Глава 9 знаменский детский дом

   
    В этот раз отец с Зиной и Ильёй шёл в Тамбовскую область через Воронежскую. Где было возможно, некоторые расстояния проезжали товарняками. С раннего детства до старости в память Ильи глубоко врезались пронзительные свистки и протяжные гудки паровозов, мерцающие огни светофоров, ритмично нарастающий стук колёс, товарные вагоны с брёвнами или соломой, платформы товарняков под палящим летним солнцем. Скитаясь с детьми по России от Нижнего Поволжья до Урала через Саратовскую, Воронежскую, Тамбовскую области, Удмуртию и Мордовию. Илья Никитович часто пел. Его репертуар состоял из таких песен, как «Шумел камыш, деревья гнулись...», «Под ракитою зелёной...», «По долинам и по взгорьям...», «Ревела буря, дождь шумел...», «Распрягайте, хлопцы, коней...» Дети с грустью смотрели на него. Он, бродяга, обладая красивым баритоном, затягивал одну из своих любимых песен «Бродягу». Для вибрации голоса певец указательным пальцем руки нажимал на кадык и выводил чудесную мелодию. Отец не «проклинал судьбу», как пелось в песне. Он был преисполнен оптимизмом и постоянно ободрял детей: «Не робейте, не пропадём!» И они, дети, не пропадали. На реке Ворона и Хопёр собирали ракушки, варили их в котелке на костре, пока они не раскрывались, а когда раскрывались, то выскабливали из них содержимое, которое по вкусу и упругости напоминало резину. Надо было долго-долго жевать мясо ракушки, чтобы суметь проглотить, что порою не удавалось.
Они опять побирались, но теперь уже без Насти. По обеим сторонам  деревенской или городской улицы, которые они уже поделили между собой, дети просили милостыню. Отец не участвовал в попрошайничестве, заведомо понимая, что ему никто ничего бы не дал, потому что он был молод.
Когда Зина и Илья роптали на усталость, надоедливость бродяжничества и попрошайничества милостыни, отец говорил: «Волка ноги кормят» или «Под лежачий камень вода не подтечёт», давая им понять, что попрошайничество необходимо для выживания. Илья мечтал, чтобы какая-нибудь семья усыновила его, но никому он не был нужен. Частенько отец подшучивал над Ильёй: "Ну  где  твоя вырдохоленая Маша?"  Года в четыре Илья-сын придумал фразу, которая не несла в себе никакого смысла, но он любил её повторять: «Вырдохоленая Маша, чебердуется король». Почему он придумал её, он не знал,  отец хохотал над сыном, когда слышал  эту  фразу.
Зина была строптивая, часто огрызалась на замечания и команды отца, за что получала подзатыльники. В обиде на него она садилась где-нибудь в сторонке и про себя ругала его, отчего у неё шевелились губы, что приводило отца в ещё больший гнев. «Прекрати шевелить губами, щеколда!» — возмущался отец. Илью в сердцах отец называл «черт верёвкин». Сестра Настя и Илья-младший по характеру были более покладистые, чем Зина.
Семья приехала в Тамбовскую область уже без Насти. Отец приходил в отчаяние от материальных трудностей. В Моршанске, куда они прибыли, отец исчез, и Зина с братом остались одни на улице. Их забрала милиция и отправила в Моршанский детский приёмник, где детей держали несколько дней до выяснения, где находятся их родители, и если последних не находили, то беспризорников распределяли по разным детским домам. Илью и Зину направили в Знаменский детский дом.
Илья неожиданно заболел корью, и Зина на спине понесла его в больницу, где он пробыл определённый срок, и сразу же после выписки из больницы Зина принесла его на спине в Знаменский детский дом, где она уже жила несколько дней. Маленький Илья жил вместе с другими  мальчиками в помещениях для мальчиков. Тут были определённые детдомовские правила: не лягавить (не ябедничать на обидчиков), отдавать лучший кусок пищи старшему, то же относилось к одежде.  По сути у него и здесь не было одежды, кроме хлопчатобумажного свитера и брюк. Пальто не было, на ногах только тапочки, хотя уже была зима. Мальчику очень хотелось выйти на улицу, походить по снегу.
К болезненному Илье цеплялись всякие болячки, особенно его мучили зудящие струпья на голове и чесотка. Голова была вся покрыта корками, под которыми был нестерпимый зуд, он садился под стол и головой тёрся и упирался в крышку стола снизу. Струпья хрустели, и это  приносило временное облегчения, потом зуд головы начинался снова. Никто не обрабатывал ему голову, только раз воспитательница расчёской прошлась по его голове, выискивая вшей и гнид, при этом она вскрикивала и постоянно от него отскакивала. Не меньше неприятностей приносила чесотка. Между пальцами рук и на кистях рук были мокнущие прыщи, бока и бёдра тоже чесались. Время от времени Илью приводили в изолятор, раздевали и обливали отвратительно пахнущей белой жидкостью, от которой его тошнило и запах которой остался у него в памяти на всю последующую жизнь.
Уже шёл третий год войны. Мальчику Илье исполнилось 7 лет, но никто в детском доме даже словом не обмолвился, что ему надо ходить в школу. Зина ходила во второй класс, хотя была переростком, образование Насти закончилось на третьем классе.
Илье очень хотелось учиться, он рано научился считать до ста, умел читать слова по слогам в пять лет, знал таблицу умножения. Всё это как-то само органически впитывалось в его сознание.
В Знаменском детском доме очень распространены были такие забавы, как «Самолёт» и «Тёмная». «Тёмную» Илья уже испытал в Краснокутском детском доме, а «Самолёта» он до смерти боялся и старался уснуть тогда, когда убеждался, что все спят. Он видел, как жертвы «Самолёта»,  вскакивали,  носились как угорелые по спальной комнате и потирали обожжённые пальцы. «Самолёт» делался так: несколько человек зажигали полоску газеты или тлеющую вату и подносили горящую полоску газеты или тлеющую вату к ногам спящего и вставляли их между пальцами ног. Сонный человек вскакивал от боли и спросонья, не понимая в чём дело, начинал метаться по спальной комнате под хохот наблюдающих. У Ильи не было тут врагов, но иногда его стращали какой-нибудь авторитетной среди ребят личностью.
Так, когда некий Кащей попал в больницу, и его пальто воспитательница временно дала Илье поносить, мальчишки стали пугать его: «Вот  Кащей  придёт,  он  тебе задаст!» Илья с ужасом ждал возвращения Кащея, большеглазого мальчика лет двенадцати. Кащей пришёл. Илья поднёс ему пальто, объясняя, что он его взял не сам, а ему воспитательница дала, на что Кащей улыбнулся и ответил, что Илья может носить пальто и в другие разы, когда захочет.