ЯНКА ДЯГИЛЕВА
БЕРЕГИСЬ!
Мне придется отползать
От объявленья войны на все четыре струны
От узколобой весны во все четыре стены
От подгоревшей еды за все четыре беды
От поколения зла в четыре черных числа
Накинуть старый мундир, протертый кем-то до дыр
Мне придется обойтись
Без синих сумрачных птиц, без разношерстных ресниц
Да переправить с утра что не сложилось вчера
Оставить грязный вагон и продолжать перегон
По неостывшей золе на самодельной метле
Раскинуть руки во сне чтоб не запнуться во тьме
Мне придется променять
Осточертевший обряд на смертоносный снаряд
Скрипучий стул за столом на детский крик за углом
Венок из спутанных роз на депрессивный психоз
Психоделический рай на три засова в сарай
Мне все кричат – Берегись!
Мне все кричат – Берегись!
Мне все кричат – Берегись!
1987
Название песни имеет форму императива, побуждения. Своеобразие, однако, в том, что побуждение это не обращено автором к слушателю и не носит пропагандистского характера. Оно и стоит не случайно в единственном числе. В тексте заглавное слово появляется лишь в самом конце, завершая песню. И не певица кричит "Берегись!", а, наоборот, все кричат ей это слово. Оно заключает в себе реакцию окружающего большинства на жизненную позицию певицы, пугающую это большинство.
Употребленный глагол характеризует мировоззрение Янки Дягилевой косвенно, через обобщенную модель чужого восприятия. (Это не оговорка; речь действительно идет о мировоззрении самой Янки. Как и в других ее текстах, здесь не разграничены четко автор и героиня. Ощущение их тождественности подкрепляется в аудиоварианте живым голосом и интонациями певицы.)
В то же время слово "берегись", не просто так вынесенное в заглавие, может быть понято и по-другому – как обозначающее отношение автора к внешнему миру в целом. Миру абсурдному, враждебному, вызывающему ужас – подспудно, может быть, также и у окружающих. Соответственно, и попытка противостоять миру, словно меряясь с ним силами, вызывает у них ужас.
Мне придется. С таких слов начинается песня, и они повторяются трижды, начиная каждый новый куплет. Данная безличная конструкция указывает на некое необходимое, вынужденное действие. Остальные глаголы, обозначающие действия лирической героини, все стоят в инфинитиве (неопределенной форме) и зависят от этой конструкции, словно скрепляющей собою весь текст. Тем самым создается ощущение мира, в котором человек, возможно, лишен свободы, лишен выбора и делает лишь то, что приходится. В данном случае – то, что придется. То есть речь идет о будущем, но о будущем самом ближайшем, вполне уже очевидном и определившемся.
С другой стороны, обилие глагольных инфинитивов вообще характерно для панк-рока. В иных случаях оно передает стремление авторов как бы «примериваться» к миру, воссоздавая разные, порой самые экстремальные модели реагирования на него (позже у Янки: «Коммерчески успешно принародно подыхать О камни разбивать фотогеничное лицо…»). Здесь же подчеркнут именно момент необходимости, вынужденности и тем самым – предрешенности всех действий (которые, благодаря словам мне придется, отнесены в ближайшее будущее, хотя сам по себе инфинитив лишен временной характеристики). Другое дело, что такая необходимость может иметь разную природу. Она может быть связана с роковой силой внешних обстоятельств, не оставляющих человеку никакого пространства для «маневра», или же с внутренними побуждениями самого человека, определяющими его реакции на внешние условия. Какой из этих вариантов имеется в виду в данном тексте – проясняется лишь постепенно; сначала это остается неясным.
Мне придется отползать. Первое же действие, предвидимое лирической героиней, не только вынужденно, но представляет собой реакцию на некие препятствия: даже не ползти, а отползать, т.е., очевидно, отползать от чего-то. Речь идет о неком обратном движении, носящем, быть может, характер возвращения или отступления (стоит вспомнить мотивы песен Янки, связанные с метафизическим возвращением «домой!»). В то же время глагол отползать способен навести на мысль: человеку приходится скрываться, он не может встать в полный рост – как бывает под обстрелом.
Попытку героини проявить свою свободу можно усмотреть разве что в разнообразии предлогов, косвенно указывающих направление движения (на, во, за). Перед героиней – не одно препятствие, от которого придется отползать, а много; каждая из последующих строк куплета начинается с называния одного из них. Героиня со всех сторон оказывается окружена препятствиями самого разного порядка и масштаба.
Четыре раза повторяется (во 2-5-й строках) слово четыре, и всегда – во вторых половинах строк. Появление этого числа, казалось бы, должно порождать некоторое ощущение простора, так как обычно ассоциируется с количеством сторон света.
Как же использует Янка эту ассоциацию? 2-я строка как будто отзывается на нее, хотя и довольно необычно: "От объявленья войны на все четыре струны". Упоминание струн в песне указывает на творчество как на выход из некой отягощающей ситуации. И если струна не одна, а целых четыре, то обращение с ними составляет одну из немногих областей, в которых человек по-настоящему свободен – а может быть, и единственную такую область.
Строка настолько органично ложится в завораживающий ритмический и эмоциональный рисунок песни, что трудно заметить одну странность. Почему четыре струны? Сама Янка играла на гитаре, а ведь на ней бывает шесть или семь струн – если только некоторые из них не порваны. Как будто речь идет о раненой гитаре. Так или иначе, возможность певицы выразить себя оказывается сужена.
Музыкой и песней только и можно ответить на «объявленье войны». О какой войне идет речь? О войне – в буквальном или переносном смысле? И кто ее объявит (или уже объявил): героиня – миру? мир – героине? одно государство – другому? Все это остается неясным, оставляет широкое поле для толкований и в то же время придает строке большую емкость и многозначность. Очевидно лишь одно: героиня находится в предчувствии какого-то назревающего серьезного конфликта. Песня была создана в 1987 г., когда в Советском Союзе начались крупные политические изменения. Наверное, время тоже наложило отпечаток на эмоциональную окраску произведения, хотя и носящего скорее личный, а не политический характер. Ожидание катаклизмов в обществе, порожденное национальными и мировыми проблемами новейшего периода, характерно для рок-поэзии в целом (вспомним «предчувствие гражданской войны» у Юрия Шевчука; ср. у Виктора Цоя: «Весь мир идет на меня войной» - здесь, как и у Янки, подчеркнуто противостояние героя и мира; образ войны притягивает и Егора Летова: «Мир или война? Война!»).
Придется отползать "от узколобой весны во все четыре стены". 3-я строка несет печать горькой, мрачной парадоксальности. Тут мы встречаемся прямо-таки с кричащим противоречием. Никакое другое существительное не выражает так концентрированно представления о радости жизни, как слово "весна". И вдруг – "узколобая"! Подобное определение, кроме прочего, создает впечатление пространственной ограниченности. В тексте оно предшествует определяемому. Как будто наступающая весна уже заранее поставлена в тесные рамки. И в этой связи снова нельзя не вспомнить о времени, когда песня была создана – об эпохе начала перестройки, с которой многие связывали большие надежды и ожидания, другие же воспринимали ее скептически.
Отползать – куда? "Во все четыре стены". Иными словами, и отползать-то некуда. Героиня словно заперта со всех четырех сторон, вынуждена всюду натыкаться на преграды.
Четыре стены чаще всего обозначают дом – не в экзистенциальном смысле, столь важном для автора, а в физическом, чувственно-конкретном. Этот неназванный, едва обозначенный образ оказывается весьма отталкивающим. Не столь неожидан переход от понятий, связанных с общим состоянием страны или мира (война, весна), к сугубо бытовому: "подгоревшая еда". Это и от нее придется отползать. Тем самым противостояние героини миру реализуется не только на уровне неких глобальных категорий. Оно неизбежно включает в себя отталкивание от будничной действительности. Мысль героини идет от большого к малому, от общего к конкретному. И конкретное привлекает ее внимание после того, как она обнаруживает себя в четырех стенах: картина детализируется, а перспектива проясняется и тем самым как бы сужается.
На пути противостояния героиню ждут "четыре беды", то есть беды со всех сторон.
И снова мысль ее возвращается к понятиям общего порядка. Что такое поколение зла? Когда говорят о поколении, обычно имеют в виду людей, родившихся в одно время. Здесь же не вполне ясно, идет ли речь о людях: ведь не сказано «поколение злых». (Это, правда, было бы и не в рифму; но вряд ли Янка, чьи стихи и песни не всегда сопровождаются рифмой, пожертвовала бы ради нее существенным элементом смысла.) Однако слово поколение наводит на мысль, что зло, даже если не персонифицировано, с людьми как-то связано. И в то же время слово указывает на всеобъемлющий характер этого зла, пронизывающего пространство если не целого мира, то по крайней мере страны.
Поколение, по идее, ограничено по времени своего существования, однако само является одним из звеньев цепочки, во времени продолжающейся. "Поколение зла" – это не все зло, а лишь одно из его последовательных воплощений. Можно сделать вывод о том, что одна из особенностей зла – его изменчивость. Поколение зла имело начало, и, значит, влияние его будет иметь и конец – некое одномоментное, революционное по своему характеру разрешение, хотя, может быть, тоже грозное и зловещее: четыре черных числа – это, очевидно, обозначение года (ср. Лермонтова: «Настанет год, России черный год…»).
Почему, однако, сказано о четырех числах, а не цифрах? Наверное, не только ради рифмы и ритма. Цифры, которые, как можно подумать, обозначают год, выступают словно по отдельности, как самостоятельные сущности. Будто речь идет о мире, в котором все части целого абсолютно обособлены. И, быть может, это составляет одну из причин его несовершенства. Обратим внимание на полную отъединенность самой героини: мне придется отползать. Первый ряд перечисляемых ее движений направлен на удаление от самых разных объектов. Во всем тексте нет почти никаких указаний на возможную связь героини с окружающими. Занятая ею позиция вроде бы не столь уж нова, хотя переживается весьма интенсивно. Она многократно «опробована» в романтической лирике. И, быть может, с горькой иронией автор говорит: придется накинуть старый мундир, протертый кем-то до дыр. Кому-то припомнится мундир Печорина или даже Грушницкого. Во всем тексте можно ощутить колоссальную усталость. Усталость, связанную с коллективной культурной памятью. Ничто уже не ново в этом мире. Любое человеческое движение давно описано и имеет свой мундир, - как это ни ужасно.
Впрочем, ту же строчку можно понять и совершенно иначе, - тем более, что ассоциации, связанные с книжной культурой, скорее всего не были для Янки определяющими (на что указывают многие свидетельства). Износившийся старый мундир может быть воспринят как суровая примета давно идущей войны (ср. у Цоя: «Две тысячи лет – война…»); если поколение зла – уже не первое, то противостоять злу также мог кто-то и раньше. Слово мундир трудно согласовать с интенсивной внутренней жизнью противопоставленной миру личности, но война может заставить надеть мундир. Приходит на ум Нестор Махно: ведь и он, противник государства, носил во время Гражданской белогвардейский китель, - но только старый, с отпоротыми погонами. В конце 80-х годов в старой шинели ходил и Егор Летов.
Опять мне придется. Но уже не отползать, а обойтись. Если ты не принимаешь окружающий мир – тебе многим придется пожертвовать. Обойтись.
"Без синих сумрачных птиц". Синяя птица – символ счастья; это помнят не только те, кто читал Метерлинка. И если синие птицы – сумрачные, - это указывает на призрачность надежд на счастье в мире, где все разъединено.
"Без разношерстных ресниц". Здесь мы, пожалуй, видим первое (и довольно косвенное) указание на то, что автор (и близкая к автору героиня) – женщина. Ибо женщины, чтобы соответствовать принятому в обществе их образу, должны над своими ресницами немало потрудиться. Героиня этого делать не хочет; она ломает стереотипы поведения своего пола. Названные выше (и возобновляющиеся далее) смысловые оттенки, связанные с войной или борьбой, указывают на соприкосновение героини с областью жизни, традиционно связывавшуюся с деятельностью мужчин.
Если в 8-й строке речь шла о том, от чего предстоит отказаться, то далее героиня планирует (да и то – как нечто, что придется) свои собственные действия. Планирует как бы нехотя (чему свидетельством частица да; словно что-то надо сделать заодно, «уж так и быть»; словно говорится о действии лишь сопутствующем).
Да переправить с утра, что не сложилось вчера. В этой строке мы видим первое (и высказанное как бы неохотно) указание на то, что героиня не принимает прошлое и не считает его образцом. До сих пор речь шла о явлениях, пусть даже глобальных (если не говорить о подгоревшей еде), но возникших недавно (объявленье войны, узколобая весна, поколение зла – заметим, что говорится о событиях, начало которых все более размыто во времени и все более в его потоке укоренено). Могла возникнуть идея, что автор отстаивает модель некого первоначального, неиспорченного мира, - модель его, освященную традицией. Теперь певица четко дает понять: что не сложилось вчера, в прошедшем, - надо переправить с утра. Утро явно упомянуто здесь как момент новой внутренней ясности.
А дальше – вновь будничная реальность, незаметно переходящая в странную сказку. Оставить грязный вагон - отвергнуть быт (вновь говорится об удалении от объекта). Но не прекращать на этом движения: и продолжать перегон. Стоит обратить внимание, что вагон – не обязательно часть движущегося состава. Заброшенный вагон может быть местом ночевки человека, покинувшего свой дом.
«Неостывшая зола» - очевидно, след от недавнего пожарища. След, обладающий большой пространственной протяженностью: ведь по нему можно (и придется) долго передвигаться. Остается неясным, почему это пожарище возникло, но вызывает несомненная перекличка со 2-й строкой (объявленье войны).
Обращает на себя внимание цветовой спектр образов, исключительно состоящий из темных тонов: четыре черных числа; синие сумрачные птицы; зола – очевидно, серая (только она и осталась от пожара, когда-то, наверное, яркого); ср. ниже упоминание тьмы и сна, очевидно вызывающее ассоциацию с ночью. Один раз упомянуто и утро, но неизвестно, когда оно наступит.
Героиня продолжит свой путь "на самодельной метле". То есть сама создала (или создаст) для себя средство передвижения, противопоставленное грязному вагону. Заметим еще: в вагоне человек находится в четырех стенах, и от этого ограничения предстоит избавиться. Кроме того, движение на метле, очевидно, означает путь по воздуху, нарушающий физические законы привычного мира. Героине предстоит преодолеть земное притяжение.
Кто, согласно поверьям, летает на метле? Ведьма. То есть женщина (именно с женщинами ассоциируются такие полеты), отвергающая по каким-то причинам как человеческие нормы, так и физические закономерности, переступающая через те и другие. Упоминание метлы вновь косвенно обращает наше внимание на то, что миру и обществу в этом тексте противостоит женщина – существо, по традиционным понятиям, слабое. Долгое время считалось, что борьба и вообще жизненная активность – не дело женщины; и известно, какая страшная участь ожидала в былые времена тех из них, кого считали ведьмами. Все это придает еще более драматический оттенок вызову, который героиня бросает миру. А может быть, и указывает на повышенную степень риска, которому она подвергается. Ведь взбунтовавшаяся женщина в глазах окружающих нередко оказывается изгоем вдвойне.
Движение героини становится все быстрее и свободнее: теперь она уже не ползет, а летит.
Следующая строка может показаться загадочной. Впрочем, первые ее слова – "раскинуть руки" - снова ориентируют слушателя на восприятие некого пространственного расширения. И все же: как связана эта строка с предыдущей? Наверное, совсем неудобно лететь на метле, раскинув руки; но если законы материального мира уже нарушаются – почему бы не нарушить еще один? Однако почему тогда – «во сне»? Спящий человек с раскинутыми руками – образ очень живой и понятный. Но состояние сна трудно соотнести с движением, причем самопроизвольным, волевым (не в вагоне, а на самодельной метле). Или во сне-то движение и происходит? И этим объясняются происходящие сдвиги в миропорядке?
Чтоб не запнуться во тьме. Необычно само наличие мотивации действия спящего человека. Равно как и характер этой мотивации. Запнуться человек, скорее всего, может в процессе речи. Вне зависимости от того, темно или светло вокруг. Запнуться и тьма – как будто понятия из разных смысловых рядов. Различные ряды явлений, из которых складывается мир и его восприятие, словно наползают друг на друга, перемешиваются. Если так бывает, то именно во сне. Отсюда и нелогичность побудительной причины действия. Если истолковать слово запнуться в смысле «натолкнуться на препятствие» - вероятность такого столкновения лишь увеличивается при раскинутых руках. Вся пространственная перспектива как бы спутана (ср. у Летова 90-х годов: «слишком высоко, чтобы дотянуться, слишком низко, чтобы встать»). Не только человек переступает через законы физического мира, но разрушаются сами эти законы. Мир уже очень стар (вспомним старый мундир); он, может быть, даже близится к своему концу в его ныне существующем виде.
Итак, героиня в некоторый момент обнаруживает себя спящей. Не засыпает, а просто в некий момент оказалась во сне. Поэтому не вполне понятно, идет ли речь об эпизодической ситуации. Может быть, весь мир постоянно воспринимается героиней как сон, иллюзия? Относится ли упоминание сна к 12-й строке или ко всему тексту? Последнее предположение нельзя исключить. Но, так или иначе, острота стоящих перед героиней вопросов отнюдь не снижается, как будет видно из последнего куплета.
Упоминание сна и тьмы вызывает в сознании слушателя представление о ночи (на метле фольклорные персонажи тоже летают в основном ночью). Словно подводится итог цветовым ассоциациям, возникавшим ранее. Складывается картина сгущающейся темноты: сначала были сумрачные птицы. Теперь уже – тьма (и, похоже, только мысль об утре).
Мне придется променять. Придется, потому что окружающий мир, темный, перегороженный стенами, для героини неприемлем. Руководящий ею императив – внутренний. И мы понимаем (благодаря слову променять – такому, казалось бы, небрежному и в чем-то горькому), что героиня распоряжается жизнью по-своему, что свобода у нее все-таки есть. И необходимость тех или иных действий героиня увидела сама – это не результат исключительно давления принимаемых ею внешних условий.
Что такое обряд? Нечто установленное, традиционное; привычное, заведенное испокон веку. И если сказано осточертевший, то речь идет о каком-то действе уже рутинном, внешнем, механическом и даже показном, потерявшем для участников внутренний смысл.
Смертоносный снаряд - отнюдь не тот предмет, который способен вызвать у кого-либо радость, и героиня – не исключение. Речь идет о тяжкой необходимости (придется), вызванной борьбой. С упоминанием снаряда цепочка образов, прямо или косвенно связанных с войной (отползать в 1-й строке; объявленье войны во 2-й; старый мундир в 6-й; неостывшая зола в 11-й) приходит к точке предельного напряжения.
Скрипучий стул за столом - вновь образ из области быта, который получает обобщающий смысл. Образ нарочито, подчеркнуто примитивен. Во всем существовании среднего человека трудно найти что-либо более простое и обыкновенное, чем стол и стул. Стол может вызвать еще и ассоциацию с принятием пищи – центральным элементом иллюзорного человеческого благополучия («От накрытых столов до пробитых голов» - будет петь Янка с горьким сарказмом в 1988 г.). С другой стороны, этот предмет может являть собой словно некий предел, положенный обыденной деятельности человека (ср. у Янки же: «Посидеть, помолчать да по столу постучать»).
Стул – еще и «скрипучий». Видно – старый, ветхий. И надоевший.
Стул за столом - два предмета, находящиеся в тесном соседстве. Их соседство предполагает, скорее всего, присутствие человека, но также и крайне узкое пространство, на котором человек себя реализует. Упоминание обоих предметов несет в себе представление о доме, т. е. о замкнутом, огороженном месте. Вспоминаются четыре стены в 4-й строке. На протяжении всей песни героиня стремится преодолевать преграды, выходить на простор. Она и теперь устремлена вниманием наружу. И скрип стула не мешает ей услышать детский крик за углом.
Этот крик – первый упоминаемый в тексте звук, исходящий от другого человека. До сих пор об окружающих людях – нынешних или прежних – говорилось лишь косвенно. Кто-то объявил войну; существует некое «поколение зла»; мундир был протерт «кем-то» - наверное, давно. Героине приходится вести войну, но ее противника мы вовсе не видим. Он как будто вообще безлик, лишен человеческих черт. Во 2-м куплете были названы синие сумрачные птицы. Но даже неясно, шла ли речь действительно о живых существах, или это – условный образ, связанный с понятием счастья. Да и сказано: «без синих сумрачных птиц». Упоминание носит негативный характер.
И вот теперь – детский крик за углом. После сказанного о войне и смертоносном снаряде мы уже можем предполагать, что речь идет о жертве войны. А дети – самые невинные существа, которые в войнах всегда страдают.
Но, впрочем, что именно произошло с ребенком – точно неизвестно. Само событие и его причина скрыты за углом. Ситуация, связанная с детским криком, находится вне непосредственного поля действия героини, которая лишена возможности влиять на нее. Здесь ничего от героини не зависит. Что же значит тогда променять… Скрипучий стул за столом на детский крик за углом? Только одно – открыть свой слух для окружающего, услышать этот крик. Не заглушать его скрипом стула в собственном доме. Открыть свои чувства для восприятия чужих страданий.
Главный конфликт в тексте песни – внутренний конфликт героини – связан с сомнением в прочности мира, в подлинном характере предлагаемых миром радостей. Все образы, все даже обыденные (на первый взгляд) детали обретают поэтому символический, глобальный смысл. И если говорится о детском крике – как не вспомнить роман Достоевского «Братья Карамазовы» и рассуждение Ивана Карамазова о том, что мировая гармония не может быть куплена ценой даже одной слезинки ребенка. Смысл этого рассуждения, несомненно, близок Янке Дягилевой.
Иван Карамазов сошел с ума. А героине песни придется променять… Венок из спутанных роз на депрессивный психоз. Венок из роз напоминает нам и о ее женственном облике, и о радости, которую поэтам и певцам свойственно искать в творчестве. Но венок – из спутанных роз, как и в обветшалом окружающем мире все спутано. Нельзя спокойно наслаждаться красотой роз, когда тебя пронзает сострадание. Сострадание к беззащитному существу, которого ты и не видишь, а только слышишь за углом.
И вот – "депрессивный психоз". Смысл этого словосочетания вроде бы понятен многим современным людям; депрессия – состояние мрачной подавленности. Но психиатрам известен лишь «маниакально-депрессивный психоз» - таково, по крайней мере, полное его обозначение, и связан он с болезненным контрастным чередованием радужного и мрачного восприятия действительности. Усеченное наименование этого состояния в тексте еще раз подчеркивает вал негативных эмоций, на пороге которого стоит героиня.
Слово "психоделический" означает «связанный с расширением сознания». "Психоделический рай", соответственно, - некое ощущение блаженства, вызванное самоуглублением. Героине придется променять это ощущение на три засова в сарай. Тем самым – перестать сосредоточиваться на своем внутреннем мире и обратиться к восприятию мира осязаемого, вещественного. И обнаружить себя не на свободе, а взаперти.
Число "четыре", как мы уже видели, четко ассоциировано с препятствиями, обступающими героиню со всех сторон. В данной строке препятствия связаны с ограниченным сектором пространства – очевидно, с дверью, запертой на три засова. Число три часто связано с фольклорными мотивами (которыми изобилует творчество Янки); нередко именно три препятствия оказываются перед сказочным героем. Наделена сказочными чертами и героиня песни (на самодельной метле). Удастся ли ей преодолеть препятствия? На этот вопрос текст не дает ответа.
Все кричат героине «Берегись!» По-видимому, никто, кроме нее, не пытается преодолеть преграды, к которым приковано ее внимание.
Всего лишь дважды на протяжении песни мы узнаем, что от окружающих человеческих существ исходят какие-либо звуки. Сначала это – детский крик, возможно – неосмысленный, выражающий прежде всего боль или страх. Теперь – коллективно (и, быть может, тоже не очень осознанно) повторяемое слово, опять-таки выражающее страх. Это слово не говорят, а выкрикивают. Похоже, для людей это единственный способ быть услышанными (или они не умеют по-другому?). Одни лишь сигналы опасности доходят от человека к человеку. Диалогу или пространной осмысленной речи в этом мире нет места. И только достигающий нас янкин голос способен явиться свидетельством обратного.