Ч. I. Одиссея Киклопа-4. Гл. II. Джаггернаут

Для воина беречь свою жизнь – кратчайший путь к позору.
Но ему не следует,  презирая смерть, лезть на рожон
и относиться легкомысленно к любой опасности.
Каждый воин должен ясно сознавать, что истинная
цена его жизни – это цена славного подвига.
(Книга Истины пророков-близнецов)



   Мы почти висим в океане на глубине пяти стадиев, еле слышно урчат турбины, дающие нам малый ход, он вместе с местным подводным течением уносит «Киклоп-4» к северо-западу. Нам нужно незаметно уйти из этого района как можно дальше, потому что где-то над нами, ближе к поверхности, в радиоактивной воде среди обломков конвоя всё ещё рыскает смерть, прощупывая её толщу гидролокаторами. На мониторе в моей каюте графики от акустических антенн испещрены характерными пиками. Иногда между острых одиночных пиков врезается более высокий и протяжённый и я слышу взрыв – когда топливо у ныряющих дисков заканчивается, они просто тонут, а затем взрываются на разной глубине. Но мы ещё глубже.
   Я с гордостью вновь представляюсь тому, кто читает мои записи: меня зовут Адиша-Ус, Заглянувший  за Горизонт. Здесь, в глубине Великого Восточного океана, наши капитаны провели короткую церемонию: во имя Близнецов и славы Учения они дали Честные имена четырём офицерам, непосредственно участвовавшим в атаке на джаггернаут. Я ожидал, что это будут имена вроде «Потопивший Джаггернаут», но ничего похожего капитаны не произнесли. Наверное, «Заглянувших за Горизонт» в результате этой войны окажется немало, но гордости моей это обстоятельство нисколько не умаляет. Другое дело имя «Жалящий в Нос» – не только редкое, но и самое, по-моему, звучное из всех, что мы сегодня получили – его носит отныне мой друг Ибильза-Хар. Нам теперь есть, с чем возвращаться домой: если у нас будут потомки, они станут вспоминать нас и чествовать наш подвиг ещё во многих поколениях.

   В старые времена за боевые подвиги и заслуги не давали Честных имён, но существовал обычай награждать особо отличившихся в службе чем-нибудь ценным и памятным, что могло повысить положение такого человека в обществе и что он мог передать по наследству своим детям и внукам. Мой далёкий предок, Снайпер с Собачьими Глазами, когда-то прибыл в наши края издалека, и верой и правдой служил архонту Фаора, жестоко расправляясь с его врагами, как внешними, так и внутренними. До нас дошло, что он совершил немало кровавых подвигов, а к закату службы Снайпера назначили командовать городским гарнизоном. Но всё заканчивается, пришла пора и моему предку уходить на покой. Архонт напоследок наградил его поместьем с сельскохозяйственными угодьями, а также ссудой на их обустройство. К тому времени пожилой Снайпер обзавёлся собственным немалым семейством, поэтому ему было, кому всё это передать. С этого поместья, и с построенного незадолго до него городского дома, началась известная история моего рода.

   Если когда-нибудь встану на путь собственной семейной жизни, я вижу рядом с собой только одну спутницу. Но сначала мне предстоит её спасти. Через пропасть между нами, отверстую судьбой, мне нелегко будет перекинуть мост, только на помощь Богов я уповаю. Надежда в моей душе борется с тоской, а решимость – с отчаяньем. Словно в напоминание о бесконечной печали моего сердца, в цветнике в моей каюте сегодня расцвели белые звёздочки тиаре. Кустик его очень мал, цветки нежны, но лепестки их долго останутся белыми и будут источать тонкий аромат. Конечно, рано или поздно, они опадут и растают без следа, а вот моя любовь к прекрасной Виланке будет цвести вечно.
Но я просто обязан в подробностях описать главное событие – нашу славную битву.

Пока я спал, мы нагнали конвой под водой и несколько часов сопровождали его на безопасном расстоянии, на котором «Киклоп» не могли засечь их гидроакустические станции. После того, как противник заметил наш беспилотный разведчик (скорее всего, вслед за нашим там побывали и другие), корабли рассредоточились в противоатомный ордер, и теперь шли на удалении полторы-две мили друг от друга, а мы пристроились за одним из крайних эсминцев. Странно, но они не сменили курс, а ведь в подобных случаях конвои, как правило, переходят на размашистый зигзаг. «Торопятся? – помнится, узнав об этом, ломал я голову. – Огромный джаггернаут медлителен и неповоротлив, и частая смена курса изрядно снизит и без того неспешную путевую скорость конвоя...» Оба наших капитана – и Озавак-Ан, и Скванак-Ан – находились во время всей операции на мостике, то есть на капитанском посту в рубке. За пост акустика усадили самого опытного в этом деле – офицера-моториста. Все шесть наших крылатых ракет были заправлены и подготовлены к пуску. Время тянулось и тянулось, и я не знал, чего же мы выжидали. Операция готовилась в такой тайне, что даже меня – ответственного за связь и разведку – не посвящали в неё до последнего момента, и я был уверен, что наша встреча с джаггернаутом – чистая случайность!
И вот, наконец, это произошло – всего пару часов назад. Скванак-Ан обратился ко всем находившимся в рубке: он объявил, что сейчас «Киклоп-4» в составе группы атакует конвой и первая наша цель – плавучая крепость. Ракетный залп мы обязаны выполнить безукоризненно, потому что попадание наших ракет по джаггернауту будет сигналом к атаке остальным кораблям, а также воздушной поддержке. О, Близнецы! Надо ли говорить, что все мы были потрясены этими словами капитана, и тут же мощная волна воодушевления подняла весь офицерский состав «Киклопа» на новую боевую высоту: каждый из нас годами готовился именно к такому моменту, и каждый горячо желал не опозорить себя, своих наставников и начальников, выполнив свой долг так, чтобы заслужить славу и Честное имя.
Капитаны короткими командами распределили обязанности по постам. Сам Дважды Рождённый поручил мне вести одну из ракет, а о связи с другими участниками атаки из нашей группы даже не упомянул. Если не знаете, связь между кораблями, идущими под водой, возможна только на коротких дистанциях и она демаскирует передающее судно. Поэтому таких средств связи у нас просто нет на борту. Но мы можем в пределах акустического контакта определить не только дальность, пеленг и скорость, но и по характеру шума определить, что это за судно – какого класса и наше оно, или противника. Расчёты делает автоматический вычислитель акустического поста, а цели выводятся на монитор – примерно такой же, как у радиолокационной станции, однако и слух акустика играет тут не последнюю роль. На флоте ходит легенда об акустике Видящем Звук, который служил на глубинном охотнике и наводил ужас на экипажи кораблей Альянса. Наш моторист Путра-Хар получил после этой битвы имя поскромнее: Слышащий Движение. И он его, безусловно, заслужил! К примеру, он сразу понял, что эсминцев в сопровождении всего пять: ещё один шёл довольно далеко в авангарде, и на картинке с беспилотника я его не разглядел, зато его легко «увидел» Путра.
Мы тогда выждали ещё немного, и вот, наконец, нам скомандовали атаку. «Киклоп-4» набрал самый полный подводный ход и всплыл в миле от ближайшего эсминца эскорта. Наш ракетоносец тут же поднялся на воздушный экран и с ходу атаковал главную цель – джаггернаут – четырьмя «зазубренными жалами». В некотором смысле четыре ракеты сразу – это предел для такого судна, потому что каждая ракета управляется с отдельного поста, а нужно ещё подсвечивать цель радаром. Два «жала» мы направили в носовую секцию гигантского судна, два – в кормовую. Сам джаггернаут на тот момент находился от нас немногим дальше, чем в пяти милях, и время подлёта ракет составило всего полминуты. Шквальный огонь, открытый по ним с двух ближайших эсминцев, безнадёжно опоздал: четыре боеголовки сдетонировали синхронно, и ярчайшая вспышка на несколько секунд ослепила, наверное, весь Великий Восточный океан. Но мы этого не видели: все выступающие из корпуса приборы, включая камеры, были задраены внутрь сразу после пуска ракет. Не видели мы и того, как в небо взметнулась гора пара и брызг, а под нами стремительно пронеслась белёсым призраком гидравлическая ударная волна. Спустя несколько секунд нас сильно тряхнуло, как опавший лист порывом осеннего ветра, и чуть было не опрокинуло вверх брюхом воздушной ударной волной, и мы сразу же нырнули – не дожидаясь поднятого взрывами водяного вала и получив вдогонку попадание из малого калибра ближайшего эсминца эскорта. Удар снаряда в корпус не сулил нам ничего хорошего, но судно управлялось без помех, все вентиляторы исправно вращались, течи не было, значит, обошлось без серьёзных повреждений. Наверное, мы не отделались бы так легко, если бы команды кораблей конвоя не были заняты авральной подготовкой к приходу быстро надвигающейся на них водяной стены. Пока гнев взбудораженной стихии швырял по поверхности корабли конвоя и там царило полное замешательство, мы прошли на самом полном ходу под ними и через четверть часа всплыли, подпрыгнув над водой на пару гексаподов, с другой стороны конвоя, милях в четырёх от джаггернаута и всего в полумиле от одного из эсминцев. В первой атаке я непосредственно вёл «зазубренное жало» по теленаведению и, клянусь бородой Ардуга, я смог подвести свою ракету к цели ближе, чем на полстадия! После повторного всплытия мне приказали сменить пост и установить связь с другими кораблями группы. Это уже моя основная работа и, конечно же, я с честью справился и с этим.
С севера, сразу вслед за нами, конвой атаковали ещё три «киклопа»: там между арьергардными эсминцами шёл авианосец, и нужно было помешать ему поднять авиагруппировку на крыло. Где-то с юга от конвоя выпустил две ракеты по эсминцу авангарда ещё один «киклоп», а с запада, недалеко от того места, где наш «Киклоп-4» всплыл, но примерно на милю-полторы дальше от конвоя, готовился нанести завершающий удар по джаггернауту ракетоносец типа «курай» – примерно такой же по конструкции, как «киклопы», только большой. Конечно, как и у всех больших кораблей, у него есть своё имя, которым гордится команда, но в дальнейшем я буду называть это судно «Курай» – как будто это не только тип корабля, но и его оригинальное название. Не стану также раскрывать номера других участвовавших в операции «киклопов». Во всяком случае, пока что... Всё это вместе – «Курай» и пять «киклопов» – и есть «девятая отдельная флотская группа», и встреча наша была запланирована не в каких-то фиксированных координатах, а у гигантской плавучей крепости! И именно под такую невероятно важную задачу командовать нашим судном, и в итоге координировать всю операцию, назначили опытнейших ветеранов: сопровождая конвой, они ждали, пока атакующая группа соберётся, и именно наш ракетный залп стал сигналом к общей атаке.
Пока мы шли под водой, «Курай» тянул время. Если дружественное судно находится в подводном положении где-то рядом с эпицентром предстоящего взрыва, примерно в радиусе двух миль, с использованием термоядерных боеголовок следует повременить. Мы всплыли, и как только внешние камеры вновь заработали, мы увидели, как вокруг резко маневрирующего ракетоносца вздымаются фонтаны разрывов: его обстреливали орудия одного из эсминцев. «Курай» отвечал из своих пушек, а судя по черневшей в борту эсминца большой пробоине, он уже применил по нему тактические ракеты и одна из них достигла цели. Любой офицер, даже не моряк, скажет вам, что вооружение у «киклопов» не универсальное, и назначение у таких маломерных судов, как наше, ограничено специальными задачами. К примеру, разведка целей это нетипичная для нас задача – по-хорошему, выводить на цель нас должны воздушные или морские разведчики. Вести эффективный бой с кораблями конвоя, летательными аппаратами, и вообще решать какие-то тактические боевые задачи «киклопы» тем более не могут. Ныряющие экранопланы типа «киклоп» изначально проектировались как охотники за подводными авианосцами и крейсерами. Наше предназначение – быстро достичь района, где была обнаружена подобная цель, скрытно сблизиться с ней и неожиданно, с предельно короткой дистанции её атаковать, а затем убраться восвояси, до того, как другие корабли противника или их воздушное прикрытие смогут ответить контратакой. Оборонительное вооружение «киклопов» не рассчитано на ведение полноценного боя, к примеру, с конвоем. А вот у «Курая» имеются тактические ракеты, мощная система ПВО, скорострельные пушки различных калибров и другое оружие, позволяющее атаковать серьёзного противника без применения термоядерных боеголовок. Так, «Курай» может победить в противоборстве с надводным судном вроде эсминца, особенно если атакует его внезапно. У эсминца больше огневая мощь, но «Курай» гораздо манёвренней, и это в реальном поединке сведёт преимущество эсминца к нулю.
Я был на связи со всей группой и первым узнал, что девятая отдельная уже понесла потери: здорово досталось по меньшей мере одному «киклопу» на севере, из тех, что должны были вывести из строя авианосец: их атака оказалась неудачной, а один из ракетоносцев получил многочисленные попадания в корпус и повредил вентиляторы. Но их неудача уже не могла повлиять на исход сражения: конвой с джаггернаутом к тому моменту был обречён. Вряд ли те офицеры в штабе флота Южного Альянса, которые планировали прохождение конвоя к северному побережью Пасифиды, рассчитывали на такое дерзкое нападение – маленькой группой малозаметных судов, не обеспеченных прямым прикрытием, которая выскочит словно из ниоткуда прямо под самым носом конвоя. Обнаружить в океане небольшую группу судов сложно, определить её курс, если цель не известна заранее – задача практически невыполнимая, а когда каждое судно из группы добирается до цели самостоятельно, их вообще невозможно никак отследить. Навигация сейчас сильно затруднена: ведь нет ни спутников, ни стратосферных станций, ни даже звёздного неба, а радиосигналы проходят очень плохо и радиомаяки ненадёжны. Даже океанические течения изменились, и только такие скоростные суда, как наше, могут ещё более-менее точно выдерживать курс, пользуясь лишь картой, компасом и приборами скорости. Я тогда подумал, что адмиралы конвоя, скорее всего, ожидали перехвата двумя-тремя мощными флотскими группировками, включающими крупные надводные корабли и подводные крейсеры, а также авианосцы. А такую армаду не подгонишь незаметно к чуткому конвою: не говоря уже о воздушной разведке, их самих заметят за сотни миль и у судов Альянса будет достаточно времени для того, чтобы подготовиться к нападению, сманеврировать и даже получить поддержку. Но, как показали будущие события, я заблуждался: в случае атаки вражескими армадами джаггернаут не нуждался в помощи извне...

Едва наше судно поднялось над волнами, «Курай», продолжая активно рыскать по курсу, чтобы избежать прицельных попаданий снарядов противника, выпустил попарно, одну пару за другой, сразу восемь крылатых ракет, причём все они предназначались пока державшейся на плаву, но уже вовсю дымящей крепости. Примерно в тот же момент нас достала по надстройке очередь из малого калибра эсминца, но в этот раз угол был такой, что броня всё благополучно отразила. Два «зазубренных жала» с «Курая» противнику удалось перехватить, но остальные шесть ракет спустя меньше, чем минуту, достигли цели. Синхронный взрыв шести термоядерных боеголовок! Наша радиолокационная станция ослепла, приборы посходили с ума, по экранам мониторов побежали помехи, и я знал, что там, снаружи, всё поле боя заволокло паром, и я слышал, как от высокой температуры снаружи трещит и шипит обшивка «Киклопа-4». Судно опять сильно тряхнуло, и хотя я вцепился изо всех сил в подлокотники, захваты кресла больно впились мне в бока. Мы двигались в специальной позиции и «Киклоп» хорошо перенёс эту ударную волну, чего не могу сказать про ближайший эсминец, орудия которого почти в упор обстреливали и «Курай», и нас: после взрыва все его орудия смолкли.
Термоядерные заряды, которые используются в морских (да и сухопутных) сражениях, ограничены по мощности несколькими сотнями пиростенов и не оставляют после взрыва большого количества радиоактивных материалов. Это сделано в первую очередь для того, чтобы не навредить своим, атакуя подобными зарядами противника на поле боя. Мощность боеприпаса рассчитывается таким образом, чтобы при попадании в цель противник был поражён, а применивший это оружие остался цел и невредим. Обычно радиус поражения ограничен одной-двумя морскими милями, но для гарантированно уничтожения защищённых целей вроде крупных кораблей необходимо подвести боеприпас к ним практически вплотную. Вообще говоря, наши крылатые «жала» можно запускать с совершенно безопасного расстояния в несколько десятков миль, но время подлёта ракеты в этом случае увеличивается в разы, а значит в разы возрастает вероятность, что её собьёт по дороге ПВО противника. Для успешного выполнения задачи дистанцию до цели желательно сокращать до нескольких миль, что мы и сделали. К тому же,  в бронированном судне вроде «Киклопа», которое движется над водой, можно пережить взрыв на расстоянии мили, или даже меньше, но это уже как повезёт. Под водой же лучше держаться от эпицентра подальше...
Самыми мощными термоядерными боеголовками  – стратегическими – перед войной оснащались баллистические ракеты большой дальности, но, кажется, все они были израсходованы в начальный её период. Применялись такие боеголовки для разрушения промышленных районов и крупных военных баз. У Южного Альянса, а точнее у Малайны, имелись боеприпасы взрывной мощностью в сотни тысяч пиростенов, способные разрушить целый гигаполис – это теперь известно вполне достоверно, но ни один из них так и не был использован по назначению. С началом войны все такие заряды таинственным образом испортились, – стали не только небоеспособными, но и неремонтопригодными, поэтому их пришлось в итоге разобрать и утилизировать. Считается, что произошло это в результате заговора с целью саботажа. Но чей это был заговор и как удалось осуществить саботаж в отношении столь хорошо охраняемого оружия – тайна без надежды на посвящение. Лично я не сомневаюсь, что заговор созрел в среде высшего военного руководства Великой Малайны – тех стратегов, кто понимал, что в случае победы придётся иметь дело с последствиями массового истребления мирного населения и заражения радиоактивными осадками огромных территорий противника. С тех пор, в основном из-за дефицита материалов, из которых их делают, в производстве находятся лишь относительно маломощные термоядерные боеприпасы, рассчитанные на вполне определённые тактические цели. Как показал опыт реальной войны, ту же военную базу проще и дешевле разрушить тремя-четырьмя боеголовками, скажем, по 100 пиростенов, которые будут направлены в самые важные её точки, чем, к примеру, одной в 1000 пиростенов, взорванной где-то посередине между этими точками. С кораблями примерно так же. Конечно, сверхмощный заряд мгновенно испарил бы джаггернаут и гарантированно потопил его эскорт в радиусе пары миль. Боеголовки тех ракет, которые наша отдельная флотская группа запустила в плавучую крепость и её эскорт, по совокупной мощности в разы уступают одному стратегическому боеприпасу, но при этом и потребное суммарное количество дефицитных материалов при таком множественном выборочном ударе расходуется в разы меньшее, в итоге с тем же результатом. В этой войне и наш флот, и флот Альянса вооружены ракетами с боеголовками относительно небольшой, к тому же переменной мощности. В зависимости от того, какую цель предстоит уничтожить, мощность их взрыва выставляется непосредственно перед запуском ракеты, вместе с другими параметрами. Впрочем, как показала наша атака на джаггернаут, столь огромные суда уничтожить так совсем не просто.

Спустя ещё  четверть часа или около того, конвой подвергся атаке с воздуха. Прилетевшие с южного направления аэропланы, примерно два десятка, в первую очередь растерзали висевший где-то в авангарде конвоя дирижабль-охотник. Пережив термоядерные вспышки, этот дирижабль сохранил управляемость и уже снизился к самой воде, очевидно, готовясь выпустить в неё свой смертоносный груз, но не успел – судя по тому, как быстро исчез с радара. Неужели он разрушился и сгорел?!. Дирижабли обстреливают сразу несколькими типами боеприпасов: бронебойные и фугасные поражают экипаж и оборудование, повреждают оболочки баллонов и ломают силовой набор корпуса, а зажигательные – если повезёт – провоцируют воспламенение топлива и взрывы гремучего газа. Но на всё это нужно немало времени и целая гора боеприпасов! Интересно, какую тактику и какие боеприпасы применили атаковавшие его аэропланы? Ведь полностью вывести дирижабль из строя и, тем более, заставить его упасть и сгореть, не менее сложно, чем потопить большой корабль. Хотя надёжно бронировать весь дирижабль не получится (это легко понять даже ребёнку), бронируют в них только кабины и силовую установку – примерно теми же методами, что в аэропланах, тем не менее, оболочка газовых баллонов хорошо защищена от пробоин, во всяком случае, пробоин небольшого диаметра. Для водорода важно не допустить утечки значительного количества этого газа и смешивания его с воздухом, иначе у корпуса или даже внутри него может произойти разрушительный взрыв. Терять гелий тоже не желательно – он очень дорог. Оболочку газовых баллонов дирижаблей делают из особой мягкой брони – линоторакса. Подобно, к примеру, броне «Киклопа-4», она состоит из нескольких слоёв, только тканей разного вида. Часть этих тканей имеет низкую газопроницаемость, часть – особые механические свойства. Последние как раз и обеспечивают защиту от пробоин: образовавшееся в баллоне отверстие провоцирует усадку такой ткани в области разрыва нитей. Из-за специального неравномерного переплетения ткань усаживается так, что разрыв смещается в сторону. В каждом слое смещение происходит с свою сторону, и в итоге отверстие оказывается закрытым несколькими слоями ткани. Где-то между этими слоями расположена сетка из трубочек с клеем, при разрыве трубочек клей вытекает и скрепляет сместившиеся слои, окончательно заделывая пробоину. Поэтому надёжно прорвать оболочку газового баллона дирижабля – далеко не простая задача, и уж во всяком случае она довольно затратная.
По легенде, некий техник настраивал ткацкий станок, делавший ткани со сложным переплетением. Станок был старый, и нити нередко путались, застревали или рвались. Однажды, когда подобная неприятность случилась в очередной раз, раздосадованный техник в сердцах ударил по натянутому полотну ножом, и тут он к своему удивлению увидел, как пробитая им дыра съёжилась и сместилась в сторону. По официальной же версии такое переплетение для ткани и сам линоторакс придумал перед войной тилварский инженер, работавший за письменным столом с чертежами и расчётами. Вскоре после начала боевых действий малаянцы украли у нас этот секрет и тоже стали выпускать такую ткань для газовых баллонов своих воздушных кораблей.
Многие ещё по наивности думают, что появившиеся во время войны огромные металлические дирижабли прочнее и надёжнее традиционных, но это далеко не так. Такие аппараты начали строить лишь из-за нехватки гелия, их подъёмная сила обеспечивается перегретым воздухом, а оболочка представляет собой не более, чем толстую фольгу, покрытую изнутри слоем теплоизоляции. Их внутренний объём едва разделён на несколько простых секций, а значительную часть полезной подъёмной силы съедает оборудование и топливо для подогрева воздуха. Такой тип дирижаблей используется лишь для погрузочно-разгрузочных и транспортных работ – например, для погрузки и выгрузки судов на рейде.

К прилёту воздушной поддержки гигантское облако пара накрыло почти всех участников битвы и видимость на поле боя резко ухудшилось, но это не помешало  атакующим аэропланам: следующей их жертвой стал тоже имевший повреждения, но ещё боеспособный эскортный авианосец. Корабельная ПВО авианосца перехватила все атаковавшие его крылатые ракеты ещё на подлёте, но теперь наши аэропланы так яростно набросились на плавучий аэродром, что тот сразу потерял ход. Он успешно защитил от термоядерной атаки себя, но так и не смог защитить от этого свой конвой, оказался беспомощен перед атакой аэропланов и в итоге совершенно бесполезен: для того, чтобы поднять в воздух свою палубную авиацию, ему нужно было разогнаться против ветра узлов хотя бы до 20, но из-за поднятых взрывами водяных валов он не смог даже развернуться к ветру. Если я верно понял показания радара, ни один из его аэропланов так и не оторвался от полётной палубы. Очень скоро авианосец совсем доконали: один из бомбардировщиков использовал какой-то специальный боеприпас, или же это был боезапас самого авианосца, сдетонировавший внутри судна... У себя на мониторах сквозь туманную пелену мы увидели, как стремительно раздувающимся пузырём пробежала ударная волна, и этот большой корабль буквально раскололся надвое, при этом одна его из половин в итоге встала поплавком, а другая перевернулась вверх килем. Я ещё в академии усвоил, что надводный авианосец это слишком удобная для противника мишень и, учитывая его огромный экипаж, включающий сотню отличных пилотов, подставлять такое судно под удары серьёзных соединений значит обрекать на бессмысленную гибель ценные военные кадры. Дело даже не в том, что аэропланам взлететь с палубы сложнее, чем с наземного аэродрома. Главная проблема это посадка. Она не просто требует от пилотов особо виртуозного владения машиной на таком режиме. Не говоря уже о повреждениях в покрытии полётной палубы, нередкие на море сильная качка, порывы ветра, туман, тропический дождь – всё это делает посадку на авианосец затруднительной, а часто и вовсе невозможной. В отличие от аэропланов с подводных авианосцев, у этих не бывает поплавочных шасси, позволяющих в случае затруднений сесть прямо на воду, а если сравнивать надводный авианосец с авианесущим дирижаблем, высоко в воздухе, в случае неудачи у пилота больше шансов выполнить повторный заход, и в итоге безопасно посадить машину, а вот промах по дорожке плавучего аэродрома, скорее всего, отправит аэроплан прямиком на дно... В общем, я уверен, что область применения таких кораблей должна быть ограничена локальными операциями, в крупных морских сражениях им не место.
Вслед за эскортным авианосцем, как явствовало из радиопереговоров, был атакован с воздуха и вскоре лёг на борт один из двух сохранивших боеспособность эсминцев арьергарда. Саму плавучую крепость аэропланы не тронули, впрочем, это было уже и незачем. Вся атака на вражеский конвой в итоге прошла настолько быстро, что его адмиралы, похоже, не успели адекватно оценить обстановку и уж точно не сумели предпринять эффективных ответных действий.
Наши аэропланы пилотировали женщины – я сразу понял это, как только услышал их переговоры по радио. Женщин не берут служить во флот даже пилотами, но эти были с Пасифиды, с одной из береговых авиабаз. Это означало, что атака на конвой с джаггернаутом скоординирована между разными родами войск и даже между разными округами. Это поразительно! Я вспомнил статью в газете, что читал где-то год назад. Неужели это те самые «Молнии Ардуга», что потопили малаянский линкор «Неотвратимый Удар Тысячерукого Кота»?.. Почти наверняка это они, вполне логично было бы послать их на такое задание! Аэропланы вроде тех, что атаковали конвой, прижились не только на авианосцах, но и в наземной противовоздушной обороне, а также на береговых базах. Очевидно, что с одной из таких баз и прилетели к нам «Молнии Ардуга». Путь Боги помогают вам, бесстрашные лётчицы! Надо обладать немалой храбростью, я бы даже сказал отчаянной храбростью, чтобы воевать в такой машине, как аэроплан.
Эти летательные аппараты, конечно, скоростные и манёвренные, они компактны и хорошо вооружены, но они могут находиться в воздухе лишь до тех пор, пока не закончится топливо, а его они потребляют гораздо больше, чем на тот же путь и с той же полезной нагрузкой тратят дирижабли. Да и топливо у аэропланов особое... Доходит до того, что добрую половину веса аэродинамического аппарата составляет ядовитая, легко воспламеняющаяся жидкость, и даже такого её запаса едва хватает, чтобы пролететь какую-то тысячу миль. Прибавьте сюда, что аэропланам требуются длинные, прочные и идеально ровные площадки, чтобы успешно взлетать и садиться, и вы получите самую неудобную технику на свете. Ухищрения вроде стартовых катапульт и поплавков лишь ухудшают полезные свойства этих машин, и явный выигрыш в соревновании с дирижаблями они получают, лишь становясь невероятно большими. Только огромные летающие крылья с ядерными силовыми установками можно назвать соперниками дирижаблей, но такие аппараты очень дороги – обходятся дороже большого подводного авианосца. С началом войны Альянс открыл настоящую охоту за нашими летающими крыльями и, хотя это обошлось врагу в неисчислимые потери, мы лишились почти всех таких крыльев и одного из двух заводов, где их делали. Да что теперь об этом горевать...

С началом войны Южный Альянс располагал почти вдвое большими воздушным и военно-морским флотами, имел сотни военных баз, и вообще, его объединённая армия подавляла нашу по всем параметрам. Они думали что, неожиданно напав и уничтожив немногочисленные базы, расположенные лишь по периметру наших границ, а также основные командные центры, они поставят Тилвар на колени. Теократия Хетхов не могла помочь Тилвару военной силой: у духовной империи никогда не было полноценной армии, и даже крупных боевых кораблей у хетхов нет – в последние несколько десятилетий именно наш флот патрулировал их морские торговые пути. Но враг в итоге просчитался: хетхи оказали нам огромную и неоценимую материальную и моральную поддержку. Мы словно ощутили за спиной надёжную опору, а наша экономика освободилась от необходимости кормить и одевать собственные население и армию – всё это взяли на себя наши братья. Флот Альянса пытался блокировать морские коммуникации хетхов, в результате чего от ставшей небезопасной морской торговли отказались почти все страны, и в итоге сами члены Альянса жестоко пострадали от перебоев с поставками важных грузов. Операции на континенте тоже не привели Альянс к значимым успехам. Их расчёт был на то, что у хетхов военные соединения хотя и состоят из профессиональных воинов, бесстрашных и отлично подготовленных, они немногочисленны, легко вооружены и охраняют только ключевые участки границы. Но Центрально-Асийское нагорье трудно проходимо для больших армейских частей, а дух населяющего этот край народа славится необычайной стойкостью, поэтому малаянцы не посмели предпринять масштабную военную интервенцию в земли Теократии. Поначалу вооружённые силы Альянса пытались нанести непоправимый ущерб промышленности хетхов, устраивая глубокие рейды и нанося ракетные удары по их заводам и складам. Однако население духовной империи живёт в деревнях и городках, разбросанных по краям узких и протяжённых горных долин, поэтому производства там относительно небольшие, а сами фабрики и склады, и даже железные дороги часто заглублены в камень. Даже столица империи – Наталия – вытянулась на десятки миль по извилистому каньону. Да и противовоздушная система теократии оказалась на удивление эффективной... В общем, военные стратеги Южного Альянса быстро осознали, что нет более неблагодарного и бесполезного занятия, чем атаковать расположенную в центре материка бескрайнюю горную страну, населённую людьми, у которых благородство в крови и для которых смерть это лишь врата в вожделенную благую обитель. Мы, конечно, защищали своих духовных братьев, как только могли – поставляли им зенитное оружие и боеприпасы, наша авиация прикрывала их города, а наш флот, хотя и не сумел обезопасить морскую торговлю хетхов, постоянно дежурил у их восточных портов, не позволяя силам Альянса эти порты захватить или уничтожить. Враг поначалу яростно атаковал именно Тилвар: помимо сугубо военных объектов это были производственные центры, электростанции, транспортные узлы. Доставалось и мирному населению. Только самоотверженность и подвиги наших воинов предотвратили полное разорение страны. Перелом произошёл довольно скоро – когда в проливе Аранк нашей авиации удалось накрыть главные силы флота противника. Примерно тогда же мы смогли уничтожить несколько малаянских заводов, производивших термоядерные и химические боеголовки и компоненты к ним, а также основной исследовательский комплекс, разрабатывавший всю эту технику. После этого яростный напор врага ослаб, и вскоре мы отбили свои южные провинции, отбросив войска Альянса на юг за 30-ю параллель. Стратеги из Малайны переключились на наши богатые ресурсами колонии на Пасифиде – просто им ничего другого не оставалось. И здесь они терпят неудачу: за два с лишним года им не удалось захватить на южном континенте ни клочка земли. Однако война продолжалась и продолжается поныне: ни одна из сторон так и не добилась устойчивого стратегического превосходства.

Как только аэропланы «Молний» отлетели подальше, мы осуществили последнюю в этом бою ракетную атаку – на едва различимый в тумане эсминец, находившийся дальше и левее по курсу от джаггернаута –  тот уже успел развернуться и полным ходом шёл на нас, ведя огонь из носового орудия: очевидно, его главной целью был «Курай». Взрыв нашей боеголовки в стадии от эсминца буквально смёл все с его палубы, а то, что осталось – то есть оплавленный корпус с фрагментами надстроек – засветилось оранжевым: остов корабля вспыхнул ярким пламенем. Эту ракету наводил Ибильза-Хар! В итоге мы так и не израсходовали одну – последнюю – крылатую ракету «зазубренное жало», но для неё уже не было целей – яркие вспышки в дальней стороне конвоя не оставили сомнений в том, на чьей стороне победа.
В итоге в джаггернаут попали десять термоядерных боеголовок общей мощностью не меньше тысячи пиростенов, больше половины из которых взорвались очень близко от гигантского корпуса, развалив крепость на отдельные секции, а секции с свою очередь – на несколько искорёженных горящих фрагментов. Не менее печальная судьба постигла и остальной конвой: на прямом киле остался лишь один из пяти эсминцев, но если на нём и был кто-то живой, он уж точно завидовал тем, кто погиб сразу. Эту операцию, как я теперь понимаю, готовили в такой тайне, что о её истинной цели знали очень немногие, и только из состава высшего командования флота. Скорее всего, капитаны остальных судов получили приказ прибыть в определённый район у побережья Пасифиды, и только наши знали о том, ради чего собирается вся группа. А это значит, что они не просто капитаны «Киклопа-4», но адмиралы девятой отдельной флотской группы, почти безукоризненно решившие важнейшую стратегическую задачу: уничтожение последнего джаггернаута во флоте Южного Альянса. Операция, которой руководили Озавак-Ан, легендарный Дважды Рождённый, и Скванак-Ан, была в итоге успешно решена силами пяти малых и одного полноразмерного ракетоносцев и небольшой авиационной поддержки. И наше судно, и его экипаж5а не понесли потерь, а получили в той битве лишь честь и славу.
Хочу отдельно отметить, что это характерно для боевого стиля моего народа – действовать смело, открыто, но совершенно неожиданно для противника. Мы никогда не опускаемся до вероломства и подлости, а наши стратегемы дерзки, своевременны и стремительны. Битва в проливе Аранк, изменившая расклад сил флота во всём Великом Восточном океане, тоже была выиграна неожиданным для Альянса дерзким манёвром. Наш нынешний капитан, который именно за этот подвиг получил Честное имя Дважды Рождённый, против всех правил и законов морской тактики, ежесекундно рискуя в этом узком и мелком проливе наскочить на риф или сесть на мель, скрытно провёл свой крейсер между подводными скалами и рифами. Он всплыл в самом узком месте пролива между двумя малаянскими линкорами и открыл по ним ураганный огонь. Прежде, чем его крейсер сам был расстрелян и затонул, оба линкора Альянса получили фатальные повреждения, причём по большей части от дружественного огня: впереди и позади линкоров по проливу шло около полусотни судов, причём самых отборных, и они, не особо разбираясь, накрыли своими залпами в том числе и своих. В результате эскадра, следовавшая к Пасифиде, встала в этом роковом проливе и далее была подвергнута бомбардировке нашей морской авиацией и почти вся потоплена. Озаваку вместе с несколькими уцелевшими членами экипажа удалось тогда покинуть расстрелянный и затонувший крейсер и спастись. И ещё вы наверняка помните, или учили это в школе, как задолго до войны мы пресекли расползание Альянса стремительным и нежданным дипломатическим ударом. Я про Соразмерный Демарш.

Когда-то, во времена куда спокойнее нынешних, никакого Южного Альянса не было и в помине. По просторам плодородной равнины Теркума простиралась цветущая страна, называвшаяся Терку-Малайна, а население её занималось тем же, чем и большинство жителей Асии: пасло скот, растило урожай и работало на фабриках. Отличала это страну от других таких же лишь огромная сеть торговых путей: малаянские купцы раскинули эту сеть почти по всему континенту, и богатство страны прирастало в основном от торговли. Очередной правитель Малайны решил взять под свою защиту жителей малых приграничных земель, которые тогда управлялись общинными старейшинами. Народы этих земель давно просили защиты, поскольку, будучи обделены Богами, веками страдали от набегов горных разбойников. Доставалось от тех разбойников и проходившим через перевалы малаянским купцам. Спустя столетия, ставшая одним из крупнейших и сильнейших государств на Гее, Великая Малайна провозгласила протекторат над всеми соседними странами. Где хитрыми интригами, где подкупом, а где и грубой силой, она добилась от них безоговорочного подчинения своей власти. А ещё через несколько десятилетий возник торговый Южный Альянс, в который вошли ещё несколько стран, из тех, кому такой союз показался выгодным. Но планы Малайны простирались гораздо дальше... Конечно мы, получив столь явное приглашение к разделу мира, тоже не сидели сложа руки. Тилвар заключил тесный союз с духовно близкой нам Теократией Хетхов, а также предложил покровительство и торговые льготы своим соседям. Мы не стали, как малаянцы, расширять свою территорию за счёт присоединения соседних народов, ведь большую их часть Боги обделили не просто так. Но в конце концов неизбежное произошло: наши с Великой Малайной экономические и политические интересы пришли в непосредственное соприкосновение по сухопутным границам.
Некоторые приграничные народы и страны, вошедшие в итоге в разные союзы, ещё и до этого враждовали между собой и периодически воевали, но раньше их скромные ресурсы не позволяли разгореться серьёзному конфликту, и распри такие быстро стихали. Но теперь ситуация изменилась в корне: любая из малых стран была вправе рассчитывать на поддержку своего союза. И Южный Альянс тут первым сделал роковой шаг: они объявили, что нападение на любого из членов Альянса будет расценено как нападение на весь Альянс. И, конечно же, Малайна тут же стала использовать своих сателлитов, чтобы разжигать приграничные конфликты. Нам опять пришлось принимать ответные шаги, и мы не стали идти на поводу лицемеров и размениваться на мелочи: устами своего правительства и Высокого Синова Хетхов мы объявили, что в случае масштабных агрессивных действий любого члена Южного Альянса против любой из стран, находящихся под нашим протекторатом, вся военная мощь нашего союза обрушится непосредственно на Великую Малайну, в частности, на её крупнейшие военные базы и на её столицу. За этим заявлением вскоре закрепилось название «Соразмерный Демарш». После такого демарша Южный Альянс запросил переговоры о мирном соглашении, и так почти на 20 лет между сторонами установился мир...

Ушли в просторы океана поднятые термоядерными взрывами огромные волны, осел радиоактивным дождём или развеялся ветром водяной пар, и над полем битвы поднимались лишь отдельные клубы дыма. Ближайший к нам дым – чёрный – выходил из остова эсминца, поражённого нашей крылатой ракетой, а с видневшихся дальше обломков плавучей крепости – тех, что ещё держались на воде – поднимались белые и серые дымы. Я, как и остальная вахта, наблюдал горящие останки кораблей Альянса на мониторах в рубке, и душевное волнение и возбуждение, вызванные боем, сменились ликованием от победы, а затем и сожалением. Победа и скорбь – они нераздельны. Мы меньше чем за полчаса убили стольких людей! Кого-то разорвали в клочья ударные волны и осколки металла, кто-то сгорел заживо. Хотя военнослужащим Альянса платят неплохое жалование, а в случае их гибели деньги получает семья, но можно ли измерить деньгами жизнь человека?.. У нас тоже были потери: один из атаковавших конвой с севера «киклопов» попал под залпы двух эсминцев и теперь горел и быстро тонул, другой малый ракетоносец нашей флотской группы получил серьёзные повреждения и потерял ход, и их экипажи, в которых было много раненых, нужно было спасать, для чего к пострадавшим уже направлялся «Курай». Строки из Книги Истины встали тогда перед моими глазами: Людям присущи страдания по причине их же собственного несовершенства, поэтому, когда тебе плохо, нечего пенять на Богов. Пройдя через страдания, ты укрепишь свой дух, а Боги пошлют тебе прозрение истинного пути. Тебе помогут в том и страданиях других, если ты умеешь сострадать. Также и то, – подумал я, – что мы сделали здесь и сейчас, хотя и было необходимым злом, когда-нибудь и нас самих ударит откатом. Это непреложно, таков закон жизни. Всякий раз, когда Ардуг Ужасный вспоминает о тебе, с тобой случается несчастье. Лишь сами Боги могут проявить милость и смягчить этот удар...

Столетия назад, прямо посреди Фаора располагалось большое озеро. Именно по его имени и был когда-то назван город, в наши дни разросшийся до гигаполиса. Озеро давно осушили, а питавшие его речки, со всех сторон спускавшиеся к озеру с холмов, теперь заключены под землёй в трубы и питают своей водой городские кварталы. Единственная река, когда-то вытекавшая из озера Фаор, превращена теперь в судоходный канал. Канал тянется к востоку до самого моря, а по берегам его раскинулись фермерские угодья. В тех краях и появилось у Снайпера поместье, на полях которого трудились тысячи крестьян, и здесь, на золотом исходе жизни, всеми уважаемого и во всём благополучного, его настигло неизбежное возмездие Ардуга. Мой предок был практичен и заботился о своих крестьянах: построил им большой храм, больницу, школу и несколько посёлков. Он платил своим работникам больше, чем положено, участвовал в крестьянских собраниях, чтобы лучше знать их нужды. Но тем он лишь развратил крестьян и привил им неумеренные аппетиты: они требовали всё больше и в итоге подняли бунт, убили почти всю семью Снайпера, сожгли и поместье, и храм, и даже амбары с запасами семян. Сам мой предок, бывший уже в весьма преклонном возрасте, и один из его сыновей с семьёй, уцелели, потому что к тому времени уже постоянно жили в городе. Крестьянский бунт смогли тогда подавить только армейские части. После смерти Снайпера его сын продал поместье, и вскоре на этой земле кто-то построил порт и фабрики по переработке рыбы. Семейная неприязнь и недоверие к крестьянам дошла и до нас – мои родители, к примеру, никогда не ездят на сельские рынки за продуктами, хоть там и продают всё дешевле, они покупают продукты в магазинах или у городских лоточников. Я, наверное, уже не исполню этот долг мести и не передам его своим детям: тех крестьян давно пора простить.

А на нас откат Ардуга обрушился гораздо быстрее, чем я ожидал. Я только было выдохнул с облегчением, что битва наконец закончилась, но тут же услышал в наушниках, как кто-то тревожно произнёс: «радужные нити». Как вскоре выяснилось, их заметили наблюдатели с «Курая». Камеры «Киклопа» почему-то не видели никаких нитей: наверное, им не хватало для этого разрешающей способности. Я немедленно доложил о радужных нитях, и Озавак-Ан тут же приказал поднять броневые щиты на остеклении нашей рубки. Все мы, забыв про субординацию и устав,  повскакивали со своих постов и прильнули к толстым стёклам. Потом мы спорили с Ибильзой, на что это больше было похоже: на струйки жидкости, или же на какие-то волокна вроде толстой паутины. Наверное, это явление слишком необычно, чтобы использовать простую аналогию. Нечто тонкое и прямое свесилось с посветлевшего неба, его было много и оно переливалось разными цветами, больше напоминавшими замысловатую картину интерференции, которую можно видеть, к примеру, на мыльном пузыре, а не последовательные шесть цветов, как в дифракции, которая вызывает дождевую радугу. И висели эти «радужные нити» довольно высоко, в стадии или двух от  водной поверхности. А тогда мы стояли, безмолвно взирая на это необычайно красивое и в то же время зловещее явление, и терялись в догадках. Вражеский конвой полностью уничтожен, и в этом районе не должно быть других крупных соединений Альянса. По меньшей мере на десятки миль вокруг, насколько достают радары и гидроакустика наших кораблей, мы не видим ничего, что могло бы представлять для нас угрозу. Даже если противник запросил подмогу сразу после обнаружения наших беспилотных разведчиков, эта подмога придёт ещё нескоро. К чему тогда радужные нити? Или это явление – просто реакция Смутного Купола на термоядерные вспышки, а про вновь разгорающиеся битвы уже додумали суеверные люди?..
Недоумение наше развеялось спустя всего лишь несколько минут, когда единственная оставшаяся на плаву секция джаггернаута начала вдруг что-то изрыгать в воду, целый водопад каких-то блестящих предметов – из-за удалённости мы не сразу распознали, что это. Офицер, севший за пост акустика, доложил о многочисленный подводных целях, которые облучают всё вокруг мощными сонарными импульсами. Ныряющие диски! Огромный фрагмент уже погибшей плавучей крепости выпустил в воду сотни этих дисков! Каждый флотский специалист знает, что джаггернауты слишком дороги и сложны в эксплуатации, чтобы размещать на них ещё и эффективное оборонительное вооружение. Никто из нас и предположить не мог такого! Фактически этот джаггернаут был смертельной ловушкой для любого нашего флотского соединения. А я удивлялся, почему у такой важной боевой единицы Южного Альянса такой скромный эскорт... По большому счёту, джаггернауту и не нужен был эскорт, ведь десятка таких дисков хватит, чтобы вывести из строя подводный авианосец, а нам, так вообще – достаточно и одного! Было ли известно о дисках внутри крепости нашим капитанам? Очевидно, что если бы первая атака не оказалась столь внезапной, если бы мы первым же ударом не вывели эту крепость из строя, поразив самые важные узлы в носовой и кормовой её частях, ныряющие диски немедленно атаковали и уничтожили бы всю нашу группу... С лязгом вернулись на место броневые щиты, а мы бросились обратно к своим постам. Ближе всех к останкам крепости находился «Курай», наверное поэтому большая часть дисков ринулась к нему. У капитанов ракетоносца был небогатый выбор: или немедленно уходить на глубину, предоставив остальным судам группы выпутываться самостоятельно, или увлечь диски за собой, развив над водой максимальную скорость, попробовать хоть ненадолго оторваться от них, и так, возможно, получить шанс для тактического манёвра. Помочь тонущему в нескольких милях к северу подбитому «Киклопу» они уже не могли. Мы наблюдали, как «Курай», подняв облако брызг и пара, начал разгоняться на предельной тяге. Они здорово рисковали: моторы на этом режиме быстро перегреваются, а при таком скачке мощности в любом из вентиляторов может случится помпаж и судно не просто потеряет скорость и управляемость, а может перевернуться, даже начать кувыркаться. Диски выскочили из воды и запрыгали за экранопланом, то касаясь поверхности, то взлетая, очень быстро их собралась огромная мельтешащая стая, растянувшаяся на полмили. Это было не нормально: обычно диски распределяются атакующими звеньями и ровно летят в них, образуя при этом специальные построения, зависящие от боевой задачи и от конфигурации флота противника. Я так объясняю тот их хаос, что мы наблюдали: построением дисков и их атаками должны были управлять откуда-то извне, скорее всего, с постов, расположенных на самом джаггернауте, но теперь делать это стало некому. «Курай» отстреливался, но его пушки слабо прикрывают кормовой сектор (это типично для подобных судов), а тактический ракетный комплекс в подобной ситуации бесполезен.  Удивительно: мы видели на экранах своих мониторов, как некоторые из преследовавших ракетоносец дисков сталкиваются между собой, разлетаются, задевая соседей, врезаются в воду и, очевидно, погибают вместе с сидящими в них пилотами-гомункулами. Другие продолжали беспорядочную погоню, стремясь приблизиться на такое расстояние, чтобы самоубийственный подрыв также повредил и их цель. Остальная часть исторгнутых дисков роилась около  уцелевшей секции джаггернаута, и некоторые вроде бы продвигались в нашу сторону, так что мы предпочли полным ходом убраться прочь.
Скорость полёта ныряющих дисков не превышает двух сотен узлов, да и высота ограничена десятком стадиев, поэтому у аэропланов имеется шанс от них уйти, а вот у низко летящих дирижаблей и у большинства надводных судов надежда лишь на заградительный огонь. Подводные суда могут спастись срочным погружением на предельные глубины или же, по меньшей мере, посадкой на грунт. У экранопланов сравнимая с ныряющими дисками скорость, но едва ли мы состоянии оторваться от такого преследования даже в полёте на экране. Единственный разумный выход для нас – это как можно быстрее скрыться от преследования на предельной глубине. Но всё это при условии, если дисков немного. Если же их сотни – как было в прошедшей битве – шансов уцелеть, я думаю, нет вообще. Уничтожение постов управления дисками в первые же минуты боя – вот что уберегло нас сегодня от неминуемой гибели.
Погоня огромной стаи дисков за «Кураем» продлилась недолго. Идущему на предельной скорости над самыми волнами ракетоносцу удалось немного оторваться, и тогда стало ясно, почему капитаны приняли почти роковое для их судна решение: одна из их ракетных установок полыхнула огнём и дымом, выпустив смертоносное «жало». Капитаны «Курая» уж точно не собирались трусливо удирать: они вовремя поняли, что диски дезорганизованы, и отвлекли их на себя, чтобы увести опасность от малых судов группы (от нашего «Киклопа-4» в первую очередь!), а затем ударить по преследователям термоядерным зарядом. На наших глазах крылатая ракета описала крутую дугу и направилась на перехват дисков. Одновременно с этим по радио пришло открытое сообщение всем кораблям флотской группы, оно состояло лишь из одного слова: ныряйте. Но мы находились ещё слишком близко! Ударная волна от термоядерного взрыва гораздо разрушительнее под водой, чем в воздухе, и если в момент взрыва мы окажемся в подводном положении, она разобьёт корпус нашего судна, как кузнечный молот яичную скорлупу. Нам предстояло нырнуть, как и при первой атаке на крепость – сразу после прохода ударной волны. Мониторы «Киклопа» ослепли: всё, что выступало из корпуса – камеры, антенны, турели – всё это спряталось внутрь, принимающая аппаратура отключилась, а само наше судно поспешно развернулось носом в сторону грядущей вспышки. А затем мы сделали то, что и должны были: не дожидаясь последствий взрыва, а лишь пропустив под собой ударную волну, мы нырнули так быстро, как только был способен это сделать наш «Киклоп-4».
Сколько же ныряющих дисков исходно содержалось в джаггернауте? Наверняка не меньше тысячи! А с такой силой ему не был страшен ни удар с воздуха, ни вражеский флот. Если ему и следовало чего-то опасаться, так это нашей девятой отдельной флотской группы!

Вот, пожалуй, и всё о самой битве. Но моя работа на этом не закончилась. Мне пришлось выполнить срочный наряд, который, пожалуй, оказался не только чрезвычайно тяжёлым, но и самым ответственным делом из всех, что я делал до этого. И, признаюсь откровенно, мне до сих пор немного не по себе, потому что мы действительно чуть было не погибли.

После первой атаки у нас было попадание снаряда в корпус где-то в районе правого борта, поэтому с уходом под воду над нами нависла ещё одна угроза: если «Киклоп-4» немедленно не скроется на предельной глубине, ныряющие диски могут настичь его, в том числе и те из них, что гнались за «Кураем» – эти аппараты очень живучи и вряд ли одна боеголовка, пусть и термоядерная, все их уничтожила. Но если тот снаряд эсминца причинил нам серьёзные повреждения, давление на  глубине может смять «Киклоп», словно бумажный фонарик. По бортам нашего судна, в специальных гнёздах, пристыкованы пусковые контейнеры, которые служат ему дополнительной защитой, но снаряд угодил ближе к носу и попал в бронированную обшивку. Корпус «Киклопа» обшит морским вариантом стандартной комбинированной брони, какую используют на большинстве военных судов. Броня эта не сильно отличается от той, что используют в арматронах и других сухопутных боевых машинах; она эффективно защищает от излучения при ядерном взрыве, от попадания мелкокалиберных снарядов, а также от пуль и осколков. Глубокие, но локальные повреждения, вроде трещин или даже отверстий от кумулятивных боеприпасов, этой броне не страшны: отдельный её слой представляет собой соты, заполненные специальным цементирующим гелем, который почти мгновенно расширяется и твердеет, заделывая дыру. Главная опасность при одиночном попадании – повреждение внутреннего силового набора судна, особенно шпангоутов, обеспечивающих основную прочность корпуса. Для подводного судна такое повреждение может стать фатальным.
В какое именно место попал снаряд, мы не знали: с камер эта часть судна не просматривается, а для выхода кого-то из экипажа наружу для осмотра так и не нашлось времени. Да и излучение снаружи было запредельное. Необходимо было срочно найти это место изнутри и оценить ущерб – насколько пострадали обшивка и, главное, силовой набор – и немедленно решить, можно ли продолжать погружение. Скванак-Ан послал меня и ещё офицера-электромеханика, чтобы мы изнутри отыскали это повреждение от снаряда и оценили его последствия. Как можно быстрее! У нашего электромеханика смешное имя – Такетэн, Такетэн-Хар, и у него острые коленки, которых он стесняется. Но мне было не до смеха. Мы влезли в тяжёлые прорезиненные защитные костюмы, вооружились фонарями, приборами связи и переносной камерой, соединённой кабелем с терминалом в рубке, и с этим оборудованием и в противогазах не без труда протиснулись в маленький люк, через который техники (как правило, на базе) обслуживают оборудование для заправки топливом крылатых ракет. Судно у нас небольшое, всё его внутреннее пространство использовано по максимуму, и техотсек между корпусом и каютами представляет собой довольно тесный лаз, из которого просматривается обшивка борта – именно там и нужно было искать повреждения от снаряда эсминца. Кроме острых коленок, этот младший офицер, как знает, наверное, весь наш экипаж, имеет и самомнение, заметно превосходящее его скромные таланты. А тут ещё Скванак-Ан дал понять, что электромеханик из нас двоих в этом задании старший, поэтому Такетэн просто раздулся от гордости за себя и энергично взялся мной руководить. Он действительно лучше меня знает эту часть судна, а я – один из самых мелких в экипаже и мне проще пробраться в такие места, где человек покрупнее может застрять, поэтому наши с Такетэном роли распределились так, что он направлял меня, подсказывая, где лучше пролезть и куда смотреть. Постоянной вентиляции в этом месте нет, зато могли быть пары ракетного топлива, которое, если не знаете, почти такое же ядовитое, как химические оружие. Из-за топлива мы и делали всё в защитных костюмах, и требовалось периодически доставать из кассеты на поясе индикаторные трубки, сдавливать поршень и проверять, не проявится ли там краска. К тому же, в отсеке довольно жарко. К этому добавьте невероятную спешку... В общем, нагрузку я там получил по полной. Пот лил с меня ручьями, заливал глаза, мешая смотреть, стекал в самый низ, и вскоре мои ноги стали хлюпать при каждом шаге. Сердце моё колотилось как механический молот, решивший достичь рекордного быстродействия – казалось, оно вот-вот пробьёт рёбра и вырвется из груди наружу. А тем временем Такетэн держал себя со мной не только так, будто я его прямой подчинённый, но и как будто он уже в точности знает, в какое именно место попал снаряд: в его руководящих указаниях, не смотря на их бесстрастный язык, сквозила самоуверенность и нескрываемое, разве что не презрительное, превосходство надо мной, невеждой. Это было несправедливо и обидно, мне очень хотелось резко ему ответить, но я терпел, потому что приказ есть приказ и пререкания в таких обстоятельствах непозволительны. Я очень советую тому, кто будет это читать, и сам постараюсь впредь следовать такому принципу: попав в похожую ситуацию, думайте не об обиде, не об унижении, а о том, как всё-таки выполнить задачу даже в таких условиях.
Сначала я заметил на полу, в месте, где проходил один из шпангоутов, небольшие металлические кусочки, похожие на грубую стружку – они блеснули в свете фонаря. Я не сразу догадался, откуда они: первая мысль была о банальном техническом мусоре. Но всё-таки до меня быстро дошло, что мусору здесь не место. После заправки ракет пол в отсеке посыпают специальным порошком (вонючим и едким, похожим на тот, которым посыпают отхожие общественные места), этот порошок впитывает и дезактивирует пролитое топливо, а затем всё это тщательно выметают, а сам отсек моют.  Так что эти кусочки металла появились здесь совсем недавно – наверняка в результате попадания снаряда. Я сказал электромеханику про стружку, и ещё добавил, что здесь, наверное, и следует искать повреждение. Его реакция была для меня неожиданной: он принялся насмехаться над моим невежеством, он в убедительном тоне выдал длинную тираду о том, почему в этом месте не может быть повреждений, и он настойчиво велел мне продолжать продвигаться в глубь отсека. Я пытался возразить, но Такетэн буквально погнал меня дальше... Истинно сказано: для благих дел нужно терпение, для недобрых – упрямство. Его упрямство чуть не погубило нас. Пробраться дальше по отсеку было совсем не просто, и так мы теряли драгоценное время, а ведь любой офицер обязан понимать, что в этой ситуации каждое мгновение на вес жизни. Тогда в моей голове гнев и обида на несправедливость и унижение боролись с тем, что я вынужден был подчиняться самоуверенному упрямцу-электромеханику. При этом сердце моё бешено колотилось, было трудно дышать и пот заливал лицо. Разум мой затуманился и я чуть было не допустил роковую ошибку. Нет, в итоге я не полез в ту часть отсека, куда меня послал Такетэн, но я поначалу и не стал искать пробоину над тем местом, где обнаружил стружку. Мне помог, а в итоге всех нас спас, случай: Такетэна вызвал по внутренней связи сам Скванак-Ан, и мой амбициозный руководитель отвлёкся на переговоры с ним – что-то по поводу камеры, которую мы тянули за собой. Я уже шагнул было дальше, но остановился, решив воспользоваться паузой и всё же тщательно осмотреть подозрительный участок. Мне пришло в голову, что если стружка на полу появилась из-за пробоины, то на противоположной стене отсека – а она там как раз почти свободна от оборудования – должна остаться или вмятина, или другой приметный след... Теперь мне страшно представить, что было бы с «Киклопом» и со всеми нами, если бы мы с электромехаником всё же принялись искать пробоину в дальнем конце отсека и потеряли на этом уйму времени. Как я позже узнал (от Ибильзы, когда рассказал ему всю историю), гомункулы к тому моменту уже нащупали «Киклоп-4» и жить нам, скорее всего, оставалось буквально считанные минуты.
Из-за тесноты я двигался в основном боком, потому что развернуться в этом пространстве, да ещё в таком снаряжении, было затруднительно. Для того, чтобы осмотреть (в противогазе!) противоположную обшивке стену отсека, мне пришлось вывернуть голову до боли в шее, но мои старания были вознаграждены: на гладком металлическом листе, над моей головой, примерно на уровне вытянутой вверх руки я обнаружил ясный след.  Затем я внимательно прошёлся лучом фонаря по обшивке напротив, как раз над местом, где ранее нашёл стружку, и возле самого шпангоута, чуть ниже проходящей там трубы гидросистемы, я обнаружил пробоину. Попавший в нас снаряд из малого калибра был бронебойным кумулятивным, его тонкая струя под почти прямым углом прорезала всю обшивку насквозь и, отколов маленький кусочек от шпангоута, врезалась в противоположную стену, оставив приметное пятно размером с кулак. Течи из пробоины не было: сработали соты со специальным гелем, который мгновенно заполняет такие небольшие дыры, а затем затвердевает и становится очень прочным. Немного геля успело вытечь из дыры и застыть внутри корпуса небольшим наплывом – чёрным и блестящим, похожим на вулканическое стекло. Щербину на шпангоуте можно было игнорировать – она смотрелась как несущественная. Я немедленно доложил об обнаруженных повреждениях. Такетэн-Хар тоже смог протиснуться к выщербленному шпангоуту, и мы с помощью струбцины установили дистанционную камеру напротив пробоины, так, чтобы из рубки могли следить за её состоянием. Такетэн делал всё это уже молча: он так и не признал своей ошибки, хотя его начальственный пыл угас. Как только мы приладили камеру, Скванак вновь вышел на связь и уточнил у Такетэна состояние шпангоута. Сразу после этого мы почувствовали, как «Киклоп» пошёл вниз: капитаны всё-таки решили продолжить погружение. И очень вовремя...
Сказано также в Учении, что истину не найти в пламенных речах, они лишь заглушают её робкий шёпот. Я хоть и знаю всю Книгу Истины наизусть и часто повторяю написанное в ней, но порой слишком поздно прозреваю связь Учения и жизни. Впрочем, у меня теперь есть Честное имя, а у Такетэна его нет: из пяти наших офицеров только он его не удостоился. И, надеюсь, не удостоится до тех пор, пока не обзаведётся вначале собственной честью.
В общем, хорошо, что в этот раз всё обошлось, и для Скванака это выглядело так, будто мы рьяно взялись и успешно решили важнейшую задачу. Когда мы вернулись, он с почти безучастным видом заслушал наш доклад. Докладывал вообще-то электромеханик, коль скоро его назначили старшим, я же молча стоял рядом. А потом кэп отправил нас помыться и переодеться, потому что оба мы были мокрые от пота. От него я и не ожидал ничего другого, а вот Дважды Рождённый, как я очень надеюсь, обратит внимание, что я уже в четвёртый раз за эту боевую вахту успешно справился с порученным мне ответственным заданием.

Нам явно не помешало бы немного отдохнуть, но вахта ещё не закончилась, к тому же, необходимо было промыть защитные комплекты, которые мы оставили у люка, ведущего в техотсек, и помыться самим. Раз уж я взялся описывать устройство корабля и нехитрый быт на нём, вкратце опишу помывку. Вообще говоря, на «Киклопе» нет нормальной помывочной, а только две кабинки дезактивации, в которых это можно сделать, если приспичит. И на нашем судне не заведено регулярное мытьё по команде, а каждый моется, когда у него есть время и потребность. На судах с более многочисленным экипажем правила гигиены гораздо строже, а у нас в этом плане получается послабление. Хотя откровенных грязнуль я в экипаже не приметил, и каждый здесь после тяжёлой и грязной работы, как правило, идёт в одну из таких кабинок, я ни разу не видел на «Киклопе» очереди на помывку. Так же было и в этот раз: кабинки ждали нас пустыми. Расположены они на том же ярусе, что и жилые помещения, по соседству с офицерскими каютами, а точнее между каютами и помещениями для матросов. Напротив помывочной – можно сказать зеркально – расположен гальюн – тоже с двумя кабинками. Мытьё в кабинках дезактивации радикально отличается от мытья в домашней бане: здесь нет никакой заполненной водой ванны, и даже струящейся сверху воды. Примерно на уровне моего пупка находится изогнутая труба с вентилем, и с противоположной стороны расположено несколько рычагов. Ещё есть ниша с висящими в ней щётками. Из трубы, если открутить вентиль, льётся струя тёплой воды – под ней можно что-то промыть или постирать. Рычаги же управляют подачей воды и растворов в систему из труб с соплами, которая многочисленными струйками омывает зашедшего в кабинку со всех сторон. Этими рычагами можно регулировать температуру и напор сотен струек и тип раствора. Растворы как раз и предназначены для дезактивации и соответственно различаются по назначению. Есть и обычный моющий раствор. Вся использованная вода сливается через решётчатый пол, и отсасывается насосом за борт. Ядовитых паров в отсеке, где мы лазили, на наше счастье не оказалось, поэтому, войдя в такую кабинку, я просто промыл тёплой водой защитный костюм и маску противогаза, и выставил всё это наружу. И только потом, прямо в рубашке и шортах, встал в середину кабинки и повернул нужные рычаги, чтобы получилась и помывка, и постирушки. Я подсмотрел это у матросов и уже раз такое проделывал, а затем сушил одежду, развесив её под потолком каюты. Не знаю, как к этому отнеслось бы судовое начальство, но прачечной-то на «Киклопе» нет, а чистую одежду так просто со склада не возьмёшь.
Когда я переоделся и вернулся в рубку, там уже собрались все офицеры. Капитаны торжественно провели церемонию, о которой я писал вначале, и поздравили всех нас с успехом. Озавак сказал, что мы сорвали стратегическую операцию противника, но какую именно – он не пояснил. Что ж, когда-нибудь это станет историей и мы узнаем правду.

Я надеялся, что после церемонии меня, наконец, отправят отдыхать, но Скванак разрешил лишь наскоро перекусить, а затем мне надлежало безотлагательно проверить работоспособность оставшегося у нас беспилотного аэроплана-разведчика. Но как это сделать, если аэроплан представляет собой комплект, уложенный в несколько ящиков, а мне, пока мы под водой, даже собирать его негде – во внутренних помещениях «Киклопа» просто нет для этого места?! Я поразмыслил и решил, что могу достать из ящиков, собрать и проверить камеры и электронику, а также расконсервировать, заправить и запустить спиртовой мотор, который хранился в своём ящике в собранном виде. Не смотря на усталость, управился я быстро: с электроникой мне подсобил один из смышлёных матросов, а с мотором помог разобраться Вархис-Хар, старый гражданский моторист в очках с толстыми линзами.
Стариков седьмого возраста, каким бы ни был дефицит кадров в разгар войны, в регулярную армию не призывают, да и гражданским попасть на армейскую службу в таком возрасте почти невозможно – даже в тыловые подразделения. Присутствие в команде нашего боевого корабля человека столь преклонного возраста для меня загадка. Я слышал (от матросов – они ведь всё про всех знают), что у помощника моториста погибла вся семья, и тогда один из его то ли друзей, то ли дальних родственников – чиновник в морском ведомстве – выхлопотал ему это место на ракетоносце. Мне трудно представить себе, что ощущает человек, доживший до 50 лет, но очевидно, что делать что-то ему очень тяжело. В таком возрасте люди обычно сидят в кресле у окна, укрывшись тёплым пледом, попивают разведённый водой шоколад и ждут своей очереди отчитаться перед Богами. А Вархис не только стоит полные вахты, он и между вахтами выполняет какие-то наряды, копаясь или с Путрой, или со Свеном в нашем моторном хозяйстве. Он ходит медленно и для работы надевает огромные очки (и ещё каску с фонарём), но он вполне справляется со своими обязанностями – не хуже молодого! Я вижу в этом особый знак Богов: в экипаже нашего небольшого судна представлены люди всех шести возрастов, которые вообще можно встретить в нашей армии, и все эти люди с честью прошли через славную битву. Я завидую энергии этого старика и хотел бы остаться в его возрасте таким же крепким и трудоспособным.

Селениты, если верить их книгам, жили вдвое дольше нас! Я не знаю, как это возможно. Большинство людей тогда создавали семьи и обзаводились детьми на исходе четвёртого или даже входя в пятый возраст своей жизни, хотя как биологически, так и экономически ничто не мешало им делать это гораздо раньше, к примеру, как принято у нас – в начале третьего возраста. Возможно, поздние браки связаны с селенитским циклом обучения, который также был примерно вдвое длиннее нашего.  У селенитов не было династий, сын военного тогда мог стать фермером, а отпрыск техника жрецом. Ясно, что потребуется немало времени, чтобы научить дочь военного дойке фрагидов, а сына жреца выращиванию риса. Кроме того, на время, потребное на обучение, мог влиять культ машинного быта, который у них явно преобладал над сакральными культами. Чтобы пользоваться невероятным разнообразием машин, нередко простых по назначению, но сложных в устройстве и управлении, селениты должны были специально этому обучаться. Даже самой сложной профессией можно овладеть в совершенстве года за три-четыре, а цикл обучения селенитов длился по десять-пятнадцать лет! Меня всегда это коробило: неужели они считали, что безупречное владение машинами, и не в последнюю очередь теми, что применялись ими в домашнем хозяйстве, а также всевозможными развлекающими устройствами, стоило времени и сил, отнятых у собственной жизни? В то же время у древних процветал другой культ – культ молодости. Почти все дошедшие до нас фотографии, на которых позируют селениты, изображают молодых, ухоженных, подчёркнуто здоровых и жизнерадостных юношей и девушек... В детстве я немного завидовал людям того времени, но вовсе не их долгой жизни, полной красивых вещей. Я завидовал тем возможностям, которые у них имелись для самообразования и духовного совершенствования. Ведь любая книга или журнал, любые учебники и даже познавательные киноповести, были доступны селенитам повсеместно и по первому требованию. Имея простой доступ к знаниям и посвящая столько времени своему обучению, селениты наверняка превосходили нас живостью ума и широтой кругозора... В детстве я часто представлял себе, будто попал в мир селенитов. Мне нравились эти фантазии и я с большим интересом читал книги, в которых авторы описывают далёкое прошлое Геи. Впрочем, как и многие мои сверстники, тогда я увлекался и селенитской техникой: склеивал из кусочков дерева, пластика и картона, а затем раскрашивал модельки разных древних машин и устройств и обменивался ими со своими друзьями. Как-то мы даже изготовили карманный музыкальный проигрыватель в школьной мастерской, но так и не смогли заставить его нормально работать... 

Как я и ожидал, камеры разведчика оказались исправными, электронные схемы тоже были в норме, да и за мотор Вархис-Хар если не поручился, то отозвался о его работе одобрительно. Так что у нас есть полноценная замена потерянному в операции против джаггернаута беспилотному аэроплану. Да, и хорошо, что мотор беспилотника работает на спирту! Будь это метан, то здесь, на глубине, в замкнутом помещении склада со слабой вентиляцией, мы надышались бы выхлопными газами... если бы мне, конечно, хватило дурости такой мотор запустить. Закончив, я доложился Скванаку, после чего он, наконец, отпустил меня на отдых.

Удалось ещё немного поспать. Вообще говоря, в тишине, изредка нарушаемой далёкими взрывами, спалось мне не очень, заснул я по-настоящему только когда турбины «Киклопа» загудели в более привычном режиме полного хода, и сквозь дремоту я понял, что смерть над нами исчерпала свои зловещие аргументы – все диски взорвались и затонули. Проснулся я часа через три и, выпив две чашки густого шоколада, вернул себе бодрое расположение духа. Потом зачитал описание битвы вернувшемуся с вахты Ибильзе (Жалящему в Нос!), и он подсказал мне кое-какие уточнения, и кое-что добавил  из того, что я не заметил или пропустил – в частности про то, что я успел найти ту пробоину чуть ли не в последний момент. В итоге пришлось подправить записи. Теперь я понимаю, что правильно поступил, когда сел и записал всё сразу – иначе получилось бы не так достоверно и, надеюсь, интересно. Ибильза много раз уже видел эту мою тетрадь, но он считает её моим приватным дневником и не станет читать её сам, наверное, даже если я его попрошу. Потому что там личное и это будет нечестно. И мне приходится зачитывать ему отрывки моих же записей, чтобы что-то уточнить или посоветоваться... Вот так-то.
Ещё мы заходили в медпункт – получить профилактику от радиации. Надо отметить, что обычная моя болезненная реакция на погружения, точнее, на скачки давления, которые при погружениях неизбежны, не проявилась ни во время битвы, ни тогда, когда лазил в противогазе по тесным закоулкам судна, ни даже  тогда, когда мы нырнули так глубоко. Но теперь Арза вколол всему экипажу «Киклопа» большую дозу радиопротекторов, и в итоге я, как и почти все в экипаже, чувствую, как волнами накатывают слабость, тошнота и головная боль. Какая причуда судьбы! Учась в академии, я иногда представлял себе, что будет, если меня вдруг ранят в бою. С достоинством ли вынесу боль и страдания. На практике же оказалось, что мои физические страдания здесь никак не связаны с ранениями. Да и вообще, у нас никто из экипажа не был ранен, тем более, убит. Повезло ли нам? Я объясняю такие вещи вовсе не везением, а опытом наших начальников. Зато теперь, пройдя через боевые вахты, ответственные задания, славное сражение, в котором мне посчастливилось быть на самом его острие, получив Честное имя из уст легендарного капитана, я начинаю ощущать, что становлюсь другим. Я наливаюсь могучей волей, крепкой духовной силой. Я больше не юноша, потому что последние детские страхи ушли из меня, перегорели, и где-то внутри, в основе моего духа, теперь есть надёжный стержень, сломать который любой судьбе будет непросто. А эти побочные эффекты от инъекций – я через них легко переступаю, и спокойно продолжаю заниматься своими делами.

С улыбкой вспомнил, как в начале нашего знакомства Заботливый Арза сказал мне, что наилучшим средством от всех хворей для моряка является игра в пуговицы, и он тогда подарил нам с Ибильзой целый стакан этих пуговиц. Я не стал спрашивать, откуда у него столько – а вдруг они с одежды его пациентов, которым их одежда уже не понадобится?.. Но с тех пор Арза никогда не отказывается поиграть с нами, а втроём, как вы знаете, играть в кошки-собаки гораздо веселее –  игра идёт на полном, или даже большом поле, а для этого скрепляют вместе несколько листов бумаги. В прошлый раз именно я проиграл, поэтому сам разлиновал новое большое поле и отсчитал пуговицы для следующей игры. Когда пришёл доктор, мы втроём сели за наш столик, чтобы перед сном сыграть партию.
За игрой я поведал Арзе про наш с Такетэном поиск пробоины, про то, как мы, обливаясь потом, тянули камеру через технический отсек. Я пожаловался доку на всё, что пришлось тогда вытерпеть. А док вдруг озорно мне улыбнулся и ответил, что ему как раз вспомнился забавный случай, связанный с такой, или почти такой же, переносной камерой. Пока есть время и пока помню – запишу-ка его рассказ.
Когда я ещё учился в школе, мы пересказывали друг другу страшные, но по сути своей наивные и похожие на сказки истории, например, про карапов. К выпускному классу их вытеснили более реалистичные и поучительные случаи из чьей-нибудь жизни, а в разведакадемии я в основном слышал рассказы про доблесть наших военных и про подлость врага, что, впрочем, и не удивительно. Но вплоть до моего назначения на военно-морскую  базу, я не имел дел с флотскими и не подозревал, что они такие любители травить весёлые байки. Большинство флотских баек не особо интересные – про сомнительные похождения нетрезвых офицеров или про то, как матросы к празднику скинулись на поросёнка.  Некоторые из таких историй, где правда приукрашена вымыслом, например, про поплывший якорь, я узнал ещё на «Синей Скале», причём даже до того, как впервые вышел в море. На торпедном катере и даже здесь, на «Киклопе-4», я выслушивал их по новой и в разных вариантах, в первую очередь от своего друга и соседа по каюте. Но удивляться тут нечему, так как у нас на судне больше половины экипажа, включая меня, вообще никакого отношения к морю до службы не имело, поэтому истинных знатоков флотского фольклора здесь немного. Рассказать же что-то новое и забавное, что ещё никто не слышал – такого найти и вовсе мало шансов. Капитаны не в счёт, они не станут этим заниматься, а других рассказчиков, которые имели бы за плечами достаточный стаж морской службы, на борту «Киклопа-4» почти нет. Я к тому, как нам с другом повезло: Заботливый Арза как раз такой флотский знаток с опытом, и мы с Ибильзой несказанно рады, что являемся его главными и чуть ли не единственными слушателями.
Итак, вот вам байка, на вид вполне правдивая, от нашего доктора. Когда он начал её рассказывать, я как раз и припомнил страшные истории, услышанные в детстве от одноклассников. 

Док служил тогда на старом минном тральщике, теперь уже списанном и порезанном на металл. Однажды приходит к нему офицер с жалобой, что не в первый раз во время ночной вахты он слышит странные звуки в трюме, в районе оружейной комнаты. Это тихое позвякивание, как будто соприкасаются пустые стеклянные бутылки, и шлепки, как будто мокрой ладонью хлопают кого-то по голому телу. Однако при осмотре склада тот офицер ничего, что могло бы издавать такие звуки,  не обнаруживал. Арза не специалист по душевным болезням, но общую практику знает. Поэтому он выдал офицеру успокоительное и снотворное и на сутки отправил отсыпаться. Каково же было его удивление, когда в следующую вахту к нему пришёл другой офицер и принялся сбивчиво описывать примерно те же звуки, услышанные им из той же оружейной.
На судне не бывает абсолютно тихо, даже на подводном, а тут старый тральщик, который шумит постоянно и всеми своими частями, особенно ходовой машиной. И хотя оружейная находится далеко от машинного отделения, всё же и там довольно шумно. Экипаж привыкает к этим шумам и не замечает их, до тех пор, пока не появятся новые шумы или не изменится характер старых – на такие посторонние звуки обычно экипаж и реагирует. Вот и доктор тогда подумал что, наверное, появился посторонний звук, раз офицеры обратили на него внимание. Непривычный шум – по себе знаю – сразу привлекает внимание и он может означать, что что-то на судне неладно. Так же предположил и Арза, и вместе с этим офицером направился прямиком к одному из капитанов. Разумеется, капитан вызвал вахтенных и приказал тщательно осмотреть оружейный склад. Склад тогда перерыли, заглянув на каждый стеллаж и под каждый ящик, но ничего подозрительного не обнаружили. Зато об инциденте стало известно всему экипажу, и любой, заступавший на ночную вахту, считал своим долгом зайти на склад и послушать, не донесутся ли до его слуха шлепки и позвякивания. И они доносились! Оружейный склад осматривали несколько раз, и каждый раз безрезультатно, зато удалось определить, что звуки доносятся именно из этого помещения и, главное, что они доносятся только из темноты. Стоит включить освещение или фонарь, как звуки тут же стихают, и возобновляются вновь через некоторое время в полной темноте. Большинство относило звуки на счёт хитрых и трудноуловимых корабельных крыс. Хотя до этого никто их на тральщике не замечал, но ничто не мешало им появиться. Но у некоторых из членов экипажа нашлось и другое объяснение. Кто-то из первого состава команды припомнил, что несколько лет назад в этом помещении нашли мёртвого матроса орудийного расчёта, канонира, в одном нижнем белье: он то ли споткнулся обо что-то, то ли упал со стремянки, ударился он виском о обитый железом угол ящика и сразу же умер. Канонир этот был не особо дисциплинированным и любил втихаря выпить лишнего, что его в итоге и погубило, так как искал он в оружейной заначенную бутылку. По тральщику поползли слухи о призраках: стали говорить о том, что в оружейной ходит, шлёпая босыми ногами, призрак погибшего канонира и звенит пустой посудой – жалуется, что не нашёл своё спиртное. Капитаны поначалу не обращали внимание на эти разговоры, пока кто-то из очередных вахтенных офицеров не обнаружил в оружейной бутылку и стаканчик со спиртным – кто-то из экипажа сделал призраку подношение. Узнав об этом, судовые начальники пришли в ярость и подняли по тревоге весь личный состав. Они не стали доискиваться, кто у них такой суеверный, а сказали, что пока происхождение звуков не будет установлено, все на судне будут находиться на авральном положении.
Аврал стимулировал мышление офицеров тральщика как ничто другое. Они по новой перевернули весь склад и выяснили, что звенеть могут или пустые склянки из-под смазки, или старые стреляные гильзы: большие запылённые ящики с этим добром стояли рядышком в дальнем углу оружейного склада. Разумеется, не сами по себе звенеть, а когда по ним бегают крысы. И вот что офицеры придумали... Вам наверняка известно, что многие военные камеры чувствительны к невидимому глазом инфракрасному излучению. Есть и специальные ночные камеры, благодаря которым мы можем вести наблюдение и прицельный огонь почти в полной темноте. На тральщике такие камеры имелись и кто-то из офицеров предложил установить одну в оружейной рядом с теми ящиками и понаблюдать. Если это крысы, их и за добрый стадий будет видно как перемещающиеся светлые пятна на общем сером фоне. Нашёлся даже микрофон. Так как речь шла не о поимке крыс, а лишь о том, чтобы выяснить происхождение звуков, достаточно было услышать звуки и увидеть светлые пятна на маленьком экранчике переносного монитора. Сказано – сделано. Перед очередной ночной вахтой камеру установили, микрофон приладили между ящикам, а монитор и динамик вынесли наружу. В ту вахту перед экранчиком собралось немало народа: все хотели увидеть виновника такого переполоха на судне. И виновник не заставил себя ждать. Вскоре после того, как свет на складе выключили, а люди покинули это помещение и затворили двери, из динамика раздалось позвякивание, а на экранчике наблюдатели увидели, что гильзы в ящике зашевелились. Кто-то из присутствующих ляпнул про канонира – мол призраку с такой должностью просто велено жить в старых гильзах. И под это дело из гильз вдруг вылезло... абсолютно чёрное бесформенное пятно!  Чёрный цвет означал, что его температура гораздо ниже, чем даже лежащих в ящике металлических гильз! Какая уж там крыса!.. У наблюдателей волосы встали дыбом, а по телам побежали мурашки. Чёрное пятно между тем принялось перемещаться, и не плавно, а скачками в разные стороны, словно и правда там металась неприкаянная душа. Так это пятно покинуло ящик с гильзами, перебралось к пустым склянкам, позвенело ими, а затем остановилось, упёршись в стену. Кто-то из офицеров похрабрее вышел наконец из ступора и решительно направился на склад. За ним пошли остальные, но без особой охоты. Зашли в оружейную, включили свет, с опаской приблизились к ящикам. Там никого не было! Очередные мурашки по телу... Свет выключили и все вернулись к монитору. Теперь уже долго ничего не происходило, и озадаченные не на шутку моряки решили, что спугнули призрака. Но через какое-то время из динамика донеслось знакомое позвякивание и пятно возникло вновь – опять из кучи старых гильз. Наверное, у кого-то мурашки побежали и в третий раз. Но теперь нашлись и отчаянные храбрецы. В следующий заход на оружейный склад двое самых смелых наблюдателей поднатужились и перевернули ящик с гильзами, рассыпав их по полу склада. В ярком свете фонарей они увидели огромную тропическую жабу, которая пряталась в гильзах. Каждый раз, когда на складе включали свет, жаба торопилась зарыться в ящик поглубже, а когда становилось темно и тихо, она вылезала и принималась скакать по складу, в поисках то ли выхода, то ли съестного. На её кожу, имевшую почти такой же цвет, как и гильзы, налипло много пыли, и заметить жабу в ящике, даже если она зарывалась не полностью, было практически невозможно. При дальнейшем расследовании удалось даже выяснить, когда и как эта огромная жаба попала на склад: оказывается, в последний раз свежими продуктами загружались в небольшом островном посёлке, и там у местных крестьян было приобретено несколько большущих корзин с фруктами. Какое-то время эти корзины стояли в оружейной. Как-то так...
 В общем, спасибо доку Арзе – хорошо он нас развлёк.

   Каюта у нас маленькая (писал уже об этом!), но я искренне считаю её уютной и отдыхаю здесь не только телом, но и душой. Хотя в ней нередко царит беспорядок, бывает и мусор валяется, тем не менее, тут всё устроено так, что здесь приятно находиться, и всё необходимое здесь под боком. На базе мы с Ибильзой жили в казарме в общем помещении ещё с десятком офицеров – отдельные комнаты там только у офицеров из постоянного персонала и у капитанов. То помещение хотя и было просторным и с окнами, но каждому принадлежали только койка и шкафчик. Когда я впервые попал на «Киклоп-4», мне сразу здесь понравилось, и особенно приглянулась каюта: она напомнила мне мою комнату в отчем доме в Фаоре. У меня там довольно скромная обстановка: кровать, письменный стол у окна, стеллаж, заставленный в основном книгами, шкаф для одежды, два стула и полочка на стене, на которой устроен алтарь Близнецов. Алтарь украшен живыми растениями, которые часто цветут. В нашей каюте почти то же самое, только вместо стеллажа, шкафа и полочки всё встроено прямо в стену, и алтарь там же – за стеклом, а вместо окна у нас – большой монитор. И ещё в каюте есть рукомойник и духовой шкаф как весьма полезные дополнения. И самое главное – со мной тут живёт мой друг Ибильза-Хар, Жалящий в Нос.
«Киклоп» – совсем небольшое судно. У него три яруса – это если считать с верхней палубой, а внутри корпуса всего два. Непосредственно под верхней палубой расположены офицерские каюты и помещения для матросов, а под ними – склады. В носовой части под рубкой находится реакторный отсек и машинное отделение. Вдоль бортов тянутся технические отсеки – в один из них мы сегодня лазили с Такетэном. Из-за особенностей конструкции прочного корпуса мы имеем всего лишь один выход наружу: это довольно большой прямоугольный люк, открывающийся на верхнюю палубу из тамбура, расположенного позади рубки. На больших кораблях бывает до двенадцати ярусов плюс надстройки и мостики, и это, конечно, впечатляющее зрелище. Если сравнивать их с городскими домами, то некоторые корабли не уступят самым высоким зданиям, если не считать, конечно, сооружений технического назначения вроде мачт связи и атмосферных башен. Жилые дома в основном строят в два-три этажа, а конторы и учебные заведения нередко бывают в пять-семь этажей. Однако дома выше десяти этажей нечасто встретишь даже в городах. В Фаоре самое высокое здание делят между собой правительственные службы и в нём восемнадцать этажей плюс высокий шпиль, есть ещё два или три высотных здания поменьше.

   Это всем известно: древние люди – селениты – жили в огромных, но предельно простых по архитектуре многоярусных домах, в которых было по нескольку десятков этажей и столько изолированных жилищ, что если расселить один их дом в нашем городе, поселение заняло бы целый квартал. Одно дело, когда вы возводите, к примеру, плотину или атмосферную башню: от их высоты почти напрямую зависит, сколько энергии они будут давать. Но в чём смысл высотных жилых зданий?.. В древних домах-термитниках разные семьи ютились одна над другой, разделённые лишь слепой перегородкой, что, разумеется, не добавляло их житью спокойствия и комфорта. Хотя, скорее всего, в термитниках царили строгие законы о тишине, они не уберегали жителей от случайного шума, издаваемого нерадивыми соседями. Да и невозможно всем жить, не издавая хоть иногда громких звуков! И вы только представьте себе: вдруг соседу, перебравшему накануне имбирной настойки, взбредёт в пьяную голову просверлить дыру в вашу спальню? Или у какого-то неряхи, живущего над вами, прохудятся трубы или треснет ванна, и вода (хорошо ещё, если это будет чистая вода!), просочившись сквозь пазы и щели, польётся вам на голову?..  Работали селениты порой в ещё больших по размеру домах-башнях, высота которых достигала двух и более стадиев, а вся внешняя облицовка – в целях экономии на искусственном освещении – изготавливалась из прозрачных панелей. Тесное скопление огромных домов составляло их гигаполисы. Совершенно очевидно, что нормальные здания выше 10 этажей строить невыгодно: они обойдутся слишком дорого, а жить в них будет и вовсе неудобно и даже опасно. Что же говорить о домах в сотни этажей? Конструкционные материалы позволяют построить здание почти неограниченной высоты, но мы знаем, с какими проблемами приходится сталкиваться, к примеру, строителям и работникам атмосферных башен. Чтобы подняться наверх или спуститься, необходим сложный, дорогостоящий и небезопасный подъёмник. На высоту даже одного стадия уже невозможно закачать воду: никакой насос с этим не справится. Наверху холодно и дуют сильные ветра, и там не откроешь окна для проветривания; чтобы работники не задохнулись в высотных помещениях, приходится делать сложные системы вентиляции – вроде тех, что используются в гондолах дирижаблей.
   На сохранившихся изображениях большинство селенитских термитников выглядят хрупкими и ненадёжными. Насколько их конструкции были устойчивы к разрушению? Если, к примеру, такое здание станут испытывать на прочность ураганный ветер или сейсмические толчки, вряд ли оно выдержит серьёзную нагрузку – и это при том, что жители верхних этажей попросту не успеют убежать из шатающегося и разваливающегося жилища. Как тут не вспомнить атмосферные башни, рухнувшие в нашем районе во время тектонической атаки! Страшно даже представить, какая судьба ждёт обитателей подобного дома, если на нижних его этажах случится пожар: такой дом как огромная тяга будет раздувать пламя до тех пор, пока пожар не охватит всё и дом этот не обрушится, погребя под собой обгорелые останки его обитателей. А если к этому прибавить то обстоятельство, что большинство людей боится высоты, подобные дома-башни наверняка служили рассадниками массовых психических расстройств вроде акрофобии. Во всяком случае, по моим представлениям, любой нормальный человек захочет жить со своей семьёй мирно и безопасно в двух-трёх этажном особняке, отделённый от соседей достаточным пространством, чтобы те не доставляли ему беспокойства своим повседневным бытом.
   Наши учёные так и не выяснили, что же заставляло древних жить в человеческих термитниках, точнее, почему они предпочитали именно такого рода совместные жилища. Действительно, найти хотя бы одну вескую причину этому затруднительно. Подобные загадки лишь закрепляют сложившееся о селенитах мнение, будто это были меркантильные рационалисты, готовые в своём стремлении к бездушной показной роскоши на любые странные или даже бесчеловечные поступки. Термиты у большинства народов Геи ассоциируются с бездуховной жизнью, корыстной и при том лишённой какой-либо индивидуальности, поэтому огромные дома-термитники стали нелестным символом давно исчезнувшего загадочного человечества. При всём почтении к мудрым клерикалам, среди их гипотез по этому поводу мне встречались сплошь не очень-то убедительные. Например, что селенитов было слишком много, и если бы они селились в обычных домах, дома эти заняли бы непомерно большую площадь, отняв её у сельскохозяйственных угодий а, возможно, и вовсе не поместились бы на поверхности Геи. Или что их общество жёстко делилось на кланы, при этом каждый клан проживал совместно, терпя все эти неудобства, потому что о его могуществе и влиянии как раз и свидетельствовали размеры дома. Согласно более сложному объяснению, подобная неприютная жизнь селенитов была связана с их экономикой, основанной на глобальной торговле. Чрезмерно энергичные торговые связи привели к чрезвычайной дороговизне городской земли, и несчастные жители городов вынуждены были строить многоэтажные дома, жить и работать в них. У обычных семей не хватало средств на покупку земли под отдельный дом, поэтому им приходилось ютиться в термитниках, а коммерсантам выгоднее было строить для своих наёмных работников многоэтажные конторы на небольших земельных участках, или даже арендовать несколько этажей у владельцев домов-башен. Однако все эти гипотезы, на мой взгляд, не назовёшь состоятельными...

   Однажды мне довелось побывать в казармах при академии, где живут в основном курсанты из крестьян. Размещаются эти казармы в сложном здании, состоящем из жилого пятиэтажного корпуса и двух пристроек – одноэтажной столовой и двухэтажного бытового блока с бойлерной, прачечной и другими необходимыми службами. Я должен был занести учебник одному из курсантов, который жил как раз на самом верхнем пятом этаже. Так вот этот поход оставил во мне не самый приятный осадок! Здание показалось мне мрачным как снаружи, так и внутри, и это не смотря на то, что содержится оно в идеальных чистоте и порядке. Меня, конечно, поразил вид с верхнего этажа на город, но очень скоро мне стало неуютно от осознания того, что сразу за окнами вниз простёрлась пугающая высота. В общем, покинул я это строение не то, что без сожаления, а с большим облегчением. Странно, что моя акрофобия проявилась в здании общежития, но никак себя не показала, к примеру, когда я смотрел в иллюминатор дирижабля, уносившего нас с материка на Синюю Скалу.
Кстати интересно, а сколько ярусов было у потопленного нами джаггернаута?..

   После игры док ушёл к себе, Ибильза завалился спать, я же опять достал из планшета свою тетрадь и вооружился стилом. На нашем столике почти всегда разложена карта Великого Восточного океана с прилегающими участками континентов. Когда едим и пьём, мы застилаем её куском гермоплёнки, чтобы не испачкать, но вообще она довольно прочная и грязь к ней не особо липнет. На этой карте, в северной части, ещё ближе к полюсу, чем база Синяя Скала, большим полукруглым контуром из ломаных углов прорисован берег Арктиды. Там нет рек и озёр, зато много заснеженных гор и ледников, которые представляют собой беспорядочное нагромождение, такое ландшафтное месиво, непролазное и не предназначенное даже для самой убогой жизни человека. Главная проблема Арктиды – экстремальный холод. Конечно, человека можно согреть или временно защитить от воздействия холода специальным костюмом, но в тех условиях этого недостаточно. Большинство привычных нам вещей, попав на северный континент, кардинально меняют свои свойства: мягкие материалы вроде кожи и даже ртуть становится в Арктиде твёрдыми, металлы и пластик – хрупкими, олово рассыпается в порошок, а обычные виды топлива превращаются в лёд или густое желе. Жители относительно тёплой Уранты – единственного на континенте города – сталкиваются с таким явлением, как ледяная атака. Атака эта нередко топит корабли, в том числе стоящие у причалов. С моря неожиданно налетает влажный ветер, и наружные части судов под этим ветром стремительно обрастают толстой ледяной корой, порой целыми наплывшими глыбами, и вес этого льда норовит опрокинуть и утопить судно. Единственное спасение – как можно быстрее сбить этот лёд и выбросить его за борт. Многие из свойств холода, в том числе обледенение, повсеместно проявляются на больших высотах – там, куда поднимаются, к примеру, высотные дирижабли. Но у таких дирижаблей герметичные отапливаемые кабины, их топливо и моторы тоже защищены, насколько это возможно, от воздействия низких температур. Но, главное, в случае неполадок дирижабль всегда может за считанные минуты спуститься до безопасной в плане температуры высоты. Те же, кто оказался в глубине полярного континента, лишены подобной страховки. Там холодно везде и всегда, а местность практически непроходима для любого транспорта, за исключением воздушного. К тому же, два самых холодных месяца в году там стоит полная тьма, лишь изредка нарушаемая проблеском света Селены, глянувшей на этот ад сквозь случайный разрыв в густых облаках. Не удивительно, что северный континент практически не исследован, людям хорошо известно лишь его побережье. Вопрос в том, как там ухитряются выживать карапы. Не иначе, как своим мерзким колдовством!
   Сейчас Уранта стала укреплённой военной базой и попасть туда без специального пропуска невозможно, но именно с этого пункта мне нужно начинать поиски, если я собираюсь найти свою любимую. Я теперь собираюсь сделать то, что давно должен был сделать, но не решался. Хочу набросать план поиска и спасения Виланки. Хотя бы в общих чертах...

   Итак, что я имею.
   Я стал свидетелем похищения девушки карапом – а это несомненно был арктический колдун – можете мне не верить, но я-то уж точно в том уверен! Я помню ту сцену в мельчайших подробностях, и если бы владел навыками живописи, изрисовал бы этим всю тетрадь. Карапы увозят (интересно – как?) своих несчастных жертв куда-то в глубины Арктиды. Карапы едят людей, но только умудрённых немалыми знаниями – так утверждают хетхи, лучше всех знающие карапов. Поэтому Виланку вряд ли похитили в качестве блюда к людоедскому обеду. Значит, её похитили для того, чтобы пытать, подвергать каким-то опытам (кровь ударяет мне в голову, а рука тянется к мечу, когда я думаю об этом!).
   На «Киклопе» никто не в курсе истории с похищением Виланки. Я не решился рассказать об этом даже своим родным – они знали, конечно, что я ищу девушку из сгоревшего квартала, но им ничего не известно об обстоятельствах нашей с ней встречи. Приплетать историю с карапом мне никак не хотелось, так как мне могли просто не поверить. Такие похищения сейчас редки, не то, что в старые времена. Настолько редки, что большинство считает их легендами, делом давно минувших веков. С одной стороны, это  плохо для меня, так как, если я расскажу о случившемся даже близкому другу – тому же Ибильзе-Хару – он посчитает, что увиденное мной в том доме – лишь плод моего разыгравшегося воображения. Но всё это вселяет в меня и надежду, что похищенную Виланку карапы будут хоть как-то беречь, не обрекут сразу на смерть – они должны высоко ценить каждого подопытного пленника. И поэтому я могу успеть. Я должен успеть!

   Теперь о том, какие перспективы у меня.
   Война вряд ли скоро закончится. Поэтому рассчитывать мне нужно на отпуск или – лучше всего – на повышение ранга и перевод на службу в Северный округ. Холод теперь нисколько не пугает меня, хотя в Арктиде гораздо холоднее, чем на Синей Скале, а так, как я мёрз там, я не мёрз больше нигде и никогда. И это очень хорошо! Вряд ли много найдётся офицеров, страстно желающих служить в Арктиде, мой рапорт наверняка заметят и за переводом дело не станет. Но рапорт можно подать только по возвращении на базу, и если мне дадут повышение. Я думаю, шансы того и другого очень надёжны! Я безусловно заслужил повышение, и после такой операции нас наверняка вернут на базу. Полноценный отпуск вряд ли дадут – с такой военной обстановкой... Скорее несколько дней отдыха непосредственно на базе. Ими и нужно будет воспользоваться, чтобы добиться перевода.
   Итак, допустим, что я получил перевод, и недели через 2-3 и правда буду уже греться у печи где-то в казармах Уранты. Адиша-Ус, Заглянувший за Горизонт, младший офицер первого ранга. А вот как быть дальше – этого я пока не могу понять или придумать. Даже такой офицер в армии – это лишь тот, кто живёт по команде и исполняет приказы. Да и есть ли мне смысл загадывать дальше? Дальше уже только Боги смогут мне помочь. И они помогут – по-другому не может быть – я уверен, я знаю, что на высоком плане любви и надежды мир справедлив и благостен. Так учит нас Хардуг Праведный.