Илью Никитовича из-за плохого зрения демобилизовали из Армии. Он забрал детей из детского дома, оставил родителей и брата Павла и пешком с детьми отправился в Тамбовскую область. Шура ещё раньше попала в Воркуту. Её осудили, она отбывала срок за какую-то незначительную провинность. Тогда это было сплошь и рядом.
Илья Никитович и дети всё время шли пешком. Отец отрастил рыжую бороду, усы, выглядел стариком, хотя ему было всего 36 лет. При нём не было никаких документов. Одета семья была в то, что им дали добрые люди. Они просили милостыню, как правило, это делали дети. Отец давал им задание: «Ты идёшь по правой стороне улицы, ты — по левой, а ты остаёшься со мной».
Дабы разжалобить народ, пускали первого маленького Илью, который просил: «Тётенька, дай, пожалуйста, молочка кисленького-прекисленького». Кто-то давал милостыню, кто-то отказывал со словами: «Не прогневайся!». Просили милостыню и на рынках. На одном из рынков Илья стал свидетелем следующей сцены. Он был рядом с Зиной, отец, как всегда, в сторонке от детей. Настя с перекинутым на тесёмках за плечами холщовым мешком с семейными пожитками вышагивала немного впереди Зины и Ильи. Неожиданно к Насте сзади приблизился какой-то парень и полоснул по мешку лезвием безопасной бритвы. Из мешка показалось какое-то тряпьё, которое не заинтересовало воришку. Зина закричала: «Ты что делаешь?!». Парень убежал.
К вечеру ноги мальчика вспухали от ходьбы, подъём ног вздувался в виде подушек, ступни горели, икры ног болели. Особенно тяжело было ногам утром, от боли Илья не мог ступить на ноги; к обеду ноги расхаживались, а к вечеру снова уставали. И так было изо дня в день.
Иногда встречались попутчики. Но Илья Никитович старался их избегать, так как однажды, некий попутчик-татарин украл у него котелок и шинель во время сна. Несколько раз на мальчика Илью нападали собаки, гуси во время его попрошайничества. Ночевали где придётся. Если люди не боялись их пустить, то спали у кого-нибудь на полу, утром добрые люди даже кормили. На вокзалах было так людно, что не было места присесть, и маленький Илья спал стоя, стиснутый со всех сторон толпой.
Отдыхали в поле, в лесу, на берегах, рек и речушек, у прудов. Трудно сказать, знал ли малограмотный Илья Никитович географию страны, вряд ли. Но он всегда руководствовался в своих бродяжничествах фразой: «Язык до Киева доведёт». Но он шёл не в Киев, а в Тамбовскую область, где не было войны. Утомлённые, искусанные комарами и мошкарой, обжигаемые палящим солнцем летом, пронизываемые холодным ветром осенью, и дрожащие от мороза и холода зимой, четверо путешественников держали путь на Тамбовщину.
Дети отставали от отца, часто они смеялись над ним, над его прыгающей походкой, они роптали на свою судьбу. Мылись в общественных или частных банях, если им разрешали, летом в речках и прудах.
Наконец, семья прибыла в Тамбовскую область. Илья Никитович устроился счетоводом в колхозе. Им дали большой дом под железной крышей. Настя была за хозяйку, она варила пищу, стирала. Уборку помещения делали сообща. Во время бродяжничества Илья Никитович ни разу не имел возможности выпить. Он был всегда трезв, но по-чёрному курил махорку.
Вечерами в том огромном доме Илья Никитович читал детям газеты. Мальчику запомнилась статья из газеты, как немцы бросали людей в колодец. Когда погибших вытащили из колодца, то у одного из мальчиков в кулаке нашли пуговицу, которую сличили с пуговицами пленного немца, у которого на шинели одной пуговицы не хватало. Эта была именно та пуговица, которую нашли в сжатом кулаке ребёнка.
Первый раз Илья испытал отравление угарным газом. Он потерял сознание и пришёл в себя только тогда, когда открыли окна и дверь. Сестра Настя гладила его по голове, держа на коленях, а он судорожно дёргался от приступов рвоты. В дальнейшем он ещё два раза отравлялся угарным газом до потери сознания — в Воронцовском детском доме и у хозяйки в Кузьминке Тамбовской области.
Летом приехал дядя Павел. Илья-младший стоял на дороге, ведущей к станции, в ожидании Павлика. И вот он идёт по дороге, худенький, стройненький паренёк. Он крепко обнимает Илью, и они направляются к дому. Все рады приезду Павла. Павел рассказывает о мучительной смерти бабушки Кати, о смерти своего отца Никиты Петровича. После смерти матери Павел с отцом жили в сторожке. Им выдавали пайки хлеба по карточкам, порою люди брали две-три пайки хлеба наперёд, а потом перебивались как придётся. В один из вечеров, Никита Петрович, вздохнув и печально посмотрев на сына, произнёс: "Павлик, как бы я хотел съесть кусочек хлеба!" Павлу до слёз стало жаль отца: «Я сейчас!» — вскочил он и побежал за хлебом. Пайки выдавали круглосуточно. Он получил три пайка хлеба, запыхавшись, прибежал в сторожку, а Никита был уже мёртв. Диким голосом взвыл Павел и выскочил из сторожки. Он нёсся по тёмному полю в управление механизации к дежурному, чтобы сообщить о смерти отца. Схоронив отца, Павел решил поехать к брату Илье, адрес которого у него был. Дети уже знали о смерти бабушки из полученного весной письма, тогда они вместе с отцом оплакивали бабушку Катю и дедушку Никиту. И вот Павлик снова всё поведал им о случившемся, и они все всплакнули.
Павлик прожил у Ильи месяца два. Дядя внёс разнообразие в жизнь семьи. Для Ильи он делал из прутьев ивы свирели, свистки, тросточки, фонарики, украшая их всевозможными замысловатыми рисунками из вырезанной на них коре. Для Зины он делал из тонких прутьев корзиночки, из плодов шиповника или калины на нитки нанизывал бусы. У Ильи появилось несколько железных ободов, специально сделанных из жёсткой проволоки крючков-держателей для ободов, которые он гонял с другими мальчишками по улице. Часто мальчики выпускали обода из держателя, и они катились под пригорок. Начинались поиски ободов в траве. Самое неприятное случалось, когда наступивши на обод в густой траве получаешь сильный удар ободом по голени с последующими на ней синяками. Летом группы мальчиков и девочек с вёдрами, наполненными водой, выгоняли сусликов из нор. Сусликов, которые выбегали из нор, ловили и убивали палками.