Дорога в этот раз была весёлой. В первой зелени красовались берёзки, ивы и ольхи. Они отодвинули своей зелёной радостью на задний план тёмную хвою елей и сосен.
А в ветках елей и сосен зарождались смоляные пахучие свечи.
Едем из района, нагруженные кто чем.
Я везу рассаду помидор. Когда-то выращивала её сама, и излишки отдавала всем желающим.
Помидоры любила выращивать. Давно уже без хозяйской мужской руки развалилась теплица. Окна у меня северные, мало света. И рассада вытягивается. Хлопот много, а отдача маленькая. Уж лучше купить на рынке.
Сосед справа по заднему сидению машины, бывший сварщик, купил лук-севок и решётку яиц.
Яйца продают с машины, которая приезжает каждый четверг на рынок. Возле машины стоит небольшая очередь за этими яйцами.
- А что в них такого особенного? - спрашиваю я его.
- Они крупнее, чем в магазине. Дешевле на десять рублей и свежие. Привозят прямо с фабрики.
Надо было ещё решётку купить.
Опять разговор зашёл о курицах. И мы вспомнили, что Шура лешила петуха жизни за то, что он бросался её клевать и гнал до самого порога. Она чуть не упала.
Сосед справа засмеялся:
- У нас один мужик на работе по пьянке зачем-то купил пять подросших цыплят. А у него овчарка двоих достала и проглотила.
Приносит он этих цыплят на работу в слесарку. Оказалось, что это были петушок и две курочки. Мужики их подкармливали.
Те обжились и стали себя чувствовать, как в курятнике.
Петух, как и положено в слесарке, ходил весь грязный и задиристый.
А курочки нашли пустые ящики, обустроились и начали нести маленькие яйца.
Петух исправно кукарекал по утрам, взлетал на металлическую сетку и оттуда зорко стерёг свой маленький гарем.
Он почему-то не любил бегущих внизу людей. Только увидит, что кто-то быстро идёт или бежит мимо, взмахивал крыльями и летел прямо на нарушителя порядка сверху. Клевал с размаху. Поэтому, подходя к этому опасному месту, мы невольно замедляли шаг. А посетители удивлялсь: откуда в слесарке петушиное кукареканье?
И разговор сам собой потёк о бывшей колхозной жизни.
- Я помню, что на свинарник почему-то привозили хорошие продукты. То ли срок годности кончался, то ли была какая-то договорённость у председателя колхоза и председателя РАЙПО.
Однажды я шла домой, по тропинке от свинарника встретила двух доярок. Они тащили плиту крупной замороженной мойвы. Увидев меня, обе смутились. Мой муж был главным зоотехником. А вдруг я расскажу?
Я поздоровалась и сделала вид, что ничего не видела.
А привозили на свинарник и виноград, и арбузы.
- Да, - подхватывает мой сосед слева, бывший колхозный электрик.
У нас тоже привозили в бочках селёдку. Откроешь бочку, понюхаешь. Пахнет не очень приятно. Закрываешь.
Открываешь другую. А там лежит крупная жирная селёдка. Запах нормальный. Чего теряться? Картошка рядом. Испечёшь. И ешь на здоровье с селёдкой.
Мы улыбаемся.
- Только в семедисятые годы и восьмидесятые хорошо пожили, - продолжает он.
- Ведь Брежнев только десять лет и рулил. А остальное время управлялось политбюро. Тогда и начали сверху тащить.
Что там плита списанной мойвы или бочка селёдки?
Воровали сверху так, что нам и не снилось.
- А сейчас миллиардами воруют. И найти не могут, - вставляю я, -
Мне рассказывали, что в прошлые годы пастух колхозного стада повесился, когда потерялся телёнок. Его за телёнка могли посадить в тюрьму.
- А от нищеты молодёжь до получения паспорта убегала в города. А паспорт в колхозе вообще не давали. Ну, уж если только справку на паспорт. А без паспорта на работу в городе не принимали.
А если паспорт получил уже, ни за что в колхозе не отдадут.
- А если в армию не сходил, тоже паспорт не отдадут, - добавляет сосед справа.
- Так вот, только после семьдесят пятого года стали жить лучше.
Не видели и велосипеда. Первый велосипед появился у Витьки Мохова. Никому не давал покататься.
А однажды он оставил его на дороге. Трактор шёл мимо. И то ли случайно, то ли нарочно проехал по велосипеду. Ох, как мать ругала Витьку.
- Мы тоже однажды шли по дороге. Я с коляской. А в коляске маленькая дочка. Сын на велосипеде. А на нас шло колхозное стадо коров, голов четыреста. Пыль столбом. Уставшие, с раздувшимися боками, с выпирающим от молока выменем, коровы шли, бок к боку во всю ширь деревенской улицы.
Мы еле успели отскочить. А велосипед остался на обочине. И всё стадо прошло по нему.
У сына была истерика, когда он увидел истоптанный велосипед.
Машина катится вдоль резных палисадов, вдоль крепких и окрашенных домов. Мелькают и разрушенные дома, и упавшие заборы, заросли белых черёмух, и белокаменная церковь.
Где дом ухоженный, значит, ещё есть в нём рукастый хозяин.
А если забор повалился, значит, живёт одна вдова.
- Да, а наши разрушили церковь до последнего кирпича. Разобрали и утащили кирпичи по дворам. Нет дома, нет печи, в которой бы не были эти церковные кирпичи.
И больше всего наганами тыкали в лицо те, которые не умели и не хотели работать.- Я называю фамилии со слов Маркеловны. Потомки их первыми бросили умирающую деревню.
Если посмотреть старые похозяйственные книги, то можно прочесть, что отбирали у раскулаченных самовары, тканую одежду, обувь детскую…
- Подумать только, - продолжает сосед справа, глядя за окно, -
Все эти поля когда-то корчевали от леса, выкатывали камни в кучи, пахали, а сейчас они пустуют и снова зарастают лесами.
- А вы заметили, какими добрыми стали люди? – добавила я.
Нигде не ругаются.
Никто никому не завидует.
А раньше ругались из-за земли, из-за покосов. Ругались в магазинах в очереди из- за ста грамм конфет.
А теперь рады видеть друг друга. Улыбаются и обнимаются. Теперь у них остались одни воспоминания, которые связывают ещё их.
Вот мы и проехали незаметно почти шестьдесят километров просёлочной дороги,
словно на завалинке посидели,
словно заглянули в глубокий колодец прошлых лет.