - И на фига было ему это говорить?
- Пойдёшь в ноябре, - успокаивал его мой батя, майор железнодорожных войск. - Армия не девка, сынок. Далеко не убежит, - посмеивался он. Протяжно квакали в траве лягушки. - Ну-ка Тонь, собери нам чего-нибудь на зубок. Пошли, ребята, на террасу в домино сыграем.
 
- В батальоне у себя командовать будешь, - не зло говорила мама, складывая на одну большую тарелку колбасно-сырную нарезку, остатки шашлыка и зелень. - Сынуля, потом с Сергеем вернитесь за дедом. Ночи-то холодные ещё, - рассуждала она, - примёрзнет, чего доброго. А мы с сестрицами пойдём по деревне прогуляемся.
- Я вас предупреждала, - вмешивалась в разговор недовольная бабушка, - водку этот мракобес давно пить не может, а рюмку тянет. А вы и рады до краёв лить.
- Мать, давай не будем начинать, - морщился отец. - Никто ему тут насильно ничего не наливал. Да он и выпил-то, может, от силы граммов сто. Это стадия уже такая.

- Дядя Толя, вы бы поговорили с этим психом врачом, а? Так ведь меня и в дурдоме закрыть могут, а? Как офицер с офицером, а? Мы же с Игорем хотели вместе служить. Плечом в плечо, так сказать. Локтём к локтю, так сказать. Ноздрёй в ...
- Серёга, не выноси мне мозг, - резко поднимал его с лавки отец. - Бери бутылку. Игорь, возьми у матери тарелку. Дядя Ваня, будешь замыкать факельное шествие и возвращать в строй упавших.
- А, пля, слабачьё одно кругом. Защитники Родины, пля. Один дохлый, что швабра, другой на всю голову больной. Толик, у тебя в части такие же, пля, водоросли служат? - кричал, словно вокруг собрались одни плохо слышащие люди, дядя Ваня-белорус. Муж моей крёстной, тётки Риты. - Я когда поваром в строительных войсках лямку тянул ...
- Вот глаза б мои тебя сегодня не видели, Иван, - умело находила нужные слова тётя Рита. - Запру дом, и будешь с Борькой всю ночь в сарае хрюкать. Понял?
- Чего, пля ...
- Послушай, Вань! - быстро передав мне Серёгу, уже уводил свояка подальше от расквакавшегося пруда отец. - Я говорил тебе, что привёз две фляжки настойки боярышника? В ней градусов семьдесят ...


Неделю гостил у нас закадычный друг мой Серёга. С первого дня пребывания в училище мы с ним по каким-то непонятным причинам сблизились, крепко подружились, и не могу припомнить ни одного случая, чтобы хоть раз серьёзно поссорились.
Справедливый и честный был парень. Правдолюб. А когда мы с ним друг за дружкой проходили военно-медицинскую комиссию в странных лабиринтах кабинетов военкомата, не помню уже какого района города Ленинграда, он подозрительно долго задержался у невропатолога. Затем вышел, улыбнулся, смял и бросил тут же в урну какую-то бумажку, и мы продолжили осмотр.
 
Первым заключение: «Годен для прохождения воинской службы в рядах СА (Советская Армия). Без ограничений» получил я. Хлопнул друга по плечу, сел на стульчик у стены. Обитая казённым малиновым дерматином дверь с табличкой «Председатель ВМК» плотно закрылась за Серёгиной спиной.

Вначале было тихо, лишь по коридору хаотично передвигались хмурые призывники, какие-то гражданские люди, люди в военной форме, с небрежно наброшенными на плечи белыми халатами. Пряча в ладонях лицо, мимо пробежала к выходу высокая молодая женщина в кожаной юбке. Прошла бабушка-уборщица в чёрном халате с ведром.
 Потом вообще все куда-то испарились. Широкий коридор опустел.

Из-за массивной двери председателя комиссии стали доноситься неприятные звуки: резко бросили трубку телефона, ударили по столу кулаком. Полненький, низенького роста, показавшийся мне простодушным добряком полковник орал теперь так, что у меня тут, в коридоре, закладывало уши.
 
- Разрешите войти? - приоткрыв дверь, испуганно спрашивал врач-невропатолог.
- Заходи, Дмитрий Юрьевич, - я, привстав, успел заметить в проёме понуро свешенную на грудь голову Серёги. Щёки его горели багровым румянцем, как у пышнотелых барышень на полотнах Кустодиева. - Ты выписывал ему направление на обследование?
- Так точно, - капитан зашёл, прикрыв за собой дверь.
- Так где же оно тогда, чёрт возьми? - неслось из-за двери так, будто она оставалась открытой. - Призывник утверждает, что вы с ним просто поговорили.

Послышался негромкий Серёгин голос, и теперь на него заорали оба офицера. Я хотел было подойти ближе, но дверь снова распахнулась, и грозного вида капитан-невропатолог вылетел в коридор. Прошёл к своему кабинету, перевернул урну, нашёл скомканную бумажку, аккуратно расправил, поднёс к глазам, пробежал по тексту.

- Ну, сука, я тебе устрою ВВС, - возвращаясь, шипел он. - Ты у меня сейчас такое обследование пройдёшь, сука! Я тебе сейчас такие направления, сука, выпишу! Ты у меня такие, сука, достопримечательности Ленинграда увидишь! Охренеешь от удовольствия, сука.

Долго ещё мурыжили бедного Серёгу. Торопливо закрывали кабинеты врачи, спеша к председателю ВМК на консилиум. Я успел три раза сходить покурить на улицу, внимательно изучить висящие на стенах плакаты с изображением различных органов. Их было немало.
Наконец вышел Серёга, белый, как накрахмаленный медицинский халат. Его пошатывало. Не сразу меня узнав, он попытался улыбнуться. Получилось как-то зло и печально.
- Один в армию пойдёшь, - вздохнул он. - Я, оказывается, не очень здоров, сука. Надо будет пройти обследование. И не одно ...

Мы быстро нашли местную забегаловку. Распили бутылку креплёного вина. Съели по две рыбных котлеты с гречкой. Решили съездить на Невский.
Я позвонил из телефонной будки Наташке. Попросил приехать с подругой. Но только не с той, которая была в прошлый раз, а с какой-то другой. У неё их великое множество. Моя Наташа –  гиперобщительный весёлый человечек, и большинство её подруг такие же. Но только не та, которая приезжала с ней в прошлый раз.
Умная, начитанная, одетая в такое длинное строгое платье, что и не поймёшь, какого цвета у неё туфли, пока она не закинет ногу на ногу. А увидев, какие надеты на ней туфли, ты всё равно не понимаешь толком, какие у неё, собственно, ноги.

Помню, мой Серёга тогда испытал настоящий шок. Впервые его стопроцентный анекдот про то, как обсуждали мужиков француженка, немка и русская, никак не сработал.
Случай был катастрофичный ещё и потому, что подруга эта не курила и брезгливо отказалась от протянутой ей кружки разливного «Жигулёвского» пива. А в завершении не состоявшейся между ними дружбы демонстративно от него отвернулась и, чуть ли не плача, прочитала на память, обращаясь к холодному уличному фонарю, «Предчувствую Тебя. Года проходят мимо ...» Александра Блока.
В общем, Серёге сегодня была нужна другая девушка. И Наташка, моя догадливая милая фея, её привезла. Кажется, звали её Любой.

Любка курила, прикуривая одну от другой. Пила вино на Аничковом мосту прямо из бутылки. Ржала в голос над всеми анекдотами подряд. Даже над теми, концовки которых выпивший Серёга нагло перевирал или напрочь забывал. На ней была надета такая откровенная кофточка и такая короткая юбочка, что он умолял её не наклоняться слишком низко и, стянув с себя колючий свитер, всю дорогу прижимал его к её коленям.
 
Каждую пятницу и субботу на последней пригородной электричке, отправлявшейся в 0-43 с Витебского вокзала, в последнем прокуренном вагоне публика собиралась, мягко говоря, не идейная. Наряд милиции после станции «Детское село» заглядывать сюда не решался. А если и появлялся, то с быстрой скороговоркой: «Курим-в-тамбуре-вино-не-распиваем-в-карты-не-играем»,  - и тут же исчезал в более спокойных вагонах мчащегося в ночи поезда. Мы ехали ко мне на дачу.

Вояж в этом пятничном вагоне всегда был для нас с Серёгой каким-то отважным приключением. Мнимым, но таким необходимым геройством. Самоутверждением в этой быстро взрослеющей жизни. А уж с двумя нетрезвыми девушками, одна из которых вызывающе ржёт на весь этот разношёрстный шалман...
По-моему, мы тогда не знали слова «адреналин». Или знали, но не понимали его значения.

В половине второго добрались до спящего посёлка. Короткой тропинкой дошли до дачи. Выпили по стакану вина с конфетами «Старт». Разошлись по комнатам.
 Прижавшись, Наташка рассуждала о том, как она станет честно ждать меня из армии. Не в пример некоторым своим подругам. Потом её слова начали терять смысл, голос стал тише. Прошептав на прощание то ли «люблю», то ли «убью» она, сладко вздохнув, забылась сном.
В соседней комнате не спали. Слышался разговор.
- Я ему говорю, - думал, что интимно шепчет на ухо, кажется, Любе, Сергей, - странные меня преследуют головные боли, товарищ капитан ...
- Это ты врал ему так, да? - хохотала девушка. – Сочинял, значит, Серый? Ну, ты артист. Давай покурим.
- Почему это сочинял? - обижался Серёга. – Рассказывал, как есть. Честно. Говорю, мол, болит не вся голова сразу, товарищ капитан, а по частям ...
- Ой, мамочки, сейчас обоссусь от смеха. Надо же было такое придумать: болит, говорит, но по частям.
Смех резко прерывался. Похоже, Серёга зажимал ей рот ладонью.
- Ты вообще нормальная или нет? Чё ты ржёшь-то всё время, как лошадь? - слышался звук чиркающей о коробок спички. – На, покури и, пожалуйста, дослушай. Мне выговориться надо, а ты ржёшь. Что тут смешного?
- Молчу.
- Ну, говорю, мол, странная какая-то боль, товарищ капитан, - продолжал басить Серёга, - как в шахматном порядке. Скажем, если болит левое полушарие, то отдаёт в затылке справа. А если правое, то отдаёт в левой части затылка, а остальная голова в это время не болит.
- Как это?
- И он так спросил. Я ему ещё раз всё объяснил. А он говорит: давай-ка я тебе направление выпишу на томографию. Пускай сделают снимки и будем разбираться...
- Как тебе моя грудь? Всем мужикам нравится...
- Да при чём тут твоя грудь? Меня в армию не взяли...
- Совсем не нравится? Да ты потрогай сначала...
- Слушай, как там тебя зовут?
Снова чиркала о коробок спичка.
- Лена. Ну, ты даёшь, - хохотала она.
- Там вино осталось. Налей-ка нам по стаканчику, Лен. Надо отвлечься от всех этих диагнозов, и, пожалуйста, говори тише, Игорь с Наташей спят давно.
- И мне налей, - я осторожно прикрывал за собой дверь, на цыпочках выходя из комнаты, - шахматист.


Причины, по которым не попал в ВВС Серёга, были очевидны. Над причинами, по которым, той стремительной весной, туда почему-то не попал и я, до сих пор ломаю голову. Нет, не жалею. Скорее, наоборот.
 Вектор моей жизни резко изменил направление, как только в призывном пункте, не помню какого района города Ленинграда, появился прапорщик ВДВ (Воздушно-Десантных Войск) Сизин.


Проводили Серёгу в аэропорт. Он полетел через Красноярск к родителям, на остров Диксон. Без особого шума догуляли оставшиеся дни.
Приехали в назначенное время на призывной пункт. Мама долго и сильно сжимала мне ладонь. Старалась не плакать. Получалось неважно. Отец похлопывал по плечу. Что-то говорил о долге и настоящих мужиках. Я открыл тяжёлую дверь, обитую проолифенной мелкой вагонкой. Смело шагнул в новую незнакомую мне жизнь.
Прошёл длинным коридором. Спустился по лестнице в большое, почти подвальное помещение. С удивлением обнаружил, что все мои друзья по училищу на месте. Никто никуда не пропал, не попытался увильнуть, не остался навечно в манящем тумане женских общежитий. Да, трезвых можно было сосчитать на пальцах одной руки, но явка была стопроцентная. Ребята ухитрились пронести с собой вино. Мы, не привлекая лишнего внимания,  выпили за встречу и тут же за предстоящую разлуку.

Ближе к обеду зачитали длинные списки команд. Кратко говоря, всех разбили по двум направлениям. Одна половина весело направлялась служить в Венгрию, другая, менее весёлая половина, куда-то под Торжок. Обещание сдержали -  ребята попали в ВВС.

Все расспрашивали про Серёгу. Внятного ответа я дать не смог. Вроде, пока остаётся в училище, но всё решит медицинская комиссия после тщательного его обследования в июле. Тут же все решили, что он везунчик, но я бы так однозначно не сказал.
 Сняв форменную синюю рубаху с длинным рукавом, попросил друзей написать пару слов на память. Кому-то сам что-то там неприличное нарисовал и подписал. Простились.

В огромном, пахнущем сыростью помещении становилось тише. Быстро редели длинные серые лавки. Перестали звенеть по углам пустые бутылки. Зачитывались списки. Призывники дружно отправлялись за своими «покупателями». В трёх небольших высоких окнах без занавесок синел обычный вечер.

В зале осталось семь человек. Все были в такой же мятой парадной форме нашего училища, как и я. Скучковались на задней лавке. Первым знакомиться никто не решался. Настроение  было паршивое.
Мне почудилось, будто мы в детском саду. Всех детишек давно разобрали, а за нами никто из родителей не пришёл. Я засмеялся.

- Макар, - поочерёдно вяло пожал всем руки обритый налысо парень. - Не нравится мне этот балаган. Может, сходим поинтересуемся?
Идти никуда не пришлось. Устало зевающий старший лейтенант, читавший списки, изрёк:
- Звонил ваш Сизин. Сказал, чтобы через три дня к восьми утра все были тут как штык. Ясно?
-  Какой ещё Сизин? - лениво спрашивал за всех Макар.
- Наглый прапор из десантуры. Он неделю назад ваши дела отобрал и хрен его знает где болтается, - старлей махнул рукой. – Выметайтесь, головорезы! Сейчас уборщица придёт.
- Это мы в ВДВ, что ли, попали? - не понял я.
- В ВДВ, в ВДВ, -  торопливо отвечал старлей. - Подробности письмом. Выметайтесь!
- Бред какой-то, - ворчал идущий рядом Макар. - Я высоты с детства боюсь. У меня  при быстрой ходьбе отдышка начинается...
- А я бегать не умею и курю, как паровоз, - почувствовав родственную душу, поддержал его я. - Товарищ старший лейтенант, тут ошибка какая-то произошла...
- Через три дня придёт Сизин, вот с ним и разговаривайте разговоры.

Вышли на улицу. Я мельком осмотрел будущих «коммандос». Безжалостных убийц распоясавшегося по всему миру американского империализма. И снова ничего не понял.
- Спортсмены-разрядники есть? - прикидывал я различные варианты. - Боксёры, лыжники, борцы? ...
- Я дзюдо занимался, - открылся деревенский увалень Борис. - В пятом классе. Или шестом...
-  А я два года на фигурное катание ходил, - вмешался Макар. - До школы ещё...
-  А у нас во дворе мужики стол для настольного тенниса летом выставляли, - подхватил даже визуально не знакомый мне по училищу Юрик. - В домино ещё могу. Морского козла знаете, как забивать?
- Понятно, - протянул я. - Я тоже фехтованием занимался. Недели две... или три. И шахматный кружок посещал во дворце пионеров. Вместе с кружком хорового пения...
- Ребята, а ещё говорят, что вот Бога, мол, не существует, - с дрожью в голосе прервал нас щупленький, ростом не выше метра шестидесяти, Витёк. - Я ещё до училища в кемеровском  клубе ДОСАФ два раза с парашютом прыгнул. Три заявления, чтобы в Афган попасть, написал военкому. Вы даже не представляете, как я счастлив! Сбылось! Десантура! Ура!!! - продолжал излучать одинокое «северное сияние», Витя.
Мы с Макаром переглянулись.
- Я домой вернуться не могу. Мать с ума сойдёт, - тихо рассуждал Макар, - у меня такие проводы были ...
- Тоже пас, - поддержал его я. - Ты к Александру Блоку как относишься?
- Это же поэт, да? Местный?
- Ну, что-то вроде того ...
- Как Цой, Майк Науменко, да? Ленинградский рок-клуб?
- Понятно, - я на прощание пожал протянутые руки. Кивнул Макару в сторону троллейбусной остановки. Сбоку одиноко стояла серая, без единого стекла будка  телефона-автомата. - Надо Наташке моей звякнуть. Тебя женское имя Елена не сильно напрягает?
- Хорошее имя, - оживал на глазах Макар. - Мою, правда, Ольгой зовут, но я перестроюсь. Не проблема. Симпатичная?
- На любителя, но с фигурой. Анекдоты очень любит.
- Будь спок, -  улыбался Макар, - уж чего-чего, а этого добра выше крыши. Выпивает?
- Может. И сигаретами запасись. Деньги есть? -  на всякий случай спросил я.
- Обижаешь, - он достал из внутреннего кармана пиджака внушительный рулон синеватых трёшек, перехваченный резинкой от бигуди. - Бабуле моей всю пенсию такими принесли. Семьдесят восемь рублей. Хорошая она у меня. Добрая.
- И моя такая. Пошли.

Мы пересекли проспект. Я направился к телефонной будке. Вечер быстро менял цвета, превращаясь из тёплого синего в холодный чёрный. К остановке вальяжно, словно на смотрины, подкатил светящийся пузатый троллейбус. За окошком, у места кондуктора, виднелась табличка: «43й маршрут. Пл. Ленина (Финляндский вокзал) - Областная больница - Ул. Комсомола - Пр.Ударников - Пр.Энтузиастов - ул.Маршала Тухачевского - Индустриальный проспект».
- А нам куда? - весело запрыгнул на ступеньки «аквариума» Макар.
- Люди мы теперь почти военные. Съездим в гости к Тухачевскому, - я протянул кондукторше десять копеек. - Дня на три.

Вторые проводы широко отгуляли на деньги Макаровой бабушки.
Оказалось, что Лена живёт одна в съёмной квартире на Васильевском острове. И якобы успешно закончила второй курс института пищевой промышленности, в который она так и не смогла поступить. А сама она из Магадана. И родители её два года исправно присылают ей каждый месяц деньги, думая, что умница дочка – круглая отличница и будущий квалифицированный работник престижной сферы, получающий надёжное образование в городе трёх революций.
 Ещё оказалось, что Макар – это Миша. Миша Макаров. Он сам попросил «не маяться ерундой», и сколько я потом его знал, оставался для всех без исключения Макаром. Отличным приятелем и надёжным другом.
 
Мой «капитал» благоразумно решили не трогать. Дорога – вещь непредсказуемая. Оказаться в ней совсем без денег - чревато различными неприятными последствиями. Например, самыми отвратительными – голодными.

Грек. Начиная с четвёртого класса нашей развесёлой средней школы я так и остался в памяти многочисленных друзей Греком. Тут и национальность дедушки, тут и слишком правильный профиль моего большого носа, и, как это может не показаться странным, имя  Игорь.
Настёнка, любимая моя сестрёнка, которая младше меня на десять лет, когда училась говорить, наряду с обычными: па-па, ма-ма, ба-ба, га-ва (это о собаке) –  однажды, радостно протянув ко мне пухленькие ручки, закричала: Гре! Гре! Гре-гре-гре-гре-гре-гре-гре! И почему-то тут же, продолжая беззаботно улыбаться, описалась.
После этого случая я уже не обижался на прозвище  Грек. Никогда.


Густо пахнущий тройным одеколоном Сизин явился к восьми утра. Хмуро глянув в нашу сторону, сказал:
- Выходи на плац строиться, пацаны. Я сейчас подойду, - и пошёл за сонным старлеем утрясать обычную бумажную волокиту.
Мы прошли на внутренний двор. Небольшой, по-армейски разлинованный плац находился в центре расположенного квадратом здания призывного пункта. В арке виднелись массивные деревянные ворота.
- Я думал, придёт крепкий мужик, - прикурив сигарету, Макар дружелюбно протянул открытую пачку «Космоса» остальным. Охотно угостились Борис, Юрка и я.  Остальные почему-то отступили на шаг. Похоже, начинал вырисовываться обычный жизненный ориентир: «свой – чужой». - А этот прапор дохлый, что глист, - продолжал вслух размышлять Макар, - может, там у них в десанте с питанием проблемы?
- Если такую дебильную форму нацепить на Брюса Ли, то вряд ли он окажется намного здоровее, - логично рассуждал Юрка. - Конституция такая у человека. Не броская.
Мы с Борисом согласились.

Минут через пятнадцать к нам вышел задумчивый Сизин.
- Становись, - негромким голосом скомандовал он. Мы выстроились в шеренгу по ранжиру. 
 - Курсанты это тебе не барышни со второго курса института благородных девиц. Дисциплину знаете, - довольно качал головой он, проходя вдоль строя. - А ты как здесь? - дошёл он до стоящего последним в шеренге Вити.
- Я два раза с парашютом прыгал...
- Да меня командир полка за тебя...
- Я в Афган три раза просился...
- Куда-куда?
- Товарищ прапорщик, -  Витёк встал на носочки, - рост – это не главное. Я ведь не курю даже, - он зачем-то осуждающе посмотрел на нас с Макаром. - Мы в Кемерово...
- Отставить разговорчики, - Сизин достал из папки наши личные дела, - Ковалёв?
- Так точно.
- Да... промашка вышла... думал, раз курсанты,… дисциплину знаете,… в наряды ходили,... строевая подготовка была,... стрельбище,... пля, а про ростовку вашу... думал, одинаковые должны быть,... теперь жопа...
Сизин зло сплюнул, попав на свой начищенный до блеска ботинок. Поправил голубой десантный берет. Расправил узкие плечи.
- Равняйсь! Смирно! - он медленно двинулся в обратном направлении, останавливаясь и долго всматриваясь каждому из нас в глаза. Мы переносили эти его «испепеляющие взгляды» спокойно. Без суеты. В училище то же самое с нами частенько проделывали наши командиры рот - майоры. А тут какой-то благоухающий одеколоном прапорщик. Пускай и десантных войск.
- Неформал? - грозно спросил Бориса Сизин.
- Никак нет, товарищ прапорщик. Натурал, - басил тот.
- Разговорчики!

- Почему зеркально лысый? - остановился прапор напротив Макара. - Тиф, что ли? - ухмыльнулся он.
- Никак нет, товарищ прапорщик. Захотелось.
- Разговорчики, пля!

- Траву, что ли, смалишь? - хитро спросил он меня. - Зрачок больно широкий ...
- Никак нет, товарищ прапорщик. Сигареты «Космос» предпочитаю ...
- Разговорчики!

- Баба есть?
- Так точно, товарищ прапорщик, - картинно чеканил Юрка.
- А почему тогда морда в прыщах?
- Не могу знать, товарищ прапорщик.
- Значит, нет. Врёшь, - он захлопнул папку. - Ладно. В одиннадцать-двадцать выдвигаемся в Адлер.
- Куда выдвигаемся? - хором не поняли мы.
- Затем в Тбилиси, - не обращая на нас внимания, продолжал Сизин, - и далее в Кировабад.
- А это где? - опять не поняли мы.
- Где-то под Карагандой, - хихикнул он и сразу стал серьёзным. - Республика Азербайджан. Там дислоцируется сто четвёртая гвардейская дивизия ВДВ. В просторечье – «дикая». Нам туда. Вопросы?
- Никак нет, товарищ прапорщик, - дружно рявкнули мы.
-  Вольно, орлы. Разойдись. Перекур.
 
Макар достал сигареты.
- Грек, с ним надо что-то делать, - стрельнул он глазами в сторону прапора, - иначе до Кировабада кто-то из нас двоих может не доехать. Дорога-то дальняя ...
Теперь угостился из протянутой пачки и подошедший Сизин. Словно почувствовав, что речь шла о нём, смягчил тон.
- Пацаны, вы не кипите, - говорил он тихо, - сейчас отойдём от призывного пункта, растворимся в городе, и всё будет тип-топ. Старлей местный, видно, в капитаны шибко метит. Вон в окошке на втором этаже грассирует, - я поднял голову и успел заметить недовольное лицо офицера, которое тут же исчезло за шторой. -  Мы с ним сразу друг дружку «полюбили». Высказали взаимную, так сказать, симпатию в открытой форме. Крысёныш, пля, тыловой, - он с чувством вдавил окурок в цветочную клумбу. Одёрнул берет.
- Становись!

- Эй, боец, - крикнул он больше лежащему, чем сидящему на лавке возле ворот солдату. - Ко мне!
Тот не спеша поднялся. Достал из-за ремня пилотку. Заломил её на затылок. Неторопливо потрусил к нам.
- Боец, ты чё, пля, беременный, что ли? Отставить! На исходную!
Солдат, по виду из старослужащих, недовольно зыркнул в сторону Сизина. Заметно прибавив шаг, вернулся обратно к лавке. Развернулся.
- Ко мне, - снова командовал Сизин, - бегом. Марш!
- Товарищ прапорщик, сержант Крючков по вашему приказанию прибыл, - докладывал отутюженный, весь начищенный, гладко выбритый и сильно заплывший жирком солдат.
- Давно на воротах дежуришь, боец?
- Никак нет. Четвёртый месяц.
- А до этого где служил?
- Здесь же. Писарем.
- Полная жопа, - возмутился Сизин. - Старшего лейтенанта Каримова знаешь?
- Так точно, товарищ прапорщик.
- Передай ему, что он мудак. Мысль понятна?
- Так точно.
- Передашь?
- Так точно.
- Беги, открывай ворота, сержант. Шевелись! Десантура идёт, - он повернулся к нам. - Равняйсь! Смирно! Ша-а-а-гом, марш!
 
С другой стороны ворот к Сизину прихрамывая подошла ветхая бабуля с самодельной клюкой. Словно ждала.
- Сынок, не кричи так. В этом городе Пушкин умирал... и другие. Не тревожь покой великих! - она угрожающе потрясла палкой перед его носом. - Ты старшой у них?
- Так точно, - смутился Сизин.
- Не обижай ребятишек и мамкам потом целыми верни.
- Вернём, мать.
- Вот и славненько, - она поправила съехавшую на лоб соломенную шляпку, не спеша поковыляв дальше, по своим старушечьим делам.

Пока ехали в метро до Московского вокзала, я размышлял: «Не может же быть команда из семи человек... это слишком мало. Наверное, на платформе нас ждут другие ребята. Просто набрали по чуть-чуть из разных военкоматов по городу и области. Вывод: сейчас объединят и набьют под завязку целый вагон или даже состав».
Вывод мне понравился, и я успокоился. Успокоился до того, что стал игриво подмигивать всем оказавшимся неподалёку девушкам. Две сразу отвернулись. Две покрутили пальцем у виска. Ещё две показали языки и, ехидно перешёптываясь, всю дорогу давились со смеху.
К моим заигрываниям присоединился лысый, отливающий неприятной синевой Макар.

 Через пару минут в нашей половине вагона остались только склонившиеся над газетами пенсионеры. У самых дверей три высоких студента в очках с толстенными линзами разгадывали кроссворд. Все особи женского пола до сорока лет, кроме двух языкастых ехидин, быстро ретировались в противоположную часть вагона.

 К нам уверенно двинулся Сизин.
- Вы что, с ума сошли? Ну-ка отставить безобразничать!
- Эх, пивка бы дёрнуть, - закинул леща Макар. - Я у вокзала точку знаю...
Сизин задумчиво сдвинул брови. Посмотрел на часы.
- Время есть, - протиснулся он между нами. - Поставлю у коменданта отметку, в туалете переоденусь, и тогда можем рвануть по пенному. А то шампанское все десять дней с утра до вечера... Живот аж урчит, пля.
- А как же остальные? - не понял я.
- Какие остальные? - в свою очередь не поняли меня Макар с Сизиным.
- Мы что, так и поедем восьмером за тридевять земель?
- ???
- Офигеть можно!
- ???
- Чистый, пля, юмор.
- Разговорчики!


Сдув с кружки пенную шапку, Сизин загрустил. Облокотился на кривой столик-грибок.
- Перед смертью не надышишься, не наешься и не..., - он залпом осушил половину кружки. Поставил бокал. Вытер ладонью губы. - Эх, плять, хорошо тут у вас на гражданке, пацаны.

Ещё на вокзале Сизин расставил все точки над «и», достав из военного билета мятую пятёрку.
- Это всё, что осталось от командировочных, - сказал он. - Шампанское и женщины –  удовольствия не из дешёвых. Сейчас я угощаю вас пивом, а дальше вы угощать меня будете. Справитесь?
- Всю дорогу? - насторожился коротышка Витёк.
- Ковалёв, остаёшься на платформе охранять имущество команды. Тебе в помощь даю двух проверенных бойцов, - он хлопнул по плечу по-прежнему мало знакомым мне ребятам. В варёных джинсах с ремнём от офицерской портупеи, тельняшке и форменных полуботинках, он выглядел как-то... несерьёзно. На левом предплечье синел раскрывшийся купол парашюта.  - Остальные за мной. Общаемся без званий. Кругом патрули. Теперь я для вас просто Саня. Ясно?
- Так точно, товарищ прапорщик, - рапортовал, вытянувшись в струнку, Витёк.
- Ковалёв, пля, - Сизин по-отечески притянул его к себе. - Сынок, мы ещё никуда не уехали. Отведу в комендатуру и оставлю, на хрен, здесь. Сейчас начало июня. Все нормальные рода войск давно укомплектованы призывниками. Теперь «снимают сливки» стройбат и железнодорожные войска. Могу посодействовать.
- Я вас понял, Александр.
- Тебя.
- Я тебя понял, Александр.
- Тебя понял, Саня.
- Я тебя понял, Саша.
- Саня.
- Я тебя понял, Саня.
- Вот и молодца, - отпустил покрасневшего Витю двадцатипятилетний отец.

После третьей кружки Сизин начал глупо улыбаться и говорить слишком громко. Часто перемешивая в своих армейских байках то, что могло происходить на самом деле, с тем, чего никак не могло произойти. Ни при каких обстоятельствах.
- ... тогда я, пля, отправляю посыльного в штаб дивизии с депешей. Ну, к нашему комдиву Сорокину. Он, пацаны, мужик суровый, конечно, но, пля, справедливый. Афганец. Так, мол, и так,  зима на носу, а у ремонтной роты, товарищ генерал-майор, нету ни ватников, ни зимних портянок. Если так и дальше будет продолжаться, я самолично возьму «калаш» и пристрелю прапорщика Мамедова. А там, пля, хоть трибунал! Но пацаны мои из четвёртого взвода должны в автопарке замерзать в тёплом обмундировании ...   
- У нас в деревне случай был, - перебил его Борис, грустно рассматривая дно пустой кружки. - Мне лет пятнадцать было. Фроловы решили бычка забить. Там схема простая. Приглашают местных киллеров. Один заходит с кувалдой спереди. Другой с тесаком сзади. По команде тот, что сзади, хрясть ножом по яйцам, а  тот, что спереди, тюк кувалдой бычку меж глаз. И всё кино.
- Зачем по яйцам-то? - испуганно опустил ладонь в район ширинки Сизин.
- Так мясо получается без запаха, - Боря постучал пивным бокалом по столу, - Грек, сходи возьми ещё по кружке.
- Тогда погоди, не рассказывай дальше, - я собрал со стола пустую тару. - Саня, финансы остались?
Сизин достал из кармана мелочь. Выложил на стол. Задвигал указательным пальцем.
- Сорок три копейки.
- Ясно. Пошли, Макар. Один не донесу.
- Я пас, мужики, - Юрка, громко икнув, присел на корточки. - Харэ!
- Слабак, - быстро собирал Сизинскую мелочь Макар. - Пошли.

Из очереди у пивной бочки раздался недовольный возглас: «Смотри, пля, опять десантники идут. Ох..ли!»
- Спокойно, батя. Нам твой покой два года защищать.
- Да, пля. Вот ты-то точно защитишь, лысый. Тут к бабке не ходи.
Макар нашёл взглядом оратора. Остановился.
- Хочешь, чтобы я прапора нашего позвал? Он в Афгане, знаешь, сколько душманов голыми руками извёл? У него орден ...
Очередь, превратившись в улей, угрожающе загудела:
- Короче, берите пиво и отваливайте, пацаны. Трубы горят - сил нет.
- Кончай разводить демагогию, лысый!
- Берите кассу и на дно.
 
- Ну вот так-то оно будет лучше, -  ответил очереди Макар. - Пойдём, Грек.

Дружно зашли за ларёк «Приём стеклотары». Отлили. Вернулись к столику. Чокнулись кружками. Крикнули: «За ВДВ!» Выпили. Закурили. Борис продолжил рассказ.
- Тот, что с тесаком был, Толик-хохол, мужик здоровый, но спокойный. А тот, что с кувалдой, Федя-горлопан, похож на нашего Ковалёва. Такой же дрыщ. Полдня ходил, тренировался. Мастерство оттачивал по горшкам и банкам на заборах, пока наши бабы его коромыслом не огрели. Разминались, естественно, Фроловской самогоночкой, - он гулко щёлкнул указательным пальцем по горлу. - Когда быка привели, стакана по три в киллерах булькало. Народу собралось у загона - тьма. Старикам лавки поставили. Кто со своей табуреткой пришёл. МалЫе воробьями на жердях висят. Мы с девахами чуть поодаль семечки лузгаем. Праздник...
- А однажды на полковых учениях меня случайно БМД (боевая машина десанта) переехала. ЧП так происходило...
- Да погоди ты, Саня. Потом расскажешь, - запротестовал Макар. - Говори, Борька.
- Приготовились. Толик-хохол орёт: «Секу яйца, плять! Фёдор - бей!» Горлопан размахивается, с кувалды слетает боёк, и он древком быку меж глаз - шарах! Офигевший бык рвёт привязь и давай плясать, - Борис заржал. - Все в рассыпную. Бык –  за Федей-горлопаном ...
- Догнал? - спросил я.
- А как же. И его догнал и ещё троих, - Борис тоскливо глянул на дно пустой кружки. - Я и не помню, как в сарае оказался. Из охотничьих ружей мужики потом бычка завалили. И Федя-горлопан больше в киллеры не нанимался. Бык ему три ребра сломал. Грек, сходи за пивом.


В плацкартном вагоне разместились так: мы с Макаром на верхних полках, подо мной Юрка, под Макаром - Сизин. Оставшаяся гвардия у нас за стенкой.
Хотели взять к нам в секцию Бориса, но Саня был категорически против. Видимо, сильно его впечатлила история про быка.
В вагоне стояла невыносимая жара. Сразу опустили на сколько было возможно массивную раму. Ворвался шум многолюдного перрона и специфичный запах промасленных шпал.
В окно постучала резной ручкой солнцезащитного зонта элегантно одетая дама в огромной, песочного цвета шляпе. Без определённого возраста, но никак не моложе сорока.

- Плять, - чуть слышно выругался Сизин и высунулся из окошка.
- Что же это вы, Александр Петрович, покинули меня, даже не попрощавшись?
- Так я, Екатерина Сергеевна, душенька, сон ваш сладкий прервать не решился.
- Ушли, знаете ли, как-то молча, оставив шлейф своего мощного одеколона. Я в расстройстве полнейшем, знаете ли, всё утро... Места себе не нахожу...
- Служба, душа моя, Екатерина Сергеевна. Я же Отечеству присягал, - быстро терял уверенность Сизин. - Комдив Сорокин там без меня совсем пропадает. Телеграфирует ноты протеста...
- Полноте, Александр Петрович. Покидаете вы меня навсегда, - она открыла крошечный ридикюль. Достала песочного цвета, обшитый рюшами носовой платок. Промокнула в уголках глаз бусинки-слёзы. Раскрыла над головой зонт. - И где ваш финский костюм? Что это за вульгарная полосатая майка на вас?
- Душно тут, Екатерина Сергеевна. Народ разный...
Раздался спасительный гудок тепловоза. Резко дёрнувшись, состав тронулся.
- Я напишу вам, душенька, как только расправлюсь с безотлагательными государственными делами на юге страны ...
- Прощайте, наглый и ничтожный врун.
- Зачем же вы так?...
Поезд набирал ход, навсегда оставляя перрону неизбежность разлуки и недосказанные слова.

- И куда делся финский костюм, Александр Петрович? - зевая спросил Макар.
- В камере хранения остался. И ботинки-лодочки там же, - Сизин достал из сумки берет. Хорошенько встряхнул, придав ему форму НЛО с острыми краями. Надел. - Пускай ещё годик полежат - костюмчик мой со штиблетами - отпускной вариант офицера младшего командного состава, - он шумно вздохнул. - Эх, пацаны. Я вас в такую жопу, пля, везу...

В ещё пустом вагоне-ресторане заказали по салату и борщ. Взяли лимонад «Саяны» и две бутылки водки. Слушали в основном Сизина. Из его сбивчивых речей стал вырисовываться контур жизненно важного в тамошней армейской жизни лексикона.

Универсальным, подходящим практически к любой ситуации, несущей отрицательные эмоции и негативные оттенки, являлось слово «жопа».
Затем следовал глагол «рожать». Употребление его было более конкретным и целенаправленным. В случае утраты казённого имущества, элементов обмундирования, армейского быта - всё это необходимо было срочно «родить» обратно. Иначе - жопа.
Самым загадочным стало для нас слово «булдырь». Тут оказалось всё предельно ясно и понятно. Это буфет или солдатское кафе на территории полка. Если речь шла о гражданском варианте, то булдырём называлась любая точка общепита.
Азербайджан именовался «Мамедией». Соответственно мужская часть населения – «мамеды», женская – «мамедки».
Употреблялось слово «шакал», но оно и тогда мне не нравилось и теперь. Например, у нас в училище офицеров называли более миролюбиво – «зелёные».
Всё, что не касалось самого десанта и других элитных подразделений СА, обзывалось  «мабутой».

Вернулись в  вагон. Дружно завалились спать.
 
Кто-то настойчиво тряс меня за плечо. Я приоткрыл глаз. Повернулся.
- Грек, надо бы сходить в булдырь за пузырём, - Сизин виновато улыбался. - Я бы и сам слетал, но...
- А сколько времени?
- Третий час ночи.
Окно наше было закрыто. В нём отражался тусклый свет дежурного плафона. Глаза понемногу привыкли к покачивающейся вагонной темноте.
- Саша! Сашенька, иди, у меня всё есть, - раздалось откуда-то справа. В плохо освящённом проёме возникла наша проводница Оксана. Без юбки в накинутом на коротенькую розовую ночнушку форменном пиджаке. - Пошли.
- Совесть есть у вас или нет?!! - писклявым голосом возмутились боковые места. - Нам сходить через час в Ельце, а мы ещё и не засыпали! И шарятся и шарятся всю ночь! ****ины поганые!
- Всё, мать, уходим уже. Извини, Грек, - хлопнул мне по ноге Сизин.
На соседней полке заворочался Макар. Прочитал мои мысли.
- Пошли покурим, что ли?
- Пойдём, - ответил я.
Из-за двери купе проводников слышался громкий раскатистый смех Оксанки. Тромбоном басил Саня.

Мы молча курили, когда в тамбуре появился Ковалёв.
- Ребята, у меня Сизин пятёрку занял. Сказал, что в части рассчитается. Как думаете, отдаст?
- Во сколько занял? - зевая поинтересовался Макар.
- В восемь вечера. А что?
- Забудь, Витя. Он пустой, что пионерский барабан, - усмехнулся я.
- Значит, не отдаст, думаете? - расстроился Ковалёв. - Это не порядочно.
- Да, полная жопа, - подытожил Макар. - Интересно, а булдырь сейчас работает?
- В поездах дальнего следования должен работать круглосуточно, - я придавил ботинком окурок. Сбросил его в щель между полом и дверью вагона. - Сходим?
- Да, надо починиться - голова шумит.
- И во рту помойка, - добавил я. - Умоемся и в булдырь.
- Можно я с вами? - неожиданно спросил Витёк. - И счёт разделим на троих. По-честному.
Мы с Мишкой переглянулись
- Валяй, - пожал плечами Макар, - но счёт пополам. У нас с Греком один кошелёк на двоих.
- На троих, - поправил его я, - Сизин ещё.
- Сизин у всех, - как-то грустно произнёс Ковалёв. - И, похоже, надолго.
На обратном пути я отметил, что в купе проводников стало тихо. Поезд начинал сбавлять ход. В окне замелькали редкие огоньки спящего городка. Сизина на месте не было.

Я, стараясь сильно не шуметь, тихонько прикрыл за нами тяжёлую дверь. Неслышно щёлкнул язычок замка. В дальнем углу пустого вагона-ресторана, сложив на диванчик ноги крестиком, дремала официантка.
- Проходим за второй столик, - не открывая глаз, крикнула она.

 Из имеющегося в наличии ассортимента мы остановились на курице с рисом и пирожках с капустой. Она так и сказала:
- Меню даже не спрашивайте, молодые люди. Курица, рис, пирожки. И всё будет холодным.
- А водка и пиво, как обычно, тёплыми, - язвил Макар.
- Мог бы для приличия и брюки с ботинками надеть, - зло скользнула она по Макаровским  треникам с приличными пузырями на коленях и выцветшим драповым тапкам со стоптанными задниками. - В ресторан пришёл всё-таки. А тебе, мальчик, сколько лет? - строго спросила она Витька.
- Де-девятнадцать, - стушевался тот.
- Да он с нами, красивая, - попробовал включить колдовские чары Мишка, - может, вместе посидим? Выпьем, поговорим, туда-сюда... Познакомимся поближе, - он упёрся взглядом в её высокую грудь.
- Глаза не вывихни, лысый. Лет через десять подойдёшь, тогда, может, и познакомимся поближе. Что пить будем?
- «Рижское» есть? - спросил я, протискиваясь к окошку.
- Есть.
- Тогда три пива, бутылку «Столичной» и вот то, что вы предложили на закуску.
- А чай? - удивился Ковалёв.
- Не сегодня, Вить, - Макар хлопнул его по плечу. Усадил рядом с собой. - Как хоть зовут-то вас, прекрасная незнакомка?
- Для тебя Светланой Павловной, лысый. Ожидайте.

Я отодвинул синюю застиранную штору с фирменной эмблемой поезда. На плохо освещённом перроне у входной двери обшарпанного, неказистого вокзала сидел бездомный пёс. Проводив грустным взглядом последнего, идущего мимо него пассажира с большим коричневым чемоданом, он почему-то облизнулся и тут же лёг, вытянув вперёд  длинные лапы.
Круглые чёрные часы над дверью показывали без семнадцати минут пять. Название станции я прочесть не смог. Тусклая лампочка в железном плафоне-юбочке светила вниз, а деревянная табличка с названием была прибита под самой крышей. Смутно различалась только первая буква: то ли "Б", то ли "В".
Раздался пронзительный гудок. Наш состав, резко дёрнувшись, медленно тронулся.
 
Светлана Павловна, устало вздохнув, поставила на стол три гранёных стакана и пиво. Достала из кармана фартука открывалку. Протянула Макару.
- Справишься?
- Я, если надо, и вилкой открыть могу, - он быстро откупорил бутылки, - и зубами.
- Да кто бы сомневался, лысый, - она смахнула в ладонь пробки, забрала у Макара открывалку. - Через минуту принесу остальное.
- Ну и сервис, - неожиданно для всех произнёс Витёк.
- Чего? - нависнув над столом, упёрла в бока свои пухлые ручки Светлана Павловна. – Мальчик, ты у меня сейчас за паспортом сбегаешь! Понял? А ты пойдёшь переоденешься, - грозно ткнула она пальцем на разулыбавшегося Макара. - Разговорчивые, пля, смотрю все стали, - уже отходила она от нашего столика, - палец в рот не клади.

Когда разлили по третьей, я придвинул к шибко разболтавшемуся Ковалёву тарелку с рисом и похожим вкусом на жжёную резину куском синеватой курицы. Положил сверху пирожок с капустой.
 Мы с Мишкой ели вяло и пили молча, в основном налегая на тёплое пиво. Так бывает после слишком затянувшихся весёлых дней. А их было немало.
- Закусывать не забывай, - строго сказал я.
- А, - только отмахнулся он, продолжая нести полнейшую чушь. - Эта училка по химии проходу мне не давала в школе. Я в библиотеку, и она туда. Я на репетицию ВИА в ДК «Шахтёр», и она за мной плетётся. Хотела петь со мной дуэтом. По субботам –  на танцах. Мы там таких битлов лабали... - он быстро выпил, громко икнул, откусил пирожок. - А красивая была, что Алла Пугачёва, - он глупо захихикал. - Мне весь район завидовал ...
Мишка отодвинул от него рюмку.
- Музыкальная пауза. Ешь давай! Можно подумать, ты Пугачёву видел.
Раскрасневшийся Витёк обидчиво нахмурил брови, но вилку взял.
- Живьём –  не помню, а по телику –  было.
- На гитаре играешь? - зачем-то спросил я.
- А то! Я и на саксе ш-шпарю и пою, пля, не хуже Леонтьева.
Макар под столом незаметно наступил мне на ногу. Я кивнул, мол, понял. Но мы опоздали...
- Исчезли солнечные дни, - что есть мочи завопил Ковалёв, - и птицы разлетелись! Переживаем мы одни неделю за неделе-е-е-ей! - изо рта «певца» в разные стороны разлетался рис. - Вдвоём с тобой, вдвоём с тобо-о-й! - он быстро обнял растерявшегося Мишку за шею. - Остались ты-ы-ы ... 
- Эй, молодёжь! - скоро семенила к нам Светлана Павловна. - Вы там с перепугу ох ... ли что ли?!
Я, перегнувшись через стол, крепко схватил Витька за ворот рубахи. Хорошенько тряхнул.
- Угомонись, Карузо!
Витька начал отчаянно сопротивляться. Вмешался Макар. Завязалась потасовка. Смахнули на пол бутылку водки и пирожки. По столу обильно полилось пиво. Мне в грудь больно кольнуло куриное крыло с Макаровой тарелки. Ковалёв оказался довольно вёртким малым.
- Твою ж ты мать! - взвыла официантка, отскочив в сторону.
- Я держу его, - пыхтел Мишка.
- Сдаюсь, сдаюсь, - жалобно сипел Ковалёв.
- Я тебе сейчас сдамся, сука! - орал я, навалившись на них сверху.

Вместо запланированного червонца отдать пришлось два. Светлана Павловна, сунув деньги в карман фартука, на удивление быстро успокоилась. Принесла совок с веником. Грязный алюминиевый таз. Включила в ресторане яркий свет.
- Всю битую посуду бросайте сюда, - командовала она, - и подметите пол хорошенько. Чтоб ни стёклышка не осталось! Скоро смену сдавать.
Ковалёв пьяно всхлипывал, мотая сникшей головой. Мы с Мишкой принялись за уборку.
- Вот ведь урод, - раз пять подряд тихо проскрипел Макар, собирая со стола разбитые тарелки. Я тщательно выметал из-под диванов разный мусор и осколки от бутылок. Больше половины оказалось не нашим. Светлана Павловна, свернув заляпанную скатерть, принялась мыть стол.
- Извините меня, пожалуйста, - пьяно бормотал Витёк. - Простите.
- Да пошёл ты! - не сговариваясь, крикнули мы с Мишкой.

Возвращались молча. В тамбуре Макар отвесил Ковалёву увесистый пинок. В грубой форме отправил спать. Достали сигареты. Закурили.
- Леонтьев, пля, хренов, - ругался Мишка, - и половины пузыря не выпили. Козёл!
- И пива разлили море, - поддержал я. - Урод.
- Ходим только с нашими, Грек.
- Договор!
- Плюс прапор.
За мутными окошками тамбура маячил рассвет. Начинался новый день. Зашёл мужик в серой майке на выпуск с вафельным полотенцем на плече. Прежде чем закурить папиросу, долго отхаркивался.
- Десантура? - спросил он. Мы лениво закивали. - Там вашего старшОго побили.
- Кто побил?
- Фиг его знает, - попыхивал он папироской, - я спал. Вопили, что резаные, на весь вагон. Особенно проводница в рваной ночнушке.

Юрка пил чай. Рядом, потирая ушибленный кулак, сидел Борис. Напротив, укрывшись с головой одеялом и неся оттуда полную ахинею, лежал Сизин.
- Кто же знал, пля, пацаны,... я думал, она свободная женщина, без обязательств,... а они навалились, пля, вчетвером, пля, а я без трусов... Я сосну пару часиков, надену, пля, берет, и жопа им пришла... С ноги разнесу этот сарай в щепки, пля... А то, ишь, мастаки впятером на одного кидаться...
- Не ври. Двое их было, - угрюмо вмешался Борис. - И хобот свой неугомонный на узел завяжи, Саня. Я в армию еду или куда?
- Кто же знал, пля, пацаны, - вылез из-под одеяла на пару секунд Сизин. Засветил под правым глазом нехилый фонарь. Сощурившись, разглядел нас с Макаром, стоящих в проходе. Смутившись, нырнул обратно. - Я, пля, спрашивал у неё,... интересовался этим вопросом... Откуда я мог знать, что муж ейный электриком работает на этом поезде... Вот же, дура баба! Но горячая, как самовар,... вёрткая, что змеина... Вечером надену форму, найду, пля, того, кто ему шепнул про нас с Оксанкой... Десантура так просто не сдаётся... Меня однажды на учениях БМД переехала –  и ничего, а тут, пля, электрик какой-то...
- Сизин, - прервал пьяный монолог прапорщика Юрка, - спи, давай. Тебе скоро к начальнику поезда идти.
- Мужики, надо завязывать. Нам ещё ехать и ехать, - Борька тронул меня за локоть. - Грек, сообразите с Макаром чаёк, а я пока на стол накрою. Добро?
- Угу.
- Пошли к Оксанке, - подмигнул Мишка.
- Там другая теперь вместо неё, - сказал Юрка, - так начальник поезда распорядился.
- А как звать? - раздалось из-под одеяла.
- Гертрудой Львовной, Сизин. Шестидесяти двух лет отроду. Носит шиньон и лёгкие усы.
- Смотрю, юмористы одни кругом собрались... Доберёмся до части, я вам покажу «равняйсь-смирно»... Вы, пля, у меня возьмёте штурмом Джамалумгну в полной боевой экипировке... Хлебнёте, пля, дерьма из каски...
Саня много чего ещё наобещал, прежде чем забыться сладким сном не на шутку распоясавшегося  младенца.
Пили сладкий чай с краковской колбасой и белым хлебом. Мимо цепочкой проплыли для принятия водных процедур «братья по оружию» с зубными щётками. Даже не поздоровались. Ковалёва среди них не было.
 Борис долго не решался, но всё же спросил:
- Грек, откуда ты взял эту Гертруду Львовну?
- К слову пришлось. Вы как хотите, а я спать.
- Поддержу, - демонстративно зевнул Макар.

Следующие три дня пролетели, как под копирку. Притихший после беседы с начальником поезда Сизин в солнцезащитных очках читает роман Алексея Толстого «Пётр-I». Мы травим байки, играем на мелочь в карты, выбираемся во время стоянок за провиантом. Перронные бабульки исправно снабжают нас отварной картошкой, малосольными огурцами, пирожками, салом, запеченной в духовке курицей, свежей зеленью из парников и прочими дорожными вкусностями. Денег на всё пока хватает. Даже на сигареты с фильтром.
Иногда удаётся накормить ушедшего с головой в исторический роман Саню. Но ест он плохо. Ни с кем особо не общается, голубой берет из сумки больше не достаёт и не снимает очков. Курить выходит всегда один. Специально дождавшись, когда мы вернёмся из тамбура.
Он напоминает теперь японского самурая, потерявшего вкус к жизни. Цветущая вокруг буйным цветом сакура его больше не тревожит. А любимая из гейш покинула родовое гнездо, даже не попрощавшись. Остаётся перелистывать бусидо и гнать подальше мысль о харакири.
Бедный Саня.


Когда за окошком потянулись ряды высоких кипарисов, а от невыносимой жары не спасало круглосуточно приоткрытое окно, Сизин захлопнул книгу и бодрым голосом произнёс:
- Что было, то сплыло. Чувствую запах моря, орлы. Скоро будем в Сочи. Надо бы это событие как-то обозначить в жизненном календаре. Поставить, так сказать, галочку. Как обстоят дела с финансами, Грек?
Я отложил в сторону газету «Советский спорт». Достал из сумки деньги. Пересчитал.
- Шестнадцать рублей.
- Не густо ...
- У меня рублей семнадцать осталось, - сказал Борька.
- И у меня червонец, - подвёл черту Юрка.
- Прорвёмся, - Сизин отбросил одеяло, опустил на пол ноги, потянулся за джинсами. - Макар, позови-ка остальных. Сколько вас там всего? Девять?
- Семеро и ты восьмой, - Макар спустился вниз.
- Точно. Зови.
Как только все собрались в нашей секции, плотно рассевшись на нижних полках, Саня командным тоном, не терпящим возражений, произнёс:
- Обстоятельства складываются следующим образом. Через сутки будем в Сочи. Прибываем утром. Думаю, к вечеру этого же дня выдвинуться в направлении Тбилиси. Затем в Кировабад. В десантуре тот же лозунг, что и у мушкетёров. А как там у мушкетёров, Ковалёв?
- Что-то про перья на шляпе и судьбу, - растерялся Витёк.
- Один за всех, и все за одного, Ковалёв. И десантура своих не бросает ни при каких обстоятельствах. Это закон! Понятно?
- Так точно, товарищ прапорщик, - дружно ответила пришедшая троица.
- Молодцы. Теперь о главном. На случай непредвиденных обстоятельств необходимо создать финансовый резерв. Находиться он будет у старшего команды. Думаю рублей по... - Сизин замешкался, - рублей по десять с каждого будет достаточно.
- Это со всех или...
- Призывник Ковалёв, - пассажиры с боковых мест заинтересованно вытянули шеи, - упор лёжа принЯть! Отжимаемся на счёт. Делай - раз! Два. Раз! Команды «два» не было! Лежим в упоре! Два. Раз! - в проходе появилась проводница. Покрутила пальцем у виска. Исчезла. - Два. Команды «раз» не было, Ковалёв. Делай - раз...

Мы с ребятами переглянулись. Армия надвигалась плотным грозовым фронтом. Небо разрывали зигзаги молний. Слышались приближающиеся раскаты грома. Страха в наших глазах не было: мы попали сюда не из тёплых квартир. Но чувство тревоги, возникающее при столкновении с ещё незнакомой действительностью, наполнило каждого из нас.
Я кивнул Макару, Борису и Юрке. Стараясь не наступить на тяжело дышащего Ковалёва и не задеть склонившегося над ним Сизина, мы вышли в тамбур.


                ***


Как собирающаяся на школьную дискотеку модница-восьмиклассница, я решил надеть на себя всё лучшее и сразу. В итоге мимо смотрящих по телику «Служу Советскому Союзу» старослужащих, проще говоря - дедов, нарочно сбавив шаг до лениво-расхлябанно-медленного, шёл, гордо смотря куда-то вдаль, поверх аккуратно стриженых голов, худощавый парень. В белых кроссовках, широких подтяжках в красно-чёрную крупную клетку поверх тельняшки и тёмных очках-«каплях». На груди его болтался фотоаппарат «Смена-8М», в кармане лежал забитый сигаретами «Вега» серебристый портсигар, а на запястье красовались часы «Ракета». В другой руке на тонком ремешке болталось портативное радио. Маяк передавал концерт по заявкам радиослушателей. Юрий Антонов радостно напоминал о крыше дома, под которую все должны вернуться.
- Чё-та я не сращиваю, Грек, - привстал с табурета дедушка Пирог, - ты чё, пля, берега попутал?
Старослужащие забыли про телевизор. Раздались недобрые смешки. Атмосфера выходного дня быстро улетучивалась. С табуреток поднялись ещё трое.
- Год позади, год впереди. Экватор, однако, - обращаясь ко всем сразу и ни к кому конкретно, громко произнёс я, стараясь придать голосу оттенок пофигизма. - Я в курилку, мужики. Подтягивайтесь.
- Всё законно. Кандюха («кандидат» - солдат, отслуживший год) имеет право, - поддержал меня  дедушка Черкес, - «примкой» угощать будешь или «астрочкой»? - подтрунивал он.
- Предпочитаю сигареты с фильтром «Вега».
- Ой, пля. А давно ли ты на них перешёл, Грек? - хихикнули за спиной.
- С утра, - небрежно бросил я через плечо, - и с меня булдырь.
- Это и ежу понятно. Кандюха без проставы – хуже душары позорного («дух» - солдат отслуживший менее шести месяцев), - продолжались комментарии специалистов. На улицу со мной вышли четверо. Пирог, Черкес, Москва и Федя. Лучшего исхода я и представить себе не мог. Значит, приняли, значит, поддержали. Расселись на лавочке за казармой. Я достал портсигар.
Только закурили –  из-за угла, небрежно насвистывая вальс «Амурские волны», показался «брат-близнец». Отличие было лишь в расцветке подтяжек и очках. У Макара они были формой, как у кота Базилио из сказки про Буратино. Он медленно, широко разевая рот, жевал жвачку. Диковинная, надо отметить, по тем временам вещица. Такая же редкость, как, скажем, банка пива.
Хотя, Мамедия, она Мамедия и есть. За деньги там тогда можно было достать всё, что душе и животу угодно. А фильмы в полк нам вообще привозили под заказ. Деды, коротко между собой посовещавшись, делали заказ на следующие выходные. Платишь на входе в клуб двадцать копеек, получаешь «Прэвэт, брат» вместо билета и занимаешь места, согласно сроку службы.
Друзья на гражданке были удивлены моей осведомлённостью по части просмотренных в армии кинофильмов. «Маленькая Вера», «Однажды в Америке», «Меня зовут Арлекина» и прочие гремевшие тогда ленты. Это тебе не «Чапаев» и «Как закалялась сталь» каждые субботу- воскресенье.
У нас и открытый бассейн в полку имелся. Всё как положено: дорожки, вышка, фильтрация воды. На территории части росли инжир, гранат, тутовник.
И всё, вроде бы, так и было на самом деле. И всё бы оно, наверное, и ничего, если б не две огромных, бегущих за тобою с первого и до последнего дня пребывания в десанте жопы. Тяжёлая служба и отвратительная пища.
Нет, запоминаются, конечно, только положительные моменты, это факт. И память наша избирательна в этом плане, это даже не обсуждается. Но...  Извините, отвлёкся.

Макар встал напротив. Достал из штанов точно такой же портсигар. Открыл.
- Мужики, закурите нормальный табачок.
- Да мы, вроде, не обижены, - улыбнулся дед Федя, сдувая с кончика сигареты пепел.
- Мальборо, - зевая, произнёс Макар.
- Ну, пля, вырастили смену, - шутя, сокрушался дед Москва, сгребая здоровенной лапой половину Мишкиных запасов.  - Мажоры, пля, питерские. Пойдём на горный выход, я, пля, гляну, как вы запоёте.
- Будет тебе ныть, Москва. Нормальные салажата выросли. 
- Я пиво чешское достал, - опасливо озираясь по сторонам, шептал Макар. - Пять бутылок.
- Вот это разговор, - оживился Черкес. - На обеде сгоняем в булдырь. Потом можно и по пивку. А вечерком в клуб.

Чтобы никого не ввести в заблуждение, сразу оговорюсь. Эта бутылка пива, одна на двоих, была у нас с Макаром первой за год службы. Потом разок выпили самогонки, отслужив годика полтора. А когда был подписан приказ об увольнении в запас и мы болтались по части в гражданском, отправив парадную форму в посылках домой (обстановка на Кавказе оставалась напряжённой, нам категорически запретили ехать в форме), тогда и случился третий раз. Вот, собственно, и все наши «гулянки» за два года.
Дело тут даже не столько в железной дисциплине, сколько в здравом смысле. На кой ляд кирять после отбоя, если в 6-30 утра надо бежать три километра? А побегут все. И дух и дембель, и командир роты, и командир полка. С этим в десантуре было строго.
За это я бы сказал армии отдельное спасибо. Вернувшись в Выборг продолжать обучение, с грустью отметил, что третья часть прежних друзей теперь –  хорошо пьющие ребята. И пропустить, уйдя в запой, пару деньков занятий для них стало делом привычным.
Служба службе рознь. Кому бесконечные горные выходы, учения, стрельбы, бессонные ночи, блокпосты, прыжки да ненавистная перловая каша, а кому каждый вечер брага на томатной пасте да жареная картошка с тушёнкой. Армия, как лотерея: большинство билетов - проигрышные.

- Ещё полгодика – и всё, Грек. Дембель! - Мишкина кровать стояла рядом. Спинки соприкасались, и мы частенько вели тихие беседы после команды «отбой». - А помнишь, как Сизин с какой-то бабой пропал на два дня?
- В Сочи? Зато мы накупались вдоволь. Нет, саму бабу не помню. А вот море и местную чачу с чебуреками помню хорошо. Обратно поедем тем же маршрутом.
- Замётано. На рынок заскочим в Тбилиси? - Макар глухо заржал в кулак.
- Чего продавать будем?
- Разберёмся, - продолжал смеяться он, вспоминая, как на центральном городском рынке мы загнали наши училищные парадные костюмы. Пиджаки ушли за три рубля, брюки -  по рублю. 

После сочинской трёхдневной эпопеи деньги закончились у всех. Путь в армию оказался непрост и тернист. В поезде до Кировабада пришлось попрошайничать.
Раздобыли гитару. На ней, как на зло, не хватало третьей струны. Быстренько накидали с Макаром репертуар. Борис собирал редкие монеты в Сизинский берет. Отчего-то горцам больше всего приглянулась Цоевская песенка про алюминиевые огурцы, которые он сажал на брезентовом поле. Нам с Мишкой было всё равно, что петь.
В берете кроме мелочи стали появляться продукты. Мы с Макаром воодушевились, а деревенский увалень Борька рассовывал по карманам варёные яйца и хлеб.
 Голод не тётка ...

Над цифрой 43 я впервые серьёзно задумался, когда выводил её хлоркой под трафарет на своём РД (рюкзаке десантника), оказавшись в разведывательной роте сорок третьим по списку и попав туда вместе с Макаром по нелепой ошибке. Случайно. Уж в этом-то я точно уверен и досконально могу воспроизвести в памяти ту звёздную ночь, когда нас, измотанных и сонных, привезли из дивизионной Гераньской учебки в полк. Выстроили на огромном плацу, начали зачитывать списки, напутали фамилии и роты, решили разобраться утром, но, как это обычно бывает в армии... 
Хотя, теперь понимаю, что «случайности» начались значительно раньше. Сразу после того, как появилась эта песенка со странным названием «Игрок под номером 43». В кричаще-лозунговом стиле. Под три акустических гитары ... Какие же там были слова? Что за бредовые рифмы могли тогда веселиться в моей семнадцатилетней голове?
Где-то ведь пылится эта запись на затасканной по рукам кассете фирмы «Свема», где незнакомый, почти детский, голосок задорно выкрикивает...
Шипит запись. Слышны голоса возбуждённой курсантской публики, собравшейся в каптёрке после отбоя.
- Давай, Грек. Сыграйте новую.
Мы подстраиваем гитары. Шум публики затихает. Начинаем проигрыш. Звучит незнакомый уже мне задорный молодой голосок:
Мне говорят: «Так надо!» Говорят: «Иди!»/ «Бери мел, бери камень! Бей и три! /Я ловко маскируюсь под общую массу/ Забиваюсь в серединку, надеваю маску/ Вот мой мел! Мой камень! Мой номер сорок три! И я иду вместе со всеми...»

«При чём там мел? Зачем камни? Откуда взялась эта цифра? - спрашиваю я себя, вынимая кассету из музыкального центра. - Чем была забита его голова, когда он это сочинял? Похоже, ветром...»

Запиликал домашний телефон. Я насчитал восемь вызовов, прежде чем снял трубку.
- Грек, ты там спишь, что ли? Привет.
- Нет. Здорово, Макар. А который час?
- Десять двадцать.
- Утра?
- Ну, понятно. Юлька, значит так и не вернулась.
- Нет.
- Сам виноват...
- Да пошёл ты...
- Так весь отпуск и просидел в своей берлоге?
- Так и просидел.
- Пил?
- Не сказать, чтобы слишком... На улицу часто выходить лень... Рассказ новый написал...
- Хороший?
- Да кто ж его знает.
- Про меня там есть что-нибудь?
- Размечтался конь о луге...
- Значит, дрянь рассказик получился...
- Смейся, смейся. Когда у нас будешь?
- В субботу.
- А конкретней?
- ???
- Ну...
- Понял. Сегодня четверг, Грек.
- С этого и надо было начинать. Жду!
- Пока, писатель.





                Эпилог.


Саня Сизин, щуплый прапорщик из ремонтной роты, служил в нашем же полку. А когда, месяца через три после начала службы, мы с ним случайно встретились на укладке парашютов, узнал нас с Мишкой не сразу. Да и наконец припомнив, особой радости не высказал. Только устало улыбнулся, спросил, как дела, и побежал по своим.
Меньше чем через год его пырнут ножом в пьяной драке на день ВДВ. Произойдёт это в Москве, в ЦПКО им. Горького. Сашка не выживет.
Сколько мы не пытались с Макаром выяснить подробности этой истории, ничего путного из этого не вышло. Все говорили, примерно, одно и то же: поехал в отпуск, хотел навестить мать в Рязане, но не доехал.





Автор выражает огромную благодарность Юлии Марьиной за редактирование рассказа.