1
Мы разулись. Стянули, озираясь, сапоги. Размотали портянки, бросили их на куст шиповника. Потемневшие вонючие тряпки - на розовые лепестки в хрустальных капельках росы.
- Розу белую, - бормочу, - с черной жабой я хотел на земле повенчать...
- Чего, чего? - переспрашивает меня Лешка Гуцевич, разглядывая свои разопревшие конечности. - Отросли гады!.. У тебя ножниц нет?
Ножниц у меня нет. Есть АКМ, приклад которого я подложил под голову, штык-нож на поясе, три заряженных магазина в подсумнике, две гранаты...
- В самый раз бы когти обрезать, пока они, гады, мягкие, - рассуждает Лешка.
Мы лежим с ним в трех шагах от взводной палатки - на солнышке. К палатке ведет дорожка, посыпанная серым песком. Возле палатки клумба, на которой вместо цветов из дёрна вырезано: "Миру - мир!" Это я придумал, когда мы, одуревшие от безделья, взялись облагородить наш лагерь. Второй взвод выложил из камней возле своей палатки каких-то чебурашек, а мы - вот решили соригинальничать. Получилось красиво, хотя, конечно же, пошло - на уровне детского сада.
- Это что за, извиняюсь, бардак, мать ити?! - скрипит над нами начальственный голос.
Открываю глаза. Майор Шарыга. Замполит батальона.
- Товарищ майор, - вскакиваю, - третья рота находится на марш-броске, дежурный по роте младший сержант Хабаров!
- Это что за, извиняюсь, разгильдяйство? - показывает Шарыга на наши босые ноги.
- Три недели, товарищ майор, сапог не снимаем, в них и спим...
- Под трибунал захотел? Обстановка приближена к боевой, а вы...
- Так точно, мудаки мы, товарищ майор!
- Хуже! Скажите спасибо, что на майора Шарыгу попались, другой бы вас...
- Спасибо, товарищ майор! - Под старческое ворчание Шарыги мы в темпе обуваемся. Он велит мне проводить его по расположению роты. Лешка остается у взводной палатки. Я плетусь за Шарыгой. Сутулый, седой, он косолапо шаркает по песку. Мне всегда смешно было смотреть на него на строевых смотрах. На его вытянутую дряблую шею. На ревматические ноги, не успевающие печатать шаг за батальоном. Жалкий, смешной старикашка!
А старикашке, между прочим, всего сорок два. Мы возвращаемся с ним к нашей взводной палатке.
- А это что за, извиняюсь, фигня? - показывает он прутиком на клумбу.
- Какая такая фигня, товарищ майор?
- Написано что?
- Миру - мир, товарищ майор.
- Убрать!
- Но, товарищ майор... Так партия учит... И вы сами не раз говорили на политзанятиях...
- Никаких "но", сержант! Убрать, стереть с лица земли!
- Но почему, товарищ майор?
Шарыга смотрит на меня, как на идиота:
- Мы куда собрались, сержант? К тете Моте? Мы воевать собрались, выполнять свой священный интернациональный долг! Понял? Воевать! А ты тут со своими пораженческими лозунгами! Убрать, я сказал!
Шарыга ворчит себе что-то под нос, а мы с Лешкой рушим клумбу. Проверив нашу работу, замполит объявляет мне трое суток гауптвахты.
- Доложишь вечером ротному, - говорит он, - пусть тебя арестует.
- За что? - спрашиваю. - За сапоги?
- Нет, за пораженческое настроение... За неуважение старших по званию! За дерзость!
- А где, - спрашиваю, - здесь, в лесу, гауптвахта?
Шарыга растерянно оглядывается. Действительно, где?
Прага, 13 августа (ТАСС). В Карловых Варах закончились вчера переговоры между делегациями Социалистической единой партии Германии и Коммунистической партии Чехословакии.
В заключение переговоров опубликовано совместное коммюнике. В нем указывается, что переговоры проходили в дружественном и товарищеском духе и атмосфере искренности. Во время переговоров обе стороны подчеркнули значение принятого в Братиславе Заявления шести коммунистических и рабочих партий для развития и укрепления отношений между ЧССР и ГДР. Делегации обменялись информацией о политике своих партий и о положении в своих странах, а также мнениями относительно актуальных проблем современного международного положения и международного коммунистического движения.
2
Вечером я докладываю о визите замполита ротному. Офицеры пьют чай в своей офицерской палатке. На лице ротного ничего не прочитывается.
- Не бери в голову, - бросает он наконец.
- А бери в рот, - хихикает лейтенант Пяльцев, командир третьего взвода.
- Сейчас у меня кто-то возьмет! - говорит ротный, поднимаясь с походного складного стула.
- Простите, товарищ капитан, - лепечет Пяльцев.
- Уходи! - выталкивает меня из палатки замполит роты старший лейтенант Гриценко, - не до тебя...
Я шагаю в густую душную темень. Света от спелых звезд, усеявших небо, хватает лишь, чтобы вырисовать верхушки деревьев слабым угловатым контуром. Я включаю фонарик, отыскивая дорожку к своей палатке. Мимо пробегает Пяльцев, держась рукой за левую щеку.
...Утром, после развода, он отзывает меня в сторонку, в заросли орешника:
- Про гауптвахту в походных условиях рассказать? Так вот, роют яму. И сажают туда арестанта на цепь... Усек?
- Никак нет, товарищ лейтенант!
- Ничего, подрастешь - поймешь! Какие твои еще годы!
...Лешка Гуцевич вернулся из караула. Смурной какой-то, задумчивый. Щеки ввалились, в глаза не смотрит. Устал, наверное.
После отбоя не спит, ворочается. Пойдем, шепчет, покурим.
Выползаем из палатки, ныряем в кусты.
- Херня какая-то, - бормочет Лешка, выщелкивая сигаретку из пачки "Охотничьих". - Смотри, никому ни слова!
Вместо клятв и заверений я даю ему прикурить, прикуриваю сам.
- Нас посадили с Захидовым, - начинает Лешка, - в секрет. Возле какой-то сторожки. Сказали пароль, отзыв. Мы наломали веток, устроились в ямке, лежим. Захидов, сам понимаешь, сразу же давить стал, а я не сплю, хотя и страшно в темнотище такой. В полночь подходят четверо, называют пароль. Одного я узнал - особист из штаба полка, а трое - в штатском. Особист вскоре ушел, а штатские пили всю ночь, матюгались...
- Ну и чего?
- Да, ничего. До границы, говорят, всего четыреста метров. Граница открыта - чехи, мол, мудаки, в разгон пошли: только пьют да баб трахают, никакой бдительности.
- А дальше?
- Чего дальше? Как рассвело, собрались и ушли.
- Куда?
- Туда... К чехам. За кордон... Гадом буду, разведчики они. Всю ночь пили, а ушли трезвыми. А еще говорили, что скоро начнется, вот-вот...
Лешка, отягощенный тайной, задыхается от возбуждения. Высоко в небе мерцают мириады звезд. Мы молчим, но думаем об одном. Без тоски, без страха и сожаления. Ну какой может быть страх у глупых и резвых щенков, впервые допущенных на охоту?
21 августа. ТАСС уполномочен заявить, что партийные и государственные деятели Чехословацкой Социалистической Республики обратились к Советскому Союзу и другим союзным государствам с просьбой об оказании братскому чехословацкому народу неотложной помощи, включая помощь вооруженными силами. Это обращение вызвано угрозой, которая возникла существующему в Чехословакии социалистическому строю и установленной конституцией государственности со стороны контрреволюционных сил, вступивших в сговор с враждебными социализму внешними силами.
3
И снова небо в звездах. Черное небо, крупные спелые звезды и полнеющая луна. "А с неба скатилась вторая звезда - прямо вам на погоны", - напевает вполголоса Руслан Агержаноков, высокий, тонкий в талии красавчик-адыгеец. Совершенно цивилизованный, без всякого акцента. По должности старший стрелок. В бою его место за пулеметом СГМ. И если меня, командира отделения, убьют, принимает командование на себя. Незаменимый, короче, воин.
- Чего ждем? - спрашивает. Не дождавшись ответа, снова пристает с вопросами:
- А вот ты, Серега, стрелять в людей станешь?
Я вздрагиваю. Мне самому интересно - буду ли стрелять в живых людей? Мы сидим, прижавшись к бортам БТР. Автоматы между ног, на головах каски, в подсумниках полный боекомплект, розданы индивидуальные медицинские пакеты, в вещмешках сухие пайки.
- А я буду! - встревает Чифирь, единственный в отделении старик. - Тра-та-та-та - орден сюда! - бьет себя по левой груди. - Тра-та-та-та - медаль сюда! - бьет по правой.
- Чифирь, заткнись! - рявкает из кабины взводный. - Всем тоже молчать!
Мы молчим. На узкой лесной дороге замерли один за другим БТРы. А на небе звезды ярко мерцают. Луна совсем уже полная. Падает звезда - желание загадать не успеваю. Да и просьб никаких нет - все предопределено приказами командиров и боевыми уставами Советской Армии. В них все расписано - что делать, как себя вести и в наступлении, и в обороне, и на марше. Вот и боевой приказ уже получен. Еще засветло построили офицерско-сержантский состав третьей гвардейской мотострелковой роты. Ротный зачитывает боевой приказ. Всем, даже нам, командирам отделений, раздают карты с маршрутами движения. Наша рота - в авангарде.
- Начинаем в полночь, - говорит ротный. - Переходим границу и делаем вдоль нее марш-бросок. Местность гористая. Будем проходить через Карловы Вары, Марианске Лазне, другие города и поселки. Возможны инциденты, вплоть до боевых действий. Огонь открывать по обстановке.
Он никогда много не говорит. Достаточно бывает одного его взгляда, чтобы самый последний разгильдяй усиленно начинал шевелить мозгами. Вот и сейчас он проходит по каждому из нас знаменитым своим немигающим взглядом:
- Вы хоть знаете, что это такое - по обстановке? Это значит, что любой из вас, вплоть до командира отделения, может отдать приказ открыть огонь. В Венгрии у нас такого приказа не было... Вот так, сынки! Ну, с Богом... По машинам!
Это к вопросу, буду ли я стрелять в людей? По обстановке, Руслан, по обстановке... Но в безоружных, Руслан, стрелять не буду. Только в бою. "Комсомолец, будь отважен в бою!" - собрание с такой повесткой намечали мы по распоряжению майора Шарыги провести сегодня в роте, но не успели... В полночь ревут моторы, и при полной луне головной танк разносит в щепки шлагбаум на границе ГДР-Чехословакия.
А войны все нет. Мы петляем в Рудных горах, среди скал, проскакиваем через какие-то поселки, грохочем железом по мостам... Никто в нас не стреляет, не закидывает гранатами, не угощает коктейлем Молотова... Что, конечно же, расслабляет. Руслан, откинув каску, уже горланит во все горло что-то свое гортанное.
- Заткнись, мудила! - рявкает взводный, лейтенант Шепель.
- И надень каску, - добавляю я.
- Есть, товарищ гвардии младший сержант! - продолжает придуриваться гордый сын гор.
Неожиданно БТР останавливается. Напрягаемся, ожидая команды к бою. Чифирь щелкает затвором.
- Отставить! - командует взводный. - Всем перекур...
Приподнимаюсь со своего места и вижу справа на обочине танк. Замер, упершись стволом в придорожный дуб. Мимо нас проносят на руках танкиста в черном комбезе - голова в шлемофоне болтается на тонкой шее.
Подходит замполит Гриценко. Говорит со взводным:
- Ни хрена танкисты не могут по брусчатке вести... Вот и вмудохались в дуб - грудь наводчику раздавило...
- Да, не повезло парню. Но на марше без жертв не бывает. Устали ребята. Скорей бы рассвет...
Движемся дальше. Светает. Какая-то деревня. Узкая кривая улочка. На повороте угол дома разворочен - диван, подушки, детская кроватка...
- Танкисты! Мать их ити! - ругается лейтенант Шепель.
Слипаются глаза. Постукивают стволы автоматов в бойницах. Рядом со мной храпит Захидов, маленький смешной азербайджанец.
- Не спать, никому не спать! - кричит взводный.
Захидов виновато хлопает огромными девичьими ресницами. "Отлить бы", - ворчит Чифирь. Взводный переговаривается с кем-то по рации. БТР останавливается. На подножку вскакивает ротный. "Пусть", - разрешает он взводному.
- Отливать по трое! - командует лейтенант.
Втроем соскакиваем с борта, справляем прямо на асфальт, остальные держат сектор обстрела. Меняемся. Подъезжает на БРДМе начштаба батальона майор Чидунели, усато-носатый грузин, точнее - мингрел.
- Слюшай боевую задачу, Олег Михайлович, - говорит он нашему ротному. - Вот здесь, - водит по карте авторучкой, - тебя будут ждать танкисты. Сворачиваешь вместе с ними, заходишь в этот вот городок. Блокируешь Высшее пограничное училище. Вот здесь у них штаб, здесь казармы... Если что, разоружай...
- По машинам! - раздается приказ, и мы снова одно целое, один клубок нервов, единый сплошной кусок мяса, напитанный молодой горячей кровью. Мы - это первое отделение первого взвода третьей гвардейской мотострелковой роты капитана Баранова. Мы - это четверо автоматчиков, пулеметчик, снайпер, гранатометчик с помощником и я - командир отделения сержант Хабаров. Девятеро в бронетранспортере, не считая водителя и лейтенанта Шепеля.
...Как в калейдоскопе, меняются картинки. Вот и пограничное училище... Смотрим - два наших танка уткнулись стволами в окна казармы. Несколько парней в одних кальсонах размахивают руками, плачут. Посреди них наш ротный, стоит, набычившись, по-боцмански расставив ноги. Вот и все, что успел увидеть за те несколько минут, которые мы здесь - никаких выстрелов, никакого боя...
- Полностью деморализованы, - объясняет запрыгнувший к нам в бронетранспортер замполит Гриценко. - Слезы льют, говорят, что если бы знали, то хорошо бы нам дали.
Мы хохочем. Гриценко угощает нас "Беломором". Закуриваем. После термоядерных "Охотничьих" вкус офицерской папиросы сладок и приятен, как дым отечества.
- Сергей, - спрашивает замполит, - не забыл, что ты у нас еще и комсорг роты?
- Не забыл, а что делать-то?
- Сам пока не знаю. Боевой дух, смотрю, у вас и без комсомола на высоте... Так?
- Так точно, товарищ старший лейтенант!
- Ну, бывайте, - легко перемахнув на ходу через борт, старлей мягко спрыгивает на асфальт. Акробат, блин. Мастер спорта по художественной гимнастике, а не замполит. Везет же третьей гвардейской роте!
Москва. 22 августа (ТАСС). Как сообщалось, Советский Союз и другие союзные страны удовлетворили просьбу партийных и государственных деятелей Чехословацкой Социалистической Республики об оказании братскому чехословацкому народу неотложной помощи, включая помощь вооруженными силами.
Во исполнение этого решения воинские части союзных социалистических стран 21 августа вступили в Чехословакию - во все области и города, включая Прагу и Братиславу. Продвижение войск братских стран проходило беспрепятственно. Воинские части Чехословацкой Народной Армии остаются в местах своей дислокации. Население проявляет спокойствие. Многие чехословацкие граждане выражают воинам союзных армий свою признательность за своевременный приход в Чехословакию - на помощь в борьбе против контрреволюционных сил.
В то же время в Праге и некоторых других населенных пунктах правые антисоциалистические элементы пытаются организовать враждебные вылазки против здоровых сил ЧССР и пришедших им на помощь союзных войск. Эти враждебные действия нашли свое выражение в организации провокационных выступлений на улицах, распространении злостных слухов и измышлений, в разбрасывании клеветнических листовок. Имели место подстрекательные выступления по радио, телевидению и в печати.
4
А наутро они проснулись. А, может, и не спали вовсе. Когда же тогда успели намалевать везде, где можно и где нельзя эти мерзкие лозунги? На заборах, на асфальте дорог, на стенах домов нарисовать успели крупными буквами, белой краской: "Нет - советским оккупантам!", "Ленин, встань из гроба - Брежнев с ума сошел!", "Да здравствует Дубчек!", "Ванька, езжай домой - Машка загуляла!" И т. д., и т. п.
- Гады! - ругается Чифирь. - Мы к ним с добром, с открытой пролетарской душой, а они, козлы вонючие!
Обидно, конечно. И как-то непривычно. Но вместо злости - пустота. Подобное как-то было, когда курить бросал - будто воздух из тебя высосали, словно где-то что оставил, а что - никак вспомнить не можешь. Хреново, в общем.
Это я про себя. А что ребята чувствуют? Захидов, похоже, опять дремлет, прикрыв глаза пушистыми в два ряда ресницами. Руслан же недобро щурится. И похож сейчас на абрека - щеки чернеют небритостью, рука до побеления костяшек сжимает рукоять штык-ножа.
Чифирь продолжает крыть братьев по мировой системе социализма. На политзанятиях, которыми нас мучают с весны, он самый тупой, а тут... Вот что значит наглядная агитация!
- Отколоться решили, - орет Чифирь, - от соцлагеря! Я вам, ..., отколюсь! Глаз на задницу натяну!..
- Заткнись! - говорю ему.
- Это ты кого затыкаешь? - ошарашен Чифирь. - Дожили! - причитает визгливо, по-бабьи, - молодежь старикам рот затыкает, контру, ..., защищает!
- Хватит! - вмешивается взводный. - В бою себя покажешь...
Едем молча. Во рту чувствую запах и вкус крови. Как всегда перед дракой.
...Карловы Вары встречают толпами разъяренной молодежи. Длинноволосые. То ли пьяные, то ли обкуренные, хлынувшие из ночных баров и дискотек. А может, и нет? Обида - плохой советчик, а ложь, несправедливость разжигают ненависть, которая сильней всякого наркотика искажает лица, наливает кровью глаза.
В нас летят камни. Пустые бутылки бьются о бронированные борта.
- Шнапса подкиньте, бродяги. Ловлю! - дурачится Лешка Гуцевич.
- Размечтался, - ворчу, - чехи, они жадные.
- Откуда знаешь?
- Швейка надо читать...
А у Чифиря опять истерика. Дайте, кричит, пулемет, я их порву крупнокалиберными!.. Руслан передергивает затвор Калашникова...
- Не стрелять! - орет взводный.
- Не стрелять! - повторяю за ним, как эхо.
Движемся по-черепашьи. А тут и вовсе останавливаемся - путь колонне преграждает брошенная чехами "Шкода". Откуда ни возьмись, подкатывает штабной БРДМ. На броню вскарабкивается, размахивая пистолетом, начальник штаба полка подполковник Шакиров. В полку все его боятся. Зверь! Казнит и милует без суда и следствия. Щечки пухлые. Ручки пухлые. А глаза маленькие, злые. В полку он любого по стенке размажет, а здесь? Что-то не очень чехи слушаются...
- Шепель! - кричит он нашему взводному, - четырех мордоворотов ко мне! Быстро!
Спрыгиваем на асфальт. Я, Руслан, Лешка Гуцевич. Четвертым мордоворотом - сам взводный, лейтенант Шепель. Бежим к "Шкоде", хватаем ее за низ кузова. "Раз, два, три!" - легковушка летит в кювет.
- Вот так! - хищно улыбается начштаба, запихивая пистолет в кобуру. - Молодцы, третья рота! Где капитан Баранов?
- Здесь я, - подходит, не спеша, наш ротный.
Подполковник достает карту:
- Выходи, Олег, на границу с ФРГ, в район города Тахов. Блокируешь вот эту и эти дороги... А здесь еще мост...
- Хорошо... Понял... Но без танков хреново! Подкиньте!
Все в полку боятся подполковника Шакирова, но только не наш ротный. Повезло третьей гвардейской роте...
Москва. 23 августа (ТАСС). По сообщениям, поступающим из различных районов ЧССР, обстановка в стране продолжает оставаться в целом нормальной. Однако отмечается активизация реакционных сил, которые чувствуют, что у них почва уходит из-под ног. Это подтверждается тем фактом, что праворевизионистские элементы 22 августа в спешном порядке организовали в Праге тайное сборище, которое они назвали чрезвычайным съездом КПЧ. Замыслы организаторов этого сборища состояли в том, чтобы явочным порядком захватить руководящие органы партии, изменить ее политический курс.
Этот так называемый съезд был организован и проводился в нарушение элементарных норм Устава КПЧ. Он был создан без ведома ЦК партии. Среди его участников не было представителей Компартии Словакии. Фактически не были представлены коммунисты-рабочие. Отсутствовали и коммунисты армии. Полномочий участников никто не проверял. На сборище было принято заранее состряпанное решение, направленное на отрыв Чехословакии от социалистического содружества и на разжигание вражды к братским странам, их вооруженным силам. 5
Тишина. Паутинки плавают в воздухе. Неба синева. Мы обрели, наконец, тишину, но не покой. Не дремоту, так подходящую для жаркого августовского полудня. Не благостное расслабление мышц и мозгов... Покой нам только снится, вернее, даже сниться не смеет - выполнение интернационального долга продолжается. Нам, как поется, не до отдыха теперь. Мы обливаемся потом. Окапываемся. Ладно, почва песчаная, хоть с этим-то повезло.
Мы, первое отделение первого взвода третьей гвардейской мотострелковой роты, одни на этой лесной опушке. Одни-одинешеньки на проселочной, с чуть заметными следами колес, дороге. Сзади - редкие сосны да кустарники. Впереди - небольшая низина, речушка, мост через нее, пара домишек на берегу, сараи. Буквально в ста метрах.
- Это граница, - показал лейтенант Шепель на речку, когда мы прибыли сюда. - Окопаетесь, а если пойдут, остановить любой ценой. Ценой самой жизни!
- Кто пойдет?
- Ну эти самые, натовцы. Американцы или немцы. Танки, бронетехника с живой силой...
- Ни хрена заявочки! - бурчит под нос Лешка Гуцевич.
- Разговорчики в строю! - беззлобно скалится лейтенант Шепель и шагами отмеривает расстояние между окопами, которые нам предстоит вырыть. - Вот сюда посадим гранатометчика, туда - снайпера, пулемет установим вот здесь. Окопы рыть в полный рост! БТР тоже закопать! Хабаров, командуй! Я убываю со вторым отделением. Всё, до встречи...
И вот мы обливаемся потом. А скоро и потеть будет нечем - горло пересохло, фляжки пустые. Врылись уже по пояс, но копать еще и копать.
- Разреши, Серега, разденемся, скинем гимнастерки - говорит Лешка Гуцевич.
- Не положено. По уставу в боевой обстановке окапываться следует при оружии и полном снаряжении.
- Да никого же нет. Чего при такой жаре париться!
- Нет, Леха, не проси...
Подходят Руслан, Чифирь.
- Пацаны от жары подыхают, - говорит Чифирь, - давай что-то думать...
- А чего думать, - Руслан показывает на речку, - вода рядом.
- Вы чего, совсем охренели? - ругаюсь я.
- Серега, ребята правы, - вступает друг мой Леха.
- Ты же рисковый пацан, я знаю! - говорит Чифирь. - Помнишь, как за шнапсом через забор ходили?
Я колеблюсь, они чувствуют это и наступают. Я ругаю себя последними словами, но сдаюсь:
- Ладно, уговорили. Я сам пойду. Со мной Леха и Руслан. Чифирь, остаешься за старшего!
- У меня фамилия есть, - ворчит Чифирь. - Совсем молодежь обнаглела...
- Ефрейтор Игошин за старшего! Страхуйте нас, держите речку и хутор на прицеле...
Перебежками достигаем хутора. Залегаем. Тишина. Ни души. Окна домов заколочены. Воду набираем из колодца. Леха лезет в сад за грушами - никогда в своей Сибири фруктов не едал.
- Кончай, - кричу, - Леха, не наглей! Не мародерствуй!
- Он же, Серега, заброшенный... Ребятам принесем...
- Вкуснятина! - надкусывает грушу Руслан. - Поверь мне, кавказскому человеку...
Они с Лехой набивают карманы, запазухи, каски... Вот такие, затоваренные под завязку, и возвращаемся на позиции. Довольные, с улыбками до ушей...
...Лучше бы не возвращаться! Провалиться лучше бы сквозь землю на этом долбаном хуторе! Лечь под немецкие пули! Упасть под американские гусеницы!..
- Раздолбаи! - задыхается от ярости начальник штаба батальона майор Чидунели, как тигр, вышагивая перед строем полуголых бойцов моего отделения. - Где ваш гребаный командир?
Он нас еще не видит. Мы у него за спиной, но деваться нам некуда, надо сдаваться.
- Товарищ майор, - начинаю доклад.
Он оборачивается. Немая сцена.
- Товарищ майор...
- Негодяй! Расстреляю на месте! - шепчет начштаба.
- Товарищ майор, - говорит Леха Гуцевич, - мы в разведку ходили...
- В разведку, говоришь... Ну и как там?
- Тихо. Танков вероятного противника нет, живой силы - тоже...
- Так, так, - говорит начштаба. - А эти почему голые? - спрашивает он меня. "Собака, Чифирь, и на только хрена разделись?.." - ругаюсь я про себя.
- Чего молчишь, сержант?
- Виноват, товарищ майор...
- Виноват? Это ты судье скажешь, что виноват. А у меня служить будешь. Понял?
- Так точно, товарищ майор!
- А теперь слюшай сюда, сержант. Снимаешь отделение и идешь по этой дороге, там тебя встретят регулировщики из первой роты.
- А окопы? Оборона? Танки?
- Они не пойдут. Уже не пойдут. Выполняй, сержант. И без фокусов! Навязали на мою голову детский сад, вот и повоюй с ними, спиногрызами!..
Он еще долго ворчит что-то себе под нос, наблюдая, как мы собираемся: натягиваем гимнастерки, надеваем снаряжение, каски... Майор Чидунели. Начальник штаба. Красавец мужчина. Человек. Повезло первому гвардейскому мотострелковому батальону.
Нью-Йорк, 24 августа (ТАСС). Державы НАТО, навязавшие Совету Безопасности обсуждение своей кляузы в связи с событиями в Чехословакии, не смогли протащить состряпанную ими резолюцию. Представители Советского Союза, Венгрии, Болгарии дали отпор попыткам империалистических держав использовать ООН как инструмент в кампании лжи и клеветы против социалистических стран. Они разоблачили лицемерие представителей Соединенных Штатов, Англии и их союзников по НАТО, вставших в позу "защитников" Чехословакии.
Роль печати в нормализации обстановки в Чехословакии велика, поэтому велика и ее ответственность. Трудящиеся ЧССР вправе ожидать, что пресса и другие средства массовой информации будут делаться действительно чистыми руками, в интересах социализма и дружбы между братскими странами
6
Уехали недалеко. Верст десять. Остановились на какой-то в старых коровьих лепешках поскотине, сползающей от опушки соснового леса к заросшему камышом пруду.
Здесь уже вся наша рота. Плюс минометная батарея. И еще танкисты. Дымится полевая кухня. Впервые за последние сутки едим горячее. Захидов притащил полный котелок макарон со свининой - порций, наверное, пять. У него на кухне блат: старший повар Али-баба является близким каким-то земляком. Или дальней родней... Поди их, азеров, разбери - все земляки да братья.
Едим из одного котелка. У нас все разбились на пары, так удобней - не надо каждому тащиться на кухню, да и мыть меньше... А мне с Захидовым вообще повезло - Али-баба положил лучшие нам куски - рубаем, аж за ушами трещит. А еще говорят, что мусульманам свинину нельзя. Это я про Захидова...
...А теперь бы поспать! Храпануть минут эдак четыреста. Но куда там - команда: "Строиться!"
Взводный делает развод: первому отделению, моему, - в боевое охранение, второму - ставить палатки, третий - в помощь танкистам, закапывать танки.
Нас инструктирует сам ротный. Скрывать, говорит, не буду. У чехов пока не разоружился и сохранил полную боеготовность один мотострелковый полк с приданным ему танковым батальоном.
- Они могут пойти оттуда, - показывает ротный на петляющую вдалеке ленту шоссе. - Заляжете в секретах попарно. Если хотите жить, не спите. Действовать будете автономно, на свой страх и риск, поскольку ночи здесь темные. Не забудьте, кстати, насадки для ночной стрельбы.
Лейтенант Шепель разводит нас по местам. Мне с гранатометчиком Жорой Гулуа достается заросший негустым лесом пригорок. Кажется, что сползающее с холмов шоссе упирается прямо в нас.
- Ну, с Богом! - прощается лейтенант Шепель. - Как говорится, грудь в крестах или голова в кустах...
Засветло выкапываем окоп для стрельбы лежа, застилаем его хвойной лапкой. Приходят связисты, устанавливают телефон. Темнеет внезапно. Черная глухая стена, и тишина.
- Не могу, - говорит Жора, - разреши всхрапнуть, товарищ сержант.
Он ходит еще в молодых, призвавшись на полгода позже. Соблюдает поэтому субординацию. Я молчу. Жора, не дождавшись разрешения, бормочет что-то на своем, абхазском, - то ли молится, то ли стихи читает.
- Есть, - говорю ему, такой писатель, Гулуа... Не родственник?
- Не знаю, - говорит Жора. - Возможно. Мы все в Сухуми - родственники...
- Интересный вы, грузины, народ - дружный...
- Ты что дурак, товарищ сержант? Я же не называю вас, русских, татарами!..
Чувствую, что краснею. Точно, дурак. Сморозил. А пора бы знать, кто есть кто. Кого ведь только нет у нас во взводе. Армяне, хохлы, татарин, молдаванин, чечен, таджик, манси... Захидов - азербайджанец, Руслан - адыгеец. Лешка Гуцевич говорит, что русский, но тоже какой-то косоглазый, у них в Сибири много таких. Все - пацаны нормальные. Есть, правда, у некоторых заморочки, но у кого их нет. У нас, у русских? Один Чифирь чего стоит... Вот про чечен говорят, что они злые. Не знаю?.. Наш Шамиль - самый смирный в роте, хотя сильный, как дьявол, накачанный... Молчаливый, слова не выдавишь.
...У нас, в ГДР, казармы комнатного, в отличие от Союза, типа. Остались еще от гитлеровского вермахта. На взвод - комната, кровати в два яруса. Не знаю, где как, а в нашем взводе стало традицией рассказывать по очереди после отбоя, перед сном, каждому о своей родине, о своем народе. Об обычаях, о девках, об одежде... О том, что пьют, едят, как женятся и хоронят... За какие-то месяц-два я узнал о народонаселении нашего великого и могучего Союза больше, чем, читая запоем, за всю свою сознательную жизнь.
...Не сразу заметил, что Жора дремлет. Будить не стал, пусть поспит - вторая ночь без сна. Хотя, наверное, зря не бужу - одному как-то жутковато. Разные мысли плохие лезут, страхи. Где-то справа хрустнула ветка, щелкнул, как почудилось, затвор. Чуть было не выпустил на звук очередь, не знаю, что тормознуло. Какой, на хрен, тут сон. Толкаю Жору: хватит, мол, дрыхнуть, прирежут, как миленьких. Жора тихо ругается: заколебал, говорит, товарищ сержант, всех своими чехами...
Сказал, как сглазил. Легки они на помине. Тишину нарушает далекий еще шум моторов. Затем в стороне шоссе вспыхивает и удлиняется змейка огней.
Кручу ручки телефона.
- Дежурный по батальону лейтенант Журов слушает!..
- Товарищ лейтенант, - докладываю, - к нам приближается колонна противника...
- Подойдут, стреляй по первому танку...
- Как стреляй?
- Как учили, сержант! Бей его в лобешник кумулятивным! Жги! И не ссы, мы скоро будем!
Лейтенант Журов, известный на весь полк бабник и пьяница, бросает трубку. Поднимает, наверное, уже батальон.
- К бою! - командую я Жоре. - А сам хватаю гранату и заталкиваю ее ему в трубу. - Подпустим, - говорю, - поближе, чтобы наверняка...
- Прощай, мама! - шепчет Жора.
Я передергиваю затвор Калашникова, посылаю пулю в патронник...
- Телефон! Звонит телефон! - кричит Жора.
Я хватаю трубку.
- Отставить! - слышу голос ротного. - Это наши. Из соседней дивизии...
Танки, грохоча, проходят мимо. За ними бронетранспортеры. Жора Гулуа бормочет что-то на своем, на абхазском. Наверное, молится. Или стихи читает?
Нас сменили, когда уже рассвело. У офицерской палатки стоит лейтенант Пяльцев. Ухмыляется:
- Ну что, Хабаров, обкакались там с Жоркой?
Врезать бы ему, да нельзя: так потом врежут - время-то военное. Проходим мимо. Нас догоняет лейтенант Журов. Отзывает в сторону. Достает фляжку:
- Глотни, Серега...
Я глотаю. Вонючий немецкий "Корн". Тем не менее обжигает.
- Ситуация была та еще. Ротный чуть не поседел...
- Да, я ничего, товарищ лейтенант. Только этот вот, ваш Пяльцев, чего он выделывается?..
- Не бери в голову. Молодой еще, воспитаем...
С лейтенантом Журовым мы месяца два назад чуть-чуть сблизились на почве стихов. Узнав, что я работал до армии корреспондентом, он принес мне общую тетрадь в коленкоровом переплете. Почитай, говорит. Стихи его меня не тронули, но мы весь вечер проговорили о литературе. А это, на казарменном положении дорогого стоит. Для меня, конечно. Журов - человек свободный: и выпить, и по бабам может шастать, а мне для души оставались только книги из полковой библиотеки.
Боюсь, что ожидает Журова судьба нашего ротного. Ему двадцать семь, а все еще в лейтенантах. Ротному - тридцать восемь, многовато для капитана. Болтают, предлагали недавно ему должность комбата, но он отказался. Скорее, сказал, на пенсию выйду. Жаль. Другие в его годы полками командуют. Но это генеральские сынки, а наш... Большой умница, конечно, наш Олег Михайлович и мужик душевный, но драчун. В полку всех офицеров строит. Свиреп, говорят, но справедлив. Так старики рассказывают, я же одного лейтенанта Пяльцева с фингалом под глазом видел...
Делаю еще глоток - хорошо! Какие, спрашиваю, новости?
- Военная, - смеется Журов, - тайна. Вот выступление президента Джонсона по радиостанции "Свобода" поймали... Чуть не плачет. Русские провели, говорит, величайшую со времен Второй мировой войны войсковую операцию... Ладно, Серега, иди отдыхай, а мне еще дежурить.
Подходим к своим взводным палаткам. Встречаем Лешку Гуцевича. Пойдем, говорит, посекретничаем. Уходим в сосны. Глаза у Лешки блестят. От возбуждения. Стоял, шепчет, часовым возле офицерской палатки, такого наслушался!
- Ладно, не тяни, спать хочу, не могу...
- Пяльцев такую парашу нес! Если бы, говорит, натовцы вчера пошли, то всем бы нам каюк. Позиции роты, говорит, были растянуты на девять километров - вопреки всем боевым уставам. Оседлали только дороги. Успели бы, говорит, сделать всего один залп. А горючего в "брониках" на донышке. Чтобы не отступали, говорит, костьми легли...
- А ротный что?
- Ротного не было, одни летёхи. Был бы звиздец, Пяльцев так и сказал!..
Звиздец так звиздец. Мне уже все равно. Мне бы поспать!..
7
...Только вошел в полудрему, тормошат: "Сержант Хабаров, на выход!"
Выхожу. Замполит Гриценко по мою душу:
- Вызывают в штаб батальона. Пошли.
Идем лесом. Перепрыгиваем через ручей. Нарываемся на малинник. Крупные спелые ягоды. Полным-полно.
- Даю пять минут, - говорит вдруг старлей, самому, видно, хочется.
Где пять, там десять. Ору где-то слышанные стихи:
По малину, малину,
Малину вдвоем.
Эх, Марина взглянула,
Одарила рублем.
- Я тебе покажу Марину! - как бы сердится старший лейтенант Гриценко. - Распоясались тут, в военно-полевых условиях...
Налакомившись, пьем холодную воду из ручья. Оставшийся путь преодолеваем бегом - опаздывать в армии не принято.
Успеваем. Нас ведут на поляну, где расположились уже замполиты рот со своими комсоргами. Здесь же танкисты, минометчики из приданных нам подразделений. Ждем подполковника из политотдела дивизии. Наконец он подходит в сопровождении комбата и майора Шарыги. Щечки обвисли. И сам весь страшненький, маленький, но голенища хромовых сапог сверкают. Наши же офицеры давно в резиновые переобулись - для ног полезней.
- Наша гвардейская дивизия, - докладывает подполковник, - отлично справляется с боевой задачей, поставленной командованием объединенного штаба вооруженных сил Варшавского договора. И что особо радует - нет жертв среди личного состава. Ни одной. Не отмечено и случаев мародерства. Что бы ни утверждала вражеская пропаганда, советские воины с честью и достоинством выполняют свой интернациональный долг в этой братской стране.
Слова, слова... Округлые, мягкие, как сам подполковник. Мы ждем, когда он скажет то, для чего нас собрали. И голос подполковника твердеет, становится жестким:
- Пока все шло гладко, но сегодня вас ждет главное дело в вашей жизни. Мы должны вступить в бой и победить. Вернувшись в свои подразделения, сразу же проведите комсомольские собрания. Повестка - "Комсомолец, будь отважен в бою!"
Выступает командир батальона майор Еремеев. Пожилой, кряжистый, с вечно сизым носом, он никогда не вызывал у меня никаких отрицательных эмоций. Положительных, впрочем, тоже. Не зверствовал, не вредничал по пустякам, но и теплом от него тоже не веяло. Обычный старый служака. В армии еще с Великой Отечественной.
- Командирам рот, - говорит майор, - боевую задачу я уже поставил. Суть ее кратко в том, что нам предстоит разоружить мотострелковый полк - единственную часть во всей чехословацкой армии, сохранившую боеспособность. Они, скажу я вам, были готовы разгромить нас, когда мы были еще на марше. Они скрыто выдвинулись в Рудных горах на придорожные скалы и ждали приказа открыть огонь. Их командир позвонил в штаб корпуса и доложил, что готов остановить русских. Командующий корпусом ответил, что русские уже в его кабинете... Тогда они снялись и ушли в свое расположение и заняли оборону. Вот с таким противником нам предстоит схлестнуться...
...Когда мы вернулись, рота уже собралась в полном составе. Расположились на поскотине среди засохших коровьих лепешек кто как: сидя, лежа, на корточках.
- Вот и комсорг, - говорит ротный. - Начинай, Хабаров.
Мы подходим с замполитом к столику, я открываю собрание. Слово предоставляю ротному. Он сообщает, что роте приказано взять штурмом одну из казарм, по этажу - на взвод. Все уже расписано - маршруты движения, где будут находиться пункты боепитания, куда тащить раненых.
Пламенную речь толкает замполит. Выступают бойцы. Без всякого, между прочим, приказа. Даже самый последний раздолбай, вечный сачок Левка Айрапетян рвет на груди гимнастерку: "Ребята, не подведу!" У всех глаза блестят - до того воодушевились! Единогласно принимаем постановление, что будем в бою активны, отважны и самоотверженны. Родина, короче, или смерть!
Всем - перекур. А нас, командиров взводов, отделений, ротный собирает отдельно. Каждому ставит задачу. Детально, вплоть до последнего ствола. Моему отделению предстоит брать оружейную комнату.
Всё - по машинам! Прижавшись к бортам бронетранспортера, ждем команду к выдвижению. Ее отдаст комбат - его БРДМ с высоченной антенной расположился как раз напротив нашего БТРа.
Стемнело. Опять эти звезды. Мириады огоньков на черном чужом небе. Одна летит и гаснет, другая. Загадать желание не успеваю. Да и какие желания?
- Тебе, Серега, страшно? - шепчет Лешка Гуцевич.
- Не знаю...
Я не знаю еще, что такое смерть - не успел, не видел рядом. Вот прошлой ночью, в секрете, было жутковато. Боялся, что подобьем танк, а в нем вдруг наши...
...Час сидим истуканами, другой. Надоедает. Боевой дух куда-то улетучивается. Переговариваемся. Курим по очереди в рукав. А между тем светает. Над прудом легкий туман. Утки крякают. Сонная тишина. И вдруг ее взрывают, с грохотом откидывая люк БРДМа. Показывается голова в шлемофоне. Комбат. Он снимает шлемофон, и... мы его не узнаем: был черным, стал седым.
- К машинам! - летит по колонне команда.
Офицеры окружают комбата.
- Миром решили, - говорит он, вытирая платком мокрое от пота лицо. - И слава Богу. Я-то уже пожил, повоевал, а вот они...
Он показывает на нас. А нам все равно. Никаких чувств. Не радуемся, не хохочем, не дурачимся. Полная апатия. Спать! И только спать! Хотя, конечно, майор Еремеев - человек! Повезло первому гвардейскому мотострелковому батальону.
8
Летят дни. Уже сентябрь. Случаются утренники. С инеем и легкими заморозками. Все постепенно успокаивается. Дубчека сняли, поставили Гусака. Мы огляделись, обжились. Построили себе теплые жилища - вкопали в землю срубы из трех-четырех венцов, сверху натянули двойные палатки. Соорудили нары. Нашлись умельцы - сложили печки. Хорошо! Но спим все равно в шинелях и, не снимая сапог. Бдительность прежде всего. На посту, в секрете, в оцеплении стараемся не дремать. Ходят слухи, что в какой-то части часовой уснул, и чех-диверсант, пробравшись ночью в палатку, перерезал весь взвод. Шомполом в ухо. Тепленьких. Без звука.
«Что мы здесь делаем? Зачем?». Мысли такие нет-нет, да лезут в голову. А тут еще Лешка Гуцевич. Отозвал, как всегда, в сторонку посекретничать. Мы углубились в лес. Лёшка спросил:
- Ты поэта Евтушенко знаешь?
-Знаю, а что?
- Хороший поэт?
- Отличный. Вот слушай:
Идут белые снеги, как по нитке скользя.
Жить бы, жить бы на свете, да, наверно, нельзя…
Лешка, не дослушав до конца, перебил:
- Так вот услышал я в лесу случайно разговор лейтенанта Журова с лейтенантом Пяльцевым. Журов сказал, что Евгений Евтушенко выступил против ввода войск в Чехословакию. Это будто бы по «Голосу Америки» передали… А Пяльцев обозвал Евтушенко антисоветской гадиной. Чуть не подрались. Такие вот дела, Серега! Но только ты никому не сболтни, что я сказал!
Не сболтну, будь спокоен. Вот только в своей записной книжке я нацарапал под настроение: «Муторно! Вторая осень уходит из-под взгляда…». Написал и самому противно стало – декадентство какое-то детское…
В мире, оказывается, кипят страсти, у нас же в роте особых происшествий нет. Забредал как-то пьяный мужик. Орал чего-то, палкой размахивал. Но делать с ним ничего не стали, посмеялись и отпустили.
...Да, случилась пьянка в третьем взводе. Старики нажрались одеколона. Выступать начали. Но лейтенант Пяльцев и пришедший ему на помощь наш взводный лейтенант Шепель быстро их пинками успокоили.
...Я подрался с Чифирем. Вернее, он врезал мне, а я не успел - оттащили старики.
- В первом же бою пристрелю! - кричал я Чифирю, вырываясь из цепких рук стариков.
- Остынь, Серега, - уговаривали старики, - ты чо, Чифиря не знаешь, придурка отмороженного?
А началось все с того, что Чифирь стал отбирать шерстяные носки у Захидова. Я вступился.
Местность наша называется Чешский лес. А вообще-то это Судеты. Местные чехи ненавидят немцев, немцы - их. Где-то рядом заброшенные урановые рудники. Ротный ругается, когда мы пьем из ручья или умываемся. Специально привел дозиметриста - прибор сильно зашкалило. А еще он ругается, если мы лежим на голой земле - на спине или на боку. Потом, говорит, наплачетесь.
...Принесли журнал "Огонек" С большим опозданием. В нем - некролог. Умер Константин Паустовский. Я ушел в лес и заплакал. Впервые с третьего класса, когда Вовка из четвертого "А" из-за угла угодил кирпичом мне в голову.
…Приехал майор-особист с двумя откормленными бойцам и забрал лейтенанта Журова. Увезли неизвестно куда. Офицеры наши ходят хмурые, но нам ни слова…Лешка Гуцевич ругается полушепотом: «Это Пяльцев, гад, донес!» Через два дня Лейтенант Журов вернулся. Щетинистый, глаза потухшие.
...Прибыл замполит полка подполковник Хусаинов. Собрал партийно-комсомольский актив. Рассказал, между прочим, почему не состоялся тот самый бой. Оказывается, наш командир полка и их командир учились вместе в академии. Жили чуть ли не в одной комнате. Когда переговоры зашли в тупик, наш батяня взял, да и привез ихнего полкана на позиции реактивного дивизиона.
- Знаешь, что это такое?
- Знаю, конечно, "Шилка"...
- Так вот. Если не сдашься, всего один залп, и от вашего города останутся одни развалины!..
Обошлось без крови. Вот это дипломатия! Молодчина полковник Черенков! Повезло нашему гвардейскому мотострелковому полку!..
9
Подполковник Хусаинов на прощание настоятельно рекомендует крепить дружеские отношения с местным населением, разъяснять ему текущий политический момент. Ротный наш хохочет. Пошлем, говорит, Чифиря, бойца политически подкованного. Намедни пошел я, хохочет ротный, в лес по большой нужде. Сижу, слышу голоса. Узнаю Чифиря. Он на посту стоит, а его девчонки чешские атакуют. Пошли, мол, вон оккупанты! Чифирь обиделся: "Никакие мы не оккупанты, а освободители!" Они ему: "Ничего ты, солдат, в политике не понимаешь". Чифирь взвился: "Не понимаю?! Замполит Гриценко каждый день эту долбаную политику толкает - совсем затрахал!"
- К гинекологу я его отправлю! - ворчит Гриценко.
Все хохочут, заливаются.
А если серьезно, то связи с местным населением мы уже налаживаем. Помогали однажды убирать картошку. Они почти все по-русски знают. Но что характерно, гадостей не говорят - про оккупантов там, демократию... Более того, пивом в знак благодарности напоили. По две бутылки на брата. Здорово! Вкус пива давно забыли, а тут настоящее, пльзенское!..
...На следующий день после визита подполковника Хусаинова меня вызывает замполит Гриценко. Подбери, говорит, двух надежных товарищей. Тут рядом, вон за тем леском, студенты из Праги картошку копают. Сходите, поговорите...
- Автоматы брать?
- Не надо. Только штык-ножи. И сапоги почистите. Воротнички свежие подшейте...
Желающих хоть отбавляй. Беру Руслана и Лешку Гуцевича. Друзья. У обоих язык подвешен. А Лешка еще и боксер, кандидат в мастера, что мне кажется немаловажным при отсутствии Калашниковых.
Подходим, здороваемся. У них перекур. В основном девчонки. Пацанов всего пятеро. И один, долговязый, постарше - препод, наверное.
Они встречают нас неласково. Одна прямо так и говорит:
- Что, солдатики, проголодались? Всех мышей и лягушек съели?
Лешка Гуцевич взвинчивается в воздух:
- Приходите, накормим - пузы лопнут!
И давай их с рационом знакомить: двойная порция сливочного масла, сало-шпиг, тушенка, свинина с макаронами или гречей...
- Погоди, - останавливаю я его. - Давай про политику. Вот вы, - говорю студентам, - зря так. Черник со Свободой все уже подписали...
- Вы их связали, в Москву на самолете свозили - вот и подписали.
- С чего вы взяли?
- По телевизору видели, оба в синяках.
- Дуры! - ругается Лешка. - Вот и говори с ними, темными!
- Сами вы темные! Валенки сибирские, - это опять та, бойкая. - Только и знаете "Калинку" да "Катюшу"... В Европу пришли, а про твист хоть слыхали?
- "Калинку"? - психует Руслан. - Я вам покажу "Калинку"! А ну включай!..
Врубают магнитофон. С бешеной какой-то музыкой. Взлетают руки, ноги. Это Руслан твистует... Лешка... А потом и девки... И парни...
Мы смотрим с долговязым, улыбаемся. Знакомимся. Оказывается, он - пан профессор, преподает физкультуру.
- Я, - говорит, - с вашими только на льду сталкивался.
- В хоккей, что ли?
- Да. Член национальной сборной.
Называет фамилию. Я чего-то такого не припомню. Хотя кто его знает - на армейской службе подотстали мы от хоккейной жизни...
... Расстаемся чуть ли не друзьями. Ребята берут у девчонок адреса. Руслана вообще, кажется, не хотят они отпускать. Красивый, чертяка! Повезло третьей мотострелковой роте.
Прага. 11 сентября (ТАСС). Нельзя не отметить, что печать капиталистических стран всячески поощряет те элементы, которые пытаются использовать чехословацкую прессу в антинародных, антисоциалистических целях. В то же время она подбрасывает им всякого рода измышления и фальшивки. "Нью-Йорк таймс", например, восьмого сентября опубликовала мнимую "стенографическую запись", сделанную якобы на "инструктивном совещании" в Праге по поводу Московских переговоров. Эта фальшивка рассчитана на то, чтобы извратить смысл и значение переговоров и вызвать враждебное отношение к союзным странам.
10
Уже ноябрь. Деревья почти все облетели. Зачастили дожди. Живем в своих полуземлянках. Несем службу. Надоело.
Мы едем обратно. Домой. На зимние квартиры. Возвращаемся, выполнив свой интернациональный долг. На календаре.
...Прошли Марианске Лазне. Карловы Вары. Уже никаких лозунгов. Люди на улицах не машут нам, конечно, вслед платочками, но и взглядами, ненавидящими, не провожают. На лицах скорее - равнодушие. Или просто боятся открыто выражать свои чувства. Боятся друг друга, нас, всего на свете...
Входим в Рудные горы. Водителям тяжело - асфальт обледенел, повороты крутые. Пошел дождь, холодный, со снегом. С головой укрываемся плащ-палатками. Теперь нам нечего бояться. Это в августе на этих самых скалах сидели до зубов вооруженными нашим же советским оружием чехи, и мы в любой момент могли быть разгромлены. Достаточно зажечь первый танк...
Под боком у меня дрыхнет, посапывая, Захидов, маленький, метр с кепкой азербайджанец. Всю дорогу спит. И куда только в него такого столько сна влазит? Или такая система самосохранения?
Благодаря земляку Али-бабе Захидов раздобрел. Щёки лоснятся. И все равно порой мне его до боли жалко - достается парнишке... Чистили мы недельки две назад на поляне стволы. Процедура привычная. Разложили на земле плащ-палатки, разобрали оружие на части, драим. Команда собирать, а Захидов чуть не плачет. Не может собрать - пропала малюсенькая такая деталька; - стопорная шайба, а без нее автомат хоть выкидывай. Это уже ЧП, граничащее с воинским преступлением в условиях, приближенных к боевым.
Ищем. Словно сквозь землю провалилась. Время обедать. Докладываю взводному. Он свирепеет. Называет нас мудаками. Никакого, говорит, обеда, пока не найдете! Ползаем уже всем взводом, перетряхиваем десятый раз плащ-палатки. Все взбешены. Чифирь рычит: "Прибью чурку!" Лейтенант Шепель чуть сам не рыдает. Подведете, говорит, засранцы, под трибунал.
Скоро стемнеет. Подходит ротный. Смотрит на нас задумчиво, командует:
- Снять сапоги!
Снимаем. "Вот она, - шепчет Захидов. - Зацепилась, товарищ сержант, за портянку!.."
- Тихо!.. Давай сюда... Никому ни слова...
Обуваемся. Ползем снова по земле. Минут через пять изображаю бурную радость:
- Нашел!!!
Не будь рядом ротного, Захидова, наверное, старики попинали бы крепко. Он сжимается в серый комочек...
- Ладно, - говорит ротный, - с каждым может случиться... Строй взвод на ужин, лейтенант!
- Развели демократию! - ворчит себе под нос Чифирь. - Меня Михалыч уж точно бы посадил!
Не могу понять истоков этой вечной его озлобленности. Все старики люди, как люди. А он... В салагах, наверное, крепко досталось? И вот теперь, как цепная реакция... А, может, раньше что было, по Фрейду? Детство трудное... Но у кого оно легкое? У кого нетрудное, те не служат... Ладно бы он, Чифирь, сам мужиком был. Так нет. Подняли как-то нас ночью по тревоге. Бежим цепочкой по тесной лесной тропинке. Впереди - замкомвзвода Володя Сыкулев с прибором ночного видения. Чифирь замыкает. Плетется кое-как. Догоняет взводный:
- Чего отстаешь?
- На дембель, товарищ лейтенант, готовлюсь. Пусть молодежь помирает.
...Никому умирать не пришлось. Возвращаемся живые-здоровые. Плетемся по-черепашьи по узкой горной дороге. Гоню от себя мысли о Чифире, получившем такую кликуху за регулярное употребление одноименного напитка. Хочется думать о хорошем. Вспоминаю, что завтра у меня день рождения. Стукнет двадцать. Всего еще только двадцать...
Не заметили, как перешли границу. Останавливаемся в сосновом бору. Узнаю район сосредоточения полка - здесь, в нескольких километрах от города, мы строили как-то в июне командный пункт. Валит крупный мокрый снег. Темнеет. Команда: "К машинам!"
Спешиваемся. Разжигаем костры. Греемся. Снег все крупней. Сплошная стена его уже, не хуже, чем у нас, на Урале... "Нас всех объединяет снег", - вспоминаю чьи-то стихи. На нас на всех снежные шапки - не успеваем стряхивать. Костры уже мало помогают.
- Долго мы здесь? - спрашиваю взводного.
- До утра, - говорит лейтенант Шепель, - потерпите, ребята!
- Суки! - взвывает Чифирь. - Мы там кровь мешками проливали, а они!..
Обидно, конечно. И что они там, командиры, задумали? Чего химичат? Стараясь отвлечься, напеваю про себя:
Снег, снег, снег...
Что тебе, милая, снится?
По берегам замерзающих рек
Снег, снег, снег...
Успокаивает. Ухожу в полудрему…
11
...Утро встречает солнцем. Большим и ярким. Слегка морозит. Нам велят побриться, вычистить до блеска сапоги, подшить свежие подворотнички. Сами офицеры уже сияют, как новенькие, благоухают парфюмом.
Приводим себя в порядок. Завтракаем. Ссым на костры, закидываем их снегом. Все - на машины!
Выходим из леса. Внизу сверкает, светится в лучах солнца черепичная готика Плауэна. Спускаемся с холмов в город. На улицах - полно людей. Гремят оркестры. Медленно движемся по брусчатке - как бы кого не задеть: нас все сильнее сжимают с обеих сторон ликующие толпы горожан. Что-то кричат, смеются, плачут... В нас летят букеты цветов...
Дежа-вю. Где-то я уже это видел. Точно, военные кинохроники. Так встречали советских солдат-освободителей жители Будапешта, Праги, Вены...
- Я же говорил, что немцы за Судеты чехов не любят, - комментирует Лешка Гуцевич.
Зато нас-то как полюбили! С кофейниками на подносах семенят старушки. Девчонки вспрыгивают на подножки. Целуют. Суют бутылки. Ликеры. Вино. Водка. Мы прячем бутылки, ныкаем, кто куда может.
Вот и родные казармы. Спешиваемся. Строимся на плацу. Подполковник Хусаинов открывает митинг. Выступают бургомистр, еще какие-то люди... А вот и командир полка. На погонах три звезды, на груди орден Ленина...
- За то, - говорит лейтенант Шепель, - что никто из нас не убит...
- И мы никого не убили, - добавляет замполит Гриценко. Они, офицеры, вполуха слушают выступающих - дома их ждут теплые, оголодавшие жены с накрытыми ими столами. Нам тоже этот митинг до фени - скорей бы к нашим заначкам. Но пока митинговали, бронетранспортеры основательно обыскали, заначки ликвидировали, хотя у самых ловких и удачливых кое-что и осталось. У Лешки Гуцевича, например.
- Вечером отметим, - потирает он руки.
Хрен там... После праздничного обеда в полковой столовой мы не успеваем даже перекурить. Опять строиться - рота заступает в наряд. Мое отделение посылают на овощной склад.
- Все это, - показывает старшина-кусок на громадную припорошенную снегом кучу капусты, - надо перетащить под крышу. Задача ясна?
"Кусок ты гребаный, никак не можешь без аврала". Матюгаясь, приступаем к работе. Кочаны тяжелые, скользкие... Час мудохаемся, другой, а от кучи все не убывает. Век бы этой капусты не едать, ясно, что такими силами и до утра не успеем.
Кто-то где-то нас, видимо, услышал, заступился перед Господом. Посылают подмогу. Человек двадцать. Молодые, свежего призыва солдатики. Почти все, похоже, азиаты. Встаем в цепочку, работа идет веселей. Чифирь приободрился, вылез из своего закутка, где сачковал на правах старика. Пошел командовать:
- В темпе, чурки, шевели граблями!
Они и так шевелят. А Чифирь не унимается:
- Вы на гражданке девок, собаки, драли, а я в Чехословакии кровь мешками проливал!..
Один из салажат, поскользнувшись, падает. К нему подбегает Чифирь:
- Вставай, сука!
Дежа-вю. Где-то я уже это видел... В фильме про концлагерь... Солдатик встает. Чифирь бьет его в поддых... Еще раз, еще!..
- Сволочь! - кричу я, срываясь со своего места. Бью Чифиря в челюсть. - Вот тебе за мешки с кровью!
Он падает. Встает.
- Обнаглели! - визжит. - Дембеля бьют!
Надвигается на меня. Сутулый, кривоногий. С длиннющими, как у гориллы, руками. Я чувствую во рту вкус и запах крови. Наплевать - будь, что будет.
- Отставить! - слышу за спиной голос ротного. - Ефрейтор Игошин, шагом марш на гауптвахту. Доложите, что я арестовал вас на трое суток.
- За что, товарищ капитан? Меня, дембеля!..
- Вперед! Строевым и с песней!
- Мне, - спрашиваю, - тоже, товарищ капитан, на губу?
- Работай, Хабаров, грузи капусту...
- У меня сегодня, между прочим, день рождения, а вы - капусту...
- У меня - тоже, а тут сам видишь. - Он показывает на повязку дежурного по полку на рукаве.
- Поздравляю, товарищ капитан...
- Ничего, Сергей, прорвемся. У нас с тобой еще много дней рождений впереди. Великий Октябрь ведь вечен. Не так ли, товарищ сержант?
- Олег Михайлович, - встревает Лешка Гуцевич, - его бы спрятать. Старики не простят...
- Не надо, - говорит ротный. - Он уже взрослый. Да и вы не позволите. Или я не прав?
Он уходит, ступая тяжело, по-борцовски. Человек с простым мужицким лицом, похожим на артиста Горобца. Мы остаемся. Снова встаем в цепочку. Кидаем мерзлые кочаны. Успеть бы до ужина...