Что мы только не делали, чтобы казаться старше, чем есть. Самый простой способ — это открыть холодильник дома и, пока никто не видит, глотнуть из початой отцом бутылки водки. Выпить чуток, для запаха, и на улицу, дышать на всех, с кем здороваешься. Казалось, вот чуть-чуть — и ты взрослый, а там первая ходка, и ты авторитет в сидящем возле твоего дома кругу.
Стараясь ускорить этот процесс, делали наколки. Миша или Вася — понятно. Когда принялись колоть на фалангах имя Абдул, на третьей букве поняли, пальцев всего четыре, а кололи, начиная с указательного. Главные спецы по накалыванию временно отсутствовали, повышая квалификацию где-то на этапе. Замотав швейную иголку ниткой, вроде ограничителя, кололи не вбок под кожу, а вглубь, чуть не до кости. Годами позже, выводили их с рук. Летели в прошлое русалки, кресты, могилы, имена.
За домами № 37 и 33 по улице Икрамова протекал широкий арык, заросший по берегам растительностью так, что казалось, это небольшая речка с неприятным запахом. Арык, по легенде, прорыли в восемнадцатом веке иранцы, большая часть которых попала в Самарканд насильственно. Эти земли в то время были безводной степью. Иранцы в течение трех лет рыли канал, связывающий Даргом с Панджабом.
Отсюда по пяти арыкам вода растекалась далее, помогая выжить человеку. Переходили арык по большой трубе, пересекавшей канал несколько раз. На другой стороне арыка — кишлак. Границей между кишлаком и нашими домами являлось железнодорожное полотно. Из-за кустов велась партизанская борьба с проезжающим по рельсам тепловозом.
После первых разрывов патронов под колесной парой махины машинист тепловоза, остановившись и высказав в «зеленку» все, что думал о нашем районе, бросал в кусты пустую бутылку и уезжал. Чтобы ускорить процесс отъезда поезда, приходилось идти на хитрость и визжать, как резанным, после его «точного» броска «гранатой».
Цепляясь за уходящий состав, доезжали до молокозавода. Там, перелезая через забор, мы воровали пустые молочные бутылки. Проблема возникала только при перебросе стеклотары через забор. Бутылочный череззаборный бой был меньше, чем государственный при перевозке. Перейдя через дорогу, сдавали «стекло» в магазине возле конечной остановки микрорайона.
Там стояли друг за другом продуктовый, хозяйственный и библиотека с книжным магазином, за ними средняя школа № 50. Близость предприятия по розливу молока заставляла продавцов быть внимательными. Бутылка с завода была темно-синего цвета а не белого, как у граждан. Лафа быстро закончилась, рядом с кассиром и огромной коробкой со спичками для сдачи, теперь стоял мент.
На фоне мелочных передряг с бутылками всплыла нашумевшая история «грудастой» женщины с ночной смены. Ее застали купающейся ночью в цистерне с молоком. «Понятно, что вода у нас в районе подается только утром и вечером,— говорил бригадир.— Но люди жалуются на то, что в продукте, разлитом в нашу смену, появляются волосы, совсем не похожие на коровьи».
Работница, плача, объясняла это простой житейской истиной. Мол, замуж хочу, а грудь маленькая. На базаре сказали, в молоке надо купаться, вот и полезла сдуру. Теперь в ночную смену ходили только женатые мужчины. Мало ли чего холостому надо увеличить.
Напротив молокозавода, находился культурный центр нашего микрорайона — театр АПЧХИ, будто чихая, произносили мы театр имени А. П. Чехова. Перед театром располагался фонтан с бассейном. Вокруг фонари, пара скамеек и постоянно дефилирующий по вечерам народ. Судя по названиям спектаклей, репертуар был как на русском, так и на узбекском впечатляющий.
Слышал, что на таджикском тоже ставили постановки. В зрительный зал попал один раз, когда билетерша отлучилась. Забежали толпой, шедшей с вечерней школы и, оторопели. Кресла высокие, бархатом красным обшиты, рублей на сто пятьдесят, одного материала: вокруг чисто, богатенько. Судя по фуражке, длинной шинели и острой бородке, на сцене выступал Железный Феликс. Мне повезло, из всех Дзержинского угадал только я. Если бы в мизансцене участвовал Ильич быть скандалу. В одно мгновение начались бы приколы, громкие выкрики любимого лозунга Хайбиша «Лечиться, лечиться и еще раз лечиться». Выгнали нас потихонечку, без шума.
Беня, высокий худой парень из культурной еврейской семьи, комплексовал на фоне социалистического бескультурья в его адрес. После вечерней разборки в школе № 14 интонацию по отношению к нему многим пришлось изменить.
В школу пришли как обычно к последнему уроку, встретить учеников и пойти восвояси. Оказавшись у дверей школы, не могли не заметить толпу народа на спортплощадке, напряженно стоящую, а не сидящую на корточках. Взрослые пацаны что-то «перетирали» меж собой. Слышался симбиоз двух языков вперемежку с матом, типа: «Ксибьет багом — через Даргом».
Внезапно подъехавшая «классика» заставила весь ждущий народ притихнуть. Из жигулей вышли два невысоких парня. Беня, толкнув меня в бок, сказал, что это его двоюродные братья. Они подошли к группе, встали так, чтобы их нельзя было окружить, и спокойно принялись объяснять что-то на таджикском с небольшим еврейским говором в нос. Их глаза в темноте сверкали молниями.
Объясняясь с присутствующими, они не дергались, не дрожали голосом. Как две кобры, гипнотизировали и успокаивали толпу. Всякое видел, но чтобы два еврея за десять минут осадили интернациональную «бригаду» в восемь человек — это заслуживало уважения.