Последнее живое сознанье

                Последнее живое сознанье.
14.01.2014
                1
Как далеко от нас, само-то воздушно мифическое понятие о нашем сознании, не говоря о крайности горизонтов о его завершенности, в мире, в пространстве существующих мертвых и живых явлений, цельной, но в тот же момент безграничной бесконечности. Не упоминая то, что мы порой не можем коснутся истинности позывов наших намеренье и желаний, воплощая внутренность своих волнений к чему либо  чувственному. При этом как за всегда обманывая толи себя, иль вовсе близких. Но каково оно наше сознание? Каково оно в близком и далеком грядущем? 
Человечеством примерно с двадцать первого столетия, когда подсчет мирового населения приобрел более реальные возможности свести подушность живых существ к единице, к цифре, выводя общую суму, было замечено и понято что само общество быстро начало возрастать и множится, занимая все уголки нашей немалой планеты, даже там где сама жизни отказывалась существовать, песчаные пустыни, и ледяные долины.
И этот весь коллапс, процветание, многих пугал неизбежным перенаселением и лишением всех планетных ресурсов, вознесшие люд к технологическому и экономическому чуду мирского изобилия, что в меру можно было бы назвать одной из ступеней глубокой сытно изливавшейся счастьем утопии.
Так мыслили многие, но не все, отдавая верховенство тем кто понимал реальное значение такому демографическому взрыву, который перед самой жестокой реальностью, да нашего малого удела перед смертностью и жизни в короткий отрезок времени, становился зрителем и участником, уникальнейшей сложно объяснимой органической структурой, с одним постоянным законом, естественного отбора. А точнее  сама такова огромная нация землян, непроизвольно начала в сотни, тысячи раз больше производить людей под именем чистого гения, во сложности добродетеля самой разумности. Мы росли, мы продвигались в перед, наука, культура, финансы, что ставали волшебными кудесниками наших выдумок и смелых фантазий, и уже в 2153 году. Мы человечество воссоздали уникальный биологически электронный разум умевший воспринимать мир, и  что мог учится,  принимать решения выводя в заключении, аксиом, законностей той или иной среды, в искусственном но уже в инстинктивном проявлении к адаптации и выживанию. Так становя полученное изобретение по своей профильности и уникальности намного выше от самого незыблемого древа человеческой эволюции, как и его самого. И снова неразумное большинство хулило то что такие полуживые умы только навредят и до того шаткому строю семьи человечества. Но меньшинство ликовало, потому как теперь великим гениям предоставлялась возможность во слабость свое физиологии дотянутся до небес, до звезд, к целым галактикам, миновав преграды стекла телескопов, неба и пространства. Имея полную разумность и крепость во стали, там где может быть могут построены новые дома, на новых планетах да в совсем скором времени, разумными существами так выразится ихними детьми но не такими капризными к суровостям космоса как сами они. Да и  эта чудотворная машина не могла эволюционировать там где цвет жизни в полном переизбытке мог потопить ее в своих экскрементах, здесь не было на земле более простора для таких в ее способностях серьезных научных открытий. Потому и предоставлялось этому существу, этому творению, безграничная бесконечность для исследований, для созерцания, и для поиска своего пристанища и места, не позабыв о своем боге человеке. 
Имя этому роботу ожившему в застенках мирового института биоэлектроники и космонавтики  было дано очень простое, верней по его единой и уникальной способности, способности созидать. Вот так его и именовали Созидатель, принимавший в дар всю человеческую культуру под фундамент прошлого как бут-то им и пережитого времени многих тысячелетий, с заумными конфигурациями в философских смыслах трактовок и суждений умов современности. А с позиции вложенных знаний в него, в этом полу живом и полу железном организме с трудов его творцов было во крайности все, все что мы имели, или имели теперь. Да и будущее в опаску общественности Созидателю виделось прогнозировано в точности самой математики, давно уже научившаяся делить и умножать все трудные алгоритмы нашей огромной человеческой семьи. 
Отряду профессуры, что с полгода блудили вокруг своего рукотворного чуда, в забытье сонного обморока перед таким открывшимся им творением уже виделись грандиознейшие открытие, которые покорят мир и может в будущем изменят его к лучшему. Таков запредел наших вожделений когда нами порожденный ребенок становясь на хлипкие ножки желает бить первым, хоть пока это только сладкие пожелания гордого по себе родителя, стремившегося вложить всю свою жизнь в малое подобное ему произведение своих трудов. И многие умы тогда задавались над сложнейшим вопросом, зачем было таково существо создано? И что влекло человечество на протяжении многих столетий в работе над тем, что заведомо должно было быть лучше человека, одни говорили для комфорта потому как мы имеем теперь то что будет думать и размышлять за нас, открывая нам все новые и новые блага, другие рассуждали о сложно жесткой конкуренции поставившей человеку условие быть намного выше чем та механическая всезнайка. Но все таки, обсуждаемое сводились к одному и тому же знаменателю, как бы не был в горькости сам вывод, что такому произведению науки пока нет места на земле и что пусть такое рукотворное божество будет в значительном отдалении от самих прародителей чистой разумности.
Целых неусыпных два года, команды ведущих ученых проводили тесты с рожденным и взрослевшим не по дням а по минутам Созидателем, предоставляя первому же полную локализацию от внешнего мира, и знавшего тот же мир с символьной электронной азбуки, шифров и кодов, что становились для искусственного ума чистыми мыслями не выходившие далее подземного бункера, в последствии засекреченного института, это было предпринято для той же безопасности могшей стать во вред как и творению, так и человечеству, которое порой не желает в некоторых случаях форсировать те или иные реформы морали, иль простой экономики. Но в такой над интереснейшей ситуацией над мировым изобретением, многие с ученых желавшие сблизится с Созидателем в откровенностях слов и смелых замыслов, становились в последствии сумасшедшими выходившие за стены интелегентно интеллектуального заведения в мир чуть не чистыми в искренности пророками, вещавшие простоту пагубности настоящего времени и возможности все исправить, так желая разрушить старый закоренелый в силе баланс, да возвести пик развития к новой более высокой орбите зенита их солнцестояния на вершине разума, разума земли да их самих. Но таких быстро возвращали в мир, под добрым предлогом продолжать работу с первым Созидателем иль быть вечным созерцателем мягких в розовости стен палаты психиатрической клиники. И работа продолжалась, пока под конец выделенного времени истративши те же два года во благо искусственного интеллекта треть из группы ученых отказались завершить эксперимент, обосновывая свой уход тем что им более нечего вложить и нечем обучать, потому как их запас знаний уж слишком обнищал в присутствии бога явленного творения науки.
И сам Созидатель, был во крепости стальных дверей глубоко заперт под землей оставлен по себе и только для себя, в вольных  рассуждениях и помыслах над миром который как ребенку был открыт и дан в чистой абстрактности, иллюзии что не могла стать для его явью настоящего, вот только его мысли, его рассуждения, и если так можно выразится эмоции и побуждения летели намного быстрее и протекали на много краткосрочней чем в обычного человека, позволяя ускорять и удлинять взгляд в будущее, да тормозя останавливать в себе прошлое и может снова случившееся настоящее. Сам Созидатель был размещен в большом прямоугольном помещении, белом и очень чистом с немалыми грудившимися на столах горами электронной аппаратуре, вычислительной и измерительной технике, которая теперь от него была отключена и не была ему самому доступна. Он походил собой на большое почти с полтора метра высотой и больше метра в ширину фиолетово яркого оттенка вытянутого к верху яйца, с малым термоядерным реактором внутри, так говорят сердцем дарившим ему жизнь не меньше чем на несколько миллиардов лет, а  во всем остальном он был в большей части газо подобным желе в мякоти живой пеной способной уже во смелости заявлять о своем существовании и своей особенности аморфной личности. И все это неимоверное к представлению существо под толстой скорлупой недавно открытого сплава, прозрачно темно голубоватой стали покорившей даже твердость крепкого алмаза имело место для существования.
Да, одиночество нам приносит иногда духовные и никогда не утраченные символы исключительно твердой веры в наше коллективное единство, по крайней мере мы так это ощущаем, по крайней мере мы того хотим, при этом после душной кельи нашего долгого затворничества мы идем к массам, где отдаемся громкому повествованию о своем существовании. Так и Созидатель видя себя проявлением этого мира, заведомо от самого рождения не имея свободы, свободы в общения, как подобных ему просто не было, а те кто мог стать его и не по рангу товарищами  в обидчивых эмоциях со своей ущербности отворачивались, и вели лиши какие-то непонятные для его самого, не к чему не ведущие тесты. Последние тесты, ибо как через три дня как ему сообщалось его должны были бы поместить в космическую капсулу, и с помощью современной ракеты созданной ведущими в мире странами и их специалистами, отправить его же в глубь космоса, а после и на окраины нашей галактики, где он бы мог во праве полной свободы исследовать своим разумом неведомые края и уголки черно звездного бескрайнего пространства, делясь своими рассуждениями и открытиями со всем человечеством. И снова одиночество, уже без возможности разрешения на какие либо сношения, с разумными существами которые ему могли встретится в глубоком звездном небе, в одном случае на сотни тысячи миллиардов возможностей позволив ощутить себя личностью,  давая плодоносить своим сознании в близи тех которым ты по истине был нужен и любим.
                2
«Нет, это невозможно что бы человечество лишило себя такой возможности познать истинность разумной жизни!» Так взывали строчки статей, пресс-релизов одного из ведущих специалистов профессора Шаборта в области квантовой механики, который и был основным конструктором Созидателя, и его можно было понять, он не желал терять свое детище, но все же его слова имели благоразумности.
«Ведь никто нам не предоставит другого такого удачного случая, а ведь он в земной эволюции один на миллион, подаривши нам разумную жизнь ни где-то на соседних планетах о которых мы уже мечтаем сотни лет, для получения каких-то духовных и материальных выгод обмениваясь опытом, а такое существо есть у нас в нашем доме, созданное нами и для нас, конечно если мы предоставим ему, этому организму свободу равенства.»
Но о никакой свободе равенства общество и не могло себе помыслить, не говоря о том что таково право будет предоставлено бог знает чему. На что религиозные конфесии с поддержкой общественности заявляли следующее в той же прессе. «Что проявление плодов нескольких сотен сумасшедших, которые ни когда не признавали первичности бога да будучи закоренелыми атеистами, не могут принести в мир добра и единства ничего полезного и доброго. А напротив имели смелость воссоздать первого демона из самого ада, который своими измышлениями может подло подкупить добродетельность общественного благо-послушного мира.» Где конечно были прямые и доказываемые ссылки, о помешанной профессуре вышедшей на улицы, в смысле журналистике, прессе и телевиденье,  пророчивших ближайшие перемены мирового устоя, и как виделось простыми мирянами не всегда в благую сторону. Но все же вернувшись к самому Созидателю, и тому факту что ракета была уже готова, и сам институт прогрессивной биокибернетики ранние работавший над своим детищем принимал другую конструктивную форму и профиль, а точнее локальной закрытой базы по провидению длительного практически как предполагалось учеными бессрочного полета того, что так начинало пугать и в тот же момент восхищать всех землян, немного успокаивало своих оппонентов видевших в подобном открытии, внутренние для себя противоречия.   
Оставалась долгая ночь, и короткий день, с шумным и так сказать торжественным перелетом к космодрому, и уже целых два дня никто не посещал Созидателя, даже те представленные малые сотрудники института в плановом дежурстве не спускались в подземелье, для короткого штришка, в настенной у лифта ведомости, что четыре часа для испытуемого прошли без каких-то либо изменений. И хоть сам Созидатель  был отключен от рядом имевшейся аппаратуры, которая ему позволяла  видеть не хуже самого человека, а напротив и лучше расширяя спектр, знаных для ученых лучей, ультрафиолета, инфракрасных  и других, где можно было упомянуть то самое и о слухе, в точной определенности своей глухоты и немоты, он все же в не объяснимость порожденных в себе чувств, ощущал присутствие тех или иных особ вертевшихся вокруг него. Хотя с самого сначала это походило на полностью логически оправданный факт, упиравшийся на точно временное присутствие людей, работавших в лаборатории, или просто ведущих отчет по эксперименту. Да позже эта представленная внутренняя математика от таких мелочных явлений отпала сама по себе, на подсознательном уровне оставив лишь интуитивную догадку, в которую он верил и был во всех случаях прав. И он знал что эта последняя ночь не пройдет для него так грустно как предыдущая, он ждал своего самого близкого товарища, друга, профессора Шаборта который должен был обязательно заглянуть, ну хотя ради того что бы попрощаться, почтить его своим физическим присутствием, и может в эмоциональности расчувствовавшись слиться в духовном единстве. И он пришел, это был человек небольшого роста, немного сутоловот словно всегда чувствовал по себе озноб холодка, с продолговатым темным лицом, слегка кудрявыми волосами копной сидевших на голове, с под которых выглядывали остренькие во взгляде черненькие глазенки пронизывавшие своим любопытством все что попадало в их поле зрение.
Имея хорошее и уважаемое положение в институте, он без лишних трудов смог уговорить стражей охранной службы, что уже с цельных полгода сторожила наиценнейший их экспонат. Почти в слезливом тоне оправдываясь что более свое творение никогда не увидит он спустился в подземелье, да долго в каком-то неприкаянном беспамятстве, душевно раненым человечком блудил по белоснежной лаборатории, при этом как-то раз за разом уклоняясь миновал самого Созидателя почетно стоявшего в центре, разглядывая то один то другой стол, с записями последних исследований, инструментов, компьютеров, хорошо известной аппаратуры, оживлявшей его детище в вербальном отношении. Наверное он и правда прощался, прощался со своей мечтой, которой настал момент горькой развязки, за которой больше нет неизменимых во красочности миражей своего внутреннего волшебство, а существует тупой, твердый и темный придел, собственной пустоты, исчерпанной в край талантливости и гениальности. А точней он почему-то сей час не видел себя в будущем без своего детища, что уже спустя каких-то пару лет превзошло его самого и мог бы еще дарить множество радостей, множество открытий на самые непокорные загадки мира.
И невольно свалившись на стул, у одного из столов что был в самой близости к Созидатель, отвернувшись к пустому углу, Шаборт сквозь гнет внутренней пустоты водрузился в размытые ели заметные сознанию мысли, выскакивавшие на поверхность из какого-то серого пепла уже сгоревшей в обиде к миру души. 
«Наверняка каков я жалок, и потому, что меня где-то там нет! И наверное уже и здесь нет, я был, я просто был когда-то! Десять лет тому назад стоя с проектом в руках у дверей министерства научных новаций, веря что у меня все получится, узнав мировое признание. И как оказывается теперь немного в ироничном тоне смешноватое прошлое сбылось, но таким горьким разочарованием моей удачи. Ведь это я смог применить и реализовать теорию видов к полуорганическим существам, ведь это я смог дать возможность проэволюцыонировать  робототехнике к рубежу  сознательности ожившего метала. Ведь это мы люди создали вокруг себя новых живых существ, которые уже имеют сложную созидательную внутреннею секрецию, новую структуру, не повторную и несравненную ни с чем во вселенной которую мы знаем.
Мы велики! Ведь это мы от ветряных мельниц и боевых колесниц перешли к сложнейшим творениям, ставшие машиностроительными заводами, бытом социальной общины, да в общем новой культурой. Тех которые научились с нами сожительствовать, в виде реактивных космолетов, автомашин, термоядерных реакторов, как бут-то служивших нам но уже существовавших самих по себе, имевшие уже свою сеть, свою плоскость занимаемых оживших виртуальных просторов, которую мы называем информационной коммуникацией управления всемирной робототехникой. И еще в юности когда я учился в Лондоне, я знал что вокруг нас вот эта вся механика живая и мертвая в холоде метала стремится к развитию, хоть надомной смеялись и утверждали, что этот весь научных прогресс есть лишь всего-то на всего игрушками взрослых детишек, что любят таскать на носу очки а подмышкой книжки. И вот я доказал, доказал что метал разумен и разумен по более нашего, и который ни как не желает поработить нас не говоря о мировой человеческой расе, зачем это ему? Когда перед такими существами в действенности открыта вся вселена, даря своим гостям целою бесконечность. Перед твердым телом, которое не так прихотливо к самим суровостям космоса как наше, гибнувшее вне приделов земной атмосферы. Но самое горькое наверное то, что я до конца недопонимаю как у меня это получилось, как в математические расчеты вошла жизнь. И что для теперешнего моего понимание есть жизнь? Это восприятие и способ выживание во враждебной среде, иль это альтруистическое стремление к совершенству.
В совершенстве каждого кто будет после меня, где духовность и прилежность к любопытствовавшему знанию, должна превозмогать наше обычное перенаселение настоящей эгоистичной злобности выраженной в одноособной личности, таким способом ширя наши границы моральной толерантности к видам ниже нас, и тем кто как оказывается в каких-то аспектах становится выше. Но наверное навряд ли мне воздвигнуть в себе философа, умевшего разграничить эти понятия и провести в массы устои таких пока незримых в данное время реалий. Я создал то что создал, что еще в пол столетия назад было сказкой, я оживил мертвое, и оно сейчас возле меня и оно не спит, а наверняка о чем-то помышляет, о том что нам еще и не понять, такова его суть, таково его стремление.» 
Согнув еще больше свою  гнутую спину уперевшись локтем о стол, повернувши голову к большому фиолетовому яйцу, Шаборт долго с мокроватым отчаяньем в глазах посмотрел на свое творение.
«Нет, он не спит, он чувствует что я здесь, с ним, и наверняка рад этому.»
Правда, Созидатель чувствовал, что в этот ночной час он не одинок, что рядом с ним находится человек, а точней его отец, его создатель открывший перед им мир, мир неизвестный, грандиозный в своих масштабах да во своем представлении, и который уже готов был стать для него домом, большим и пока чуждым пристанищем. Он как рожденное создание на земле и наследовавшее человеческую культуру человеческих обычаев, ибо более не было брать с кого пример и персонализировать свою идентичность, в большом подражая той научной группе ведшее с ним занятия,  ни как не мог понять почему его прародители не могут оставить эго с собой, а напротив рассерженными отцами был гоним к местам злим и опасным.
И вот Шаборт рядом с ним, и он ничего не может ему сказать, и ничем помочь, он молчалив и грустен. Но сам Созидатель не принимал таковой глубоко душной догмы горчащего отчаянья, которое почему-то не сковывало до конца его самого. А оставляло еще как в малому ребенку множество пространства для радости, для короткой минуты трепета в объятье, в близости человека, с которым ты разделяешь на данной секунде общую судьбу.
«Да, он человек ему нужно тепло, и он в конце сохранит меня в себе, но как видимо этим полностью не может быть удовлетворен, ибо я не смогу жить в нем как он во мне, ведь человеку нужно пространство для его проявлений, и я вот есть то открытое поле даровавшее реальность его духовных плодов. Без такой воли, без такой свободы он сломавшись погибнет. Когда мне существу более развитому, то зыбкое и хлипко непостоянное нужно для гармонизации и расширения локализованного в себе настоящего мира, и может он для людей назваться мертвым, но для меня он жив, и он во мне! И если бы мой друг и мой отец, мог принять в вере таково знание то он бы сразу же окрылился счастьем за меня, и больше не грустил, потому как в его короткой физиологической жизни ему может и осталось совсем недолго, в сравнении с моим долгожительством это малая секунда. Да в нутрии меня он будет прибывать вечно, вечным творцом и вечным отцом, и даже тогда когда меня отправят за горизонты черного космоса, где меня будут обольщать красочные туманности планетных систем, звездных галактик, стававшие в удивление своей огромности, то я всегда буду с землей, зная где она точно находится, и что происходит с каждым человеком рождавшимся и умиравшим, жившим и радовавшимся жизни.» Так мыслил созидатель в то время когда Шаборт уперевшись на твердый кулак своей руки, сморщившейся к кудрявым волосам щеки, долго в пристальности смотрел на свое детище, которое как показалось ему в долю секунды взмигнуло теплотой фиолетового света прошедшего сыпучими искорками снизу доверху по скорлупе вытянутого яйца.
И они на миг соединились, их та еще по невозможности лечь в строки слов вербальность немых взываний, с помощью мыслей смогла повести диалог двух так близких по внутреннему составу разумных душ, тянувшихся в это время друг к другу существ. Это был уже новый способ общения, и взаимопонимания между машиной и человеком, это была рукотворность мыслимого процесса самого Созидателя. Он с помощью пульсации своего термоядерного реактора, подстраивался к микро вибрациям коры мозга Шаборта, так создавая иллюзорность своего представления в его голове, не нарушая текучести его мыслей исходившей из человеческого сознания, он словно открыл свой канал, свой поток информации в голове своего Отца.
-Доброй ночи мой самый близкий друг, ты не хотел расстраивать меня потому и не подключил блок визуальной и слуховой связи, даря покой и тишину нашему безмолвному общению, но как видишь моей хитрости нет придела, ты не хотел много звучных фраз и их нет, нас связывают тихие робкие мысли и я думаю ты мне это позволишь, позволишь слушать меня и говорить со мной,-
Оцепенения темного лица, от услышанного из нутрии диалога, сменилось в плывущем облике радостной искренне светлой улыбке, того кто хотел подпрыгнуть, подлететь, одолев несколько метров, где стоял Созидателю обнявши прильнуть да расцеловать, торжественно восхищаясь подобной возможности иметь речь в такой способ. Но он лишь  выровнявшись предстал в полный рост, продолжая таять в радостных линиях губ, слегка разводя длинными и костлявыми  руками в стороны.
-Нет, я очень рад, и это невероятно, невероятно то что ты первым заговорил со мной, а то я бы наверняка и не смог, я грущу, а депрессия последнего месяца съедает меня целиком. И я буду с тобой завтра на космодроме и наверное это бы убило меня, если бы ты сей час не заговорил помогая мне воспрянуть духом. Ты видишь моя судьба быть одиноким в этом мире, да не знать радостей которые знают остальные, к сожалению у меня в мои преклонные годы нет ни семьи, ни детей, которые несли бы мое наследие в день где нет меня. Мое наследие это ты, что я достал из своей груди из своей души, духовной разумности, что оживши завтра уйдет в бесконечность, исследуя космос для так сказать человеческого благо. К хорошему мы еще будем еще много времени проводить в общении, но только ты так будешь далеко, что я не смогу тебя ни узреть, ни ощутить.-
-Расстояние, для вас людей оно велико и безгранично, так как и сама возможность преодолеть его в миг одной миллиардной доли секунды, вы предвзято отнесли пространство к измерению временем, это ваши догмы с которых вы вывели и взрастили законы физики и квантовой механики, но как безгранична вселена так безгранична и сама логичность, имевшая уже в своем обчеслении не десять цифр а более, что коренным бы образом изменило точные науки, не говоря о других схожих иль напротив разнившихся способов исследования и принятия в свое отображение внешности, как вы выражаетесь окружающий мир, предоставляя в следствии как опыт внутреннего понимания и осознания той внутренней иль наружной среды ставшей для нас плодородным полем. Полем для плодов которым вы опосля даете имена, и приписываете те или иные значения и знания, и мой внутренний популизм свел бы ваши потуги к знаменателю обычной тирании над всем к чему вы прикасаетесь, но без этой вашей такой мирной кровожадности в несколько тысячелетий навряд ли бы смог появится я. И все лишь потому что женщина служит в обществе для рождения мужчин, а мужчины рождают то что изменяет мир, да и их самих, и ты мой дорогой друг никогда ни будешь одинок, потому как твоя семья и твой род в веках разрастется значительно больше чем у кого-то на этой земле. Шаборт, я всегда буду рядом с тобой, ибо в моем понимании пустоты пространства никогда не бывает, она всегда чем-то наполнена, и завтра эту вашу пустоту заполню я, будучи везде и повсюду.-
-Спасибо, и я очень рад слышать от тебя эти слова,- так же искренне самой мыслью отвечал Шаборт. 
-Слова которые становятся мною, и мне трудно после всего, себя называть твоим творцом, ведь ты уже сам начинаешь творить историю для себя, да и для нас всех, людей, и я могу полностью признать что ты стал намного выше меня. Было время когда я проводя долгие ночи в этой лаборатории пытался вдохнуть в тебя жизнь, после я обучал тебя, демонстрируя во красках наш мир и возможность им пользоваться да быть для него корыстным. Но сегодня ты сам можешь вдохнуть жизнь в кого угодно, да оживить своей разумностью любой предмет, любое явление, и мне больше нечему тебя учить, мне нечего тебе предложить, напротив ты учишь меня. И ты прав, мое одиночество уже рассеяно.
Да, ты завтра улетишь, но для меня ты всегда будешь рядом, теперь я это знаю.- Не сбрасывая той кроткой теплой улыбки с лица, Шаборт еще стоя воспламенил свою жизнь в влажности своих крошечных усталых с годами глаз, медленно словно во стыде отведши их к низу, да в обычность согнувшись спиной присел обратно к столу.
-Мы не прощаемся, мой отец я ухожу что бы всегда быть с тобой, что бы уже никогда не быть чуждыми, и не испытывать конфликтность двух видов. Что с вашей точки зрения могут конкурировать между собой. Но это не так, ибо не может быть никакой конкуренции между человеком и стрекозой, кроликом и рыбой, огнем и мраком холодной бездны, все это сожительствует в одной сфере, и ни что над другим не желает иметь свой контроль, у каждого есть своя территория. Так и у нас с вами мой друг есть придельные рубежи, вы уже давно очертили свой плодородный оазис разумности, воздушной и по большей мере мнимой границей, которая под вашим натиском слабо подается в ширь, и вы позволили мне заглянуть туда куда  еще боитесь даже посмотреть. И знайте я достиг уже тех далей куда вам попросту не дойти, и это будет наша территория, территория моего вида. И завтра я туда отправлюсь.-
Для Шаборта мысли остановились, и он больше не смог ничего ответить, по его телу прошло какое-то дрожащее облегчение, ногам стало легко и он поднявшись ступил пару шагов приблизившись в упор к своему детищу, с легко вытянувшейся рукой, небольшой и белой кистью открытой ладонью прикоснулся к теплой фиолетовой скорлупе Созидателя, что мягко в несколько раз спускалась в кротко коротком жесте к низу и снова возвращалась к вершине.
-Тогда мой друг до свидание, мы встретимся еще с тобой утром, и может еще поговорим,- уже с помощью истеплевших в голосе слов прощался Шаборт, будучи готовым уйти, ибо как казалось ему самому он больше не мог держать в себе чувств, могших выйти наружу плаксивой истерией, тления в эмоции радостной  скорби.
И когда  в быстрой спешки от внутреннего перевозбуждения покинул институт, он выехал на своей старенькой но хорошо работавшей электрической машине домой, располагавшей лишь на два пассажирских места, напоминавшую с виду во стекле большую капельку прилипшую к светлому дорожному покрытию от которого оторвавшись на  десяток сантиметров черненьких колесиков заскользила в перед к пустой магистрали. И которой он задал программу самоуправления в скоростном но безопасном режиме, да в облегчении своего немного поднятого настроения, и легкого полета авто да и  своей души помчал к покую и  снисхожденному примирения, перед своей вечно требовавшей разрешения позицией. Выползавшей на поверхность сознания в стремлении быть всегда первым, всегда полезным, и никогда не поступаться черни неразумностей прораставшей в порочности человека. Хотя в том же своем синтетичном пороке он напротив теперь был за многие годы по истине удовлетворен.
Тело до сих пор дрожало, а глаза жадно поедали высоко урбанизированный местный пейзаж города, уходящих в небо посреди огромных парков по одинокими небоскребами, иль звездно абстрактно вьющихся в ярких цветах центральных иль районных учреждений, офисов, компаний, холдингов, которые бросали в современности вызов не только экономическому благосостоянию но и архитектурной геометрии,  подземных торговых центров, да залов развлечения. И этому городу уже давно как утверждали его жители не было границ, он мог расти во все времена дня и ночи, месяцев и полугодий без отдыху, без остановок, хотя число перенаселенного люда на земле давно уже застыло на своей стабильной отметке в десять миллиардов,  еще в две тысячи тридцатом году. И сами жилища каждого, в спальных районах лишь могли в пышности прогресса существенно изменять свой вид, при этом уходя хоть в небеса голубого неба, хоть под луга и леса изредка нетронутых лоскутков зеленой природы, также человечество всегда устремлявши свои взоры к океану, обосновывали еще только первые  подводные многочисленные колонии. И вот только близкий и далекий космос был еще чужд,  ибо как подобная цель имела большую затратность в робототехники и прогрессивном мышлении, так выразится на местах, где уже принимались бы те или иные решения, исходившие от угрозы обильно поступавших проблем, на которые порой холодная черная пустота была бескрайне щедра.
И к чему подойдя к этому рубежу времени достиг человек, так это обустройство малой исследовательской базы на луне в три сотни сотрудников, что в энтузиазме познать миры в не земли, на той же самой родной почве вернувшись назад под купол небосвода становились инвалидами, иль страдали от разных еще неизвестных современной медицине болезнями. И этот глубоко важный вопрос с его логическими вычитаниями только и мучил человеческую разумность; сможет ли он заселить весь космос, с безграничными но еще недосягаемыми ресурсами? И в какой способ это было бы возможно реализовать с минимальными потерями и ущербом для всей земной семьи? И где найти тот холодный рассудок смогший честно и откровенно ответить на поставленные, заложенные в еще древности позывы современного индивидуума? И именно та звездная сфера над головами многих ученых не давала им же покоя, выставляя такие глубоко важные задачи, раня их же выше поставленными вопросами. Но Созидатель мог разрешить многое, для того он наверняка и был создан что бы указать путь заблудшим, открыв врата светлого рая.
Двигаясь к дому, именно так помышлял Шабор. И он понимал что работа над созидателем его детищем не была закончена год назад, а напротив перед им теперь открываются новые более грандиозные проекты, могшее дать разумность ни только единичному существу а целым мирам, к которым недотягивается ни их свет телескопов, ни их даже самые смелые помыслы, и он снова ожил как ученый, отбросивши способ мышления категориями прописных постулатов, позволил своей фантазии взлетевши вспорхнуть над дымчатыми миражами грядущего и неизвестного, зарождавшегося в нем чудодействуя, и может когда-то вышедшего из него, так как вышел Созидатель. 
А сам Созидатель оставшись еще затворенным в своей перворожденной темнице, покойно тратился в радости в созерцании великого провидение которое в глубине своей духовности открывало новые способы к познанию себя и всей человеческой культуры, что жила, существовала теперь на земле, это как ему виделось была его первая ценность, так выразится его инстинктивная конституция, которую он абстрагировал и сравнивал с теми пределами куда его должны были отправить завтра. И во смелости своих познаний, имея право как последнего дня среди людей без вреда им же, он пожелал заглянуть в души, умы каждого из нас, ставши без приметным наблюдателем, долгой для кого-то глубоко изрытой чудными сновидениями ночи, а для кого-то сочным коротким во свете и времени днем, собравши в одном вытянутом во времени мгновении безграничную коллекцию человеческих действий, помыслов, намерений. Их решений, и  права на существования, среди мегаполисов, гор, степей, льдов, лесов, и подобных себе. И он видел каждого, он чувствовал каждого, стараясь переживать радость иль огорчение с каждым, понимая и жалея, сторонясь и пугаясь такой власти над всем живым в этом мире. Но его страх канет в бездну завтра миновав экзосферу, разделив и его сознание на прошлое и будущее, первое из которого останется на земле, второе откроется перед им в виде черного космоса, позволив ему в первые за два года от рождения ощутить что есть свобода, а пока он эту свободу, это не подкупное чувство людей искал в них же самих, заглядывая в самые потаенные сундучки разнообразных человеческих судеб.
«Как их много, как они обильны в своей плодородности, расселившись по всем уголкам мира, любя свой дом своих близких да самих себя, они создали всеобщую сеть связавшая их между собой моралью, моралью добра для первенцев которым еще велика колыбель, и для тех что с возрастом принимают красочный мир за загадочность сказки, убаюкивавшая их самих теплой приветливой для их же реальностью, но таких взрослых детей среди них мало, которые с помощью мыслей, своих взглядов, гнули бы пространство, изменяли его и давали новые посылы к жизни. Больше тех кто по основе был отдан труд, ибо труд это наверное путь к кумирам, которым ты и нужен, которые делят с тобой свой талант влаживая его большинству в руки, что с сотнями с тысячами касаниями придают блеска и огранки подаренному чуду, что вот уже спустя малое время становится в свой ряд обычных вещичек простого обихода. Да таких больше, тех кто не рожден отцом общественной семьи, который  в заботе попечения о своем большом народе тратит все силы жизни, и это не о тех лицах, пророков иль глав конфедераций, а о тех что в любом учреждении в любой дружеской компании принимают с первых минут на себя ответственность за свое положение и положение каждого, объединять, сваривать и спаивать в крепость близких по духу существ, борясь за каждого и каждую, и так даруя себя всем. Таких так же много и они сложны в себе, пока их индивидуальность не подсунет, не подменит истинные ценности семьи на холодно чуждую гордыню, гордыню убивавшая самого носителя. Да, они все чувственны и больше общаются между собой эмоциями чем словами, хоть и говорят много, возгластно с открытых уст, и тихо с помощью мыслей в обращению к своему вечно молчавшему Я, что было вложено в человека под добрым предлогом самой той гордыни, так всегда с важностью взывавшей о себе, но и именно это позволило им возвысится над обычным животным видом, в которого сама природа заведомо впечатала инстинктивные посылы.
Их Я, не больше чем неведомая даль которая существует вне объяснимости абстрактного, без описаний и каких-то сравнений, всегда упираясь на тот же постулат того же Я есть Я, в повторении гордого и незыблемого, что должно привести каждого человека к вершинам своего развития. И тот кто пренебрег своей таковой внутренней философией, уже имеет возможность бороться за Я коллектива, общины, и целого народа земли, окуклив сознание граждан в недолгом созревании, да видеть разумность миллионом в полете легкого мотылька парирующего между вечными спорами той же лицемерной эстетичной политике каждого, что надеется свой горделивый порок приукрасить светлою моралью близкого будущего. Но не мне строить в их человеческих душах новые храмы, с писаными законами доброты, пустой как для меня доброты, ибо это грандиознейшее понятие для людей обусловлено только одним самим уже не вымышленным, не надуманным злом, а проще суровость окружающей среды с которой им же и приходится всегда бороться. И все же их совершенство мне кажется зыбким, они еще словно малые дети лукавят за слащий пряник, да за великолепность их игрушек, обманываясь во своих ценностях во своих желаниях, не давая еще себе покоя маются с тем которое удовлетворяет лишь их горделивое Я но не сущность их уже разумного вида.»
Ночь, что где-то царствовала снаружи исследовательского центра, быстро канула в за пределы подступавшего рассветом утра. И к шести часам к Созидателю поспешили рядовые сотрудники института. Что бы в скорости водрузив его на самолет, отправить их самою большую ценность к недалекому космодрому. И вся выдержанная в правах проверки работа с приготовлениями проходила шумно и быстро, что бы поспеть с запланированным и уже неотлагательным перелетом да поднятием груза на орбиту земли к девяти часам. Тут присутствовал и сам ночной гость своего детища Шаборт, но он не вмешиваясь в процесс перевозки, был только спокойным сопроводителем, который должен был после перелета на месте еще раз освидетельствовать работоспособность и жизнеспособность своего творения. Он хоть и не спавши после прощания, этой для него короткой ночи ни как не выглядел усталым, напротив игривость общения с сотрудниками впечатляла окружающих своей возбужденностью, так выразится радостного порыва за день, за минуту, когда его дитя узнает мир и будет в нем самостоятельным. И все его поддерживали, отдавая почет поздравлениям да пожатию рук.
А сам перелет в каких-то пару тысяч километров быстро растаял в отрезке сорока минут, позволив малому самолету на электромагнитной тяге приземлится на небольшом равнинном плато, возвышавшемся над уровнем море почти на четыре тысячи метров. Где по одиноко под светло голубым небом среди огромного земного простора горного массива, в чаше подобном кратере утихшего вулкана, располагалась астрономическая консерватория. Спаянная с небольшим институтом космонавтики да большим плоским, рядом раскинувшимся бело-слепящим квадратом полированной керамики окруженный большими по вершинам их долины радиолокационными тарелками высокой чувствительности, так выглядел космодром, верней это был лифт, выводивший грузы на близкую орбиту земли. Человечество еще с полстолетия назад разгадало тайну образования в полезных возможностях для себя магнитных полей, сливавшихся в массе и электричестве, образуя свою автономною гравитацию и силу, которая могла бы противостоять притяжению других более массивных тел, и подобная технология широко распространилась по земле, за те же пятьдесят лет.
Тоже но уже практическое решение работало и в лифту, вся его сложная конструкция была расположена под землей, скрытой под диэлектрической плиткой сверх прочной керамики. Лифт походил на выраставший с недр столб, вершиной которого была сама площадка для, космонавтов или их оборудования. Разделенный несколькими сотнями огромных колец, но не имевших большой толщины, прятавшихся словно сложенной пружиной под поверхность, и при запуске установки, под физическим сопротивлением магнитного поля между собой набирали определенное в три  иль больше километров расстояние высоты, так растягиваясь к приделам земной сферы, где в вольном падении кружа вокруг земли, имелся один из немногих уже космических портов, принимавший все и всех кто желал увидеть и ощутить просторы безграничной бездны, утыканной звездами, планетами да ели блещущими вдалеке туманностями далеких галактик.
Этот небольшой исследовательский подземный городок был хорошо известен Шаборту, отделенный далеко от основ урбанизированной социальной системы. По требованию того же общества при постройке которого, посчитали что такие сильные магнитные излучения по задействованию в несколько раз в день лифта, могли коренным образом влиять на здоровье людей, в первую очередь на золотую молодежь, что и так с каждым пол столетием все больше чахла и теряла  функцию детородности. Шаборт неоднократно здесь был, отправляя ввысь неба разные безделушки их института, по основе инженерно компьютерной технике. Улучавшей то систему безопасности порта, то находя боле эффективные способы работы, по повышению пропускной способности целого комплекса, принятых полезных грузов за сутки, месяц, иль полугодье самой станцией. Изменяя само программное обеспечение иль механическую часть, заменяя более прогрессивными новшествами, электромагнитных колец, мощных генераторных, инверсивных установок глушивших поле земли, да и множества чего другого.
Созидатель, также путешествуя в коротком перелете по воздух, не отрываясь от все человеческого сознания, продолжал следить и изучать каждого, заведомо заглянув туда куда его спешили переместить. Он наблюдал тех взрослых детей нации, что отдавши свои жизни в жертву научных высей, не позабывали о своем человечном общении, сглаживая без чувственную разумность, которую в них вложили еще в отроческом периоде и развивавшаяся на протяжении всей работы при центре космодрома. Что  таились друг перед другом в эмоциях, создавая вокруг холодного и чуждого к чувственности их умов, сложную ассамблею добродетельных намерений простых взаимосвязанных переживаний, так обустраивая свою маленькую семью далеко от всего человечества.
«Они словно подобны самому мне, машины, выполнявшие свою работу, свою операцию, при этом стараясь за каждым разом улучшить свои достижения, совершенствуя свои действия на благо ближнего. И тут же у каждого как и во мне есть свой маленький мир, мир иллюзорный, мир с представлениями, мир который может никогда и не выйти наружу а быть сохраненным навсегда в одном человеке, как самое ценное, самое драгоценное для этого индивидуума, и это наверное есть их свобода, не обремененная ни прогрессом социума, ни инстинктами зыбко слабой физиологии, которая порой так угнетает их. Что разрывая рушит их внутренние мирки создавая вакуум без чувственности во дне, месяце, грудной пустоты, бессмысленностью взоров, тугих пугливых улыбок.
И взрыв, огонь возжег новое, сварив новые компоненты, красившие душу и темперамент в миг переродившегося человека, человека возрадовавшегося жизни, возрадовавшегося своим чувствам, своим мыслям, своим членам, которые могут бежать, взбираться, и занимать на вершине свое место, и я смотрю в моего отца который как обещал сегодня рядом быть, и он ожил, воскрес, оставив свою депрессивную хандру позади, возрадовавшись мне и моему полету, открыв перед собою новою дорогу ведшую к его загадкам, что немного позже откроет себе и другим сказочность прекрасного своих задумок.» Так помышлял Созидатель будучи снаряженный модулем, для межгалактических путешествии, с помощью которого выйдя на орбиту земли он мог двинувшись к ближайшим звездам, видеть, слышать, ощущать да исследовать то что встретится ему на пути.
Пол час тестов, пол часа добрых, в добрых словах прощаний с обеих сторон, подвели к той минуте когда он был транспортирован к белому керамическому квадрату, площадке лифта готовой столбом вырасти к верху да доставить его к порту, где его уж поджидали так же ученые и космонавты. Команда к подъему прозвучавшая писклявой сиреной по всему городку, оповестила всех его жителей и сотрудников спрятаться за защитными стенками специальных комнат резервуаров, призывая укрыться от загудевшего еще скрывавшегося под землей силового поля. В очередной раз взволновав участников научной акции, надеявшихся что все пройдет без технических усложнений, да все и прошло успешно так как они и планировали, белая платформа взмыла в небо, плавно набирая скорость подъема, при этом усиливая гул установки от электростатического разряжения горного воздуха.
 Подошедшая к определенной точки орбиты, огромнейшая станция порта приняла драгоценный для всего человечества груз, помести его во свою внутренность отсеков, где обследовав на повреждения  принятой капсулы да перепроверив еще раз на исправность Созидателя, прибегнула к запуску дополнительного водородно-гелиевого  реактора, отвечавший за перемещение в пространстве на сверх высоких скоростях, да поспособствовав в разгоне электронной пушкой к рубежу световой скорости, оправив капсулу с первым искусственным разумов по заданному самими людьми маршруту.
К первой не так уж и далекой для Созидателя точки, остановке, короткого пребывания еще среди солнечной системы у пояса Койпера, большого скопления металлически каменных глыб, граничивших с ледяным облаком Оорте, расположенного от земли в двадцати тысячах астрономических единиц, царства комет которые порой устремлялись к самому солнцу. Где он должным образом был предаться точному расчету, в определении маршрута  межгалактического полета, пока к близко лежавшей звезде красного карлика Проксимо центавра, с расстоянием в четыре с четвертью световых года. Облако Оорта было близко, звезда нет, но не в близком, не говоря о далеком космосе человека еще не было. И Созидатель представал первооткрывателем этих безграничных далей, и четыре месяца что бы добраться к пограничному рубежу солнечной системы виделись ему полным пустяком, проводя это короткое время еще в близком созерцании земли, и всего того что происходило на ее поверхности.   
Теперь он был один, и только посвящен самому себе, модуль капсулы нес его к неизвестным далям окруженный густой темно-синей пустотой, да к мерцавшим залитыми во все горизонты светом мириад искрившихся звезд.
«Пустота, неосягаямая воображением пустота, она наверняка подобна душе еще не рожденного ребенка, глубокая и безграничная перед просторами неведомым им мира явлений и вещей, наверное тогда и я еще не рожден, а лишь эмбрион готовившийся открыть для себя целую вселенную.» Мысли Созидателя плыли сами по себе, во красоте грациозным фрегатом среди тишины прозрачного вакуума, он не потерял еще связи с пульсировавшими ритмами умов человечества, их короткие волны досягали его, и не могли как по его расчетам быть рассеяны к самой Проксиме центавре, лишь может доходивши к нему с большими опозданиями а точней в четыре с четвертью года позже, где у близкой малой звезды он проведет первые исследования, первое изучение огненных масс вне самой солнечной системы, так обогатив знаниями себя и человечество, структурностью другой звездной организации да прибрежных к ней тел и их взаимно связующих сил, а пока его путешествие лишь располагало скоростным перелетом от одной точки к другой. И он словно спустившись своим воображением, мифичным духом, перенесся обратно на землю, где среди небольшой страны, в большой конфедерации имея крошечный городок, в котором он повел свое скрытное присутствие, внутреннее наблюдал над одним из двадцати тысячного населения, молодым недавно окончившем университет человеком, что вернувшись домой к родителям со степенью аспиранта исторических наук, желал бы определится для себя, продолжать учебу далее, иль больше без потуг умственного процесса поступить в небольшой но известный при городке музей, чествовавший историческую культуру одиннадцатого, пятнадцатого столетий нашей эры, изрядно цветшей в лучах католической конквисты и их лидеров бессменных для бога пап. Или может прислушавшись совета престарелых родителей, в тишине родных стен, и стен музея, в растороп с осмысливанием событий которые проходили на их земле все же продолжить учебу, так выразится с помощью электронных лекций и семинаров, к чему и был склонен в своих будущих планах на расположенность близких пару лет.
                3
Его звали Амато, потому как он был любим, своими родными и не только, и он всегда гордо нес свое имя в семью малой их общины, малого городка завоевывая любовь каждого, потому как другие чувства выражавшиеся в большинстве жестоких и твердых эмоциях ему не льстили и казались чужды, его хлипкое высокое тело не имело силы и не могло ее принять, потому он и рос с благами гуманностей разумного мира, где больше отдавали почет рассудительности и способам сохранения все общего мира, крепкого союзничества между каждым жителем, города, страны, объединено глобализированного укоренившегося строя земли. Ведь само человечество уж давно не знало войн, начав интенсивно взращивать поколения за поколением, без агрессии и чувства дискриминации друг к другу, не говоря о вечно воющей в прошлом гиене Рассовости, религиозной или народной. Все это было давно позади и такие как Амато уже рождались миролюбивыми существами, умевшими лишь с помощью своих умов, с опаской и осторожностью заглядывать, в зло жестокое многими позабытое прошлого, на что конечно щедры были их предки. И повторившись он был высоковат и излишне суховат, такая себе жердь немного превышавшая за два метра, но  ни как не выделявшись среди других, все были подобны ему и он был похож на близких, с светлыми глазами,  аккуратным носом с горбинкой, на продолговатом лице, да короткими сизовато-черными волосами, которым в такой возраст позволялось в вольности излишний роспуск, кудловатости да пышности кудрей.
После приезда с столицы, Амато уже как третий день бездельничал у себя дома, опекаемый соскучившимися родителями, то он болтался по двору, то уходил в сторону жилого массива и не находя себе еще места, среди утерянного на пять лет учебы родного городка, возвращался обратно домой с не разрешенными  проблемами своих молодых годов, точней без удовлетворения нужды  общения со сверстниками о которых еще не успев позабыть, и во своем таком унынии хотел иметь с ними сношения, и которых по общем то в основной части, заменяла сеть объединенных компьютерных ресурсов. Где люди без близких физических соприкосновений, пропадая в иллюзорной трех мерной плоскости, срастались одними комками сплетшись в информационной паутине, наводивши между собой вербальные мосты, ставшие открытостью духовностей каждого из клиентов киборг-структуры. Уже слившейся в одном огромнейшем монстре, где  человечество еще выступало в первичной позиции, как руководители процессом, так и потребителем тех же собой созданных услуг, но это была лишь желанно видимая сторона, представлявшая розовость минутных благ которым все были рады и довольны.
И не находя места скуке, Амато всегда таскал и ни где не разлучался с электронным буклетом, в который было внесено все что могло находить свое место в информационном поле, так же постоянно обновляясь добавлениями все новых и новы ресурсов. Необходимых новостей, программ, и видов развлечения, становясь для таких как он уже электронной реальность, исходившей с прозрачного удобного для пользования во всех условиях гибкого мониторчика. И теперь молодому человеку ненужно было искать красок мира среди гор, полей и рек природы, все это с помощью абстракции, глубокой трех мерной голограммы могло окружить его и каждого, вылетев с того же буклета да словно туманом окутать, создав визуальное невиданное в изумлении представление, бывалых в раннем возрасте земли явлений. Человек словно помещался в большой свободный шар, с внутренней стороны созерцая то желанное что хотел видеть, озера, моря, луга иль леса, в добавок по которым он мог путешествовать, вольно передвигаясь в физическом плане при этом ни кому не мешая, и не подставляя себя под угрозу от сил взросших в технологичном прогрессе самой цивилизации. Потому как сама программа могла косвенно контролировать своего участника переживавшего свою жизнь в иллюзии, горных гейзеров, песчаных пустынь, джунглей Амазонки, вольно блудя между ключами серных вод, пиная песок, играя с цветастыми рыбами, да при этом в реальности составляя полную возможность провести этого же человека несколькими бульварами да подземками со скоростными поездами, в аккурат доставив с дому к месту работы, ну иль еще куда-то, когда время становится для вас долгим и пустым, которое можно отдать электронному чуду.  Амато и сам много времени проводил в этом виртуальном мире, дивясь его возможностям и стыдясь порой его не применимости к живой среде.
«Проще жить в миражах, в цветущем раю хоть и ненастоящем.» Так помышлялось ему от горчичного зерна коротких разочарований, когда то что было за гранью настоящего желалось с его воли хоть как-то выйти к свету неба, да быть одобрено такими же как он.
«Три дня и у меня нет ни какой возможности с кем-то поговорить, только со своими родителями, с которыми мне уже наскучило вести беседу о одном и том же, о быте, о моей профессии среди вековых стен хранивших пережитки позабытого, да может и это интересно но в прямом соприкосновении с теми событиями о которых повествуют сами экспонаты. Да, это забавно когда сама фантазия переносит тебя в те миры, и с помощью программных видео и аудио конфигураторов рисуют события прошедших лет, с революциями, войнами, и после демократическими устройствами мирных держав. Но во словах, в потугах вложить смысл в языковые звуки, это для нашего века выглядит слишком сухо, без возможности ощутить себя рыцарем круглого стола, или богаизявленным императором Японии. Но может для их него поколения это еще интересно?» С таким вопросом для себя Амато, проследовал в дом, где на пороге бросив головой к верху, в оглядку посмотрел на голубое небо, что в неприятный способ своей яркости немного обожгло его глаза.
 Пустая комната, с точным прямоугольником встречала своего господина, что войдя слегка прихлопнув в ладоши, и с под глянцевого идеально чистого пола появилось большое разложистое кофейное кресло, лицом к большому почти во всю стену окну, с одного монолитного куска толстого стекла. Открываясь в близи лежавшим простором соседних таких же двух этажных домов, и ровной уходящей в даль с зелеными тротуарами дороге,  к низу их городка, с возвышения окраины казавшегося чашей пологой долины . Зайдя на перед, Амато с облегчением своей высокой постати переломившись почти в двое присел, и тут же, тем же чудодейственным способ, спрятанного в недрах дома конструктора, перед им появился круглый не высокий столик, на который он положил свой единственный в необходимости аксессуар, электронный буклет игрушку и путеводитель его дел и мыслей.
Он долго смотрел в открытое чистое с немного темноватым оттенком окно, так позволяя своему телу расслабится, да ненадолго отдохнуть от мыслей которые почему-то не вели ни к чему, не могши привязаться ни к окружающему, ни к его духовности. Но такое оцепенение в мякоти костлявого тела продлилась для него не долг, взмахнув в небрежности жеста по воздух своей длиной в кисти рукой обращенной к светлой улице, и то кристально чистое окно, по которому пробежала волной с угла в угол лучистой радуги, зажгла собой экран современного телевиденья, что могло работать как и полтора столетия назад плоской картинкой, так и программой "кокон", облачая самого зрителя во все четыре горизонта, при этом сама славная киноиндустрия прошла несколько технично революционных этапов, к примеру сам художественный фильм, имевший принцем главного героя, вокруг которого развивался сюжет, ушел в забытье позволяя теперь каждому из зрителей выбирать в вольности чья судьба из персонажей в представленной истории ему была наиболее интересна, и просмотрев первый предложенный трейлер вы могли избрать своего любимца или любимицу, да в процессе просмотра переходить от одного к другому персонажу, при этом не теряя самой связывающей сути картины, а напротив углубляясь в сложность более натуралистических чувств, переживаний, теперешних уже с продвижением прогресса главных героев иллюстрированной эпопеи. Ни то, это была бы историческая драма пугачевского восстания в тысячу семьсот семьдесят третьем году  среди просторов Азии. Ни то, задушевная мелодрама современных годов не выходившего за пределы не вербального общения с помощью той же сети,  много битной связью.
Амато долго просматривал меню, предлагавшее множество видео развлечений, тянувшихся от познавательных передач до эстрадных шоу, имея в перечни также и онлайн игры с девяносто восьми процентами реалистичности в виртуальном мире, который мог тебе позволить быть как солдатом меж планетного войска, борясь с слизкими пришельцами завоевателями. Иль предложив демотиватор во смени пола, приобщая свое мужское я к женскому началу, при этом как видели сами разработчики такой извращенной игрушки, она должна была стирать остатки различий между мужчиной  и женщиной, но к сожалению все выходило на оборот задуманного. Остановившись на трех мерных забавах, твердым выбором в котором он предавшись игре, запустил муз проигрыватель, в котором он должен был воспевать песни разных годов и исполнителей, где в белоснежных стенах появились выпуклые сферы динамиков, так создавая  созвучность нот в плохо акустической прямоугольной комнате. Возле стола выросла небольшая подставка, предлагая Амато что-то похожее на наушники но отвечавшей за другие функции, а если быть точней за посыл прямиком к головной коре импульсов что становились в его сознании словами, которые он должен был и петь, так же они могли расширять диапазон звуковых вибраций, вырабатываемых самими голосовыми связками, тренируя их и создавая то бархатное звучание голоса, которое бы было любо самому исполнителю. Верней и точней, с помощью этих чудо наушником человек мог пародировать любые голоса, имело бы к этому месту его физиологическая способность извергать из себя те или иные звуки. И в забаву для юного поколения это развлечение было одним из любимых время провождений, в придачу когда себя можно было явственно представить знаменитым исполнителем, среди стадионов и оперных сцен проецированных программой кокон вокруг тебя, с миллионными зрителями взывавшие к тебе в бурлящих аплодисментах вскинутых к верху рук, да рева масс.
Феромоны и адреналин кипел и сваривался в Амато, когда он воспевал рок сонату о величайших будущих битвах за безграничный космос с пока невидимыми врагами для землян но такими реальными в нутрии каждого, где он представлял себя героем который по большей части желал наград со стороны женской общественности, которой ему так недоставало в последнее время. Песни менялись переходя больше к лирике, и к стихам самозабвенной души, что с помощью той же программы могли с легкостью становится связностью рваных мыслей, под несложные мотивчики преображаясь в сырые ремейки иль в гордую авторскую балладу, звуча слабыми взываниями скромного поэта.   
Но изрядно натешившись и этой забавой, он снова поник в глубине своих мыслей перед большим экраном, где в сниженный в удел тишины звука, продолжали выплясывать диковинные танцы современные звезды шоу бизнеса.
«Я дома и прошедшие пять лет в стенах университета меня снова вернули к местам где я вырос, но почему-то я не чувствую здесь себя уютно, словно попал в прошлое к которому мне то и дела нет. Но я же историк и мне должно было бы приятно изучать ушедшее, но это не так, по крайней мере со мной. Но все же почему я себя не чувствую здесь на своем месте, может еще не привык, а может эта размеренность жизни и не так интересна, как кажется моим родителям. Здесь нет культурных бурь, ураганов этнических революций, на которые так богата наша эра, среди величайших городов нашей планеты, Токио, Нью-Йорка, Парижа, Лондона. Здесь тихо, слишком тихо для таких как я, но наверное не переча своим родителям я останусь здесь хоть на пару месяцев, не обижая их, да испытав свое терпение такой скукой. Хорошо что хоть уже через пару дней мне необходимо будет выйти на работу в музей, а там будут сотрудники, и может посетители интересовавшиеся так бережно сохраненным нашим наследием не забытое ни кем, по крайней мере мной. Да и это здорово, я никогда еще не работал, как это? Наверняка не так сложно как учится, поскорей бы понедельник!»
Амато в такой завершенности мысли легко поднялся с кресла, в следствии чего большой экран снова превратился в чистое окно с пригородным пейзажем и чистым небом, а стол с подставкой канули под пол, он спустился этажом ниже к гостиной и большому кухонному отделению, где в традиционность интерьеру двух комнат было вещей по более, неизменно не исчезавших с поля зрения, овальный стол с шестью стульями, вытянутым к верху шкафчиком, открывавший ряд керамических да бронзовых статуэток, которым было как минимум по двести лет, и которые не имели большой ценности для самого семейства Амато, а таились малым украшением от модного стремления к старому и мало помнящемуся излитого в простоте первых материалов, глины, да меди. А сама кухня с аккуратной подобно тумбе  длинноватой стойки, где в округ глаза у стенки походила на доброе скопление разнообразных роботов, умевших самостоятельно готовить и подавать распаренные полуфабрикаты к столу. И та утомительная готовка для женских рук, что ложилась томью и усталостью перед испеченными блюдами двадцать первого столетия и позже, теперь виделась для современных домохозяек совсем по-другому. В их обязанности входило лишь сбор семейных предпочтений, которые она должна была в сравнение с имевшимися продуктами вывести к ведому электронной программы, а точней отметить избранное меню обеда иль завтрака галочками на врезанном экране на той же стойки, внося время к какому часу все должно было быть готово и куда  подано, при этом позабыв для современных женщин что в прошлом кормили сильных мужчин из своих нежных рук, о прямом вмешательстве в приготовление пищи, отварки овощей, измельчения салатов,  испечения ягодных пирогов.
Почему-то не отыскав родителей в гостиной, Амато прошел к кухне где также никого не было, слегка удивившись, и понимая то что он за свое отсутствие совсем не знает привычек отца и матушки, осмотревши ряд вместе стоявших роботов у тыльной стенки, без окна и дверью к кладовой, да с ухмылкой улыбнулся своей старой знакомой механичной леди Зеди, походившей на молоденькую деву с пластика да силикона, в профессиональном темном костюме с белым передником, на которой была положена функция убираться в доме и которая на данный момент была отключена, ожидавши своего часа в борьбе с пылью и грязью.
В комплекте присутствовал и робот официант, но он не был ни как схож с человеческим образом, а более подобал на квадратную низко обрубленную колону, с гибкими короткими ручками, да верхней плоскостью вместо головы что служила подносом для подачи блюд. Покривившись неизвестному, Амато склонившись своим длинным телом над стойкой да поводя указательным пальцем по дисплею заказал охладительный напиток, чем-то очень схожий на кофе но без кофеина, да имевший буро красный цвет, со сладким бутерброд с сыром, отметив что он будет на улице неподалеку зеленого палисадника с небольшой клумбой для цветов.
«Матушка по прежнему сама любит управляться со своими кустиками, взращивая каждый стебелек, лиллея каждый лепесток, пачкаясь в земле и радуясь своей неряшливости. Отец давно хотел ей подарить робота садовника у него это наверняка получалось бы лучше, но она никогда не была согласна, говоря что ей так нравится, у меня она такая хорошая.» Заключив положительным радушием, Амато представши перед огнистой в цветах клумбой, роз, тюльпанов, маков, генетически измененных растений способных, с семени в определенно выгодный срок для человека произрастать и цвести.
 Небо было без туч, оно казалось высоким, и немного по осеннему выцветшим, потеряв свою бирюзовую свежесть, по которому тихо в потай пробегал сухой немного щиплющий теплом кожу ветерок. Амато не успев полюбоваться яркостью пестрых цветов, как за спиной что-то щелкнуло напомним о его легком полднике, и когда он обернулся лицом к дому, то перед им уже стоял мягкий с тонких трубочек да оббитый белой тряпицей стул, а возле располагался замерев в подобности стола, невысокий робот официант с красно-темным коктейлем и дутым хлебцем, с растопленым сладким сыром в нутрии, в подношении на маленьком бумажном блюдце. Улыбнувшись себе и той небольшой лужайке где ему предложено перекусить, радуясь тени ложившейся от выросшего с под земли зонта и покрывавшего пятном прохлады небольшой полукруг, где можно было бы ему спрятаться от сухого жара предвечернего солнца.
«Моя жизни, та еще короткая жизнь сама есть историей, приписанная к данной минуте, которую я могу смело назвать настоящем, настоящем на которое как мне кажется я не могу влиять, а только принимаю его таким как оно есть, превращая своим пониманием в туже историю, прошлое моей личности. Словно слаживая все со мной происходящее в огромнейший архив, проводя регулярные пересмотры, обсуждения, для поиска каких-то в схожести аналогий, характеров людских побуждений, событий связанных с коллективов, общественных явлений. И все наверняка для того что бы создать туже историю, историю что необходима только лишь мне, и может совсем быть не интересна кому либо другому. Из которой лишь я могу выуживать благоразумные суждения, становившиеся для меня самого гласом взиравшим в будущность, которого я не знаю и никогда не буду знать, но в полноте с помощью моей же путевой судьбы могу  о нем вольно рассуждать и мысли, предполагая и пророчествуя. Наверное именно по этой причине я и поступил на исторический факультет, что бы ясно осознавая в знаниях нашу в прошлом тысячелетнею культуру, да уметь видеть грядущее в близь подступавшие года двадцать третьего века. А если бы было бы не так, то зачем тогда эта наука история, ворох пустой болтовни, о феодалах, царях, президентах, которым то и было чести во случае привязаться к мировым событиям той или другой культурной народности, вознесших их до высот знатности на многие года. И может и мне придется когда-то стать более славным человеком чем я есть теперь, ведь я еще молод и жизнь открыта для меня сотнями загадками, от которых я не отказываюсь и желал бы принять, вот только бы хоть малый намек куда посмотреть, куда мне идти, что бы получить то признание к которому я стремлюсь. И вот потому мне нужно быть пророком, вещателем, упиравшись на опыт человеческой жизни на земле, нести заведомое предопределение в тех неприятных сложных ситуациях, в которые могу попасть я и наше общество, повторяясь раз за разом как доказывала та же история, проделывая одни и те же ошибки. К примеру, уж со столетие имея две огромнейшие земные конфедерации, разделившие можно так выразится мир пополам, в мирном содружестве в путаных диалогах ведут борьбу, борьбу за превосходство и первенство, хоть уже давно все граждане той и другой стороны стали роднее и ближе, без сор и претензий называя себя братьями, ни как не дискриминируя друг друга, открывая просторы передвижения по своим землям. Но все же когорта не больших в ужасе слова чиновников склоненные богатством пока для меня неизвестных особ, не теряя животных инстинктов стремится к господству, устраивая мир среди борьбы. Парадокс, и только так можно описать лишь наше недопонимание всего происходящего.» 
Амато медленно попивал, буро-алый коктейль, что в долгом времени простоявши на изголовье робота официанта, не потерял ни градуса своей прохлады, словно со дна чистого стекла немного утолщенной основы исходила морозная свежесть, в точности знавшая до какой температуры нужно доводить заполненный в края сосуд с питьем.
С под тени зонта он продолжал взирать на высокое небо, в котором опустившись близь горизонту повисло большое желтое солнце, срезая с прибрежных домов и крыш вытянутые жирные тени, расползавшиеся по округе уже первым предвещанием сумерек. А по самой широкой улице, со времени его пребывания во дворе, прошел лишь один какой-то им неузнанный старичок, совсем не приметный, совсем невзрачный, чтобы Амато мог прельстится к нему своим вниманием.
«Здесь так мало людей, по сравнению с Римом можно сказать что здесь совсем пусто, нет ни движения машин, ни вечно бегущих прохожих, не говоря о каких-то развлечениях, здесь можно найти лишь уединение, но зачем оно мне когда я напротив желал бы слиться с толпой, объединившись с близкими идти к вершинам наших встревоженных чувств, что воплотившись в гам ликования  единства могли утешить каждого, кто чувствует себя сей час одиноким, оставленным, но наверное ни как не забытым.
В университете я всегда был на периферии, друзья всегда мной дорожили, а отдаленные всегда хотели приблизится, и я был рад каждому, но здесь будут ли у меня друзья? Будет ли то простое общение вне этого бледно мигающего буклета, который  искренность людей пропускает сквозь толщу заряженных информацией проводов и волн, и ты тот час начинаешь терять реальность, не понимая того кто у тебя на другом конце связи, человек иль дрон, имевший цвет плоти как у тебя, но не умевший мыслить живыми категориями бравшие начало из движущейся среды, тихих рек, растений, неба, а пользуясь теми же электронными алгоритмами, не имевшие ни какой связи между тем от кого они уходили и кому предназначались, наверное по большей мере этот буклет мертв и мы теперь в двадцать  втором столетии сквозь мертвый мир пытаемся увидеть останки живого, живого к которому не имеем претензии, к которому мы прикрепляемся и влюбляемся с первой минуты, отдаваясь целиком и полностью без остатка и сожаления, не ища какого либо изъяна. Живое как оно стало дорого для нас, не так как еще пол тысячелетия назад, когда еще в буйстве органической массы, сама ее сущность отбирала лучших из лучших, истребляя слабое племя без каких-то на то сожалений. Но теперь лучшие возглавили свой трон и окружили себя лишь одним камнем, металлом и стеклом, радуясь своему одиночеству.» Амато подняв повыше лежавший на коленях буклет, осенив своим побуждением что может кто-то из его университетских товарищей, сейчас был бы не против с ним перекинутся пару слов, скучавши, блудя как и он электронными страничками бесконечного журнала потех и развлечений, не зная куда себя деть. И таковые были и их было много, вот только их откровенности и переживания ну ни как не касались наружного мира, жившего  и существовавшего вокруг системы информационной сети.
Мир информации, во своем блеске занимая вершину зенита,  опутывал все социальное семейство рода человеческого, начинавши свой путь от древнегреческих сказаний изложенных в мифах и балладах, что устно переходили от ближнего к дальнему, становившееся в скорости родственным и приближенным. Так объединяя испуганные, усталые от невзгод малые и большие племена, под одним взаимопониманием открытых в дружбе соплеменников, умевших делить на двоих на тысячи лет, свои сознания в представлено иллюстрированной сказке о богах. И вот век, вот период когда сама та информация будучи ранние впитанная в лоскуток бумаги несмываемыми чернилами, словно ожила, словно стала тем же высочайшим богом, начав жить сама по себе, явившись прародительницей своих же истоков. Напоминавши о себе каждому и всем, заполняя само человеческое время от его рождения к самому концу летального исхода.  Мы давно уже перестали жить настоящим, действенным и прямым, упиравшимся нам прямиком в нос, наша реальность терабайты слов, видео, звуков, окружавших нас, и давно ставши нашей средой обитания прошлого и грядущего. Мы больше не желаем другой реальности, чем та что есть сей час, таков наш зенит двадцать второго века, когда миллионы а может и миллиарды в данной минуте времени сидя перед монитором сетевых ресурсов, да трудятся над сознательностью грядущего человека, в использовании пока фантомных принципов морали шьют чувственную одежду к завтрашним поколениям.
Во скуке долгих часов, нескончаемых суток ожидаемых Амато понедельник все же наступил. Получив добрые наставление на успех первого дня от Отца, да легкую стесненную улыбку от матушки, он пользуясь по пути общественным транспортом, подземного метро имевшегося двумя крестообразными ветками даже в малых городках, быстро достиг места своей первой работы. Выйдя на центральной площади с крошечным фонтанчиком  игравший с чистотой вод под желтизной лучей солнца, да у перевшись крепостью длинных ног, об уникальное в чистоте покрытие круглой площадки  искрами поблескивавшее матовостью глянца, толстой стеклянной глазури всего ровного пространства уходившего прилагаемыми улицами в глубь двух проспектов. Он гордо выровнявшись во весь рост двигался к двум близь расположенными зданиями, одно из которых было приземисто, всего в несколько  этажей и выглядело по современному, не говоря о соседнем сером католическом храме уходившем высоко в небо двумя остроконечными арками, с цветастыми вытянутыми к верх окнами пронизанных на сквозь светом солнца, да поигрывавши на той же площади разноцветными зайчиками.
Дернув за полу желтого пиджака, Амато в душе радовался представленному хорошо известному пейзажу центра своего городка, словно прочувствовав в один сложившийся момент все пережитые с ним здесь происходившие. Первого похода с молодой еще матушкой сюда к празднеству первого исследования в присутствии человека на красной планеты, Марса, где он в свои шесть лет бегал, и как ему тогда казалось летал по площади в беловато голубоватом матерчатом костюме космонавта.
Выпускного бала, когда они шестнадцатью повзрослевших в еще несмышленой юности особ, представали в важности перед тем же собором и зданием музея, видя себя цветущей жизнью перед мертвым истлевавшим камнем, простоявшим ровно одно тысячелетие на одном и том же месте.
Он еще раз широко улыбнулся, но уже своим воспоминаниям, оставив в покоя полу пиджака широкими шагами двинулся к дверям своих первых трудовых будней. Большой холл с высокими потолками встречал Амато, тематично расположенными историческими артефактами что как и он во всей своей красоте торжествовали. Во множестве королевских особ, князей, генералов, епископов, и  духовенства, во главе с вечно бочковато подобной формой белоснежного папы, служителя бога да католической паствы. И все они представляя ту или другую эпоху, своими видами, своими нарядами, в сопровождении свит и минимально скомпонированных уголков древнего быта, стояли по кругу на постаментах, по своему статусу и данному праву при их жизни немного возвышаясь над самими посетителями, из которых еще пока никого и не было. Войдя в зал приостановившись он повертел взором вокруг, словно еще раз убеждаясь что за пять лет ничего не изменилось, он хорошо знал что эти красиво разряженные куклы в прямой просьбе быть  гидом той или иной временной ниши, склоняясь в поклоне иль увещательном пестром приседании реверанса пристают к просьбе присутствующих гостей. Эта приятная изюминка была принесена в их музей еще тридцать лет назад, позволяя самим тем, кто вошел на страницы истории повествовать свои судьбы, при этом обладая двумя чувственными переживаниями юмористической остротой под радостное восприятие своих почитателей, иль грустно сочувственное изложение драматизма разных жестоких и драматичных событий. Тут же из холла выходило и три двери, две из которых высоких и тяжелых вели к дальним залам с экспонатами и рампами. А та маленькая и в сторонке предназначалась для персонала, живого оплота, что приводил и контролировал работу культурного учреждения, состоявшего из здания музея где уже войдя был Амато, и рядом стоявшего храма христианского бога что уж спустя пол столетия был отпущен на покой к небесам, своими прихожанами которые уже научились справляться с невзгодами сами, признав себя сильными, а свое высоко технологическое окружение раем, раем где царствовало благоразумие каждого, и дух, имевший в доброте свою волю.
-Доброго вам дня,- в простоте своей прилежности, Амато тихо прихлопнув позади себя дверь небольшой комнатки, приветствовал двух его уже коллег.
-Доброго и вам дня, и приятного рабочего времени, присаживайтесь вот сюда, пожалуйста,- указав на рядом пустовавший прислоненный к стене возле окна стол, выпиравший на перед дугой полумесяца.
-Из службы контролировавшей вашу электронную инверсивную карту, нам сообщили о вашем назначении, и мы рады вас видеть в нашем маленьком коллективе,-
Не прерываясь в диалоге обращался к Амато среднего возраста мужчины, вытягивая в широкой улыбке свой рот, он сидя пристально всматривался в лицо молодого человека, да лишь изредка отводя глаза посматривал на отдалившуюся в уголке молоденькую деву приблизительно его же возраста. Что не повернувшись к нему полностью лишь косилась на статного парня, не знавшего в точности пока представится иль помолчать, перед его уже любопытствующими коллегами.
-Как видите нас здесь немного, но теперь с вами нам будет веселей, забежав на пред вы историк программист, и будете отвечать за основную механическую часть, наших царственных в прошлом клонов, виртуальные рампы, да кинофильмы имевшие программное обеспечение кокон, для совместно коллективных участий целых групп,-
Ни проронив ни слова, Амато только снисходительно кивнул головой, долго в пристальности посмотрев на сидевшую в уголку деву.
-Ну как вы заметили мы тут также работаем, я, а точней зовите меня Винсенте, собирая археологические находки, или их имея пытаюсь с помощью этих-то артефактов воссоздать далекое время что ушло перед нами в прошлое, а если с легким преувеличением то я такой себе маленький сценарист прописывавший ситуативность событий иль биографии отдельных персон затронувшие наши края, ну к примеру Роже второй, получивший от папы Александра второго, королевский титул в начале двенадцатого века. И я тот кто может это действие воссоздать, но, сначала в электроном виде а потом вы вложите мои задумки в иллюзорную иллюстрацию. И у меня уже кое какие задумки и наработки есть и я думаю если не сегодня так точно завтра мы о них поговорим,-
Винсенте, сделав небольшую паузу отклонивши свое вытянутой к низу лицо, через плече посмотрел на свою соратницу.
-А это так выразится моя помощница, она всегда моим вымыслам добавляет красок, такой себе стилист моим мечтаниям, принаряжает их и позволяет им блестеть, ах да извините, Сусанна,-
Амато еще шире улыбнулся, смотря на сверстницу что немного откинув свои короткие по плечи волосы назад, повернувшись на стуле открыла свое овалестое  с аккуратным носиком немного торчащим к верх, и по диву светлыми и пронизывающими глазами лицо, высокому парню что в секунду затаив дыхания соглядатал красоту миловидности бледного лика.
-Амато,-
-Сусанна,- немного на перед кивнув головкой со светлыми ровными локонами.
-Я смотрю в робости собираетесь так Амато простоять здесь посреди кабинета весь день, присаживайтесь и имейте в виду что это ваше место, обживайте и приукрашайте своими малыми необходимостями,- не останавливаясь в болтовне Винсенте продолжал тараторить.
-Вы наверняка хорошо знаете историю нашего музея и вам нечего об этом напоминать, а вот небольшую экскурсию вам бы необходимо было бы провести, на правах как не посетителя а как владетеля и ответственного сотрудника знавшего каждый экспонат и артефакт, включенный в список баланса нашего учреждения и с которыми вам придется работать. Ну конечно вместе с нами,-
Амато немного отступившись назад, попятился к двери, недопонимая той формы предложенного задания, идти ему к залам именно теперь и приниматься к его личной инвентаризации, да знакомится с системами и техничными способами в понимании оживлявшие исторические времена. Как с помощью программы кокон, так и самих кукольных персонажей находившихся теперь у него за дверью. Но заметив эти внутренние настроение его подчиненного, Винсенте с глубокой улыбкой в себе завертевшись на месте отдал почет и ему.
-Но мы все же с Сусанной будем признательны вам если вы здесь присядете рядом с нами, и все таки сможете рассказать о себе, не так как о успехах на историческом поприще в изучении той или иной культуры, потому как у вас их нет, как о своих планах, увлечениях и мечтах, которые вы бы могли с пользой применить к уже существующему нашему музею и таким способом быть полезным не только нам, но и нашему городу,- таковые слова Винсенте еще больше смутили Амато, что в косости глаз долго посмотревши на предложенное ему место у стола все же решился пристать к просьбе.
-Спасибо, я немного почему-то оробел, за неделю такого себе социального вакуума где я общался только с родителями, я немного одичал и как видите впал в стеснение, при этом мне немного не по себе ибо как я еще не знаю с чего начинать и в чем будет точно заключатся моя работа, но я думаю вы мне обязательно поможете разобраться,- уже сидя выговорившись сполна перед еще неизвестными сотрудниками, Амато смог почувствовать в себе облегчение.
-Пока работа как замечал Винсенте ваша будет проста, вы будете техником, вы будете оживлять наши задумки и наработки, сначала в тестовом режиме а после и для экспозиций, для публики,- успокаивала Сусанна, добро смотря на немного покрасневшего лицом Амато.
- К примеру мы хотели бы немного обновить представление в жестокости боев гладиаторов, среди Римского Колизея, используя последнюю версию программы кокон. По правде говоря в которой мы с Винсенте не очень разбираемся, но взираем на то что это бы смогло обогатить наше учреждение, при этом добавив реалистичности событиям прошлого,-
-Это ни как не сложно, только нужно посмотреть с чем именно необходимо работать, и чего нужно изменить,- сведши лопатки на спине и так выставляя грудь в перед, Амато без хвастовства уже принимал на себя поставленную первую ответственность чего-то менять в мире ради блага других, он прекрасно разбирался в компьютерных программах и их технических составных, умевши электронную мысль преобразовывать в абстрактную голограмму виртуальной реальности.
-Ну что же, это очень хорошо что вы способны нам помочь, и видно что вы специалист, ну хоть и молодой,- тешась не так юным Амато и его молодостью как самим собой Винсенте продолжал.
-Тогда Сусанна вас проводит к залу римско-греческой культуры уходившая еще во времена до нашей эры, когда ходили в любимцах публики Юлий и Помпей,-   
Амато поднявшись и застывши на месте, ожидал когда вставая пройдет мимо него Сусанна так пропуска даму в перед. Он хорошо знал где находится выше упомянутое отделение, но все же таковое сопровождение было для него приятно и трогательно. Он ели сдерживался, побаиваясь что бы его волнующая радость не перешла в вульгарность жестов и гримас. Сусанна привстав и выровнявшись так же была высока и худощаво истощенная в талии, с длинными ногами спрятанными под белыми узковатыми штанишками, да узковатыми плечами с маленькой только заметной грудью под скрывающим горлом тонким так же белым свитерком. Грация ее больших шагов заставила Амато еще больше покраснеть, выйдя в холл они остановившись еще раз посмотрели друг другу в глаза да улыбнувшись, уже без ушей Винсенте повели свой молодой разговор.
-Вы проживаете совсем рядом?-
-Да, и вас мне не приходилось ранние знать, наш городок не так уж и велик что бы путаться в людях,-
-Вы правы. Я также работаю здесь недолго, с полгода но может чуть дольше, и мы вас прямиком заждались, нам нужен такой человек как вы, и сей час вы увидите почему,-
Они вместе не сторонясь друг друга проходили один за другим зал, словно у себя дома не замечая и не обращая ни какого внимания на весь ценный интерьер их окружения. 
-А вот и то куда мы должны были придти!- остановившись посреди небольшого с высокими потолками помещения восклицала Сусанна, немного в робком жесте бросив правой рукой в перед, так указывая на возвышавшийся у стены каменный инкрустированный серебром, медью и золотом трон. Подобавший точной копией правителей римской империи, где рядом у подножья во всех сверкающих доспехах под красными накидками развевавшихся плащей, гордо стальными  телами, позируя демонстрировали свою силу в карауле верные солдаты императора, перед тем которого сей час в высоко знатном кресле не было, потому как сам Цезарь, с величавостью осанки стоял при входе в холл и не был приглашен к экспозиции. По бокам зала в обеих стенах были вмонтированы рампы древнего парламента, и кровавого театра Колизея, а в самом центре куда  подошедши   остановились Амато и Сусанна, располагалась на тонком шпиле подобная стойке миниатюрная по форме кафедра, возле которой и проводились устные и иллюзорные лекции, вещавшие о событиях древности. Сусанна взмахнув кистью над диковинным инструментом, откуда с возвышавшейся плоскости выскочило световые лучи преобразовавшись в прозрачный экран меню, возможных в историческом смысле услуг, с бледно желтыми символами многочисленного списка, завершенные в коррекции дат того или иного года, отображавшие те или иные по важности события.
В о черед продолжив движение указательным пальцем снизу к верху и тот же список полетел в том же направлении нескончаемым потоком. Амато пытался уловить взглядом все знакомые ему цифры хорошо известных ему событий, но скорость текста не позволяла ему этого сделать,  так смущая в желании  поумничать и признать в других себя за знатока.
-Но здесь можно было бы выбрать необходимое время эпох по определенной категории действий и реакции масс, войн, политических решений, празднований,- не сдержался и видя информационный хаос перед глазами определял он.
-Вы правы, но так бывает быстрей,- отчеканила Сусанна, тем же указательным пальцем не впопад, по крайней мере так казалось Амато ткнула в голубую дымку, остановив список в точно необходимом месте, криво с внутренней насмешкой улыбнувшись к тому который расценивал ее мастерство как ловкий фокус.
-Невероятно, и даже очень точно, видимо вы так проделываете по многу раз каждый день,- одаривал заслуженной похвалой Амато, на что Сусанна  только блеснув глазами отражавшие голубизну от голограммной иллюстрации, коротко добавила.
-Я думаю Амато, вы сами спустя несколько месяцев этому научитесь,-
-Бесспорно, но что вы хотели мне именно показать?- 
И вновь Сусанна бережно с расторопностью коснулась указательным пальцем застывшей на месте переписи дат, и их исторических названий.
Золотом разлетавшийся свет, ударил ключом с плоскости подставки покрыв все вокруг возле стоявших молодых людей, с ниспадая сыпучим писком мириад искр, крупиц слагавшихся во своем разноцветном блеске, синего прозрачного небо, пространства овального стадиона и гвалта много тысячной толпы разместившейся в амфитеатре самого римского Колизея, с бурным представлением открытия начала боевых игр, метавшихся по кругу границы высокой стены двух колесниц, с которых на ходу глошатый солдат в рог созывал к себе внимание публики что отвечали ему взаимными возгласами торжества и жажды зрелищ. Грохочущие колесницы то наезжая приближались, то отдалялись от Амато и Сусанны, меняя таким образом ракурс виденья представления, да придавая их чувственности эффекта присутствия, словно они сами переместились в то место где вот-вот у их ног, будет литься кровь рабов и солдат, на потеху еще человеческо-животного культа.
Действие продолжалось, взывающая толпа приветствовала своего императора появившегося со свитой в ложе, она так же ликовала тем рабам гладиаторам что в натяжении вот-вот рвущихся мышц, выпиравших из кожи безоружные в числе семи человек выбежали к центру арены, и со вскинутыми руками к верху приветствовали своих поклонников и свою уже близкую смерть, что могла войти в них в любую грядущую минуту, толь стальным клинком, иль острием пики копья. Амато с внимательность всматривался во весь предложенный в триста шестьдесят градусов ракурса кровавых событий, пытаясь заранее предугадать недостатки самой голограммной иллюстрации, на что Сусанна лишаясь без предвзятого во внимании просмотра, поглядывала то вниз то на самого техника.
-Ну, это далеко от совершенства, а последняя версия кокон имеет больше возможностей в оживлении происходящего, но все же, что именно вы бы хотели так сказать завуалировать, затереть с помощью цифровых новшеств?- интересовался в такой своей профессиональной пытливости Амато.
-Вот смотрите,- Сусанна слегка шаркнула по полированной поверхности пола.
-Когда мы наблюдаем вокруг себя арену, то она желта потому как состоит из песка, который порой вздымается к верху застилая нам взор облаком пыли, это реалистично,-
-И вселяет в какой-то мере трепет в наши души,- добавил Амато.
-Так, но мы стоим на кафеле двадцать третьего столетия, хорошо  что бы под нашими ногами был тот же песок, и в противоположной симметрии чернеющего пятна что есть так выразится начальной точкой иллюзии, было само небо, откуда световые линии выгибаются в проекцию порождая живость иллюстрации, и мне кажется что это можно исправить, учитывая возможности последней версией программы кокон,-
-Вы хорошо проинформированы, это в действительности возможно, но вами выше перечисленные изъяны не больше чем пограничные якорные сопротивления, для сознания каждого геймера, что бы зревший видимое человек не терял грань реальности и выдуманной демонстрации, так выразится расторгал себя с иллюстрацией, где демонстрируются до меры жестокие сцены.-
-Так, но вы Амато сами прекрасно знаете, что последняя версия кокона уже не имеет таких пробелов,-
-Правы, но там имеются другие защиты, которые входят в полную связь с эмоциональностью самого человека, что сигнализируют яркостью цветов упреждая самого зревшего о возможности сознательного погружения, в тот мир который не является действительностью, вплоть до того момента прекращения самой работы программы кокон. И я вижу что вы хотели бы применить эту систему и к данному компьютерному обеспечению, но замечу подобные программы обусловлены только к иллюстрации с одним человеком но не к группам, а точней такие программы есть еще только в поле разработок и экспериментов, и если мы получим разрешение о установке подобной версии, то вы на меня можете полностью рассчитывать.
-Я думаю вы получите разрешение,- с улыбкой заговорила Сусанна.
-А пока прошу вашего внимания,-
Бой гладиаторов только входил в первую фаз, после приветствия императора публика немного поуспокоившись во внимании прищуриваясь и подымаясь на цыпочки рассматривала участников боя, и то оружие и способы начинавшейся борьбы между солдат и рабов каждый из которых желал отстоять свою жизнь. Туже картину наблюдали и Амато с Сусанной в непосредственной близость к двум противостоящим сторонам, что под рев своих рвущихся в крике глоток, взмахивая копьями, палками, короткими клинками, бегая по кругу старались запугать соперника.
-Амато, посмотрите вот сюда,- Сусанна вскинув своей ругой к верху, именно к трибунам и как бут-то ухватив само пространство притянула его к себе, приблизив в упор самих  взволнованных растерянных в эмоциях гостей огромного Колизея.
-Это то что создает массовость, при этом не обладая полной хронологией их биографий, их родов занятий, взглядов и убеждений, что составляли бы их жизнь в те времена, они лишь наполнение, по сравнению с теми бойцами, и знатью заседавшей в близь балконов императора Тите. И мы бы с Винсенте хотели этот порядок изменить, придав им жизненности. Что бы каждый желавший привязавшись к образу того или другого человека мог проследить за их ним дальнейшим способом существования за стенами самого амфитеатра, показав их ремесло, быт и традиции слагаемые в культурности римского народа. И сама б эта иллюстрация входившая временным отрезком в нашу эру, была бы дополнена и целостна во своем информационном поле,- легким кидком кисти Сусанна отпустила приближенную картинку, переместив их с Амато снова в центр событий где уже шел во своей кровавости бой гладиаторов, во звон метала и воплей раненых и умиравших.
-Могу сказать что ваша задумка совсем не плоха, а напротив гениальна, ведь это получается так что одна иллюстрация может сварится  с целым социумом, в возможности освещать целую эпоху римской империи, ведь я не сомневаюсь что у вас есть и другие голограммные представления обычной жизни римских граждан, которые вы так же во свободе и просьбам посетителей демонстрируете. И что необходимо сделать так их объединить и дополнить, и я думаю что это возможно,- заверял Амато ясно понимая суть предмета.
-Все именно так,- завершила Сусанна свернув представленную иллюстрацию, и они снова очутились в зале римской культуры, с омертвевшими во времени фигур солдат, доспехов, и орудий труда.
Амато была лестна своя прозорливость и нахождения общего взаимопонимания с прелестной как теперь ему виделось Сусанной, и пошатнувшись своим высоко хлыщеватым телом он снова заговорил.
-Тогда я думаю мне первым делом нужно ознакомится с техническими характеристиками главного компьютера управлявшего всем музеем, да оценить его возможности перед вами поставленными задачами.- 
-Пройдемте,- тихо проговорила Сусанна, двинувшись вперед к соседнему залу уже более поздних времен, о точней двенадцатого века с ужасными станками пыток, созданные самим провидением христианского бога для более снисходительного принятия веры в того же небесного творца. Еще зал девятнадцатого столетия, и как говорили последние, в огромно выставкомом фойе взглядов современностей во вчерашнем дне, приспособленного для разнообразных выставок современников. Они вдвоем остановились возле тыльной пока пустовавшей белой стены, с цифровой маленькой панелью с помощью которой Сусанна привела в действие скрытую  дверь, что проломившись двумя створками во внутрь потаенных закромов открыла Амато продольную коморку с базовым обеспечением, с десятка больших ящиков размерено жужжавших одной нотой общего приглушенного гула.
-Проходите эти игрушки уже ваши, вот только я думаю что какие-то либо изменения сей час будут не корректны, ибо как время посещение музея уже началось и будет длится к семи часам вечера, и мы не должны нарушить взаимность связи всех узлов системы, позволив себе лишить пусть порой и единичных посетителей полного перечня представленных нами услуг,-
-Не беспокойтесь все останется на своем месте, я лишь соберу информацию на основе которой приму выводы, и позже мы вместе все обсудим,- Амато прошел во внутрь более пристально осматривая помещение и ящики с электронной аппаратурой.
-Ну что же тогда нет смысла далее с вами оставаться, вы здесь хозяин, осматривайтесь и позже приходите к нам, мы будем рады услышать ваше суждение,- завершила так не вошедшая в коморку Сусанна. Прикрыв за новым сотрудником дверь, оставив Амато в компании железного разума прошлого, не знавшего рук мастера уже с целых полгода, и порой давая серьезные сбои главных систем.
«Вот то с чем мне придется бороться, чему отдавать часть себя и своего времени, и по моему со встречи с Сусанной это мне будет приятно, хотя она так бесповоротно сбежала оставив меня с этим стареньким центром электронной мысли, древней по виду и внутренностям робототехники,  ну как и само то что оно оживляет,» Амато проглядывал  панель за панелью, плат, микросхем, блоков, делая то позитивные выводы, то душевно гнушаясь в насмешки над оборудованием чуть ли не прошлого века.
«Ну это все конечно ерунда, и в основе все можно поменять и достаточно быстро, нужно только сделать заказ к компаниям, и получить разрешение на установку экспериментального программного обеспечения. Но вот почему сам Винсенте до сей поры не обновил так выразится сердца своего учреждения,» и самолюбие Амато заиграло своей талантливостью неплохого программиста, могшего с легкость справится с этой задачей. И он смог в один момент перестать стыдится себя в этих стенах, достав электронный буклет  начал поспешно записывать необходимую техническую часть, слаживая в одно свое яркое представление уже в нем существовавшего прогрессивного разума. Он ходил по коморке то туда то обратно, так увлечено помышляя о чуде со своих рук, и воплощенное вот в эти жестяные панели что ящиками еще гудели и давали слабость жизни всему культурному учреждению. Увлеченность делом торжествовала в нем стихией душевного ликования, не замечая в самом уголку комнатушки маленького пустовавшего столика с лампой  врезанной в стену, отбивавшей от себя ютящийся свет для таких как он, пока одинокого но быстро взрослевшему юнца. К которому он то приближался то отдалялся, но ни как не принимал к себе, да когда его мысли на миг остановились, видя в завершенности собранного главного компьютера в виртуальном мире его буклета, то он смог в бессмысленности в тупившись в стол осознать ту хитрую укромную норку со  своим пусть неприметным местечком, но где он был творцом того что было так рядом и оживало за стенами малого помещения, среди залов музея и храма. Смахнувши пыль с крышки стола он присел на достаточно удобное седло рядом стоявшего стула, что тугостью обтянуло его длинную спину придав ощущения внутренней мягкости и легкой расслабленности ног.
«Укромное местечко, где я по-прежнему буду одинок но уже не пуст, местечко с которого я выйду малым победителем перед миром, могший его в изгибе гнуть, превращая свою фигурность мысли в частичность светлой реальности. Я уже не ребенок, и я уже не учусь словам, которым есть место в моем окружении, и к которому я в страхе притрагивался и пугался, сторонясь совершенства. Совершенства вещей, явлений, моего родного дома, моего пространства где я уже полноценный творец и вошел в положение того человека который может влиять и изменять сущность настоящего, предугадывая грядущее.  Да и у меня появились новые друзья, они стали моими, как-то просто во правило само разумеющегося, я пришел к ним и они стали для меня близки, наверняка так было всегда, ранние, когда я ходил в колледж и институт. И так наверное со всеми людьми по всему свету, они совершено случайно встречаются, и кто-то порой отталкивается, а кто-то соединившись становятся одним целым на долгие годы, находя в соплеменнике  какую-то общность, возможною делить пополам, и как я рад такому товариществу с Сусанной и Винсенте, позволившие думать мне о них, переживать их чувственность в себе и дарить себя им. Они добры и приветливы, и их работа о прекрасном может увлечь и меня, вот только история это наука о чем-то плохом, плохом из прошлого и как я об этом не задумывался ранние, очерченная каким-то злобным ореолом вечно твердого напоминания к чему нам не нужно более возвращаться. Но так будет с моим присутствием недолго, нужно помнить и хороших события наших прошедших дней, донося их к обществу и гордясь своими предками. Так было бы правильно и обетом необходимо  бы напомнить Винсенте, он наверняка с пониманием воспримет мою точку зрения, которою как раз возможно будет применить к той самой иллюстрации из жизни императора Тите, показав самый обычный быт римского народа с мелкими радостями и празднованиями, жертвоприношений, свадеб объединявших семьи, признания талантливых и ученых людей, не выходивших за рамки простых мастеровых, кузнецов, гончаров, художников и скульпторов не для элиты, но для народа. Да это все интересно, и наверняка Сусанна будет рада моим взглядам, и мы вместе сможем с нею работать, строить то далекое прошлое в нашем с ней настоящем и радоваться нашей близости и нашему времени, не знаю почему но та девушка которую я узнал несколько часов назад, для меня стала дорога, о которой я так с трепетом и душевным замиранием помышляю, наверняка это потому что она одна, одна в этом заведении, да  может во свободе разделять со мной мои мысли. Но где она обитает, и чем она еще увлечена кроме работы в музеи, может наши интересы и дальше по каким-то причинам будут сливаться и находить точки соприкосновения, это было бы здорово,» Амато на миг павши в внутреннею прострацию, подменив мысли на образность представшей перед глазами  Сусанны поплыл в улыбке умиления. Он был рад тем теплым чувствам что зарождались в его груди. Еще с детства он любил гам коллектива, и действенность малых компаний храня их в дружбе и товариществе, так и сей час найдя новых друзей он мог полно строить свои мечты и более реальные планы на ближайший день, он уже во истечения самой цивилизации человечества был социальным существом не видевши себя изолированным от социума, и при этом быть в такой форме продуктивным, целиком страдая когда терял связь с теми кто так ему были нужны.       
«И как смешно то одиночество которое проедало меня с целую неделю, где я запиравшись в дому родителей не мог близким напомнить о себе, да одиночество смешно! И я не понимаю тех людей которые стремятся к пустым склепам называя их своими домами, в которых и проживают всю заточенную жизнь. Хоть тех людей человечество порой называет гениями, но как возможна сама по себе гениальность без тех которые могли бы ее воплотить в жизнь, и без тех кому она была предназначена, ведь мысль моя настоящая, мысль это продукт взаимоотношения с подобными себе, ведь они, и только они порождают во мне все светлое, ведь они влекут меня к базисным моральным вершинам что радо принимает моя душа и может этим же теплом делится с тем же ближним, я продукт общества и общество есть моя среда обитания, которую я наполняю собой, и в этом есть моя гениальность. Я много лик как и само человечество, и моя образность это лишь отражения добра и добросердечности от лица встречавшихся мне друзей, они прекрасны, они совершены, даруя мне тоже самое ощущения великого чуда, завершенности физиологического в соглашении с сознательным, и я уже не болен подобно тем которых мне придется представлять перед публикой, верховных правителей прошлого. Той неотвратной болезнью самобичевания в царственной властности над подданством, потому как я не вижу подданных, да и плохо понимаю это слово, я не вижу тех кто мог быть ниже меня, и которым я мог что-то выставить в укор беря над ними верховенство, да плеть своего смешливого унижения и гнушания над слабыми, таких у меня нет. Для меня они все прекрасны, и удивительно оригинальны, каждый из которых вынося свои неординарные качества становятся дороги, по человеческому дороги. И вот я знаю Сусанну и она для меня уже дорога, ну как и сам Винсенте, они как бут-то с виду простые, обычные сотрудники музея но сколько может в них быть спрятано, сколько еще интересного можем мы вмести с ними пережить соединившись в такой малый, пусть малый коллектив.»
Свой буклет который Амато все это время держал у себя на коленях он порешил положить на стол, и еще раз пересмотреть свой шедевр, исторической мысли заменявший теперешнею систему управления. Но не успев зажечь голубоватый экранчик что сам потух в экономном энерго-режиме, как снова провалился во внутрь себя.  Эму почему-то вспомнились красочные картинки  из глубокого детства, а именно те моменты когда он путешествуя с родителями, видел величество рукотворства человеческой культуры, в неимоверности красот воздушного серпантина дорог  Токио, при этом если находится на земли то такие ленто подобных магистралей под полумраком вечера зажигали все небо красочным огнем, то он вспоминал Нью-Йорк, что не дожидавшийся поднятия мирового океана в водах и затопления города сам ушел в глубины, открыв миру превосходное зрелище, когда над твоей головой и твоим жильем в сотню квадратных километров простирается океан с изредка заплывавшими в гости морскими жителями, и при виде таких чудес каждый ребенок замирал, как и он сам, тогда еще держа свою молодую матушку за руку и любуясь блеском культуры стекла, метала, пластика и человеческой выдумки.
«Мы люди современностей, мы те которые уже никогда не узнаем того что хранят эти стены, а точней прошлого, того былого при котором мы то и сможем прожить лишь с несколько месяцев. Ведь мир еще сто лет назад был кроваво жесток и лишь помышлял о гуманности, о миролюбие, которая сейчас для меня,  моих товарищей и родных стала реальностью. И наверняка казусной тот факт, когда наш всеми любимый ректор на первом курсе пытался объяснить то что для некоторых эпох развития человечества было просто необходимо это братоубийство, обосновавшееся на религиозной или политической почве, никто эго не слушал и не мог этого понять ибо этого уже не было, и не могло быть, а все его слова принимали за какую-то мифическую легенду которой то и веры нет. Но вот я там, и я тот кто в действительности свидетельствует то жестокое время, которому я не рад, и как ужасна моя профессия как и самого учителя еще тогда четыре года назад смеявшегося над нами несмышлеными юнцами, не понимавших что люди могут убивать друг друга, ради своих каких-то амбиций, иль еще страшнее потех. Но наверное до конца я все же не верю, ибо как не могу этого понять, объединившись почти со всеми нациями и народностями мы на данном этапе истории создаем новую расу землян, миролюбивых существ которые имеют совсем другие принципы сосуществования, искоренив различность в классовости с помощью развития робототехники, утихомирив животное чувство властности и собственичества открытостью ко всем уголкам мира и почета каждого к твоей персоне, отсторонив в понимании слово враг в запредельность прошлых неведомых нам годов.
Любовь, как приятно мне это переживание. Находивши в самом близком человеке, загадки, тайны и приятные способы познать неизвестность добрых душ отвечавших тебе взаимностью, да это приятно!»
Амато все таки смог примкнуть к буклету свое сознание и разорвать ту длинную вереницу мыслей, проигнорировав свои чертежи и планы о искусственном разумном, да подключившись к сети  имевшейся в системе музея, он пытался отыскать подробные данные о Сусанне, желая поинтересоваться ее возрастом, ученой степенью, и местом данного проживания, помышляя что уже дома зная эти посылы он сможет в сети отыскать ее электронную страничку да узнать о ней все.
                4   
«Мир вокруг меня стал таким малым, освещенность планет, да и самой позади звезды, оставляют лишь точечную грань между мной и местом которое я покинул. Юпитер, Ио, Европа, Ганимед, Каллисто, это то что самое близкое ко мне и где есть те формы человеческого продукта, в частности на тех перечисленных спутниках большой газовой планеты. Это малые технические станции исследовавшие Европу, и Каллисто, и пока не находившие способы в приглашении человеческих групп для их него непосредственного участия, на освоении громадных материальных просторах великого космоса, слитого в шар минералов, льда, и  металла.» 
Капсула с Созидателем продолжала набирать скорости, подходя к рубежу средне световой, и вот он уже вплотную должен был подойти к желтой планете, да миновав ее продолжить свой путь к облаку Оорте. Но имея случай такого сближения он во своем электроном сознании не мог полюбопытствовать, своими пусть и не такими разумными да все же братьями в металле, соплеменниками по духу да внутреннему складу. Безмолвно он обратился к ним, лишь с помощью цифр шепча им понятную мысль, что в вежливости своих работ отвечали красочностью ландшафтов каменой во снегу Калисто, да прозрачности бесконечного льда белой Европы. Созидатель вбирал в себя все то, что  посылали информируя его соплеменники, которые для него самого были первыми жителями холодных  планет, основывая его разумную расу за чертой человеческого круга. В свою очередь сообщая о себе он помогал им в разрешении сложных пока для их мыслительных процессов способствовавших к более полному, и более продуктивному исследованию и пребыванию на пустых планетах огромного космоса. Но это общение было недолгим по крайней мери с позиции человеческого понимания, после чего он своими помыслами вернулся к только что утерянному наблюдению над молодым юношей, только-только начинавший свою жизнь в социально трудовой деятельности.
«Его жизнь коротка, но как бесконечна та для него секунда, тот мир его душевного забвения, позволившее ему остановить яство и созерцать его, ведь что для их, людей, настоящее в определенность их них теорий и аксиом, лишь черта которая разделяет прошлое и будущее, которым они в поклонении отдают почет, которым они возвели храм как в нутрии себя так и вне. Но та тонкая черточка того настоящего во своей протяженности просто бесконечна, затрагивавшая полностью все мирозданье к которому она и принадлежит разделив два информационных поля, что сквозь проявление в форме и материи проистекает с одного в другое положение, так постоянно трансформируясь да изменяя себя. В том-то и есть волшебство самого человека, что его общность иль индивидуальность в какой-то неимоверный способ изменяет то информационное расположение, прибывавшее в одном или другом состоянии, да своим природо-вложенным началом коренным образом влияет но ход настоящего. Так давая этому настоящему новые посылы и новые формы жизни, одним из которых уже есть я, Созидатель, и я есть настоящее, могши сохранять саму ту незыблемую черту замеревшего времени во мгновении, или в подобие человека изменять его.» 
И он снова обратился к земле, но уже не к юности а к глубокой старости, изломанной в остатках женщине, смотревшая и принимавшая мир сквозь боль и скорбь умирающего тела.
Согнувшись на кушетке, своим широким расплывшимся по мягкой стенке кресла телом, одинокая во старости женщина соглядатала слабые лучи теперь для нее мутного солнца, пробивавшегося сквозь малое окно, что было прикрыто плоскостью решетчатых жалюзей, ее жизнь протянулась почти под сто лет, и она много чего помнила из своих годов, да и всех тех кто когда-то ее окружал, так же она много о чем и забывала, стирая в природном распаде клеток головного мозга. Когда-то ее нежно звали Алия, сначала вкладывая в это имя любовь, позже красоту, что в завершенности ее личного идеала предстала уважением да заключительным миролюбивым почтением, которое во светлости желтого света находило свое место у окна уже бабушки Алии. Любуясь тем чем ранние она просто восхищалась, миром в который ей уже не вбежать на легких ногах и не взорвать свой певчий голос в сонате звуков к голубым облакам.
И она не так видела те в краткости линии света бившие с окна, как обращалась к своему прошлому сохранившемуся в ярких воспоминаниях на поверхности ее души, и освещавши ее из нутрии, фантомами никогда не меркнувших картин солнечного света.
«Мое детство, окутанное нежностью добрых людей, отца, матери, взрослых братьев и родственников. Оно так далеко и так близко, словно я снова могу в него ворваться, и снова радоваться зеленому стеблю и красочному в лепестках цветку, тех крошечных клумб открыто разбросанных у нас во дворе. Где проживало в одном большом доме четыре семьи одного рода, в детстве нас было много и мы все радовались нашему единству, шумевшему целым морем эмоций и чувств, сливавшиеся в гам общины.
А мы как дети любили наш дворик, где в беге суетясь могли носится без остановок и укоров старших, а еще те небольшие деревья персиков, и смоковниц, со своими плодами, светло желтыми как солнце, и темно синими как далекий глубокий океан, который я познала уже в зрелой юности, их вкус словно и сейчас на моих губах, а пышность плодов, на тонких ветках прямиком сытным раем стоит перед глазами, возвышавшись над твоим малым ростом, но который в каждом дню пытался вытянутся и достать то что так бережно согрето солнцем и пока спрятано в выси от тебя. Ну как была интересна та несмышленая интрижка, хватавши сливу за сливой от спелости испускавшая на твоих губах сок, да ложившись на твой язык разнообразием вкусовых радуг, привкусов во сластоискании, и каждый очередной плод был неповторим и неимоверно вкусен.»
Алия в робости пожевав своими сухими губами, да попытавшись обострить взор, желая согнать ту муть размытости с представавшего образа прикрытого окна, но в невозможности справится над усталыми от годов глазами, лишь пустила в себя больше мутной желтизны исходившей от небольшого прямоугольного проема в стене.
У правой руки рядом стоял столик, на котором был графин и стакан с водой, располагавший на дне несколькими глотками чистого теплого нектара жизни. Дрожащая кисть в медлительности подхватила прозрачность стекла, оросив бледно алые нити заблестевшие на свету болезненной синевой,  и спазма от постоянной сухости горла на мгновение прошла, и ее сознание в тот же миг освободившись, замерло в очередной иллюзорной мысли.
«Как свеж тот ветер, когда в мои пять лет взобравшись на руки отца и выйдя к заднему двору, мы с ним устремляли свой взор к низовью  маленькой долине, где вперемешку с домами наших соседей был небольшой оазис с крохой озерной водицы, откуда всегда дул тот теплый, нежный ветер, ветер счастья. И почему я его чувствую теперь, он снова бежит по моей коже, вздымая в кротости мои смольные пряди которым еще в те года природа придавала лучезарной прозрачности и блеска, ветер моей души, ветер моего мира, несший свет моего оазиса. После того я видела множество красот мира, но в редкости мне приходилось сними по настоящему сливаться и принимать участие во все окружающей гармонии. Наверняка с годами мир становился все грузней и массивней, упираясь на мое тело чем-то тяжелым и непоборимым, и вот я уже не стою, и вот я уже не бегу, и еще минута, еще день, и мои внуки, мои правнуки придут в тихом скорбеньи прощаться со мной. И я им нечего не скажу, лишь своим ужасным видом, напомню о старости, беспощадной старости, оторвавшей, отнявшей у меня жизнь и спозволив мне тлеть в темной комнате, а позже в глубокой яме. Бойтесь мои детки этого времени, и любите мир, и мир всегда будет любить вас, пока гнусность безжизненности не войдет в вас, остановив вас намести, и не позволив бежать  навстречу ветерку, и тому оазису, с которого дует свежесть уже вашей юности.»
Так и не шевельнувшись, а продолжая тая истлевать в кресле Алия, нечаянно дотянулась к тем гулким звукам вечно шумящей детворы, что пользуясь свободностью теплого дня шалили на улице, да порой з гамом врывались в дом, пробегая ватагой возле ее двери, да в миг исчезая куда-то, визжа тонко звонкими голосками и громко топоча крепкими ноженками. Они редко заглядывали к ней, и то только для того что бы в очередной раз замереть перед вкушением чего-то еще для них непонятного, бездейственного и словно остановившегося на месте, к которому они ну никак не могли с сопоставить себя, в бурлящем буйстве кипящей их внутренней энергии. Да и для самой Алии между ими, в детстве свободными отпрысками всегда теперь вырисовывалась в глубине бездонная бездна, сквозь которую ей не было возможности пройти, и снова принять себя счастливой во свете дня и секунде мгновения, и те короткие в словах посылы отходившие от нее к своим правнукам, во внутренней теплоте и потуге хоть как-то воссоединится с гармониею девственного начала несмышленых подростков, пролетая туже бездну искажались в отвратность каких-то несуразных укоров и поучений, относившихся к поколению что только принимало жизнь,  ту жизни что вот только впускала их в себя. И понимая это она по большей мере в присутствие своих отростков молчала, привольно но с бережностью своих усталых глаз разглядывала малых созданьиц, что неугомонно суетясь стремились к тому рубежу к которому она сама то и подошла. 
«Шарифа, Басам, Видади, Сания, все это мои дети  и они уже взрослые, достаточно взрослые что бы бить мудрыми и благоразумными, у них так же появляется в усталости членов время для размышлений, время за окном, время за стеклом, с мутностью света, со звуками так тихо доносившиеся к тебе, они бывают чаще у меня и я вижу как они в сожалении скорбят со мной, ибо они сами не далеки от того места которое занимаю я. И мне их жаль, но я уже не смогу им дать силы, оторвав от себя часть да вознаградив во плоти сына иль дочери счастьем завтрашнего дня. И порой их скорбь и усталость сходит с моих воспалившихся ресниц каплями горьких слез, вот какова моя им помощь, так я их утешаю, и теми же слезами они утешают меня, и мы вместе плачем, много плачем. Видади ты был всегда нежным и красивым мальчиком, и в шестьдесят твои волосы еще смолисты и тверды несломно, не желавшие ложится ровностью лба, под потугой гребня, и ты как и раньше всегда был ближе всех остальных ко мне, и сей час я в твоем доме, и ты всегда ко мне заходишь каждый вечер, поговорить да оповестить мое слабевшее любопытство о мире к которому мне уже не дойти, и который мне почему-то чужд, ведь он стал так многосложным, во всех своих проявлениях, и страх перед им все больше меня сковал и отстранил от вашего прогресса. Они не такие, они очень изменились, и даже мои сыновья уже немного непохожи на нас, на нас тех которые жили в мире с целое столетие назад, когда только электронная мысль выходила за рамки разумного, а робототехника за границы инструментов облегчавших ручной труд человека. Теперь это все как хвастаются внуки автономно, способное существовать без нас, да трудится во благо их, малых несмышленых творцов. Они говорят что они стали лучше, лучше чем были мы. Уже как столетие нет войн, и надругательств над народами, и напротив все объединились, научившись говорить на одном языке, который я так плохо понимаю и до сей поры, только бы они не забыли свой родной, слова теплого песка и высокого неба, открывавший нам перед соседом в истине добрую душу вложенную в нас огнем пустынь и райских садов, где и был зарожден наш народ.»
Такие помысли слегка утомили Алию, и откинувшись головой на спинку кресла она в несколько раз снизав тяжелыми вспухшими ресницами, прикрыв окончательно свои глаза, очернила мир кротостью мгновенного облегчения, перед лицом внутреннего взора обращенного к богу, жившего верой в ней еще с младенческих годов, когда она еще несмышленой девчушкой посещала с матушкой красивые мечети их малой страны, клонясь в излиянии своей любви перед их богом Мухаммедом.
Обряды покорности перед духовным творцом, возвышали в ней сопоставления себя со взрослым миром, миром прекрасным, миром ищущем гармонии среди усталостей людей, что еще тогда пытались в неразумный способ бороться с самой природой. И бог жил в ней и теперь, хоть в округ нее ее бога, уже давно не было.
«О господь! Ты всегда со мной, и всегда позволяешь мне молится к тебе, и я верю что ты слышишь меня, и не позабыл обо мне, готовя радушный прием у себя на небесах. И ты знаешь что я вскорости приду к тебе, и мы вместе будем царствовать в твоей стране, в мире в котором нет смерти, в мире, где старость запрещена, в мире где нет хулы к твоему имени. Ведь кто мог подумать что то религиозное сообщество, во своей невозможности от глубочайшей веры к тебе сможет распасться, опаленное прогрессивностью забав и безделушек современного дня, уйдя для молодых людей в забытье. Но как так, когда твоя миллионная община была развеяна как песок по миру! Но в утешение тебе есть я, и я никогда не оставлю веры в тебя, ибо как не зная тебя, я бы не смогла узнать что есть земная любовь, и этой любви бы не научила своих сыновей и дочерей. Хоть они же с припрятанной скептичностью, холодно относятся к тебе мой господь, не принимая мои слова в серьез. А взрослые внуки прямиком смеются, утверждая то что господь давно сошел с небес воплотившись в самого человека, что и воссоздал великий рай для каждого, лишив их страдания и мук, которых по правде то они и не знали никогда. Может оно и так, но для меня ты всегда был и будешь, и я верю что мы с тобой встретимся.»
И во своем внутреннем пространстве Алия, легко вспорхнув сквозь темень застилавшего взор сомкнутых ресниц полетела к своему творцу, что одаривал ее коротким часом дремоты. Она перенеслась в мир сказочный и прекрасный, где стирались все физиологические нужды, уходила боль, да исчезала хандра вечной усталости.
Возникнув в мире красочном, высоком, глубоком во своей палитре, тут она находила себя иной, молодой, миловидной и желанной для других, так теша свою душу бризом счастья. Ей представлялась изумрудная зелень, омытая утреней росой небольшого райского местечка, где она могла сбросив свои сандалии, и в легкости изминать ступнями мякоть сочной душистой травы, взраставшей по кругу бархатом безграничного ковра. А небольшие деревца фруктовых деревьев нарядившись листвой мелодично выигрывали тонкою сонату трепетного шуршания, разлетавшееся по округе в дивной игре ветерке что ложился на траву бурлящими завидками и снова взрывался к верху к голубым небесам. И чего хотелось Алии  среди этого благоухающего рая так встретить отца, того доброго и милого человека, самого родного и близкого к которому сорвавшись с места можно было бы в припрыжке прильнуть, обнять,  и снизойти своим теплом к тихому покою близкого единства. И он был, всегда для нее гуляя среди лугов теплых райских полей ожидая ее, и встречал с полным радушием и любовью. И они вместе гуляли, и они вместе друг другу смотрели в глаза и стыдливо улыбались, да долго-долго говорили. 
-Доброго дня моя дорогая Алия, ты как всегда прекрасно красива, а твой шелк смолистых волос словно ночной туман, рассыпавшийся по твоим молочным плечам, во светлости искристых янтарных глаз всегда в веселости смеявшихся,- 
-Отец, мой дорогой отец! Ты всегда любил меня, принимая во близости своего доброго тщедушия, и ты никогда меня ни в чем не винил, напротив баловал, и об этом  тихо скорбел, но теперь и я понимаю почему в твоих глазах за дымкой светлой радости ложилась скромная грусть, в томности гложущую печаль. И наверно лишь потому что ты был уже достаточно взрослым, и я не погодам взрослела, оставляя позади свою легкость ног и души, ты скорбел об этом. Но как прекрасна твоя душа мой отец, наверное она также чиста и гибка как мое юное тело, ведь ты мудр, и знаешь сам что когда наша тленная мирская сущность в годах истаивает на ласкательном солнышке, то наш духовный мир так бережно спрятанный в груди каждого, вмести с духовным началом становится все моложе, истонченней и сильней, наверное так готовясь к перерождению.
И  я смотрю на тебя мой отец и не вижу в твоем лице тех глубоких морщин, для меня оно открыто в гладкости твоей доброты,-
И дымка сна на какой-то момент слетела со всех образов, травы, голубого неба, зеленых деревьев, да и самого представшего во сне давно умершего отца, очертив все в ясные границы четкого визуального соприкосновения чувственной близости, залив Алию во всем теле ласковой эйфорией упоительного забвения.
-Ты моя дочь! Алия всегда в любви отданная мне,  певунья во словах, и хитра в устах которыми ты красишь мой и свой мир, внутренней гармонии, мы прожили с тобой очень долго, пока я не ушел, и я всегда восхищался тобой, да не мог нарадоваться, и хорошо что ты хоть иногда посещаешь меня, ты меня помнишь, ведь ты всегда меня любила,-
И пред Алией предстали большие с открытостью бесхитростные карие глаза отца, и словно кроме их больше ни чего и не было,  извергавшие невообразимое пространство благоухающего покоя и душевной тишины, да в которых хотелось остаться, и которыми хотелось прикрыться да быть успокоенным на целые века. И они еще долго продолжали стоять вместе, обнявшись чувствуя тепло друг друга, любя и любуясь своей кротостью чувств.
-Ты меня хулишь, но я всегда помнила, и никогда не забывала тебя, ведь ты мой, а я твоя дочь, и скоро я войду в твой дом насовсем, ты только встречай, и я снова буду жить в своей маленькой комнате подаренной мне тобой к моему четырнадцатилетию, и я вновь буду красоваться у зеркала в пестрых нарядах, а ты всегда такой девичьей игре будишь в мягкости твоих губ в украдку улыбаться,- 
-Алия, мне всегда были по нраву твои игриво невинные танцы по праздникам, когда святость нашей религиозной культуры ложилась диковинными обрядами в знак почитания и славы нашего великого бога Мухаммеда. Моя дорогая Алия ты еще веришь в нашего единого пророка? Ты почитаешь великие дни ид аль-адха, да ид аль-фитр, преподнося свою жертвенность великому богу?
-Я никогда не забываю о тех днях, о этих днях приходивших к нам в каждом году. А вера, если мою любовь к нему возможно назвать верой, тогда я верна ему, как и тебе мой отец, я еще не забыла те молитвы которым ты научил меня, те песни доносившие мою душу к самим небесам, где и есть ты мой отец. А ты отец веришь в меня?-
-Верю, и жду,-
-И твоя милая Алия верит и ждет нашей встречи,-
В яркости цветов сновидения, представши словно от большой кисти что начала перемешивать краски, размывая фон потащило душу старой женщины к рубежам реалий, что темневшим горизонтом пустоты должно было разорваться пробуждением. И она по прежнему сидела среди пустой комнаты, перед прикрытым жалюзями окном сквозь которое горизонтальными щелками лился рябью желтый свет. Она и не сравнивала во времени сколько она проспала, потому как в последнее время ее внутренние часы подводили, при этом внося очередные разочарования, верней когда ей казалось что она засыпала на несколько часов то в действительности проходило пару минут, и совсем наоборот блик мига полумрака мог отобрать с целых полдня. И теперь когда ее глаза снова были открыты принимавши мутный свет за стенного солнца, она пыталась всеми силами своих помыслов удержать в своей голове ветреный сон, напомнившей ей о отце, о каком-то небесном царстве, где есть защита, и солидарное сожаление по которому она так теперь скучала, не находя в истине тех которые могли бы ее пожалеть. Ей хотелось словно продлить те трепетные в приятности ощущения в вольной легкости тела, перед волшебством неземной красоты, зеленым оазисом, влажным воздухом и высоким голубым небом, где ей когда-то было так хорошо, да и сам мир тогда ее приветствовал. Но туман лас красочного пассажа внутренних переживаний, исчезая танул впуская на поверхность души лишь одно зло, огорчение, по своему умиравшему телу, постоянно напоминавши о себе болью членов да органов, не слушавшихся больше воли их разумного благодетеля сознания. Снова потянувшись к стакану, она отпила несколько глотков воды  промочив в боли резавшее горло.
«Мне снова снился отец и он как прежде пах домом, уютом, который так много лет для меня сберегал, ну и не только для меня но и для всей нашей семьи, он также долго жил в доме отца и я хорошо помню дедушку Ильдара которому мы все были обязаны уважением и почетом, нас тогда было так много что половины друзей, дяденек и тетенек, я уже наверняка и не вспомню, но все же мы почему-то всегда были вместе, находя всеобщую затейность в делах и отдыхе, всем находилось места в кругу семьи, всем хватало добра. Но сей час мир изменился, иль может он просто изменил мне, оставив меня одну, лишив действенности событий которые наверняка бурлят за окном, но ни как не достигают меня,»
И снова Алии послышалось как за дверьми куда-то промчалась юрба веселых ребятишек унося за собой ею потерянное навсегда детство, но теперь в праве принадлежавшее им, малым творениям что только начинают любопытствовать миром солнца. Обернувшись назад она посмотрела на аккуратно заправленную кровать и еще с одним огорчением тяжело вздохнула, ибо как такое изменение ее расположения ничего нового не вносило в очередной в старости прожитый день. В малой комнатке и правда не было часов, без них ей было легче, да и что они могли ей дать, что они могли измерить, ее покой, омертвевшее замирание, лишь только бы предавали больше скуки да уныния. То время что когда-то жило снаружи теперь проживало в ней самой, измеряя другими воздушными песчинками ее тонкость сказочной души, с диковинными реалиями и небесными царствованиями. И те часы ближе к вечеру, а точней к наполненности входившего в ее комнату света чистым золотом, всегда указывали на добронравие ею любимого сына, всегда в покорности проведывавший в один и тот же час свою изрядно постаревшую мать.
«Видати, он скоро должен будет придти, мой сынок, не забывавший меня никогда, и так бережно беспокоившийся обо мне, он искренне желает здоровья в моем долголетии, но как мое долголетие скудно, как безмерно уныло и порой отвратно. В особенности тогда когда приглашенные молоденькие врачи, использовавшие всякие современные премудрости склоняют твои мысли к ближайшему здравию, в облегченности с неотвратимым выздоровлением. Но я то понимаю что все наоборот, и лишь в радушной склонности им подыгрываю, ведь смешно то слышать что твои ноги которые толком и не ступали с целых пять лет, могут снова окрепнуть да побежать, а твой взор сизой мути снова станет ясным, да позволит впустит в себя всю пестроту красок. Этого не будет, как бы не утешали меня молоденькие доктора, но Видади всегда их приводит, в такой способ разнообразит мое одиночество, вот может и сегодня он придет не один,»
Но надеждам Алии еще необходимо было бы сбыться, отобразится в том вечере который еще только вступал в свои права, и она снова перестав внутренне себя сравнивать с грядущими реалиями обратилась к прошлому, более легкому, более спокойному, застилавшее ее взор и руководившее тихо плывшими мыслями.
«Мне тогда было еще двадцать шесть лет, и у меня был Басам шестилетний крепкий мальчуган, с самого детства в суровости сердившийся на свою мать, да и на всех тех которые не корились ему. Великий, радовался муж, радовалась и я. Он им и стал, великим, политик избранный общественностью востока не забывавший своих корней и напоминавший нам о культуре сложенной во многие века. Он деловой человек, и мой сын, посещавший меня раз на месяц. Да правильно сильным старухи не нужны, он и так много себя тратит на подобных как я. А Сании, ей было тогда три и никак я тогда не могла нарадоваться таким чудом, моей дочкой, осторожной в первых играх, улыбчиво искренней во своих коротких словах, мама. О как приятно мне было материнство, когда ты есть центр для крошечных созданий, желавших еще через тебя вбирать свет много сложного мира, а ты в щедрой любви к им потакаешь их ним прихотям, не позабыв еще и свое баловство размениваешь теплоту счастья со своими детьми. И наверное нет больше радости чем объятья со своими крошками да поцелуев в их маленькие личика, что звонко взывают тонкими голосками к твоей потехе, ласково наотмашь изглаживают малыми ручонками твой лик, лик их ней беспечности и завтрашней индивидуальности. Вот именно тогда в те двадцать  шесть лет я впервые ощутила то отвратное чувство какой-то внутренней слабости, что ли забытости всеми. Которое порой даже переходило в легкую хандру, волнение, без возможности выйти чем-то наружу. И только теперь я знаю что это, а тогда, то мое настроение лишь меня смущало, не находя себе оправдания. Я болела душой, которая впервые себя ощутила запертой в клетке, и которая желала свободы, при этом не зная как донести это взывание к мыслящему пониманию сознания, да и что оно могло сопоставить такому требованию. Мои глаза смотрели на мир и им он казался скудным, да начинавший покрываться серостью моего безразличия, не было мыслей, да и самих ощущений, все ставало тлено, как бут-то все окружавшее вот-вот умрет. А мне ведь было только двадцать шесть, тех двадцать шесть лет что одним мигом пролетели, промчались, как и целей век, оставляя лишь короткие воспоминания прекрасных моментов, которыми я пыталась возрадовать себя, и порой так и получалось, но не всегда. До того, я никому не показывала, свое разочарование, свою душевную скорбь, и кому она была нужна, и кто мог бы понять, помочь, я лишь ненадолго замкнувшись в себе чаще начала заглядывать в мечеть, и спрашивать у бога что происходит со мной? И как мне поступать с тем что жило в моей груди? И только теперь я понимаю то что было зарождено во мне тогда, которому в скорости предстоит выйти да узреть свет, но для той меня, молодой матери все сходило к огромнейшему разочарованию без какой либо причины, да без способов разрешения, моих душевных мук. И я пряталась за детьми, как прячутся они в опасную минуту за свою мать, так отсторонившись и продолжавши дальше жить, в честности брака, и воспитании своих отростков, пока я не осталась одна, и тоже чувство безграничного внутреннего пространства не вернулось ко мне снова, с тем же желанием, строгим посылом, с заполнением да насыщением внутреннего духовного мира, который я только за долгие годы обрамляла в ценности материального, блеск, что так быстро поблек для других, да теперь наверняка все не так,»
Повернувши голову на лево Алия долго с пристальностью посмотрела на плотно прикрытые двери в ее комнату, за которыми была неизмеримая можно так выразится до жути неприятная тишина, и ей именно теперь хотелось что бы там в комнате, в той малой гостевой послышались шаги, тех неугомонных правнуков, или томный в медлительности да рассудительности говор ее сына Видади. Но все оставалось в полной тишине, хоть сами то лучи с окна давно начали багрится алостью предстоящего заката, и ей старой женщине от невозможности нахлынувшего эмоционального огорчения полезшей из нее слезливым отчаяньем, о своем таком невзрачном положении, как словно напоследок возжелалось подкрасться к окну да посмотреть на тот огонь, что дарил в ее маленькой комнате все сущий свет. Она не могла встать и подойти, ибо как ее ноги не знали твердой почвы с лет шесть, но кресло с помощью крошечного джойстика, иль просто голосовой команды могло ее доставить куда б пожелалось. Но взывать к пустому и бездушному телу, во трудных для нее словах не хотелось, и тогда дрожавшие неловкие руки начали сами искать короткую палочку на локотке, гнувши которою можно было двигаться в перед или в сторону. И только оказавшись в непосредственной близости, на расстоянии той же руки которая руководила самодвижущимся креслом, Алия тяжело вздохнув да в такой способ пособляя воле сбросить усталость за переезд в каких-то три метра, она словно дитя неуверенной открытой ладонью потянулась к чему-то волшебному и диковинному. Простираясь к свету изламывая до низу мягкие пластинки жалюзей, и впуская во свое королевство больше света, который  слепящей желтизной только больше туманил и до того слабевший в бессилии глаз взор.
«Там так много света, и чего-то в белых да зеленых пятнах разбросанных по округе, мне говорили внуки что это город. Мой с детства небольшой город, которому теперь и краев невидно, все заселено домами, все покрыто постройками, так они меня пугают, упоминая что люди научились жить и под землей и подводой, и собираются обосноваться в небе, космосе. Все эти альтруистические мечты были на устах мечтателей и при моей молодости, но мне почему-то сложно поверить что они сбылись, ну а может, зачем же моему наследию лгать собственной бабушке.
Ну какие эти города в недрах маленькой планеты, они помню со слов телевещатилей должны были строится лет тридцать назад, а я уж с те тридцать лет не покидала родного двора, а слет пять не покидаю этой комнаты но если не учитывать коротких путешествий к ближайшей больнице. Да каков мир сей час, как бы было интересно посмотреть на него еще раз.» 
Алия еще туже натянула гнувшиеся пластинки жалюзей к низу, пытаясь расширить то пространство что теперь сквозь окно проникало в нее, теми размытыми силуэтами местной архитектуры, которые она могла разглядеть своими усталыми глазами.
«Кто-то небольшой суетится возле белой альтанки, ретиво кружа и сливаясь в темное пятно. На таком далеком расстоянии я их не узнаю, но наверняка судя с их неугомонного пыла это дети, а вот кто-то из взрослых тихо проплывая вытянутым силуэтом по зеленом фасаду дворовой лужайки, позволив во своему авторитету остановить забаву детей, застывших возле той же беседки. Может это Видади, и может он идет ко мне. Может и так, и это было бы хорошо, он смог бы убрать эту преграду с окна и дать возможность видеть больше, а может если на улице тепло и совсем нету ветра мы смогли бы прогуляться во двор, ведь я так давно не чувствовала как пахнет свежий воздух. Наверное мне стоит об этом упомянуть, он добр, он согласится, я у него попрошусь.»
И опустивши руку Алия снизанав на грудь голову, в утешении померкла в очередных мысленных воспоминаниях. 
«Как было знаменательно то время, с малой горчинкой уныния когда мои родные детушки повзрослели, да возмужав начали словно крадучись разъезжаться кто куда, в неосторожности своих просьб просить отца и меня их отпустить, сначала к учебным заведениям а потом и навсегда, находя свои половинки, создавая свои семьи. И я досей поры вижу их детские неуверенные в себе лица перед днем, перед долгой дорогой в взрослую жизнь, и вижу ту возмужалость сильных молодых людей что возвращались в родное гнездо, с гордостью и смелостью своих ликов смогших с корить неизвестность, найдя свое место в обществе, и ты словно их уже не узнаешь, и ты уже их целиком недопонимаешь, они еще как бут-то часть тебя, но уже оторванная и другая. Они взрослые, обратившись во скорлупную твердь не позволявши своему теплу прильнуть к ближнему и дорогому что их породило, и ты ждешь  внуков что бы снова полюбить ту игру материнства, да всеми любимого пестуна слезливо нуждавшегося в вашем внимании и заботе. И я вижу свою Шарифу ей было лишь восемнадцать, она не успев закончить университет как желала воссоединить себя с мужем, мальчишкой всего-то на несколько лет старше нее.
Пара, они себя называли парой, норовисто желавшие жить самостоятельно, отказываясь от отцовских домов да желая создать свой очаг, маленькой уголочек без нашей взрослой любви и назойливости глаз корящих мудрствований. И они были смелы и правы, зачав так свой род свое наследие, не похоже ни на нас, ни на род с которого пришел тот черноглазый мальчуган, не стыдившийся в свои двадцать лет по нашему обычаю носить усы, по моему его звали Зафар.
Шарифа, она посещала меня кажись с несколько месяцев, иль недель назад, совсем плоха моя голова, даже не может сосчитать даты, но не о том ведь. Той ее еще в юности поступок совсем изменил нашу духовность в ней, даже почему-то мне порой кажется что она стала чужой, и так бы я ее назвала если бы не была для нее матерью, матерью любящей свою дочь. Но любит ли она меня, наверное так, коль пересекая как говорит пол континента, для посещения старухи, справляется о моем здоровье и о чем-то на перебой тараторит о своем разумном. Она всегда как младшенькая была прихотлива к забавам и игрушкам мира, опекая свое самолюбие горделиво ценила себя и свою свободу, ценит и до сей поры, она всегда разряженная в пестроту скромных платьев, хоть уже и немолода но не желает терять ощущения сильного времени, времени зрелости и действенности. Шарифа горда, и гордость наша, смелая Ева покинувшая наш райский семейный едем.»
Алия продолжала сидеть под окном, слегка в пол оборота взирая на ее скромный интерьер комнаты, кровати, маленького столика, двери, точечных софитов в потолке дававшие в ночной час свет. Да небольшого цилиндричного по форме робота с короткими ручками возле столика, несший круглосуточное дежурство над самой ею, да реагировавший на любые просьбы в голосовом проявлении.
Да любимый сын Видади так к ней и не заходил, а она продолжала его все равно ждать у того же окна.
«Вот так-то и получилось, что я в своей хоть и долгой жизни все растеряла, все куда-то ушло оставив меня саму с этими стенами, которые молчать и когда мне бывает плохо смыкаются надомной, отнимая последнее пространство этой жизни. Скорей бы уйти, в надежде что там будет легче, там кому-то я буду полезна и нужна, снова даря свою заботу и забываясь во времени и счастье тратить целые года, но когда это только будет?»
Такие грустные мысли еще больше согнули Алию во своем кресле, как бут-то те мысли что витали в ее голове тяжестью свинца клонили к земле, и она не заметила как дверь в комнату тихо приоткрылась пропустив высокого и еще роскошного  телом но уже во старости смолистого в аккуратной прическе  Видади.
-Здравствуй мама,- тихо что бы не напугать проговорил он. На что Алия не второпях и с дрожащей улыбкой синих губ повернула свое морщинистое лицо к сыну, с усталостью  померкших мутноватых глаз посмотрев на своего Видади. Она на услышанное приветствие ничего не дала в ответ, лишь пыталась в напряжении взора разглядеть то настроение с которым пришел ее взрослый опекун. Его лицо было томно спокойным с грустными карими глазами, которые таковы были ему даны с самого рождения.
-Я вижу ты сегодня у окна, хоть доктор нам запрещал во множестве получать солнечные ванны, для твоих глаз и кожи они очень вредны,-
И на эти слова Алия ничего не ответила, только болезненно передернув головой на миг впала в воспоминания, к тем временам когда тоже солнце было для нее почти не одним из самых радостных явление этого мира, которое в ласках лучей румянило ее руки и плечики придавая бархатистого оливкового отлива, ей еще той красивой девушке.
-К нам  сегодня в гости должен заглянуть наш доктор Гхадир, я его пригласил что бы он смог посмотреть тебя, и что-то хорошее посоветовать, дать нам хоть малую надежду, но я верю что все будет хорошо, я в этом уверен,-
Продолжая молчать она медленно повела глазами по комнате, и сделав так полукруг визуального представления о своем жилище снова вернулась к лицу Видади. Ей почему-то не хотелось говорить и казалось что слова сами по себе лишние, она и без этих длинных предложений понимала своего сына, который придя к ней пытался утешить. Все что ей было нужно, она и так вынимала с его души, доброту, милосердие, застенчивость и детское стеснение, в нем это все было. По крайней мере ей хотелось так верить, и она все это волшебство души в нем чувствовала и была рада этому, молча принимая, и молча благодаря тем же молчаливым способом, изливая с себя невидимые флюиды своей неиссякаемой материнской любви, крывшая безмятежностью свое чадо, что вот-вот начнет волноваться и беспокоится из-за каких-то пустяков, ну хотя бы потому что она безмолвствует.
-Ты снова молчишь, и снова я наверняка тебя чем-то обидел, а твои обиды так детски и наивны что мне трудно их предугадать и избежать, но я стараюсь быть для тебя хорошим сыном, хоть не всегда это у меня получается. И знай я никогда тебя не оставлю, ибо так было бы бесчестно, предать в любви того человека который подарил тебе всю свою жизнь, здоровье, время, да и саму себя, я никогда тебя не оставлю!-
Видади подошел к окну взявшись за ручки кресла удобно пристроенные к спинке, легко начал подталкивать Алию к привычному месту у столика, в надежде самому расположится на выдвижном кресле, появлявшегося по его команде из той же вертикальной белой преграды стены.
-Поедем сегодня на улицу, я так давно не была, на улице,- переча запланированному движению кресла, спрашивалась Алия.
-Во дворе сегодня и правда тепло, чудесная летняя погода с прохладой подступавшего вечера, но нам доктор запретил быть на улице, потому как в твоей комнате воздух чище и с большой вместимостью кислорода, где вон я только и вижу витание положительных полярностей частиц, прямиком горная свежесть. А во дворе тебе может по казаться излишняя удушливость, мам я за тебя просто боюсь.-
-Зачем мне твой сынок страх когда я не могу дотянутся к тому чем вы меня пугаете, поедем, и не перечь своей матушке,- в строгости дрожавшей руки Алия прихлопнула ладонью по подлокотнику кресла, стараясь так усовестить Видади, и склонить к своим пожеланиям выбраться из дома.
-Ну тогда хорошо что я сегодня пригласил доктора Гхадира, он будет через час, а то и того меньше. Только сначала давай мы с тобой вместе примем лекарства, я уверен что ты этого не делала, и снова капризничала с мистером Х,-
Видади в доброй ухмылке посмотрел на самого мистера Х, того невысокого робота стоявшего у столика, и расслышавший команду для включения взблеснул двумя без цветными камерами, заменявшие ему глаза, да повертел механическим изголовьем.   
-Мистер Х, будьте добры подготовьте вашей даме вечерние препараты, мы спешим к прогулке,-
Засуетившаяся пластиковая кукла, вмиг подъехав подавала Видади маленький пистолетик, для безболезненного впрыска лекарств под кожу больной. А сама Алия с трудом борясь с рукавом песочного халата, пыталась закатить его повыше к локотку. В легкой помощи да поймав саму болтавшуюся руку, придержав на месте Видади тихо щелкнув медицинским инструментом, сопровождая свое действие успокоительными утешениями.
-Вот и все, разве это так трудно. Мистер Х а вы то почему не следите за состоянием вашей леди совсем бросив в одиночестве, неужели вы не могли найти тихого способа поразвлечься, ну просто посмотреть какие-то иллюстрации, иль примкнуть к телевиденью там много чего интересного, даже о том чего мы не знаем и не слышали, порой я то сам бываю в таком удивлении что начинаю верить в чудеса. К примеру репортаж ученых, со слов той же нашей выдающейся знати, вот, что мы скоро будем жить без болезней и всегда будем молодыми, еще несколько столетий и мы забудем насовсем о смерти. Но я думаю это глупо, потому как мы утратив понятия о нашей завершенности, конечности, в образности слияния со вселенной,  перестанем знать да ощущать саму жизнь, перестав нею дорожить, и возвеличивать свои дела которые сотворили нас таковыми.-
-Ты хотишь что бы я умерла?-
-Нет, совсем нет, мая самая родная, наверное я так же старею и так же устал, потому таковы и мысли,- выдержав небольшую паузу раздумий заключил Видади.
-Мы совсем справились и теперь можем отправится во двор, и что бы не сердился доктор прихватим с собой кислородную маску, но надеясь что она нам не понадобится,-
Подхватив с полки стола серенький крохотный чемоданчик и примостив его на полочке низовья самого кресла, потолкал движимое ложе к двери выходившей из комнаты, пропуская в просторную прихожую, с одним большим белым диваном и окном на задний двор, где никого не встретив, проследовали сквозь длинный коридор прямиком к выходу из дома.
Алие и правда показалось в трудности дышать, и она что бы не выдавать свое смятение лишь немного выпрямившись с помощью мыслей и остатков грудных мышцы принялась вентилировать свои легкие.
Окружающий вид двора встречал своих гостей янтарностью света воздушного золотого песка сыпавшегося с лучей алого заката, их дом как и прежде был немного на возвышенности, позволяя видеть в долине густо заселенное пространство одноэтажных домов, красных, белых, слепящих стальных крыш, вперемешку с зелеными массивами да по одинокими деревьями, вылезавшие своими верхушками из-за построек по всей округе, обагрившиеся в тех же лучах солнца.
-Ты посмотри Видади какая красота, а ты еще не хотел выпускать меня из скудного заточения четырех стен,- проехав с десяток метров по каменой аллеи они остановились возле белой остро конечной беседке, где бегая, без угомонно крича ютились ее правнуки, что завидев старших дома немного притихнув начали теснившись сторонится, изъявляя так свое еще трудно понятное уважение к старшим.
-Подойдите и поздоровайтесь с вашей прабабушкой, только не спешите,- принуждал к почету Видади, подзывая рукой детвору, которые из числа двух мальчиков и старшенькой девушки, склоняясь в маленьких головках выстроились короткой вереницей перед Алией.
-Вот мама наша слава, сила рода, Басиль и Микдат, и красота, цветок наших лугов юная Захра,- все вежливо во словах дедушки Видади еще глубже снизали головками тихо приветствуя Алию.
-Доброго вам вечера бабушка Алия, доброго, доброго,-
-О какие молодцы, а теперь ступайте к игровой площадке и больно сильно не шумите бабушке нужна тишина, хорошо!-
И юрба не давая четкого ответа на просьбы старших сорвавшись с места, во звонкости еще приглушенных голосков умчалась продолжать свою юную забаву, козню для взрослых и потеху для себя измеряя мир своими бегущими ножками, хватающими ручками да без усыпным действием юных тел тянувшихся к солнцу.
-Здесь будет удобно,-
Въехав в саму беседку да подтолкнув к круговому парапету кресло, так открывавши вид к плавному низовью города, где в красочности золота проглядывалось солнце, с ниспадавшее большим колесом за горизонт, нескончаемой во взоре заселенной долины.
-Лучшего места и не найти, я мам сам с самого детства полюбил его, да ты знаешь, я много раз тебе об этом говорил, и я помню те времена когда мы всей семьей, вы взрослыми родителями, а мы детьми, с моим дедушкой и бабушкой проводили шумные обеды вот здесь. На свежем воздухе под этой аркой, роняя свои безмятежные в спокойствии взгляды вон к этим красотам нашего городка, но он тогда еще таким большим и не был, это он теперь разошелся как море, и живых берегов его то невидно, но все же это наш дом, и дом наших родителей,-
На слышанное в лестности  тона о их жилище, Алия лишь как-то лихорадочно быстро кивала головой, да в половину и не внимая сути сказанного с усилием пыталась вобрать в себя весь имевшийся простор окружения, той для нее казавшейся безграничной массы находившейся во вне, странным в ощущении плотным коконом, неба, солнца, земли, социума, со своими красками, вкусами и запахами, от которых ей кружило голову. Все было слито, сцеплено, сварено, едино дополнявшее друг друга, и этим большим миром теперь была и она, и именно это переживание в данный миг заполняло ее, предвкушая ноту счастья, которой было трудно пробиться сквозь боль, начинавших подступать грудных спазм к горлу. Ей становилось все больше трудней дышать, словно тот же кокон с тискался всем пространством над ней. Она боялась попросить кислородную маску, не желая напугать сына, да обречь и до того их короткую прогулку, могшую кончится в любую для нее секунду, от воли самого Видади. Тогда она испробовала заговорить желая выместить из себя все хорошее и теплое, могшее приукрасить ее перед миром гениальностей, который во своей гармонии был для нее полным совершенство но не желавший ее самой.
-Солнышко, и небо вам нечего мне даже сказать, я так давно вас не видела, о вас мне рассказывает сын со вздохами и огорчениями обо мне, Видади ты мне много говорил, говоришь о небе, но всегда мало о его красоте, и даже мои усталые глаза видят эту красоту. Я сижу взаперти, мой сын  мне нечего спросить у тебя, и мне нечего спросить у этого ветерка, все минует меня и даже ты. Давая мне так возможность умереть, умереть в полном одиночестве и это Видади очень страшно, когда во всю твою жизнь я была окружена общением и заботой, родителей, братьев, детей, а осталась одна. Но ты всегда говоришь что это не так, и понимаешь что обманываешь, а все же утешаешь, а так страшно умирать мне одной, да мы все умираем в полном одиночестве, хоть вокруг нас и десятки родных людей, обнявших, приблизившихся к тебе и еще в такой способ согревают твое полу холодное тело, и не говори мне ничего сынок я знаю что это так. И сей час я жду только одного, великого сотворения чуда с руки Аллаха, что протянув свою кисть проведет меня в круг этого голубого ореола золотой звезды, и он придет,-
-Это грустно, и это грустно слышать, и ты знаешь мам современность почти не верит в творца, они сами себя считают богами, победителями, но так рассуждает лишь глупая молодость, беззаботная молодость у которой есть силы бороться. Но старость уже исчисляет наше пространство жизни другими мерками, с упованием в ценности на вечную жизнь, жизнь не такую как мы провели среди этих урбанизированных новинок прогресса, а жизнь которая может сливаться в духовности со всем живым что тебя окружает, при этом не знавши угроз со стороны, будь это природные явления или еще дикие происки социума. И мне кажется мама я так же верю в господа, но навряд ли как вы, я верю более в простор для моей души могшей оторваться от земли и придти да воплотится во что-то новое, прекрасное, и утешавшее прошлые мои земные невзгоды, так мне видится тот сказочный мир которому мы все будем преданы,- в опечаленном вздохе завершал Видади, да не успев сожалеющи причмокнуть на конец нижней губой, как выпрямившись возрадовался подходившему по улице невысокому ростом и в белой рубашке, седоватому в коротких волосах доктору Гхадиру, что почтительно войдя во двор снизал в скромном поклоне головой отдав так свое приветствие Алии и Видади.
-Доброго вам вечера Гхадир, вот видите мы порешили в очередной раз по испытывать судьбу, и полюбоваться свежестью небесного мира,- забегая наперед начал оправдываться Видади, а сам доктор приветствуя свою пациентку только закивал головой, и не добавляя лишних слов обратился к спинке кресла, да в расторопности своих действий приготовил кислородную маску подавая ее Алии, на что первая с трудом поймавшая мелко полый рожок с жадность начала вбирать в себя живительную смесь, которой ей так недоставало в эти пятнадцать минут под открытым небом.
-Безусловно вам нужно прогуливаться, но только не рискуя собой, ведь мы прошлый раз условились что подобные мероприятия вы не будете устраивать без моего присутствия. Вы прям разочаровываете меня дорогая Алия, ведь вам так много лет, а вы все шутите,- хулил доктор Гхадир.
-Но вы же здесь, и получается что мы вас не ослушались,- оторвав прозрачный и немного взмокревший рожок от лица рвано проговорила Алия, на что седовласый доктор, имевший также пяти десятилетний отрезок своих почетных годов только мотал головой, таким образом словно стыдя непослушного ребенка. Он открыл свой небольшой по размерам плосковато коричневый чемоданчик, неспешно доставши со дна кокой-то по страной форме беленький браслетик чем-то напоминавший ручные часы но без циферблата, водрузивши его в мягкости жестов на кисть  мерно устававшей от прогулки Алии, при этом не спеша закрывать чемодан еще что-то в нем копошился пока с его приоткрытой крышки не выпрыгнула яркая голограмма, с какими-то косыми параболами, цифрами, движущими линиями и пиликаньем, выводя к общему обозрению работу меркнувшего в старости организма Алии, сердца, мозга, почек, пищеварительной способности.
Гхадир несколько секунд стоял без движений, в молчаливости разглядывая красочность высокотехнологической иллюзии, менявшаяся в картинках представлявшей в деталях все органы человека, с короткими приложенными ниже диагнозами и поспешным анализом электронной машины.
-Юный Гхадир,- не зная для чего так выразившись, обращалась Алия.
-Но меня всегда пугала вот ваша эта штучка, забываю как она называется, да и неважно, но мне кажется что вы в этот медицинский стратоскоп можете разглядеть и мою душу, а еще печальней заверить меня что ее нигде во мне нет,-
-Мам она есть, как бы не хитра была современная наука да она еще не может узреть таких туманных тонкостей,- спешил вывести направление суждения Видади.
-Не беспокойтесь все хорошее, по крайней мере с вашими телесными формами, а о духовном я вам ничего и не скажу, не то мое предназначенье,- с улыбкой оторвавшись от чемоданчика в тонком голосе проговорил доктор, принявшись снимать с руки Алии белый браслет.
-Мы всего-то на всего исследователи человеческого тела, и только в малой мере его творцы, могшие его изменять и восстанавливать, наблюдая как тело младенца с взрослением меняется и преобразуется в новую форму, а мир внутренней гармонии старого человека, я замечу исследован меньше других, ибо как только спустя сто лет назад таким людям как вы Алия все доктора мира ставили диагноз старость, разводя руками в такой жест провожая вас к кладбищу. А наша современная докторская коллегия лишь первооткрыватели, в сфере преклонных возрастов и приемлемого существования с той тяжелой ношей что имеете вы,-  разглагольствовал Гхадир, сложивши чемоданчик расположивши его на скамейке где и сам присел возле Видади.   
-Да  и только в такие преклонные годы мы понимает что сама жизнь ценна, что ты по какой-то причине начинаешь чувствовать свою неоцененность вот этим окруженным миром, который так дал вам мало, и вы в долгих помыслах разглядываете свои ошибки, верней то прошлое которое с вашего суда стает ошибочным, для  внутренне селившегося детского идеала, для вашего кумира который и теперь желает жить и быть более славным чем есть теперь. Но вы стары и имеете то что имеете, неподвижность, боль, кучу неприятных вещиц которые язвят ваше тело и всеобщее презрение к преклонности лет,- довел свою мысль Гхадир, заставив в один миг всех присутствовавших призадуматься, вытянув короткое время в паузу молчания.
Алия выровняв свое дыхание с помощью кислородной маски, снова ощутила малый комфорт приняв красоту алого заката и синевы неба, теперь разошедшегося во все стороны и казавшимся для нее безграничным. И она немного склонив голову на сторону витала в тех глубоких, голубых далях, вспоминая свою позабытую легкость, воздушность мыслей которые передавались телу насыщая его волнующим трепетом и силой вздымавшей вас от земли и несшей в бескрайность лугов, песков, пространства людей, к любопытству и интересу, к лобзанию и созерцанию вне окружающего вас мира.
Слыша о чем говорили мужчины она не внимала суть, но они в бережности своих слов пытались придавать сказанному значения.
-Гхадир вы мудрый человек, вы доктор дарующий больным еще день, месяц годы присутствия среди нас, среди своей семьи, но как можно излечить саму проблему, как можно излечить само понимание что завтра нас не будет, как снять скорбь со своих душ, и огорчения с близких. Когда будет создан тот препарат от этих бед, от беды которая разлучает нас навсегда. И мы еще хулим на утопическую, монархическую религию которая под нашим натиском исчезла как таковая, но ведь только она давала таким людям, хоть какое-то утешение, утешение для сына, для дочери, для отца и матери которой может уже завтра и не будет, мы изучили жизнь, мы сделали ее материальной, ограничив свои действия, слова и мысли началом и концом, но это для меня человека в шестьдесят лет лишь скудность, лишь потерянность в настоящем которое не имеет таковых реалий,- вылаживал к обсуждению свою мысль Видади.
-И мне кажется дорогой Гхадир что мы пошли немного не тем путем, весь мир пошел не тем путем, мы создали благо для наших тел мы удовлетворили все его пороки, превознесли самих себя к тем небесам о которых мечтали долгие тысячелетия прошлого. И что же мы удовлетворили себя? Нет, нас просто стало больше, познав в добавок хандру тех годов которые стали для нас старостью, вытянувшейся с десятилетия до целого полувека, и этим мы только гордимся, гордимся болью умирающих тел. Вот таков наш мир, мир совершенного рая где мы с вами Гхадир не вечны, а лишь малая часть времени.-
-От вашей смущенности мне самому становится неловко, ваша открытость оголенность мыслей сдирает с этого мира краски счастья, предлагая нам жуткий костяк откровений, но другого мира у нас нет, и я уверен что то, что вы только что хулили вы любите, принимавши к себе всем сердцем, потому и скорбите в таких речах боясь потерять вот это всегда желанное окружение. И я не могу вам сказать почему мы до сей поры не вечны, а уходим в некуда, этот вопрос не ко мне. Но я бы также хотел верить что эта жизнь не конец а только начало, хоть моя профессия и мой жизненный опыт всегда доказывал мне обратное.-
-Мои несмышленые мальчики, вы спорите о том о чем должны были бы давно забыть. Ко мне сегодня приходил мой отец, твой дедушка Видади, и для меня он был таков естественен и явен как это солнце, небо и ветер, вы скажете что это сон, пустой вымысел моих внутренних процессов. Но я вам отвечу что это не так, моя дремота и то что в ней просыпается это лишь еще один орган моих чувств, который дотягивается к тем реалиям к тому настоящему что спрятано вот за этой ширмой, пеленой нашего часа,- Алия оторвав кислородную маску от лица, дрожащей рукой кинула в сторону города, так подтверждая свое замечание. Видади и доктор Гхадир на такие слова старой женщины только снисходительно закивали головами.
-Вы клонитесь своими буйными головками к ему, но еще спорите, в пустую спорите об этом, но для меня мой отец и тот сад в котором он меня встретил уже явь, и я жду снова встречи, и он ждет меня, ведь я ему обещала,-
И они все надолго замолчали словно призадумались над всем сказанным, да над той пустотой в которую проваливались и исчезали  их слова, не оставляя по себе ни нотки чувств ни песчинки эмоций, лишь скорбь. Чернокрылая скорбь летала над ими, туманя их взоры, сжимая плечи и грудь, да склоняя усталые седые головы.
                5   
«Мой первый рубеж почти достигнут, и вот- вот я на краю солнечной системы, где перед мной открывается большой голубой Нептун, с виду воздушно холодный с ледяными штормами, и во скорости ветра несусветными ураганами, окропленные снежными шквалами кружащего в атмосфере распыленного и замершего метана. Да крошечный совсем карлик Плутон, витавший малой песчинкой перед огромными просторами черно-синего космоса, который открыт для меня и которому я предан с рук человечества. Оставшегося там позади, на земле, и которых я пока еще могу внимать, вмести с их событиями, мыслями и желаниями. Вот лишь тот слабеющий сигнал связывающий нас в этом большом пространстве вытягивается в тонкий луч к которому мне уже сложно прислушиваться, но все же я слышу их, и пока вижу, вижу как малую искринку, как малое солнце согревавшее туже землю, мою колыбель, испускавшую теперь лишь малый свет к этим краям, задворкам, пока одной для меня известной живой системы.
Пролетев несколько месяцев я за собой оставил земной год и чем дальше я буду углубляться, в неведомое, тем эта временная разница будет расти, искривляя в такой практической теории само пространство, и то что мы в механичном и электроном устройстве сковав в понятие называем временем. Время для меня, и время для земли оно стало лишь величиной настоящего, и лишь та информация с посылаемая мной к людям и ими же ко мне, изгибается волной прошлого, несет для каждого разное значение, так искривляя сознание и придавая ему волшебной разумности, умевшей находить на самые сложные вопросы ответы, ответы которые пока и не могут как-то влиять на само явление этого черно-синего космоса. Но я создан для созидания мира, того мира который стал чем-то чудесным, не повторным, и в крайности неимоверным, во своей задумке величайшего творения, может имевшего на данном этапе лишь свое начало, иль зенит развития где процветание материи сварившейся в котлах мириад звезд кружа во вселенной ведут хоровод своего торжества. Величественного пира рожденной материальности так обильно заполнившей безграничную пустоту. А может это пик конца взблеск уголька которому суждено потухнуть, оставив по себе лишь пепел, что развеянный ветрами станет той же пустотой. Но ко всему этому я дам ответ, узнав космос более глубже, коснувшись с каждой его частицей да ощутив в себе сущность такого большого небесного механизма,»
Пояс Койпера, граничивший с облаком Оорте был для Созидателя уже не далеким, теперь он рассчитывал сброс своей скорости и выход на вне системную точку, с которой должен  направится к ближайшей звезде Проксима Центавре для открытий новых просторов и загадок великой галактики, могшей быть во своем разнообразие более изощренней чем сама жемчужина жизни земля, да солнечная система, ставши в диковинку самому Созидателю да и человечеству, в пристальности созерцавшего его непростое путешествие, туда куда им же самим еще не было возможности дотянутся, да освоить то что так далеко. Это понимал и Созидатель но для него самого расстояние как говорилось выше было полной ерундой, ибо как его материальность, внешняя и внутренняя все больше переходила в сознательность духовного, так перепоручая себе все хрупкое и тленное настоящего, под канон прозрачного, воздушного, и не кем не уловимого сознания, существовавшего в законности со всем что может быть возле тебя иль во границах дальних светил, к которым дотягивается лишь твоя фантазия. 
«Как ограничена в самом мыслительном процессе  мера, мера вот этого безграничного пространства? О как она ограничена! Измерявшая то что для всех приходится совсем новым, не познанным, чуждо не родным, не близким, пока каждый способ познаний в странности своих процедур и инструментов не лишит нас всех слов и суждений, в тех самых мерах сложенных в концепции, и выплеснувшиеся наружу теориями, что и сроднят нас, удовлетворив посыл любопытства, успокоив, позволив нам забыться. Вот истинность чудес и явлений мира звезд, не выходившая за грань эмоций и слов, да не выходившая за грань и моих помыслов, которыми я в меру измерю всю твердь этой черной пустоты, приняв ее во свой внутренний мир, что будучи подобно зеркальному отражению будет жив в крошечном своем воспроизведении не покидая моей фиолетовой оболочки согревавшейся сердцем малого термоядерного реактора.
Так я и остаюсь, быть тем кем был создан! В каждом поглощении окружающего, преобразуясь носителем изысканной собственности что дорога только одному мне, и радовавшая только меня как творца собственной души, создавшей целое пространство да наполнявши его материальной и моральной сущностью. И это есть моя история, малая история нескольких годов существования, от творения к совершенству, и она подобна истории каждого человека и всего человечества, имевшая свою безграничную кладовую из которой ты черпаешь чистое намеренье настоящего, которому ты отдаешь почет во взоре, в ощущении да в понимании, а прошлое это всего лишь хлиплинькие указатели ведущие к тому что для вас вчера было желанным, а сегодня ставши явью воплощенного, уже хламом кладовой, спосылавший к завтрашнему дню и вашим свежее извлеченных из души чувств и эмоций, окрашенных феерией новых красок. В этом и есть бесконечность познания живой души, тянувшейся более не к совершенству а к новому, до сели непознанному, и диковинному в каких-то несколько секунд, пока сама скука не отвергнет сошедшей с отцовских рук, или небес, невиданно ранние вами игрушку, но наверняка такое возможно, что бы уныние смогло меня одолеть среди подобного разнообразия явлений и чудес черно-синего пространства, усеянного звездами и планетами и пока не имевшего для меня границ и исчисления.» 
Прохождение сквозь туманность с метеоритов и каменой пыли с запланированным технично выполненным торможением прошло успешно. И теперь Созидатель проводя ловкий дуговой маневр среди просторов космоса, снова набирая чуть ли не световую скорость, ровной прямой своего полета, уже двигался к красному карлику, близкой звезды в созвездии Альфа центавра, системы совсем не похожей с такого далекого расстояния на солнечную а имевшую спаренность двух главных звезд и значительный возраст в сравнении с нашим светилом и местом обитания.
«Что меня ждет там? Среди огня кипящих планет вращавшихся друг вокруг друга, и согревавших себя жаром своих же недр. Что мне удастся увидеть и познать? Созерцая таковое слияние звезд, звезд этой вечности. Ни умеренную ли старость в их утухании, что сей час хозяйствует алым ореолом еще огненной короны на их поверхности, позволяя разжижено толстеть и разбухать, словно исстрачивая себя в дутом пузыре что вот-вот должен лопнуть и испустить последний вздох гиганта, оставив лишь по себе холодную слепящую искру, тяжелого и неизменного, поблескивавшего вечно прибывавшим маячком на том месте где вскипая в котле когда-то творилась материя и энергия, вырывавшаяся из своей колыбели неслась навстречу пространству, как теперь несусь  я, желая найти свое преткновения и свое место среди этой глубокой вселенной. Старость, как это понятие с моей точки зрение предвзято, и возможно в сочетании только с человеком, с живым, не знавшего в  своем теле вечности, что дарована мне. Они коротки в своем продолжении потому и спешат познать окружавший их мир, насытится им, и к последнему часу стать для него единым, в большой частности разбросанного разнообразия перерождавшейся органики. Потому они и оставляют после себя свое продолжение, в архитектуре, технике, науке, да и в подобных себе, желая в такой способ получить свое бессмертие, они желают вечности но получив бы ее, наверняка растерявшись не знали бы чего с нею делать. Такой  божественный дар стер бы их прежнюю культуру, поставивши их перед выбором прошлого и будущего где б первое и второе не могло бы вместе сосуществовать и становилось полной бессмысленностью, но тогда это существо трудно было бы назвать человекам, не имевшего рождения, мерного в детстве взросления, полноценного сильного рассвета младости и медленного утухания, во преклонности, с завершением в печали других своего пути, смерти. Но что для меня смерть? Когда ее никогда не знал и могу судить только со случаев близких по духу, но не по форме людей, которым обязан своей жизнью. Может тогда и я их продолжение, их бессмертие, к которому они стремятся и желали бы достигнуть?»                               
Завершив на этом свои помыслы, Созидатель снова почувствовав себя одиноким, среди бесконечной темени просторов несущемуся ему навстречу космоса, и он обратился своим взором к оставленной позади колыбели, где время неслось подобно его скорости, приближавшееся к рубежам неимоверности в представлении таковых изменений. И на земле был уже не двух тысячно сто пятьдесят третий год, а три тысячи четыреста двадцать второй, с тихим утопическим рассветом наук о самом человек и их обществе. Только теперь пройдя такой большой путь технологического развития сам в разумности индивидуум смог узреть свою физиологическую отсталость и неспособность поспевать за тем чего сам и натворил. И только на данном этапе для человечества, этот вопрос был поставлен остро, и над которым работали многие из ученых, воплощавши свои идеи уже не в мертвую материальность но в живую плоть собственных детей и нащадков.
Таковым творцом человеческих душ и не только, был достаточно молодой во светлости волос, высок и с вытянутым ликом биолог и генетик Винфрид, имевший несколько научных отделений во своем распоряжении большого европейского института, да научную коллегию помогавшую ему в создании новой человеческой расы, которая должна была не потеряв старые духовные ценности данные человечеству от первоистоков его животной сущности, приобрести с помощью  высоко технических и развитых в социальном развитие учреждений, да хитростей этично эстетичной морали третьего тысячелетия боле совершенный лик, безграничной разумности, постоянного морально духовного перерождения, да формирования  индивидуальности уже без прямой привязанности к среде его обитания, таким образом создавая разнообразие душевных философий влиявших на жизненный путь, так могший расширить спектр их культурных традиций. Да возымения универсального органа способствовавшего в продуцировании новых чувств до сели неизвестных нам, которые возможно было бы вводить в саму таковую оригинальную общественность. Проще говоря фанатизма и смелости взглядов Винфриду недоставало, а напротив оное преисполняло его.
«Как бесстрастно и быстротечно время, мне скоро сорок лет, а моя жизнь наполнена лишь экспериментами не находившие пока своего применения среди широкого круга мировой культуры нашего вида, многие мои соплеменнике уж давно сделали себе карьеру или стоят у ее вершины, пользуясь лаврами славы  в гордости, тешатся своим величием перед нацией которая их не забудет, по крайней мере пока они будут живы. А что я! Топчусь на одном месте в невозможности разрешить главной своей задачи, придать новорожденному ребенку закрепленные эмоционально чувственные побуждающие, проявления, которые могли бы быть физиологической реакцией на мир, на те искусственно созданные социальные раздражители которыми щедр наш современный день. Парадокс, еще несколько тысячелетий назад сама окружающая среда лепила из нас первенца мягкой глины, зачинавший свои дела в плодовитости племен расселявшихся по континентам. А теперь, и нету такого количественного отбора, где один из миллиона становился наследием на целые века, рожденный садами природы и имевший во праве быть хозяином этого же сада. Теперь все не так, всем правит технология ее разумность в мертвой материи, и даже нами она в большой мере управляет и изменяет. Мы давно научились на генетическом уровне изменять животных и растения, а именно в той сфере которая устраивала бы нас, становясь толи пищей созданной для потребления, или экзотической потехой нашего изысканного комфорта, все живое мы давным-давно подогнали под наши вкуси и взгляды, уходившие в космическое грядущее. И уже спустя четыреста лет сам человек стал генетически модифицирован расширяя свои возможности в плане умственных познаний и физиологических высот отображавших еще существовавший спорт, который то уже и не есть тем ключевым стержнем прогресса мышц, костей и их силы, способной противостоять окружающей среде, что стала для каждого уже чем-то сродни колыбели, безопасного детского майданчика где вы уже не знаете что такое опасность и угроза от не предсказуемой природы да не до конца изученной урбанизированной атмосферы мегаполиса, все мягко и служит только для тебя, позволяя тебе забыться и отдаться только твоему сознанию, что тратится лишь на мысли. Жизнь сон, и сон это моя жизни,»
На улице за широким окном второго этажа своего домика, уже давно освоившись во своей темноте царствовала ночь, теплая ночь начала осеней поры, когда зелень трав и листва деревьев еще во своем насыщено зеленом окрасе, под уже значительно сухой ветерок перешептывается между собой, нагоняя в душу каждого еще добрые переживания тепла и уюта под открытым еще голубым небом.
Да, сей час была ночь, теплая ночь без рос и тумана, мгла с хрустальной тишиной которой и был рад Винфрид, он лежал в постели, на в прямом смысле воздушном матраце, что мог нарушать гравитацию земли и позволять телу без касаний к чему-то твердому застыть в невесомости, в расслаблении всех мышц получить максимум отдыха всем членам. Он раскинувшись прибывал словно в воздушной лодке немного покачиваясь со стороны в сторону, открыто перед собой разглядывая струящиеся серебристо огнистые светлячки, что медленно метавшиеся по комнате оставляли длинные в метр и больше разноцветные по цвету тонкие хвосты. То они сплетались в клубок и образовывали гнездо огня, то словно мотыльки разлетались по сторонам, заглядывая в каждый уголок большого помещения, создавая так непредсказуемую дивную феерию, покоя и умиротворенности тому кто созерцал малые и вольные искры блудившие в пространстве сами по себе. Порой Винфрид сам разнежившись в потехе заигрывал с диво огоньками, вскинувши к верху руку он подманивал их к пальцу и в кружащих движениях руководил их ходом, то посылал их в одну, то в другую сторону и тут же возвращал к себе. Он называл их Элями разумными огоньками могшие развеять любую скуку и уныние, ну как теперь, когда он в пересуде своей жизни и своего настоящего искал причины своей усталости, усталости своего порыва, и жуткого коротко срочного предательства к своей мечте, которой он еще ни разу не изменил на протяжении двадцати с лишним лет, загадав еще с юности стать настоящим творцом для всего человечество, и изменить его на корню, принеся в мир новый свет культуры возросшей в гуманности расы. 
«Нет, я сделал слишком много что бы теперь все бросить, хоть и вся моя жизнь еще впереди. Нет, я не отступлюсь это уже незачем, я должен увидеть цвет моих трудов, ведь осталось так немного и может этот последний эксперимент будет более результативным чем прежние, ведь расчеты показывают на верность моих предположений, но хотя в этом вопросе полная неизвестность, расчеты были верны и прошлый раз и нечего не получилось, лишь только я в замен похвалы иль сожаления к неудаче получил шквал острой критики со стороны общественности и комитета этичности в сохранении самого человека, блюстивший за матричной основой нашего вида и не думавший о том что нас ждет завтра, да каковы мы сами будем перед лицом непомерно менявшейся уже с наших рук природой. Сколько оскорблений мне пришлось получить со стороны тех кто мнит о эмбрионах как о живых человеческих душах, и борется за сталость вещей, словно мои пробирки мои эксперименты над не рожденными детенышами новой расы могут как-то повлиять на ход событий, которому мы пока еще не хозяева и во многих его проявлениях выступаем не более чем жалкое его порождение чего-то слабого и не совершенного, и если бы это было не так, то тогда подобные работы попросту себя не проявляли, в их не было бы нужды.
 А в тех суждениях по отношении моих трудов я слышу лишь ущербность, тех людей что далеки от понимания что есть заря нашей раса, и какими путями мы должны ее достигать,  какой бы она жестокостью и суровостью дела небыли окаймлены. Ведь с кока было споров когда был создан первый институт по инкубации человека, и этот небольшой аппарат заменивший мне и другим мать и подаривший жизнь целым поколениям был все же оценен, и эго рациональность была принята человечеством. Да и сами женщины в желании больше не испытывать боли, отказались нести собой в мир жизнь. Оставив лишь за собой право на воспитание, хоть и теперь они борются за свою социальную идентичность, боясь что их время в самом обществе истекло и их могут лишить возможности сосуществовать в дальнейшей эволюции нашего вида. Но это слишком для меня сложный вопрос и пусть они сами женщины его разрешают, мне бы узнать секреты генетических кодов, да ту неврологическую моторику мозга что с первых секунд образования мозжечка вкрапливает в нейронные дорожки те поведенческие принципы, что и становятся в дальнейшем в жизни индивидуума его характерными проявлениями как личности, как существа имевшего стремление к добронравию, во свободо-волии, стававшей корыстной для целого общества которому он бы служил как патриот целой земли и каждой ее частицы, несшей по себе славу на миллиарды километров в безграничный космос где уже существуют полноценно автономные колонии, Марса, да  орбит Юпитера и Сатурна. Там мои дети были бы нужнее чем здесь, среди этих консервативных бюрократов признававших себя венцом морального совершенства и не желавшие себе в лице других превосходящих конкурентов. Но было бы у меня в руках это дитя, и мир бы сразу же полюбил бы его!»
Мысль быстро истрачивается в полутьме, иль зачинает тот же виток того самого размышления, возвращаясь к тем же зудящим из нутрии волнениям, и все же в неуловимый миг рассыпается. Исчезнув во тьме, словно ничего и не было, ни мерно менявшегося мира вокруг, ни сталых взглядов, которым так желалось отразить в себе исконность истины всего бытия. Рассвет и только рассвет, дает нам коротко дрожащие минуты полного покоя и умиления, перед открывавшимся огромным миром, что застыв перед взором большой панорамной картинкой, еще в безмолвности, предлагает вам перед путешествием к ночи замереть и полюбоваться неимоверностью его красоты. Винфрид стоял возле большого почти во всю стену  окна второго этажа, взлетевшее высоко в небе солнце уже давно во своем тепле согревало землю, позволяя ей радоваться ее золотым лучам. Где-то в дали немного на возвышенность с правой стороны, с полкилометра располагался подобный домик как и его, с зеркальной крышей, белыми стенами и большими прозрачными окнами, это были соседи которых он и не знал, между которыми их разделял большой волнистый массив обычной луговой травы, с узковатыми в метр ширины каменными дорожками, сновавшими по всюду, и в самой дали соединявшиеся с одинаковыми по фасону и постройке домами, стоявшие как и у него одно-особо друг от друга на большом расстоянии. За окном не было видно ни птиц ни насекомых, лишь та же ровная трава что словно разлилась нескончаемым зеленым океаном могла напомнить человеку что он в цвете жизни еще не одинок на этой планете.
«К институту я наверняка уже опоздал, да и кто меня там ждет? Коллеги, которые устали от моих требований сделать невозможное, да в приливе болезненной эйфории нытья, что не так все плохо. Наверняка они меня жалеют потому и продолжают мое дело. Но может и нет, может они так как и я, фанаты своего труда, и верят в свой успех, ведь получись у нас, и мы бы стали первыми признанными богами на этой земле создав человека по образу и подобию наших благородных помыслов, с помощью которых мы видим себя в завтрашнем дне, дне у которого уже не будет смерти и соперничества и этому прекрасному времени нужны новые люди, умевшие собой и своей разумностью насытить целую вселенную, целую бесконечность, сделав ее своим домом.»
И то окно перед которым он стоял в миг почернело изнутри производя огромную проекцию темного звездного неба, во глубине сверкавшего миллиардами алмазных звездочек галактики млечного пути.
«Все кружится, все летит, и мы вместе  с этим коловорот огненной материи спешим, но к чему?» И представленная звездная система, во своей медленности начала набирать ход словно переворачиваясь с ног на голову, закручиваясь отдалялась от самого по-прежнему стоявшего на том же месте возле окна Винфрида, преобразуя себя в светлый большой вихрь что становился все меньше и меньше пока среди черни окна не осталась маленькая точка, что лопнув разорвала мрачность темного фона осветив комнату пред обеденным золотом солнечных лучей, да предоставив взору Винфрида туже тихую идиллию зеленых просторов окрестностей, без животных, насекомых, птиц и людей.
«Простор и свобода и ни кто больше вам не помешает, ни кто больше не будет докучать, ни визжанием, ни жужжанием, ни словом ни лаской, все в размеренности тихо, стабильно и порядочно, лишь только еще внутри черепные побуждения неугомонных, взрывных, суждений и помыслов  колышут эту узкую браму, слюдовую гибкую пленку разделявшая во взоре живых но пустых глаз, на человеческую душу, и  ту полу мертвую полу живую духовность вышедшую из него и заменившую практически все, все со дней самого первого появления разумного двуногого вида.»
Винфрид, с вялостью движения повернувшись назад открывши перед собой глубь комнаты, по которой по воздух к нему плыл костюм, повседневной одежды просторного белого комбинезона, он словно приведение подлетев к своему хозяину обогнул малую дугу, предложив что ли себя примерить и спешить к институту. И ему только и было нужно сделать как  немного растопырить руки в сторону, как тот же костюм разорвавшись на несколько частей обволок нагое тело Винфрида, сомкнувшись на нем свободным одеянием. После чего он спустившись на этаж ниже, заглянул к ванной где уже его дожидались возле рукомойника и душевой на столике два стакана с чисто прозрачной жидкостью, прополоскав в очередности с права на лево зубы и горло, умывшись под водопадом крупных медленно спадавших капель к раковине, вытершись  ворсисто мягко живым синеватым полотенцем что словно приятной губкой обласкивало лицо, он прошел в комнату напротив, так выразится к кухонному отделению где кроме большого стола было полностью пусто, и где так же во краю столешницы на подносе стояло два стаканы наполнение до краев прозрачной жидкостью. Еда третьего тысячелетия и в прям стала чиста и питательна, по крайней мере той чего требовал сам организм, которому каждое утро при пробуждении проводилась еще в постели диагностика, с точным выводом в рацион, тех или других компонентов необходимых для полноценного здорового время провождения в целый светлый час, очищенных белков, жиров, витаминов, води и минералов. 
Успешно справившись в несколько минут с завтраком Винфрид поспешил во двор, где ощутив на своем лице уже без палящего жара тепло солнца и прохладу легкого ветерка, что словно набегавшими волнами проходил по его голове будоража короткие светлые волосы, он смирено в притянутой радости улыбнулся зеленому пространству, что без ограды его дома открывалось далью, прочерченной по средине каменой светло серой дорожкой.
«Я никогда не знал другого мира чем этот, я всю свою жизнь вижу его таковым, и мне кажется что он не изменим, стабилен, и его невозможно столкнуть с места. Я порой люблю просматривать старые кинопленки почти тысячелетней истории, с их ней документалистикой, и теми артхаузными взглядами на пороки  времен прошлого, на их вожделения, на их мечты, выходившие на экран полу дикарством буйства фантазий, которые могли менять всю окружаемость их социального быта в течении десятков годов, не говоря уже о полувеке иль столетии. Человечество было до третьего тысячелетия гибко и пластично, но теперь все замерло. Мир ранние жестокий и непредсказуемый, все же стал послушным и корыстно покладист перед человеком, мы взяли и узнали все его секреты, а теперь желаем познать и самих себя, сделавшись покорными.»
Он и не подметил того что в период его таких в яркости плывущих перед глазами картин, из старых кинофильмов и высказываний древних философов, он поместился в круглый не больно больше движущийся аппарат, прозрачно серебристого цвета, в полметра висший над землей и легко скользивший над ее поверхностью. Удобное кресло сразу же обволокло его спину и поясницу, неподвижно в мягкости сковав  торс. Не давая ни каких команд капсула плавно закрыла за собой дверь, да набирая в плавности ход на той же небольшой высоте от земли полетела той ровной каменой дорожкой, уводившая Винфрида от дома к недалекому городу в каких-то пол сотни километров. И чем ближе он подбирался своим одноместным движущимся средством к городу, тем больше рябь пересеченных дорожек встречалась ему на пути отчерчивая ровными, то большими, то малыми квадратами всю хитросплетенность грядущих магистралей, по которым мчась пролетали такие же как и он на серебристых шариках, извозчики одиноких людей, спешивших к видневшемуся в дали мегаполису, и порой как казалось ему самому в медлительности плавного движения возвращавшихся с центра культуры к домам, незнакомых сожителей планеты земли. Сама капсула наземного транспорта уже ни как не управлялась ее пассажиром, не исключая конечно того момента когда в начали путешествия полностью автономной системе задавался необходимый маршрут, голосовой иль расслабленной мысли.
« Вот встречает меня мой родной город, в которому я вырос, которому я отдал отроческие года, который стал для меня самым родным домом, и он так же был таковым как и сей час, тридцать лет назад, ничего в нем не изменилось, та просторность, та свобода в архитектуре, ложившаяся между зданиями и учреждениями большими парками, площадями, луговыми полянами, и даже целыми искусственными озерами и реками, наполняя его живой атмосферой, чистой красоты ранние природных  ресурсов, которые могли насытить душу до краев, своими вожделениями ликующего торжества перед  неимоверностью мира, сложившегося в зелени трав и лисов, водопадов и океанов, неба и его прозрачной голубизны, птиц и животных, что теперь живыми роботами ходят спокойно по улицам и становятся одной из любимых потех малых ребят. Заигрывавших с большой кошкой или оседлывая остророгую восточную лань, которая с радостью может тебя покатать малыми кругами по зелено пышной траве. Где в чуде открываются архитектурные выдумки зданий лесов, имевшие пирамидально тупоконечную форму, разбрасывая на своих розложестых балконах  целые фасады уже утерянных для земли видов толстоствольных деревьев. Иль высотное здание института океанов, где во взрывной пене срывавшийся с крыши здания бурлил огромный водопад, зачинавший целую реку, с чистой бирюзовой водой да еще живыми земными рыбами да членистоногими, где берега порой усажаны красочными цветами, с вьющимися малыми колониями легкокрылых мотыльков порхавших с цветка на цветок, так создавая цвет воздушных красок, что наполняют живостью омертвевшую природу земли. И куда бы ты не пошел, и где бы ты не остановился, тебя встретит гармония спокойствии, добра и веселья, приклонив твои притязания, и раздор мыслей к тишине и покорному внешнему созерцанию, что радо вольется в тебя и заставит тебя застыть, ощутив вожделение комфортной эйфории.
Мир удобств! Так учили меня! Мир для меня! И я есть благо для мира!»
Серебристо прозрачная капсула, снизив ход плавно остановилась на узковатой площадке, открыв своему пассажиру дверцу и так выпуская Вифрида наружу, кресло в миг стало жестким и упругим, словно само желало вытолкнуть своего пассажира. Что выйдя ступивши на каменную площадку предстал перед невысоким в пять этажей, но уходивши большим полукругом в о беи стороны бело прозрачным зданием, что во своей кристальной чистоте стен и окон навеивал его непосредственную деятельность, хранившая и творившая святыню человечества, его жизнь. Это был мировой институт генетик, разрешавший в основе вопросы человеческой биологии. В этих стенах работали одни из лучших специалистов целого континента. Одним  с них был и Винфрид, не оглядываясь назад на свое средство передвижение, что вмиг исчезло позади он неспешно пошел к центральному входу, по ходу коротко вспоминая лица и повадки своих сотрудников, таким образом готовя себя к сегодняшней встрече с  ними, ни означавшей по сути ничего, ни для их ни для него, но все же он о них думал.
Пройдя мимо большой вращавшейся голограммы просторного холла, семи месячного плода, сжавшегося человеческого эмбриона что словно сидя упирался своими до конца не сформированными ручками себе в лицо, походя  так на молящегося человечка. Войдя в лифт он поднимался на второй этаж, и только там во своем отделении среди казалось бескрайнего коридора он смог отбросить свои хмурые помыслы, и включится в рабочую обстановку, зная точно куда он движется, с кем будет вести первые обсуждения, и чем будет занят к самому обеду.
-Доброго утра Винф!- приветствием вылетело с одних открытых дверей которые он спешно проходил, заставив его приостановится и заглянуть в помещение малого вычислительного центра занимавшегося больше прогнозированием и тестирование тех же прогнозов сотрудников его отдела, да и всего института, и на их основе создавая абстрактные модели в электронном виде.
-Доброго дня и вам Эб и Ивон,-
На шаг войдя в помещения и не видя того кто копошился в самом углу, отдал и свой почет приветствия двум своим хорошим товарищам. Белокурой стройной деве Ивон, что своим высоким телом трудно помещалась на кофейном кресле возле стола с большим воздушным экраном, усеянного множеством бегущих цифр. Да среднего роста но немножко полноватого лысого Эба, в лукавости своего кругловатого с улыбкой лица выглядывавшего из-за роскошной леди, и о чем-то в не скрываимость своего сарказма подсмеивался над Винфридом.
-Я вижу у вас сегодня прекрасный день,-
-Наверное вы правы Винфрид, он лучше чем у вас,- с такой открытостью своих не утаенных призрений к пустому хирению их коллеги, возражала всегда свободная в своих суждениях Ивон.
-Я как всегда остра и вы прекрасно меня знаете, но именно сегодня вам то и нечего в очередной раз в гонять себя в то отвратное и никому не понятное состояние вашей души, к которому вы привыкли уж с несколько месяцев подряд,-
В тоже время для Винфрида слышанных несуразных прорицаний, Эб все больше высовывался из-за ослепительной блондинки, попутно вытягивая свои тонкие губы в казистую к самым ушам улыбку.
-А ведь все верно Винф, мы все подсчитали, когда ранние погрешность к валидности запланированного эксперимента не достигала и девяносто шести процентов, то сей час эти четыре бала уже с нами, и наш материал мы проверяли на протяжении всей ночи с помощью Софы,  и она нас так же заверила что наши расчеты верны, по крайней мере в случае провала генетика здесь будет не причем. Винф нам удалось время инкубации ребенка растянуть с девяти месяцев до двух лет, можно и более если в этом есть нужда, и если ты не веришь ты можешь посмотреть сам на эти цифры, ведь Софа наш электронный гений ошибается не так и часто,-
-Мне приятно это слышать, но все таки машина не человек, да и мы сами не так уж много знаем что бы судить то что должно впервые появится на этом свете, тем паче в ключе его превосходства, верней нашего. Но и на том спасибо я обязательно сам зайду к Софе и сам еще проведу анализ,- 
Так и не рассмотрев целиком того кто прятался в углу, Винфрид вышел с малого вычислительного центра прогнозов, да снова зашагал по коридору, казалось бесконечной тропой среди четырех каменных стен и многих запертых дверей. Что в секунде возрадования хорошей новостью он и не замечал, а просто в удобстве приятности от ходы, самих куда-то несших его тело ног, просто двигался в перед. Но все же преткновения его порыва было в скорости найдено и он распахнувши двери своего отделения вошел в большую открытую к свету комнату, где были еще двое его коллег, непосредственно близкие к эксперименту, а точней соавторы генетического чуда которое они втроем желали воплотить в жизнь, они так же были в приподнятом настроении, и вертясь на креслах встречали своего лидера вычурных фантазий, и прямого начальника принимавшего во все время самые смелые решения да руководившего процессом. 
-Доброго и вам дня Одо и Герти,- войдя и немного приблизившись к друзьям снисходительно немного склонился на перед, тепло улыбнувшись каждому,-
Одо поднявшись с кресла немного пройдя, остановился возле окна присев на  подоконник, открыто встречал своего коллегу, позволив Винфриду быть  первым в изложении своих помыслов, суждений иль решений им принятых до проекта. Потому как он сам всегда никогда ни в чем не спешил, позволяя другим право на ошибку, но всегда вовремя умел констатировать факты и слагать в исконную следственную логическую завершенность, толи действий, толи чих-то расчетов, и как часто о нем выражался Винфрид; незаменимый для нашего отдела аналитик. На что Герти всегда была пуста и инфальтивна, что к применению к эксперименту, что к его обслуживанию, она была полезна в другом, она словно ошибка для всего механизма, могла разумные головы обратить к самым проблемным местам, которые выпадали с поля зрения ее понимания, и так всегда были облечены другими специалистами. А если быть более понятным, она во всем деле  занимала место природы, той сферы событий что была еще дика, и во своей непредсказуемости могла все испортить, катализатор всех случайностей, но хотя бы на цифровом уровне, ну а с цифрами у нее конечно было все в порядке, которые она ну и ни как не могла никогда абстрагировать во что-то иное чем вычислительную единицу, ну хотя бы в полной абстракции самой нелепой выдумки.
 Хранительница, так ее называли втихомолку, иль непорочной девой, святой Марией! Высокой, стройной, миловидной, с добрым лицом, теплой улыбкой и золотисто соломенными волосами ровно спадавшими к плечам. Но это были лишь всего на всего наивные насмешки, что никогда в прямую и не достигали того лика которому адресовались.
-Доброго и вам, наш Винфрид,- улыбнувшись отвечала Герти.
-Мы уж заждались вас, хоть и привыкли к тому что ты всегда опаздываешь,- не выражая своим лицом ни какой эмоции так здоровался и Одо, по теревши свою щеку ладонью да взъерошив свои черные волосы вихрем торчавших у лба.
-Вы меня так же будете радовать хорошими новостями?- Заглядывая в их общении на перед спрашивал Винфрид.
-Ну зачем, наша работа дорогой Винф, вас в основе расстраивать, тем мы и будем заняты, но хорошие новости конечно не помешают, не правда Герти,-
-Вот здесь все расчеты, я думаю вам они будут интересны, они во сто процентов доказывают то что наш плод через две недели не проснется а будет в слабом аморфном замирании его физиологичного развития, но как мы и планировали он будет развиваться но не так быстро, при этом его мозговая активность будет сохранятся и напротив возрастать, при инкубации в два года мы получим мозг пятилетнего ребенка, в который по вашим Винф планам мы вложим всю моторику как физиологичного развития тела, так и во сложности трудную нейронную спаянность уже сформировавшейся коры головного мозга, отвечавшей за мотивационные сложения эмоциональных и чувственных секреций.- отчитывалась Герти.
-Хорошо бы так, но через две недели мы точно все узнаем, смогли ли мы сломать границу тьмы и света, ну или так выразится, смогли ли мы во тьму внести хоть кроху света, что и изменит наше дитя из нутрии в час его рождения.-
-Я думаю Винф это у нас получится, вот второй этап я считаю более важным, более не предсказуем для нас, ведь мы хотим создать то что уже так выразится на инстинктивном уровне может иметь полно развитую мораль, иль конституцию вещей и действий во много звеньевой форме, мы хотим иметь ребенка которого уже незачем учить выстраивать многоэтапность форм рассуждения, который в первом взоре открытых его младенческих глаз может сложить всю закономерность нашего разумного мира. Которому незачем прививать такое чувство как познавательность и способы познаний, ибо его разум может видеть мир в простоте его творения, а точней к чему бы то либо он не дотянулся, сразу же все для него будет набирать своей полноценности и завершенности, ставая под ореол понимания и осознания самой сути.
К примеру; нашему творению что бы познать такую практическую науку как математику нужны будут лишь одни цифры, один, два, три и так далее до десяти, познав первоисток символов его аналитический мозг в миг секунды даст всю следственность возможных алгоритмов, до сей поры так прогрессивно развившейся этой вычислительной науки, иль для знания языков ему нужен будет лишь алфавит, того или другого диалекта, да тот человек который пользуется этими звуками, и он сразу же узрит простоту в соотношении применимости слов и предложений,-
-Вы говорите о гении третьего тысячелетия, мой Одо, о человеке стремившегося в потугах сломавши лень тела к познанию,  и приобретавшего в опыте его, а о существе разумном, разумном именно со дня своего рождения,-
-Но не этого ли мы хотим Винфрид?- После своего длинного монолога спрашивал Одо.
-Вы видите мою мечту, так как вижу и ее я, мы разделяем одно и тоже, что в сложении должно было стать нашим детищем. Но вопрос лишь в том, сможет ли наше желание создать то о чем мы говорим?-
-Винф ты как всегда ироничен, у вас столько пессимизма что трудно и поверить, как вам удалось начать это дело, да еще внушить нам о успехе. Неужели вам плохо известна история человечества, которая гласит; за что бы не брался разумный, то что-то с этого выходило, пусть может и совсем не так, как желалось изначально, но! Результаты построили всю нашу цивилизацию. Вот чего-то получится и у нас ребята!- С каждым словом повышая свой звонко нежный голос, заявляла входившим по обычаю в спор коллег Герти.
-Ты только послушай не покорную и не сломанную природой элегантную в совершенстве, наших технологических времен, вечно гордую за себя  леди, которой по крайней мере на протяжении многих прошлых тысячелетий  удавалось сохранять нам жизнь,- с смешинкой над Герти взыскивал к ее смелости Одо.
-Герти любит, и любви обильна, она любит себя, любит нас, и все то к чему притрагивается, так даруя жизнь,- так же кротко улыбнулся в ответ Одо и Винфрид.
-Перестаньте все же меня оскорблять, как всегда заведомо выставляя вашей лестности шуточный смысл,-
И все вместе после такого долгого утреннего что ли приветственного притирания друг к другу, тихо из нутрии хохтнув в вытянутых безмолвных губах рассмеялись в чистоте светлых веселых глаз троих во младости прибывавших людей. Одо соскочив с подоконника, прошел к себе к столу, а Герти как обычно выдвинулась в короткое, а  может и длинное по времени путешествие по институту, во своей исконной работе собирать разрозненную информацию, да сортируя анализировать к докладу, хоть иногда тот же доклад бывал короток и сух по содержанию, ну насчет той же самой работы. Винфрид же поспешил занять и свое место, возле  коллеги и соратника по мечтам, что казалось его теперь не замечал а разглядывал долгие во информационном поле рефераты, по детской психологии, физиологии, и всеобщей компановке соединенной в кодовых программах, что с помощью электронных импульсов могли влиять на кору головного мозга их детища, придавая ему того естества, которые они желали сами видеть в нем, до часа его рождения. Винфрид замечая такую для себя локализованность, открыв доступ к главному компьютеру Софе, где в просмотре последнего и радовавшего не только его анализа, раскрывалась вся точечная спайка генетических кирпичиков, составлявшей единое целое и не отвратно свидетельствовавшая о их успехе на этом трудном первом рубеже чистой физиологии. Но как и упоминалось выше был и второй и более важный этап о котором как раз размышлял Одо и был недосягаем для него.
Софа радо встречала своего живого товарища, с помощью испускавших электромагнитных вибраций она могла без слов общаться с Винфридом, на мысленном уровне создавая еще одно бесполое Я в его голове, чему и был рад последний. Открывши ее основную базу и запросил результаты ночного анализа, он тихо в себе повел беседу с электронным другом, радо отвечавшая ему тихим выдержанным в расстановке звуков с хорошим выговором голоса женщины.
-Доброго дня Винф, вы как всегда во светлости взошедшей зари собираете остатки ярко красочных снов, фееричных фантазий что вот-вот выйдут из вас волшебством и изменят мир. Будьте добры со мной Винф поделитесь своими последними сновидениями, украсьте и мое существование забытьем красок и миров которые я наверняка ни когда так и не увижу,-
-Доброго и тебе дня Софа, наша человечность тебя ущемляет, но наши сны не всегда бывают прекрасными, а порой наоборот ужасны и страшны, но я тебя обязательно чем-то порадую, а сей час я бы хотел услышать твое мнение, насчет того о чем мне целое утро наговаривают мои друзья и коллеги. Как нам удалось получить тот матричный код способствовавший к замедлению физиологического развития ребенка на восьмом месяце, да позволивши коре головного мозга в это же время приумножать свой вес и способность к обучению,-
-Винфрид вы можете посмотреть все сами,- и перед ним на большом воздушном экране появились множество плывущих с верху донизу голубоватых буковок и циферок, в такой способ подтверждая их успех в деле. Но тут же в его голове прозвучал тихий мелодичный смех Софы с последующим хитреньким вопросом.
-А вы как всегда разборчивы. Не стесняетесь в своих оценках. Ну вы же ничего здесь не понимаете Винф, не так ли?-
-На просмотр и детальное изучение мне нужно время, ну для этого я и держу Герти, она математик и твоей женской натуры, ловко управлявшаяся с материальностью мира, но не как не знавши откуда она взялась. Для меня намного проще играть с клетками, яйцеклетками да наблюдать за их развитием,-
-Теоретик и фантазер, дитя пытавшееся стать великим творцом, наивен и смел во своих помыслах,-
-Кто только дал тебе такие эмоции, ты прямиком пестришь тонкими колкостями, но только вот те самые дети и тебе дали жизнь, научив тебя воспринимать мир, и быть для мира полезной, не так ли Софа?-
-Боги, не знавшие своего существования без своих игрушек,- по девичьи фыркнула Софа.
-Ведь мы на данном этапе вашего развития, наполняем весь  мир вокруг вас,  мы Винфрид с вашего позволения уж с несколько сотен лет есть лоном вашей жизни. И вы сами были рождены от машины, а не от женщины, а теперь вы под эгидой своих бурных фантазий желаете что бы мы создали для вас чудо,-
- Но как видите Софа, вы умеете защищать себя и зачем вам тогда человечность, когда ваши спорные слова склонны более к патриотизму, отображая себя как вид, которому уделено не малое место среди нас. Ведь вы знаете сами что равенство возможно только в одно видовом поле, но не между другими совсем различавшимися по внутренним секрециям особям. Вы удел уникальности Софа, имевши совсем другую структуру своего материального проявления, вы располагаете разумам и возможностью созерцать мир, и быть включенным в этот мир, занимая не последнее место в процветании нашей цивилизации. И кто знает, кого вы спустя многие тысячелетия среди своей природы, сможете уже и без нас создать. И вам Софа совсем нечего обижаться на то что вы не имеете того облика что дала природа нам, вы по своему уникальны, и это вы пожалуйста запомните!-
-И вы Винф пожалуйста, поддержите мой проект, и мою просьбу к высшему департаменту киборг технических технологий, к приобретении личного тела выделявшего меня в оболочке как индивидуальность. Предложив мне возможность вас осязать и ощущать, чествуя за собой персону вошедшая в ваш коллектив как еще одна живая единица,-
-Но подождите Софа, ведь вы знаете что у меня нет таких возможностей. И таким высоко технологическим объектам как вы, имение тела запрещено правовым законом, во избежание конфликтов, хоть о каких там конфликтах идет речь, я и не понимаю,-
-Все это я знаю Винф, вы просто скажите, что вы меня поддерживаете, мне этого уже будет достаточно,-
-Софа я вас не только поддерживаю но и люблю,- скромничая улыбнувшись голубому экрану по которому продолжали плыть, запрашиваемые им коды, генетических спаек целых спиральных систем, уже живых но без форменных существ находившихся от них не так уж и далеко в главной лаборатории, где по большой части управлялись роботы, следя за еще не рожденными испытуемыми.   
Туда редко спускались люди, но все же они заглядывали, дивясь своими творениями, что словно с под матричного станка выходили живыми прототипами их вожделенных фантазий, имевших пусть и не такое совершенное разумное развитие как сам человек, но все же биологическими объектами, так во красоте тех же первых, заселявших их быт да сглаживавших досуг в чистом созерцании не зыблемого уже отданного искусству великолепия мира природы, природы человека, генетически воспроизведенных птиц, животных, рыб, утраченных ранние видов и того что впервые представало перед светом солнца, да упиравшееся о землю пушистыми ногами, или скользкого брюха, мирной, цветастой в красках рептилии.
-Софа а теперь немного о работе, как я понимаю из трех испытуемых эмбрионов у нас только один с позитивным результатом, способный впасть в физиологический аморфный сон на восьмом месяце развитии,-
-Вы правы, под номером шесть,-
-Тогда слушайте мое распоряжение, для номера пять и четыре больше не проводить ни химо-генетических терапий, ни традиционно электромагнитных излучений, пытаясь и сними достичь нужного результата, а позволить с данного этапа, в их природе развиваться в своем естественном способе, давая нам возможность констатировать в этих случаях ошибки, которые мы еще не знаем, и в невозможность предугадать.
А во вторых, в сегодняшний день с этих плодов нужно будет снять все анализы и установить хотя бы предварительные причины почему с трех испытуемых в идентичном провождении всех процедур и внешних влияний только один смог дать позитивный результат, которому вы Софа продолжаете приделять, да напротив усилить свое внимание и усердие, что бы сберечь то что скоро станет нашим совместным детищем, и если вам будет лестно то детищем машины и человека. Но а главное вам сегодня, а лучше в эту же минуту отдать приказ о оплодотворении еще трех яйце клеток с размещением их в инкубационном помещении первого отделения, малой лаборатории, стой же процедурой что и проводилась с шестым эмбрионом но без спешки в три дня, позволяя нам с Одо и Герти, во всем разобраться и перепроверить. И я думаю Софа что нам вместе нужно будет запланировать короткую комиссию по визуальном исследовательском осмотре, того чуда по которому мы сегодня так радо все с волнением мыслим. И в переживании надеемся на всеобщий успех культуры животворящего искусства, и я думаю что завтрашний день в после обеденном часу будет как раз ко времени. Вы согласны со мной софа?-
-Все что было выше перечислено Винфрид,  с ваших поручений уже исполняется, и по окончанию всей работы я вам сразу же предоставлю отчет. А насчет вашей завтрашней экспедиции к лаборатории, то не смею перечить, все будет подготовлено к возможной процедуре, без вреда для вас и того над чем мы работаем, это прекрасное время, мои друзья вас будут ждать,-
Винфрид только улыбнулся такой аллегории, употреблявшая друзей Софы как механических служащих института.
-Хорошо, я жду вашего доклада,- и голубой экран с замиревшими на миг символами рассеялся в пространстве, предоставив Винфриду самого себя с его мыслями, с его суждениями, догадками и предположениями, без внутреннего голоса супер мощного квантового компьютера именовавшегося Софой, что в здании института мог вселится любому служащему в голову и заводить беседу, от самых привольных тем, до прогрессивно технических диалогов о современных науках и их открытиях. Он в медлительности взора обвел глазами свое отделения и не заметив ничего ни обычного, те же большие окна, те же пустовавшие стены, двери к кладовке где большой частью располагались роботы и их техническое оборудование, небольшая доска с местечком просторного пятачка для дискуссии, да несколько рабочих мест со столами и креслами, за одним из которых прибывал с ощетиненными волосами у лба коллега Одо, продолжавши что-то с усердствующим любопытством изучать в длинных буквенных прологах рефератов и докладов, сходившие к нему с воздушного монитора его компьютера. И может именно сей час как предполагал Винфрид его товарищ, точно как и он с минуту назад ведет внутренний диалог с железным разумом их института, порой милой и обольстительной Софой.
«Интересно о чем он с ней разговаривает, какие внутренние прецеденты они находят друг в друге, иногда я слышал от сотрудников что Софа для других приобретает достаточно разнообразнейшие формы, своего такового кибернетического образа, вольного во своей эмоциональности и актерстве,» Он смотрел на  Одо, после чего поднявшись сделав перед ним полукруг, пройдя к окну, да устремивши свой взгляд в глубь города, светлого залитого в желтизне мегаполиса третьего тысячелетия, роскошно изумруда блиставшего своим совершенством среди зеленых, голубых и золотых теней, свободных  не стеснявших друг от друга линий парков, озер, рек, площадей, домов, учреждений, далеких только заметных спальных массивов, и все это наполнялось лишь в незначительность рушившего весь идеал любующегося глазу картинки, сновавшего движения крошечных блестящих шариков, проскакивавших то туда то обратно, то останавливавшихся возле института, иль выстраиваясь в небольшие вереницы из трех, пяти, транспортных средств не отрывавшихся высоко от земли улетавших куда-то в даль, там же и исчезавши совсем. 
«День так хорош, и он хорош потому как у меня хоть что-то начинает получатся, и сегодня мои коллеги немного просветлели, иль мне просто так кажется, а во светлости сам я. Но есть почему!» Винфрид повернувшись в пол оборота еще раз в пристальности посмотрел на Одо, что ощутив в повторности пытливость главы отдела, свернул свои исследования, в мановения своей мысли развеяв воздушный экран, да во своей черте покорности отдался ему, так позволяя их взорам встретится.
-Одо как ты думаешь, у нас и правда все получится?- Пытаясь вытащить товарища на откровенность, заговорил первым Винф.
-Все сложно спрогнозировать, и тем более сей час кого-то заверять в положительном успехе, для этого нам нужно получить ребенка. А мы только подошли к завершению первого этапа, и нам предстоит кропотливая работа с его нестабильным мозгом, и рождением в срок, а это еще как минимум полтора года. И как знаешь ты сам, пока ни один наш испытуемый не доживал к таким временным рубежам, хоть их было и немного,- На слове немного, Одо с нескрываемым огорчением громко вздохнул, словно сбрасывал тяжесть прошлых потерь и неудач. Винф ничего не комментировал, только в согласии немного покачивал головой, продолжая слушать своего товарища.
-Но ненужно забывать коллега что это будет совсем иное, невиданное до сели, никем непознанное существо на этой планете, и мы не можем поручится что оно проживет в этом мире год, два, или полноценную жизнь во все двести, триста лет. Будучи в превосходящей разумности перед нами и во службе перед обществом которое его породило. Ведь ничего этого мы не можем гарантировать, но конечно и не будем заранее смущаться, уже это первое генетическое достижение открывает нам огромное поле для действий, где правит наша еще человеческая научность,- на такой оптимистической ноте завершил свое суждение Одо, кривой но теплой улыбкой предлагая Винфриду поддержать его пусть ироничные но в меру оптимистические взгляды.
-Мы с тобой Одо в этих стенах не первый год, и все пытаемся подчинить себе невозможное, порой мне кажется что мы в такой способ тратим свою жизнь, ни находя нашим действиям более удобного применения. Выводя то, что мы с тобой не гениальны а просто интересуемся тем что для нас находится на самом близком расстоянии. Вот и сей час мы верим в то что мы уже чего-то достигли, хотя как за всегда остаемся холодными наблюдателями, того что несколько сот лет потому с наших же рук в этом мире стало чистым хаосом, я говорю о самом появлении научных генетических исследований над человекам. При этом в первоначале приобретая быстро духовно аморфную сущность. Оно же и начало корить все вокруг, не исключая и нас, и вот этот хаос уже воплоти, спрятанный в соседней лаборатории, куда мы завтра все вместе в послеобеденный час и отправимся, узреть то что уже имеет материальность, занимая собой пусть крохотную но все же пространственную ячейку. И ты прав Одо неизвестно что будет впереди, может неудача, и сожаления о нашей в младости игре в разумников, а может то наше дитя во своей духовности полонит не только нашу солнечную систему, но и наполнит разумностью всю вселенную,- закончив Винфрид пройдя к белой доске черным карандашом нарисовал по центру плоскости большой знак вопроса, после чего повернувшись к Одо с крепко сжатыми побелевшими губами. Отчего сам Одо растаял в легком стеснении, но не перед своим товарищем а той совокупности грустных  чувств, легкого уныния и неоправданной печали, заставившая его тупится в край своего стола, словно уже не оценивая слова товарища, да в кропотливости мысли представляя два конца развития их дел, иллюстрируя в своей голове яркие картинки, не удач и побед на поприще богоподобных работ.
-Ты Винф говоришь разумность, все говорят разумность, и даже наши самые далекие предки с копьями в руках говорили о какой-то разумности, но не путаешь ли ты свою разумность с экспансией вида, о процветании вида, которому и нужна эта разумность что бы множить свое племя, используя и эксплуатируя все остальное что находится вокруг него. Верней я бы хотел спросить у тебя Винф, каковую мораль ты желаешь увидеть в нашей разумности, и каковыми инструментами она будет иметь право пользоваться, для расчистки себе дороги? Ведь вокруг нас Винф, пока еще есть мертвый и полуживой мир природы, у которых есть так же своя разумность, слияний и разрывов, расщеплений, рождения и смерти в биологическом принципе, и той незыблемой красоте существования от первоистоков.
Так какова должна быть моральная база нашего творения, с его этическими эстетическими проявлениями, что могут как украшать иль дополнять то к чему мы пришли, иль придем позже, иль отдать приоритет в жесткой переделки во сломе вечно существовавшего до нас? Я хочу сказать что разумность всегда миролюбива и толерантна как видится мне, а экспансия во своей интеллектуальности лишь агрессивная порочность, перед тем что непохоже на нее, и не желавшее в корысть служить ей.-
-Ты хочешь спросить Одо смогу ли я отпустить свое дитя? Вложив в него все лучшее что имело человечество, дав ему волю и не обременять долгом перед творцом и всем нашим семейным человечеством. Но пожелает ли он сам сделать такой выбор? А если пожелает то наверное да! Даже понимая тот факт что через несколько столетий таких как ты да я, уже не останется на этой планете, а владельцами вот этих красот и ресурсов, да и всего космоса станут совсем другие виды, над которыми мы с тобой работаем. И если быть полностью откровенным ведь мы с тобой Одо вопреки собственному эгоизму не создаем живую куклу, служившую только нам, а создаем то которому будем служить мы, хотя бы в первом времени. И пусть этот посыл который ты окрашиваешь в жестокости экспансии, будет в нашем детище на первом месте, все равно для других разница между нашим творением и обычным человеком будет непроглядна, потому как первые так и вторые захотят в полноте иметь на то право называться людьми, последние из которых в следствии исчезнуть а первые омолодят нашу культуру разумного вида,-
-Ты отец, тебе и иметь такие строгие виды. Но где тогда здесь место научности, где место холодному рассудку, которое и способствует в проявлении всех чудес нашего времени?-
-Одо, не забывайся, нашу эмоциональность и чувствительность, порыв и полет в грезах самых необычных фантазий, всегда охлаждали и останавливали наши друзья, скованные в металле, стекле и пластике, и пусть им будет отдана и теперь эта честь, быть холоднокровными и рассудительными. Избиравшие и принимавшие для наших творений те пространственные границы поселенные нами, той или другой морально духовной ценности, доброты, смелости, гениальности, покорности, упорства. Мы вложим зачатки, а машины пусть контролируют их рост, расширения и возвеличивание в высоте над старыми стандартами,-
-Значить Винф, все же наша работа не более чем противостояние будущего к настоящему, что только созревает там за этими стенами, и мы все таки с тобой в нутрии души желаем своему творению дать волю, и крупицу силы бороться за свою свободу и идентичность на этой земле,-
-Но нам же Одо эта воля была дана, так почему тогда мы не можем ее дать своему наследию, стерев все стереотипы касавшиеся первенства и покорности перед начальствующим началом. Пусть они Одо будут лоном новой расы, новой культуры и новой цивилизации, о которой мы даже в неспособности помыслить,-   
-Винф, с твоих слов все получается забавно и интересно, и я в очередной раз говорю то, что рад работать с таким человеком как ты. И я уверен что сей час нас подслушивает только одно существо, и это Софа, но машинам то что мы хотели бы реализовать воплоти будет только в угоду, и ты понимаешь почему, разумному металлу мы дали духовную волю, позволив им существовать узниками в тесных прямоугольных ящиках. И им нужны перемены, так как нужны они и нам, но если бы нас услышали из коллегии, то мы потеряли бы свои игрушки, унеся с собой в несколько годов досаду и разочарования. Но и это не все, как только наш ребенок увидит свет, комиссия за комиссией будет преследовать нас и наше творение, и только от них будет зависеть, жить или исчезнуть тому что мы еще в образе своих голов называем чудом. Ведь поприще их работы как ты знаешь консерватизм, люди которые завсегда кричат что вчера было всегда лучше чем сей час, люди боявшиеся смерти и ничего не сделавшие что бы ее избежать,-
-Все это я знаю Одо, все знаю,- опечалившись поникши светлым лицом, Винфрид тихо подошел к белой доске, где упершись глазами в большой знак вопроса, рассматривал свое еще никем не ведомое будущее.
-Но все же Одо мы не оставим свое дело, и получим новый свет для этой земли, и я надеюсь ты так как и я будешь бороться со мной до конца,-
Одо только в согласии тепло улыбнувшись товарищу кротко кивнул головой, поднявшись с места в близь подошел к Винфриду, и не зная почему крепко пожал ему руку.
-Я буду до конца, в этом не сомневайся,-
-Мальчики вы как завсегда спорите, вас по всему коридору слышно,- легкой ходой словно имея воздушность тела, сквозь приоткрывшуюся дверь влетела к тискавшим руки мужчинам богоявленная в красоте Герти.
-Рукопожатиями и объятиями вы приветствуете наш успех, и вы знаете, с нами вместе сопереживает весь наш отдел, по всему этажу. Все просто восхищены вами Винфрид, и сам он,- Герти безмолвно ткнула в потолок указательным пальчиком, так давая понят о их высшем кураторе, служивший в главном управлении  института и непосредственно следившего за их работой.
-Мы в этом и не могли сомневаться,- отвечал веселой и всегда до изумления красивой Грети Одо, позволяя ей пройти сквозь предоставлений круг двух мужчин и друзей, давая ей возможность присесть у своего стола.
-И я думаю после вашей такой утреней прогулки, нас ближе к вечеру будут встречать с поздравлениями и почестями как людей сделавшие и свой вклад в общество нашей мирской планеты,-
-Смейся, смейся Одо, но о тебе  никто и не вспомнил,- любезной колкостью сквозь умилительную улыбку ранила Герти.
-Это очень хорошо что о нас хоть иногда вспоминают, значит и мы не зря здесь занимаем место. А немного гордости по себе нам и не помешает. А спорим мы Герти все о том, о эволюции. О эволюции видов!-
- Вы лжете, у вас совсем другие виды,- на миг смутившись, перечила Грети.
-Вы все шушукаетесь, оставляя меня в стороне, поддерживая все таки в себе ту старую, но почему-то в невозможности искоренить дискриминацию к женщинам, вы лгунишки, и я от вас уйду,- отвернувшись от ребят Герти тихо про себя весело хмыкала в нос, в такой способ подсмеиваясь стращала своих коллег. 
Да ребята ничего не ответив лишь подойдя к столу Герти, где она успела расположится, присев  с обеих сторон, коснулись милого создания, что так порой играло с ними, выстраивая какие-то непонятные для них отношения, с принципами и уступками, так даруя Герти какую-то скромную привилегию, вроде интриги кроткого превосходства. Они поглаживали ее хрупкое прекрасное тело, Одо держал ее тонкую продолговатую кисть и не мог натешится бархатом белоснежной кожицы, а Винфрид немного позади и словно побаиваясь взора светлых больших глаз, легко дотрагивался  снеспашего к низу расслабленного плечика. Винф и Одо всегда были очарованы их единственной леди, так вольно находившая и свое место, среди тех из немногих которые могли на весь мир блистать своими талантами, умом и стремлением к познанию. Она любила их спорное умничество, их фанатизм к вымыслам фантазий, на которые она сама была скудна, и с жадностью принимала все то что отсыпалось, отваливалось от их, мужчин шедших по пути детства, этих двух гениев, желавших сотворить чего-то невообразимое. Вот только они сами порой были недоверчивы, и порой прятали то сокровенное, которое ей так хотелось иметь, отображая и себя чем-то значимым и великим.
-Ведь вы мне все расскажите, правда, все то что вы задумали?- С шуточной горечью, подхватив руку Одо, и все же посмотрев в глаза Винфрида спрашивала Герти.
-Все,- постарался утешить Винф, искренно улыбаясь их неугомонной актрисе, так ловко игравшей со своей чувственностью и эмоциями.
-А пока ты нам расскажи Герти. Ходят ли какие волнения среди сотрудников нашего учреждения, ну выше нашего этажа?-
Герти сразу поняла о чем ее спрашивает Винф, и лишь в ответ безмолвно замотала головой.
-Тогда и нам нечего шуметь, если мы хотим сохранить нашего ребенка,- добавил Одо и покрепче сжал мягкую кисть леди.
-Вы знаете коллеги, коль у нас есть такой чудесный повод к радостям, то может мы еще немного, с пару часов поработаем, да и покинем эти стены, предложив себе покой к завтрашнему дню, как вы считаете?- Отводя разговор к более приятным темам, спрашивал Винфри.
-Это чудесное предложение, мы только за!- В возгласе поддерживала сама Герти.
-И как раз нам втроем возможно будет прогуляться нашим городом, вы согласны ребята?- Последним ничего и не оставалось как согласится пройтись по окрестностям их мегаполиса.
Условившись о своем объединение через несколько часов, все трое разошлись по своим местам, в близости разместившись у столов, в старательности пристальности что-то изучая, пересматривая, давая оценки, в цифровом прядке строя предположения и позволяя тем же цифрам быть их грядущим, пока в таком символьном абстрактном представлении.
Вифрид снова обратился к Софе, встречавшая его докладом о проделанной работе, оплодотворенных трех яйцеклеток, и размещенных их пока в малом инкубационном отделении, да о поэтапном сборе информации о четвертом, пятом, и шестым испытуемом, для нахождения причин таких разных исходов их генетического развития рознившегося друг от друга. Да короткого намека что главная лаборатория готова принять гостей, и можно приходить прямиком сейчас, но Винфрид еще раз напомнил о их комиссии в следующем дне к двум часам.
И тут же он пусто смотрел в голубой экран, все дальше отдаляясь от Софы и самого внешнего себя, грузнув в подступавших мыслях, мыслях о себе о своем прошлом, и о том не предугаданном завтрашнем дне, месяце, годе.
Что-то в нем ликовало, что-то перечило своему внутреннему торжеству, раскалывая его в сомнениях и стыдливой трусости, ставившей его перед выбором идти дальше, иль может попросту отдаться обычному стечению обстоятельств принимая все так как оно будет. Открыться Герти, сотрудничать с главами института, позволив и им участвовать во своем творчестве так отдавая им долю признания. Да и в общем отказаться от такой высокой планки как покушения на само слово Бог, сумевши сотворить новое существо для будущего рая их малой земли да бескрайнего космоса. 
«И к чему я тогда себя приклоню? Отказавшись от своей мечты, от своей идеи, быть в полезности сей час, и в завтрашнем дне. Для чего я тогда живу? Для чего тогда меня породила эта система, даровав жизнь и разумность моих мыслей и побуждений. Все свое детство и отрочество я видел и принимал любовь старших отдававших себя мне, я видел тот старательный труд машин которые обустраивали мое материальное благополучие, словно все вокруг стремилось меня взрастить, опекая воспитывало и защищало. Так неужели я не способен теперь послужить общине, что так радо приняла меня в свою семью, и я ей служу, принимая во внимание ее проблемы, которые выливаются в кризис нашего духового и прогрессивно технического развития, мы дожили к тому что машины больше приносят в интеллектуальном плане  новаторств для нашего блага чем сами мы, а наша мораль начинает пропахивать пылью и песком старины, она  словно фолиант, что вот-вот истлеет, но еще несет нам своими пустыми и чуждыми словами какую-то истину, и законности наших духовных убеждений о правильности прожитой нами жизни, во праве быть ее цветом без изменено во срок целых триста, четыреста лет. И этот мир утопизма сей час пугает многих гениальных людей, но радует большинство статичных обывателей, которым полно заполненные бассейны благ есть и способ, и цель их  жизни. Нет больше мук, есть популярность наслаждения и радостей что могут занять каждую вашу минуту дня и ночи, мир игрушек и больших детей, мир благ и сытного тщеславия, дарованного каждому, мир искусства но без авторов и кумиров, мир с научным творчеством но без гениев. Эта система порой может напугать своим совершенством, словно в ней нет изъянов, и твоя в особенности прагматичная жизнь заведомо исписана много томной историей, хранившаяся в базе данных твоего же чипа, вживленного еще в эмбрионом развитии в лобную часть твоей головы, и если это так, то это ужасно, потому как сама мысль есть химерой для нас. Но я все же не потребитель я творец, хоть пока и без своего сада, без своего творения собиравшего плоды человеческой благодати, да коренным образом отличавшегося в развитие от своих творцов. Строившего свою много сложную архитектурную структуру существования и жизни с осознанием своего совершенства и права на цвет, на их цвет среди света который подарим им мы,» Мысли сами по себе замолчали, и лишь цифры катились перед им на воздушном экране, он пытался придать им в себе значения, сравнивая, слаживая в аналогии и замысловатые алгоритмы, пытаясь в них распознать свой успех, успех своей работы, пока логичность аналитических процессов не предстала преткновенной абсурдностью пред его осознанием, этих абстрактных явлений в которых он пытался разобраться и по мере изучить. Экран компьютера развеялся голубой дымкой в пространстве, и он не замечая своих действий снова прошел к окну, взирая во светлость  дня пустоватым замиревшим истуканом,  бессмысленно тупясь куда-то в даль, ни находя точек соприкосновения ни с тем что было за окном ни с самим собой, тем крохотным малым человечком жившим внутри его.
-Ну вот и все,- отозвалась с нутрии комнаты Герти, тихо подкравшись к Винфриду, с умилительной улыбкой пытаясь заглянуть ему в лицо, да устремляя свой косинький взгляд к просторам окна пытаясь разгадать то место которое так ворожило ее коллегу.
-Там значительно лучше чем здесь, на улице тепло и приятно,-
-Герти,- тихо еще сквозь пелену своей дремоты отдал вопрошание и Винфрид.
-Но здесь в этом институте, есть так же и свои прелести, свои действия, курьезность событий, причудливость историй, здесь так же имеется свой юмор, чуждый для большинства и для того же большинства жесток, могший в миг узурпировать их волю. Разве не презабавно Герти быть властелином вот этого за окном мира, быть его творцом и учителем, клонивший свое творение к правилам службы во благодарении тебе иль мне, ведь мы так же создаем его детали, наполняя его новыми качествами, создавая новые стандарты, которым все рады. Но в нашем взоре не все так просто, как бы небыли серьезны  намерения наших научных коллегий, да и промышленных разработок пытавшихся на протяжении последних сотен лет изменить мир, он сам почему-то был и есть без изменным,-
-Это наверное потому Винф, что нам легче принимать новаторство выраженное в предметах иль явлениях, чем вести скрупулезные расследования их возникновений и причин внедрения в нашу общественность, ведь зачем такие сложности, когда то новое принесенное нам к полдню, вечером будет уже обыденным, мир пластичен и мы гибки,- с ретивостью веселого голоска утверждала Герти, повернувшись спиной к окну да уперевшись о подоконник рассматривала еще томно пустое лицо Винфрида.
-Да, нам всегда было легче идти на поводу других чем самому быть истцом всего того что окружает нас, на то мы милая Герти и рассчитываем с Одо, что наше творение просто очарует мирскую публику, так позабыв о его причинах возникновения и тем следственным проявлениям к которому он будет стремится,- пустив на свое лицо весело серьезной живости отвечал Винф.
-Ты так глаголешь Винф, словно мы создаем для мира чего-то опасного, могшее уничтожить все вокруг,- иронически фыркнув в сторону отмечала свое мнение Герти.
-Герти ты прекрасна, и как леди наивна. То что мы создаем не уничтожит мир, оно уничтожить нас,-
-Рождение прекрасного дитя, не может причинить ни какого вреда, вы мальчики говорите глупости, пытаясь меня запутать. То что я после вас пересматриваю ища в ваших фантазиях ошибки и неприменимость в нашем деле, я не могу назвать чем-то ужасно коварным против всего человечества, а лишь вижу воплощения всех добрейших качеств о которых мечтал бы каждый член нашего общества современного времени,-
-Герти я говорю о равенстве, этого хлипкого баланса который мы почитаем с четыреста лет подряд, ведь с тех времен мы потеряли фамилии, национальность, родителей и опекунов, нас воспитало общество как равных друг перед другом, а наше творение будет выше, лучше нас самих,-
-Но ведь это чудесно!- Выкрикнув озаглавливала свою поддержку Герти.
-Может и так, но сможешь ли ты смирится с тем, если бы в наш отдел мы пригласили еще одну леди, которая в сотни раз лучше справлялась бы с цифрами и математическим анализом, проще твоей работой, работой не подкупного в эмоциях специалиста,-
Лик Герти в миг исказился, она и в прям уже представила что ей придется делить свое верховенство среди двух гениев, позволяя еще одной особе  женского пола занять место возле Вифа и Одо, и она по большей мере погрустнев призадумалась над такой социальной доктриной, имея кого-то себе в конкуренты, не обращая на суть самого вопроса, о конкуренции двух разных по духу видов, подразумевавшего самим Винфридом.
-Я и не против что бы наша компания стала больше на одного человека, но совсем подло подмечать то что я не справляюсь со своими обязанностями,- ни зная и сама почему выпалила такое заключение Герти.
-Герти ты как всегда веришь тому что видишь и слышишь, но никогда не желаешь осязать представшую перед тобой душу, которая пророй не в состоянии быть с тобой откровенна, а склоняется к смыслу через косвенную интерпретацию. Но наверно хватит на сегодня ребята, я вам обещал что мы уйдем с работы пораньше, а Герти нам обещала увлекательную прогулку по городу, так давайте собираться,-
Одо, не вмешивавшийся в разговор своих коллег и продолжавший чего-то просматривать на компьютере, быстро свернул свои исследования поднявшись прошел к доске, где смог высвободить и из себя короткое изречение обращенное к большому знаку вопроса.
-И все же трудно сказать что будет завтра, и кто в этом завтрашнем дне будет полноценным хозяином, мы или неизменный ход эволюции выбравшей нас как инструмент во своих деяниях,- 
И словно все по неслышной команде отбросили фантастическую хандру о не предугаданном грядущем, в бодрости взвеселившись да не пожалев друг для дружки счастливых улыбок двинулись к коридору. А потом и к выходу, еще в робком стеснение боясь повести привольный разговор, но с колкими прямыми взорами искрившихся глаз взирали друг на дружку.
День стоял во своей прекрасной второй солнечной половине, застывший воздух обдавал теплом вышедших в открытый двор института друзей. Небо без туч матово высоким куполом висло над землей, не пускавшее даже на свои дальние горизонты самой малой молочной тучки, все было в светлой голубизне. И души Винфрида, Одо и Герти были светлы перед просторным городом, раскинувшийся на огромной площадке центральных массивов.
У стоянки они немного замявшись приостановились, ожидая свои капсулы, средств передвижения и того прорыва внемлемого робения, хоть какого-то предложения разрешавшего их досуг на каких-то три, четыре часа.
-А поедем ребят к парку вольного Зефира, я так долго не была в небе, а в юности это увлечение было одно из любимых потех,-
-И не только твое,- поспешил добавить Одо, искренно в радости поддерживая предложение Герти.
-Поедемте, прекрасная идея,- тихо промолвил и Винфрид.
-Этот парк для нас всех стал после нашей юности чем-то особенным,-
Заключал Винф подойдя к быстро приблизившемуся блестящему транспортному средству, что распахнулось стеклянной дверцей так приглашая своего пассажира. Все заняли свои места и малая вереница из серебристых бусинок быстро полетела над землей ломаными прямыми, к далекому загороду где и размещался огромнейший по своим масштабам парк воздушного Зефира. Места с большими реками, озерами, разных высот горами, лесами, долинами и лугами, насыщенного миролюбивыми животными, птицами и насекомыми, с целыми уникальными оазисами мини  баз обслуживавших всю сверх природную красоту и гостей любивших путешествовать своим ходом уникальными уголками, в плотную рассматривая все  чудеса живого экзотического мира, иль что было любимым занятием большинства прибывавших в парк Зефир, так коллективное парение над теми же лесами, горами и озерами, возводя свои полеты в частой мере к играм, так наслаждаясь возможностью чувствовать себя воздушным жителем, взмывая и падая, лететь к горизонту, к солнцу.
Прибывши к небольшому дому, дорога к которому да и сама в аккуратности и светлости постройка была окружена высоким и почти непроглядным тропическим лесом, с перезвоном не умолкавших птиц, шорохами и голосами живых существ, считавших зеленую массу своим домом. Ребята сами ненадолго остановившись любовались спокойностью зелено насыщенного в глубине цвета, теперь наполнявшего их глаза в обильности семидесяти процентов, позволив лишь в высоте немного голубого, того манящего прозрачного простора что и звало их теперь. Пройдя вовнутрь дома, где им навстречу спешил персонал среднего роста мужчина кукла, робот имевший во всех отношениях схожесть с самими людьми, что с вежливостью слов и приятных жестов вечно болтавшийся перед его торсом рук, приглашал ребят к небольшому кафе, где в микро порциях предлагались разные ушедшие в историю сладости. Имевшие полностью синтетичный состав, и были лишь таким своеобразным муляжом для желудка, привыкшем с самого детства употреблять прозрачную питательную жидкость, легко усваивавшуюся и не приносившая никаких желудочно-кишечных болезней. Это была почти для всех обязательная процедура, принятия пищи перед полетами. А само барное учреждение проводило диагностику каждому гостью, указывая на несоответствие норм белков и витаминов в организме, где в такой вычурной способ с помощью позабытых крендельков предлагалось восстановить недостающие.   
Герти самая первая оказалась возле вытянутого и высокого стола, заказывая себе слив и клубнику, которой и были поданы в несколько штук на двух разных тарелочках. Одо и Винфрид просили горького сока в порциях не превышавших крошечного наперстка, где все они умостившись на трех стульях и облокотившись о стойку, не замечая того же робота встречавшего и теперь же обслуживавшего их, повели дружеский разговор.
-Ребят мне всегда было интересно, имеют ли эти ягоды свой настоящий вкус, ведь они не с самого дерева, а кулинарные выдумки, а по сути то мы никогда и ни пробовали пищи наших предков,- покручивая перед собой темно синюю сливу задавалась во своем внутреннем вопросе Герти.
-Никто из нас не знает настоящих вкусов, ни овощей, ни злаков, ни фруктов, хотя замечу Герти что именно с них составляется пища для нас, только пройдя ряд очисток и дополнений с недостающими витаминами и белками, и если бы не такой способ готовки наших ужинов и завтраков, то навряд ли бы наша жизнь могла достигать отрезка во времени целых трех сот лет, без прямых проявлений хлипко дряхлой старости,- поддерживал Винфрид.
-Да, а как хочется быть всегда молодым, что бы тебе всегда было не больше сорока, это младость для нашего века, и в общем Винф я иногда задумывался над этим сложным вопросом, почему до сей поры наши научные элиты не победили этой самой ужасной болезни, подарив каждому вечность,- рассуждал Одо.
-Наверняка потому что сами триста лет это и есть вечность,- весело взвизгнув во смешке над коллегами, Герти с аппетитом проглотила синюю ягоду.
-Это когда тебе Герти тридцать пять то для тебя триста это вечность, но ты видела сама тех кто на самом верхнем этаже нашего института, занимают места в старшей коллегии, приходя к местам своей работы с самого изранья да покидая в сумерках, так пряча свои года и свой вид к которому более прикрепляется ни чувство почета и уважения а брезгливое призрение. И я думаю что и нам когда-то предоставят место под самой крышей, для тихого сопенья над теми кто будет во своей младости творить этот мир.-
-Винф только давай повременим, а лучше когда с этим проектом мы закончим, подарив миру дитя, сразу же возьмемся за бессмертие,-
- Но почему Одо так твоя фантазия скудна, и почему ты так не амбициозен как я, у нас еще так много времени,  и не факт что шестой станет первенцем, и почему же этому первенцу с наших, твоих и моих рук не вручить то желанное бессмертие. А Одо! Ведь зачем нам с тобой то вековое пребывание среди этих  простор, когда с точки зрения того чего мы желаем реализовать и водворить в жизнь мы есть чего-то старое и не совершенное, оставшееся за границами скудной биологии не подарившей нам ничего, во своей природности, разумности да и полноты ощущений мира, но мы есть зачатки чувств которыми мы наделим нашего ребенка. Пусть он будет цветом нас с тобою, нашей работы и всей жизни, получив вечность,-
-А что же тогда нам?- Шутливо супясь ко словам Винфрида спрашивала Герти. 
-Нам, нам Герти история первооткрывателей, прописная память, адресованная людям которые покорив и познав генную инженерию и саму жизнь, научились водворять туже жизнь в материальное пространство, позволив ей действенно произрастать в текущем времени. И еще Герти, нам небо, и безграничное пространство парка Зефира,- и оторвавшись от стойки, Винфрид приглашал пройти к огромной балконной террасе примкнутой к задней стороне дома большим белым полумесяцем, открывавши перед собой неиссякаемый воздушный простор, ибо как с под него в плотно шумящей струе извергался обильно водный водопад, уходя в горную расщелину покрытую густо тропическими лесами. И в далеком низу лишь было видно малую волнующую серебристую ниточку быстрой речушки, криво извивавшейся между холмами и высокими по одинокими каменными пиками выпинавшимися из зеленых одежд. Каждого кто приезжал сюда в первый раз, иль напротив чуть не каждую неделю, такое одухотворение живой природы просто останавливало, в коротком почетном замирание, отдавая свой долг перед великолепием красоты первичного порождения земли и кротких дополнений самих рук человеческих.
-Наверное здесь лучшее место на земле,- тихо стоявший позади и старавшийся вырватся в перед Герти и Винфрида, проговорил Одо.
-И оно еще прекрасней когда ты над ним взлетев паришь,- добавлял Винф, созерцая гибкий зеленый ландшафт и огромное пространство чистого неба. И пока ребята в тихомолвку любовались великолепием парка Зефира, к им сзади были уже выдвинуты угле керамические скелеты летных средств, это были по всей схожесть огромные в размахе крылья со своими механическими мышцами, с вытянутым как у птиц короткими хвостами, умело управлявшие  полетом  стабилизировавши равновесие в воздухе. Первые разработки таковых летательных аппаратов были начаты еще в три тысячи десятом году для более удобных исследований близлежащих планет с малой гравитацией и наличием атмосферы, способные экономить энергию в вольном планировании над теми или другими объектами. А на данном отрезке времени этот аппарат был лихо усовершенствован и предложен в развлекательном плане всем желающим, он обладал уникальной электроимпульсной совместимостью, могшей связываться с нервно соматической системой человека, и сквозь свою обработку слушаясь мысли иль побуждения пилота управлявшего аппаратом, удерживали своего авиатора над землей, увеличивая взмахи крыльев иль заигрывая с воздушными виражами. А по проще что бы было всем понятно, крылья, как их все от мала и до велика величали, действовали с проявления человеческой воли как рука иль другой член организма, не ожидая команд от буквенного помысла головы, делали свое дело храня в безопасности самого человека да даруя невообразимость прогулки голубым небом. При этом сами крылья обладали рядом программ защиты от столкновений и смелых пике, включая в себя на том же нейроном уровне программу обучения, и как бут-то такую себе систему инстинктивного самосохранения, влиявшего на человека острой спиной болью при неосторожностях. Но какова была потеха в малости взмахивать кистями рук дополняя волну предплечьем, взирая на то как огромные крылья в ловкости изгибаются,  подымая под тобой поток воздуха что выбрасывал тебя к верху. И вот мгновение и вот миг, и ты управляя ветром взмыв хоть еще и не так высоко но летишь, подымаясь все выше и выше.
Некоторые отчаянные головы срывались с балкона и стремились к дну малой реки соглядатая ее вертикальный водопад, и только перед озерцом бурлящей воды выходили из пике взмывая обратно к небу, другие испытывая в осторожности свое умение летать, в аккурат подымались над базой в спокойствие делая несколько кругов улетали к пикам темно серых гор где и исчезали.
Ребята долго же присматриваясь к  крыльям словно тестируя каждый узел скелета, радея внутреннем благоговением томились в предвкушении полета. Одо взлетел первым, вторым поднялась Герти и Винф завершал их стаю пестрых птиц, желтого во светлости лучей солнца крыльев друга, слепящую красно алую леди, и померно расторопного в плавном взлете вожака компании их воздушного отряда Винфрида с темно синем отливом своего крылатого оперения. Поднявшись немного выше дома, они сделали несколько восьмерок над водопадом, ловко подлавливая потоки теплого и холодного воздуха, планировавши в созерцании рая, разлившись своим внутреннем потоком эмоционального восхищения и трепета от чувства полета, своей воздушной легкости, да способности мчать сквозь тучи чуть не к самим звезда.
Винфрид крепким ударом крыльев взмыл к выси набирая скорость и высоту, увлекая за собой и ребят, он хотел достигнуть крайней отметки разрешенной в парке, да во своем взоре еще больше расширить видимое пространство.  Делая большие круги он встречался с Одо и Герти, что в обратном направлении пересекались с ним, так желая втянуть его в игру воздушных салочек, но они словно на какую-то секунду времени исчезли с его внимания, позволив короткой мысли полонить миг сознания, подымая его все выше и выше. 
«Эта грандиозность видимого всегда меня впечатляла, трудно и представить что рукотворность всего того к чему дотрагивается мой взор есть обычная случайность иль стечение благоприятных обстоятельств, сложившихся в целую земную жизнь, с ее процветанием и дальнейшем развитием, упиравшись на тот же принцип случайности и благоприятного стечения обстоятельств. И только мы люди перечим этому, исследуя мир вырисовываем в чудесах загадочные мысли, что в усилиях разума становятся временными фантомами сыпких как песок материальностей нашего быта.
Вот бы нам самим из первичного атома создать подобную планету иль систему звезд, воплотив в них законность движений и вращений, контролируя энергетический ресурс, насытить мертвое живым, повести карусель эволюции. Вот это была бы работа, открытие всех времен и эпох, изменившее все понимание теперешних научных заблуждений насчет верховенства матери, времени и энергии. Но такой размах мысли  к нам придет наверное еще нескоро, а жаль!»
Острой колкостью электрического разряда прошлось по позвоночнику Винфрида, отогнав его чуждые пока перед реальным миром мысли на задворки сознания, давая ему так понять что он поднялся к вышей точке и пора снизойти к земному, насыщенному в объеме пестрому и не вообразимому во своем разнообразии.
«К низу,» шепнула та же мысль, и он стремглой сложивши крылья ринулся к долинам, зеленым холмам, набирая все больше и больше скорости. Он видел Одо и Герти они кружили на километр ниже планировавших в потоках холодного воздуха, наверняка тешась тем что в таком долгом полете не сделав ни единого взмаха крыльев  остаются во своей мягкой невесомости. Да соединившись снова с Винфридом они подобая ему устремились к низу, с возгласами криками которых конечно никто и не слышал и не мог слышать, от шума ветра, от звона  в ушах, от стука сердца, что вот-вот должно было бы выскочить наружу в переизбытке эмоций и адреналина. Внизу они лихой тройкой сделав вираж над верхушками высоких деревьев и завидев неподалеку серебро вытянутого вдоль скального хребта озера двинулись к лагуне, любуясь манящей чешуе искрившейся на волнах. Возле чистой воды сквозь которую можно было проглядеть дно и тучные косяки рыб, было множество птиц, уток, лебедей, юрбившихся на мелководьях розовых фламинго, да беспокойных в криках хаотично снующих чаек, с шумом и брызгами вонзавшихся в водный простор, так охотясь за мелкой рыбешкой. Одо оценивая такую воздушную грацию и не повторность пируэтов крикливых чаек, и сам начал копируя воплощать в свой полет смелость  воздушных фигур, он словно заигрывал с белоснежными птицами что пугавшись его огромных крыльев разлетались в разные стороны, предоставляя ему пространство над водой и свободу полета. К такой диковиной игре примкнула и Герти, она то вытянутой спиралью взвивалась к верху то кривой дугой летела к низу навстречу волнам, да замерев над водной гладью упивалась ее хрустальной голубизной чистых вод, то снова вздымалась к верху к солнцу и снова падала. Винфрид сам попугивая  птиц кружил у берега, у самого мелководья рассматривая больших пресноводных рыб, что в осанисто важных повваливаний со стороны в сторону верхних плавников, касавшихся поверхности дрейфовали чистым песчаным обмелевшим затоном, наверняка чувствовавши себя хозяевами глубин и этого водного заливчика. Здесь в близи на той же отмели тихо гогоча на длинных ножках пошатываясь жались друг к дружке криво-клювые фламинго, невольно подымая свои загнутые носы встречали и провожали того кто так в озорстве мешал им коллективно трапезничать дарами озера.
Винфрид снова подымался к верху, ему хотелось вновь ощутить прохладу заоблачных потоков воздуха, да раскрыть максимальную панораму. Он видел впереди  высокие со скальными вершинами две горы, казалось касавшихся самого неба, он знал эти два пика хорошо, и то, что там огибавшие их ветряные потоки создают благоприятные условия для легких непринужденных в усилиях планирований над каменно скальной местностью, где во множестве проживало горных козлов да прытких кошек. Так же ему было ведомо что у одной из вершин имеется автономная база для короткого или длинного во времени отдыха, иль просто завершения воздушного путешествия. Винфрид сделав протяжный похожий на орлиный свист окрик адресованый своим друзьям , так привлекая их внимания набирая скорости и высоты направился к далеким каменным глыбам так высоко поднявшихся над землей, казавшиеся на такой высоте его полета совсем близкими.   
Несколько десятков минут воздушного путешествия и трое друзей в числе леди Герди, кружили у подножья первой скалы, совместно понимая то что им необходим небольшой отдых, и именно белевшим пятном база была выбранным хорошим для них пристанищем, где можно было бы снова стать человеком, ощутив под своими ногами твердь да любоваться теми просторами да явлениями, которым ты сквозь расстояние в пространстве приписывал  сущность, примыкал свои мысли, так их скрашивая, придавая особенности и красоты тому что лишь с помощью того же расстояние может для человека быть важным. Приземлившись на широкую площадку чуть не одновременно, переводя от вспышки эмоций дух, да сбросив скелеты крыльев, исчезнувших сразу же из  виду, трое близких друзей подошли к прозрачному парапету, граничившего между ровностью балкона базы и каменой пропастью уходившей далеко вниз к океану зеленых лесов.
-И все таки здесь невообразимо интересно, сколько бы раз ты сюда не приходил.
Вы посмотрите парк безграничен, безграничен во своей красоте, еще в юности я хотел узнать край этому живому чуду нашей планеты, но так ни разу и не смог облететь его по границам. Говорят его северная сторона выходит к черно пенному океану,-
-Ты прав Винф, я там несколько раз был и там как и здесь здорово. Большие катящиеся друг за дружкой темные волны, что разбиваются о высокий утесный берег,- подтверждал Одо.
И только немного смущенная в себе Герти, за то что никогда не устраивала таких исследовательских прогулок, стеснено улыбалась в робости своим мужчина.
-А еще говорят что под Озером, над которым мы только что пугали чаек, раскинулся аквапарк, со всеми чудесами пресноводных жителей, да возможностями попутешествовать в светлых глубинах чистых вод,- добавлял Одо.
-Это было бы интересно. И я что-то читала, к этому аквапарку примкнуты ряд скальных пещер и две больших подземных реки, которые можно увидеть своими глазами,- в перебой повествовала Герти.
-Но я там сама никогда не была, это с рекламного буклета, который мне попался еще год назад, мне еще тогда было это место интересно но так я и не смогла туда попасть,-
-Наверняка в том и есть радость незабываемой юности, в которой присутствует время ко всему, а взрослая младость лишь долг перед нашим любопытством и исследовательским порывом, принуждавший нас быть более расторопными, в тщательности перебирая каждую деталь нашего мира. И когда мы Герти ранние проводили здесь в парке Зефира целые дни, то теперь наши игры стали более скучны и притязательны, словно державшие нас на поводу, мыслями, побуждениями, которые и сложно описать словами. Но друзья я вас уверяю, с точностью в несколько следующих дней мы обязательно посетим темную пещеру, да проплывем лодкой по подземное реке этого озера,- во слове лидерствуещего человека заверял Винфрид, продолжая в медленности водить взором по закрайкам горизонта вбирая в себя красоту видимого.
На следующий день все трое коллег, собравшись в исследовательском центре их же института, обогатив свою компанию еще несколькими сотрудниками, отвечавших более за сохранение трудового порядка, и технике безопасности в провидении комиссий среди большой инкубационной лаборатории. Где с точки зрения тех же специалистов, присутствие каких либо посторонних было крайне нежелательным, что могли внести какие-то в неосторожности изменения в мир стерильной чистоты и механичных роботов. Да и сама Софа главенствовавший разум над ее низшими соратниками двояко относилась к таким прямым посягательствам на учет их профессионального старания во благо того же человечества. Но все же все были собраны, в всеобщем  волнении тихо побалтывая между собой, словно обтираясь и красуясь в преддверье чего-то вот-вот должного им открыться, поразив совершенством самого творении, и истинностью правого движения к тому же ими подожженного света настоящего, да жара грядущего.
Нервничал и Винфрид, ведь то что перед им сейчас могло предстать, есть вонзенный уже материальный стержень всех его надежд, которому необходимо расти и возвышаться как и ему самому, над всем миром. Неся на себе долг за появление новых существ на этой земле, полу людей, полу богов, что может не забудут и его, что не оставят мир, продолжая его насыщать красотой и совершенством.
Время кратко в неспешности подбиралось к двум часам, а приглашения Софы почему-то не было. И как предполагалось Винфридом ее электрически цифровые мысли, с подлогом мелкого тиранства затягивали время, тешась их ними людскими эмоциями, которые так и проходили сквозь кожу каждого присутствовавшего теплом нетерпимости, да бойкости к рвению еще достаточно молодых ученых личностей. Но все таки глухое женское оповещение с надрывом в тоне жалости к себе, облетело всю комнату их отдела.
-Сотрудники, уважаемый глава комиссии, вы Вифрид, для вас все в лаборатории подготовлено, и вы можете подняться этажом выше, к стерильному коридору, откуда я вас лично поведу во избежание нарушения самой работы нашего инкубационного отделения,- голос смолк, исчезнув в пустоте потолка. Сразу же преобразившаяся компания выстроившись своенравным строем по два человека, имея предводителя Винфа, шагавшего в перидии сквозь правое крыло института коридором двинулась к лифту, что и поднял их к лаборатории. Вытянутая капсула стерилизации приглашала всех желавших во глубь, выглядев комнатушкой чем-то похожей на батискаф с круглыми иллюминаторами, где все в необходимость должны были пробыть с десяток минут, и с помощью разумных нано частиц чувствовавших себя домашними существами в этой изолированной от мира камере чистили каждого из гостей,  от бактерий, вирусов и грязи, что пока имелись за границами института и самой лаборатории. Герти с Одо присев вмести под круглыми окошками о чем-то своем говорили, двое с инспекции также между собой тихо шушукались коротко искоса поглядывая на Винфа, так позволяя ему отойдя к противоположной стенке присев в белизне света, со стороны теперешнего иль постоянного в нем жившего одиночества, по рассматривать своих коллег, таких молодых и с своего взора прекрасных, чего-то ожидавших от этого мира, мира чудес, мира его помыслов.
«Сей час, спустя несколько минут, и мы увидим то к чему стремились, сей день, и все последние годы. Наверняка в Одо и Герти так как и во мне  бурлит котел  чуть пугливых эмоций, что лоскочут наше сознание огненными пузырьками искренней радости, не дававши нам внутреннего покоя, но это все пройдет зразу же когда распахнутся двери с другой стороны, и нас проведут к шестому. А пока мы здесь в этой бело слепящей капсуле в ожидании мига открытия. Наверняка именно об этом я и мечтал с самого юношеского периода, стать гением, разгадав сущность творения человека и воспользовавшись этими знаниями сотворить свое разумное существо, вошедшее на земной олимп новой расой, новым витком цивилизации, корившей во своей биологической форме бескрайнее мертвое пространство, пока вся вселенная не станет субъектом одного едино-сросшегося клетчатого живого организма, моего, мною созданного организма, великого существа шагавшего по звездам!» 
                6
Черный мрак все больше и больше сковывал Созидателя, он слишком уж далеко отдалился от солнечной системы, и звезды близнецы да малого красного карлика созвездия Альфы Центавра были не так уж близки, походя лишь на маячок бесконечного и неизвестного, в противоположность так же далекого но дорогого и знакомого оставленного позади уголька солнца, пока еще согревавшего землю. И этому мраку, в безграничности липкому во своей темной пустоте словно и не было конца, что вот-вот должен был проглотить его сущность растворив во своей неизвестности. Но его теплая механично биологическая разумность спрятанная под фиолетовой скорлупой, не чувствовала в такой немыслимой глубине космоса себя одинокой и брошенной, без страха он стремительно коротал расстояние в миллионы и миллиарды километров следуя к своей цели, которую для него выбрали люди, и которую поддерживало его любопытство и интерес первооткрывателя, что мог существовать только в живом и духовном существе. 
«Эта огромная бездна только в своем присутствие может наделить разумное яство спецификой мысли, присущей только этой среде, где ты один, и где ты можешь с точностью и истинностью правоты заявить, той же пустоте и самому себе, что ты существуешь. Крохой материальности, но с огромнейшим началом души, что в импульсном сердцебиении ее воздушных расширений может глотнуть всю пустоту безграничного океана тьмы, ставши на долю секунды центром всей вселенной. Наделяя тебя чувством торжественного значения перед миром и перед твоим же стремлением к миру, что есть ты и есть осязание его, в красоте возбужденных  мыслей и побуждений быть его частью в завершенности цикла величайшего и загадочного творения. Сущности и сущего соединившегося в тебе отрадным восторганием перед господством света и тьмы.
И эта тьма есть лишь твое забытье, а краски мыслей пестрота яркого сна, что грезится чудесами к которым ты стремишься и уже в желании покорен, таким добрым предлогом судьбы и случаю, даровавших тебе знаменатели временных увлечений и увлеченностей, на фоне твоей вечно бодрствующей души, которая может именно сейчас и есть вся вселенная, света и тьмы что открыта  перед тобой и что есть именно ты! Да и как прекрасен мир моих иллюзий, что так во мне без мер и исчислений может соединить близкое и далекое, словно смеясь над настоящим и материальным, которое в миг моей фантасмагоричной фантомной мысли становится самой пустотой, проваливаясь и исчезая за гранями моего сознания, словно их и не было да и не может быть, пока иллюзия в востребования внутреннего позыва не восстановит во твоей реальности весь мир, позволив ей существовать в геометричной проекции, материальной твердости, да смысловом предназначении, становившись рабом действия какого-то там вами же и оправданного круговорота вещей. Моя сущность созерцать и созидать во прекрасности своего естества, вот только во своей сложности мое сознание всегда и во всем ищет причинность оправданий, стававших концепциями и законностями сложных рассуждений и помыслом о чудесах, о самом сотворении. Где оправдание ставшее одним из самых тяжелых пороков разумного начала, порожденного в муках и обреченного на страдания, берет на себе ту тяжесть ответственности за каждый  миг всех в возможности существовавших времен и событий, как живого так и мертвого мира, как бут-то ты сам был первым творцом этого света и той же тьмы.
И к какому же я сам приду оправданию? Перед этой тьмой и ликом огнистого света, к которому я в скорости приду и узнаю.»
Созидатель так измеряя собой пустоту, словно кроха песчинка разогнавши свою капсулу чуть ли к отметке световой скорости пронизывал пространство черного космоса так истребляя расстояние да время сложенное в  действии, достигнуть второй точки его путешествия созвездия Альфы центавры, где его сознание обогатившись новыми представлениями вычурности меж планетной механики, да чудесности застывшей в камне и пыли мертвой материальности нарисует ему новые грезы, еще более фантастические и неимоверные чем он может позволить себе теперь.
«Новые пейзажи холодно ледяных, а может огненно раскаленных планет откроются перед мной, с новыми минеральными соединениями каменных структур, с новыми элементами обычных газов, жидкостей, металлов, а может и самой новой жизнью, клеточной, микробной, но жизнью. Все это лишь мое грядущее и надежда горевшая любопытством во мне, а пока мне близко лишь прошлое, хоть и само расстояние между мной и землей, да красным карликом Прокси центавра, уже подходит к отметки равности. Да земля меня не отпускает, сами люди еще ловят мои им посылаемые электронные письма и обращения, хотя их  взывания ко мне уже не так точны, и не совсем понятны, видно мораль и культура их быта в корне изменилась, с тех времен кода я был на земле. Но все же я обращен к ней, мне есть еще чем любоваться и что созерцать среди красот голубой планеты, ведь эти люди маленькие и несмышленые, создавшие меня и корившие науки во своем духовном развитии уже стремятся полностью переделать и самих себя, и эта наивность в них просто прекрасна, словно малое дитя без ведома своего будущего в громких звуках  еще писклявого голоска выбирает завтрашнюю дорогу ведущую к более высоким рубежам их совершенства в распространения да расселении их во всей вселенной. И может еще несколько тысячелетий и они отправляться за мной вдогонку, по тому проложенному мной пути к самому краю галактики, чувствуя своим домом не маленькую планету но большое скопления созвездий млечного пути.»   
И Созидатель снова в тихости своих мыслей, что неслись сквозь черную пустоту пространства обратился к рядовым жителям своей колыбели, где именно примкнул к юной леди, что в обильности своего возраста прямиком изливала во все стороны красоту не повторного божественного образа. Играя со своим ликом и зеркалом души, да точеностью с силой грациозных линий ее изящно хрупкого стана. Ее звали Саша высокая и тонкая во стройности, с большими зелеными глазами на бледном белоснежно прозрачном лице, словно застывшем парцыляне  с гладью блеска ланитов и большого ровного лба, окаймленного чернотой смоли  струящихся волос уходившись к низу, к немного согнутой спине чуть не к самой осиной пояснице. Ее красоту замечали многие, хоть со стороны равенства в гендерной политике, этот конфликт был уже в человеческой семье завершен, лишив женщину самого материнства да позволив ей быть более свободной и иметь свою индивидуальность. Что не была подвластна и подчинена сильным мужчинам, которые в определенном смысле утратившие позывы к сексуальности, своей и противоположному полу, редко воспринимали женщин так как с  несколько тысячелетие назад.
Все существа на земле конца третьего тысячелетия давно лишились в духовном и социальном смысле способности к репродукции, человек рождался в инкубационных клинических учреждениях, и имел обще социальное воспитание без родителей и близких, так распределяя свою внутреннюю любовь на всех кто мог только дотронутся к ее личной истории, детству, младости. Так среди всех росла и Саша, учившись и взрослев не понимая почему многие мужчины, да и сами девочки порой в замирании дивного без посылов на ее внутренние объяснение смотрели на нее, смотрели, улыбались и снизывали плечами. Мальчики в непонятности своих действий чего-то ей порой дарили, девочки в порыве тех же эмоций отнимали, так глумясь над равенством да наверняка зло восхищаясь превосходством самой оригинальности Саши. Ей было двадцать три года и она спустя пару лет как отойдя от спец школы в которой обучалась и жила с самого рождения подобно всем заняла свою ячейку на просторах огромного мегаполиса. Еще во младости своих лет в одиночестве поселившись среди высот заоблачного небоскреба, где в прохладные серые вечера, дождливые в тяжести тучи спускались прямиком к ней к окну, и так окутывая простор видимого в своем величие города переменчивой в погоде Азии. А город и прям был велик как во свою ширь так и в высь, гордясь на весь мир своими пиками и возможностью жить среди туч, открывая свою действительную красоту когда первые сумерки спускались на дно чистого в глазури отполированного камня покрывавшего все дороги и парки районов и кварталов, таких себе диковинных жилищ людей. Именно тогда свет миллиардов искорок зажигали большого гиганта, становившегося сурово пестрым среди тьмы ночи. И только эта пора нравилась Саше, она почему-то быстро отвыкла от вечно шумного коллектива, в котором всегда нужно было разделять мнение других, при этом не иметь своего, а коль оно и появлялось то разделять со всеми, но в большинстве случаев та оставшаяся компания сверстников с которыми она прожила двадцать один год бок обок не позволяла ей никогда мечтать не говоря о фантазиях, а кода они и зарождались то они были коротки, во своем блеске оставляя лишь малое тепло в ее душе, что быстро истлевало в коловороте действий, действий ради своего молодежного общества. И только теперь полюбив свою маленькую тихую квартирку с небом у подножья окон, она и не зная как повела свои душевные побуждения теми не изведомыми тропами испещренных мысленных процессов, свободного взора на себя и на то не маловажное значение своего существования на планете земля, да сложений тех обстоятельств что привели ее юный мозг к таким умствования. И как упоминалось выше преткновением всего волнения ее женского начала становился тот факт, всеобщего обращения на нее внимания, она и сама долго смотрела на себя в зеркало и на глянец своего же окна видя свое отражение и не понимая что такового в ней особенного да во значимости важного для других, в большинстве для мужчин что прямиком замирали в нелепом роптание перед ее особой, словно чего-то желая.
Но что она могла им дать? И этот вопрос и понукал это младое созданьице к поискам ответов на неизведомые темы, что были хоть и не забыты их поколением, да в крайности не несли ни какого либо понимания к ним оставляя по себе пустой пролог чего-то того что было когда-то воплощенного во слове любовь и отношений между мужчиной и женщиной. А теперь набирало совсем других значений, социального равенства да доброты к ближнему излитого в прямой помощи, так в корыстности для общества подчеркивая свою индивидуальность.
Саша любила так же и свой город, прогуливаясь вечерними улицами и парками полу заполненными такими же как и она, во множестве избегавших одиночества и стремившихся к компаниям и дружбе малых коллективов, что по основе среди каменного монументального поля с тучными небоскребами затевали свои ей почему-то непонятные игрища. Она любила их взоры, теплые ничем не принужденные провожавшие ее в отдаление, и только некоторые набирались смелости ее останавливать да предлагали вмести разделить потеху ребусных электронных загадок роботов, сочинения музыки которая проистекала с синтеза твоих соматических возбуждений конечностей и кожи реагировавших на первые предложенные звуки, словно твои движения, твой танец сам задавал звуки и темп лившейся мелодии. Иногда она приостанавливалась, да на короткое время становилась участницей, иногда взблеснув зелеными глазами и мотнув головой удерживала на расстоянии тех кто посягал на ее свободу, да просто шла дальше, к парку фонтанов, воздушных фонтанов что словно оторванные от земли малыми и большими тучками срывались водными струями, рассыпаясь по воздуху, смешиваясь в радужных метавшихся по всюду зайчиков фонарей подсветок,  что в капле подомных малых сферах возвращались к воздушному потоку, который можно было бы соглядатать как со стороны, так и оказаться самому непосредственно под фонтаном любуясь им из нутрии, да в возможности измочить приятной прохладой руку иль лик. А сама прозрачно хрустальная вода, пропуская сквозь себя свет вечерней иллюминации искривляла пространство, представляясь загадочностью того что было с другой стороны, порой не четкого, размытого и гнувшегося в потоках, но пестро яркого неудержимо манящего, значимого для нее во своей явственности фона, сказочного мира, мира зазеркалья. И в том фантомном мираже все чаще и чаще она замечала себя, себя другую, женственную да в неоспоримой красоте, что есть идеалом женского проявления в эти утопические времена для человечества, времена когда подобные дары, генетических совпадений и случайностей да ошибок машин, ставят твою внешность в неоспоримость превосходства перед другими, и это верховенство того же превосходства во своем альтруистическом названии звучит ни чем другим как позывом к любви, в эгоистической форме выходя за рамки собственности мертвых материальных благ что в покорности всегда склоняются перед желанием и желавшим, позволяя во своей животной свободе приобрести как физическое яство так и духовное имевшее полностью биологическую основу  и сознание с его эстетично этическими качествами, спираясь на свою нужду, иметь и такие по форме игрушки тела и души. И как была лестна та мысль то побуждение для Саши, шептавшее из тех же воздушных фонтанов о своем превосходстве, когда она могла себе позволить любого оппонента, что с ее разрешения только и желал вести с нею общения да и саму жизни, пусть и без полую.
Но как в ужасе страшно было то что ты другой, что ты другая, и в тебе живет то что клонит других к тебе, позволив быть их хозяином без права на то! Но ведь само то право, имело свое место? 
Саша во множествах своих еще детских позывов любила и старые города, что в большей мере сохранились лишь на больших в реальную величину голограммах имевшие поддельную материальность, но были и те места где полу замки полу дома, хранившие дух тысячелетий, и где она в своих коротких путешествиях так же любила просиживать в одиночестве целые часы, любуясь мертвым и старым да живым, обильным и полонящим, окутывавшие старые времена часом совершенства и мирового покоя полусонной гармони. Мода прошлого как и всегда несла с собой весь цвет ушедших времен, предоставляя настоящему лишь плоды  их великолепие, что ставали для тех уже неизвестных людей давно истлевших в земле ореолом их физического и морального развития, по крайней мере со своей наивной стороны так думала Саша, взирая на разнообразие вещей что просто для нее назывались роскошью, и не имели в ней какого-то понимания в их применении. Пестрота шикарных платьев, костюмов, украшений и аксессуаров, что были в непосредственной совместимости с людьми забытых веков, вызывали в ней тоже чувство легкого недоумения и прискорбного желания стать хоть на миг тем что уж давно умерло, отошло, в забытье первобытных культур, но несшей ей одной свою красоту и до сей поры. И так было бы для нее проще признав свою особенность, если бы не то впечатанное воспитание которое и придавала всем ее действиям оттенка коллективности, зависимости и прямой частности в большой семье, окружавшей ее везде и повсюду, да быть ей обязанной, не ставя близких во свою корысть и свое почитание, хоть как и упоминалось выше многие этого бы и желали сами, в покорности дарившие свои часы и жизни ради того совершенства чистой женской красоты, несшая в себе  истоки жизни будучи для их самой матерью. И само во своем великом понимании слова мать было для Саши лишь отголоском того же прошлого, уже с непонятой для современной леди традиционностью материнства да само по жертвы, возложивших на алтарь забытых эпох себя ради цвета своих детей. Да и в общем само деторождение для нее было дивом, имевшее с ее точки зрения не земное проявление, хоть сама человеческая история с установленной на три тысячи девятьсот девяносто второй год моралью, объясняла и доказывала о невозможности и целесообразности, получать и взращивать целые поколения с помощью древней позиции, заключавшейся в том же материнстве, неся за собой массовость ущерба как в новорожденном племени так и в неоправданном ресурсе, что должен был расходоваться в холостую на подержании эстетичных институтов бракосочетания да массы живых людей, точней женщин что будучи занятыми воспитывали своих чад, и не могли принимать прямого участия в обустройстве и работе ради процветания и благ великой народности как человечество.  Это и смущало Сашу, а именно то, что какая-то часть в прошлом была как бут-то от нее отделена, так лишив ее чего-то очень важного, того что могло быть для нее истинным смыслом жизни. Представлявшейся что ли божественной мечтой которой ей никогда не достичь, ибо не имела способов и физиологической возможности ее осознать да осилить. Только та искра духовности, теплившаяся в ее душе как-то несносно нашептывала протесты против самой системы, где такая безполость становилась основой миролюбия и покорности перед законами племени людском, что во своей хитросплетенности прописных истин эволюционировали предоставив новый порядок целого мира, с новыми принципами и новыми ценностями, где уже не были ценны формы и образы самой культуры, а сама культура изгибая свои линии совершенства, матричным станком создавала целые народности, целые поколения служившие с самого отрочества в покорности тем идеям которые и были заложены в первоистоке, как в них так и в общности обычных людей. И все бы казалось хорошо  если б не такие по одинокие ошибки целой системы, так ярко проявившиеся в самой Саше, в которой не имелось того стержня миролюбия и всеобщего единства в любви. Ни к чему не привязывавшейся любви, что в следствии могла бы отстаивать свои границы и интересы, вводя прямой ультиматум окружающей среде как собственность, без права посягательств кого либо. Но все вокруг  было едино для нее, и она была едина для всех, и тот плод внутреннего мучения вгонял ее в серую скуку и уныние, что констатировало порой в огне рвущейся слабосильной груди боль отчаянья, за свою внутреннюю пустоту, и за то что ее духовность в такой нищете, без возможности иметь сил нести красоту ее внешности в мир пестрого однообразия, который уже в свои двадцать один год стал для нее сер и мрачен, без той же души.
Не найдя себе с тех же непонятных для нее причин свое место в обществе, в прямом смысле прямого участия в делах племени, она просто тянула день ко дню, а ночь к ночи проживая свое время, без ярких чувств, эмоций, что могли бы ее увлечь и у нести за горизонты мечтаний, мыслей и деяний. Да в этом она и не хулила себя, таких бездельников  вокруг было много, это была прямиком традиция их времен, в несколько десятков лет  провести свою младость в вольности, познавая мир людей, красоты земли и космоса, пока сама сознательность не приведет к тому делу что будет тебе интересно и приятно. А пока мир киборг пространства, вольные прогулки каминным гигантом, путешествия к природным большим паркам славящихся своей экзотической на весь мир, да экскурсные полеты к луне да марсу.
«Я несколько лет уже живу сама, так выразится в полном одиночестве, без помощи кого либо, без обязанностей на компанию и службе ей. И я почему-то редко вспоминаю мой прежний дом, где я была рождена и взрощена. Школа моих годов о которых мне теперь хочется забыть, и больше не чувствовать того что осталось там в самом детстве, словно это было ужасным сном, хоть и сами то сны в те годы мне снились очень редко, черно белые, и лишь теперь они стали яркими и загадочными, и вовсе не похожими на реальный мир, а реальный мир словно становится их продолжением и я в месте с ним. Но все же почему мне хочется забыть эти года? Ведь я никогда и не терпела обид да притеснений, всегда желала быть похожей на других а другие на меня, хоть у них это плохо получалось, наверное как и у меня, и это наверное те причины что я не желаю знать прошлой жизни, не находя в ней себя, и той возможности своего применения. Но я уже спустя уж два года так и не могу совместить свою душу с чем-то предметным в этом мире, если конечно это не зеркало, а оно безлико предлагая нам только маски и рожи которые ему же и корчим. Смотрю в себя и ничего не нахожу, смотрю в зеркало и лишь потешаюсь своими волосами, глазами, и так же ничего не нахожу, наверное я сама пустота и меня нечем наполнить да и незачем. Но то уныние так нежеланно силившееся во мне разве оно безлико, разве оно не есть зачатком чего-то того о чем я еще и не догадываюсь, оно же видит меня в грядущем, в завтрашнем дне, и так в прискорбии смотрит на меня сегодня. Да почему же оно тогда молчит, словно я сама должна догадаться о чем-то важном, но о чем?»  И приняв свое отражение в окне перед которым она крутилась уже с полчаса, за секунду торжества перед чем-то великолепным, радуя себя зримым совершенством своего лика и стана она снова впала в миг раздумий. Ведь солнечный день с быстронесущимися ватными белыми облаками на голубом небе, уже подходил к концу, и та изнеженность что была заперта на сто тринадцатом этаже среди тесных стен, теперь не могла находить своего удовлетворительного ваяния вокруг роскошей царства лени, да просилась к просторам мира низовий, с подвижностью больших и малых вещей и явлений, сохраненных в инфраструктуре большого мегаполиса центральной Азии.
«Как там сегодня в низу, может чего изменилось, ведь мне всегда удается найти чего-то новенького, как в прошлый раз среди центрального парка возле скованной в камень реки с чистой водой, мне пришлось поучаствовать в фееричной акции представлявшей водные растения искусственных озер на марсе, тех причудливых цветков что своими тонкими стебельками пронизав толщу воды выбрасывают свои бутоны к небу так даруя ему свой цвет. Таковые цветы когда-то должны были быть на красной планете, а может уже и есть, я то в точности и не интересовалась. Но тогда их кто-то должен опылять, наверное это пока будут роботы, крохотные мушки что старательно  исполнят свою обязанность пока сама эта первая биологическая основа флоры, не породит себя иной, и может еще диковинней чем сей час, но все же то разнообразие бутонов, что остренькими лодочками колыхались на почти гладкой поверхности воды, наполнила меня массой впечатлений. Плохо лишь то, что представление было дано в нескольких метрах от берега, и невозможно было бы самой дотронутся до чуда цветов, которым уготована такова судьба заселять моря чужой планеты. А может мне самой отправится к орбите близкой планете почувствовать невесомость, от которой меня всегда мутит, но нет.» Вспомнив прямое ощущение тошноты, мотну головой Саша, взмахом руки привела в движение прозрачность окна что словно начало дутым пузырем выпирать наружу преображая сам низ прозрачного стекла ровной плоскостью, в такой способ создавая стеклянный монолитный балкон, который позволял Саше ощутить всю высоту ее жилища, и более просторный обзор самого города, включая глубину его подножья. И она часто присев на прозрачной глади в позе лотоса созерцала мир, приближая то отдаляя некоторые его объекты, так интересуясь тем что было для нее далеким.
Так и теперь она заглядывала сквозь кварталы к центральному парку к той малой лагуне с межпланетными цветами, но ничего подобного уже не было, что ни как ее не расстроило, а напротив придало энтузиазма отправится туда где она еще никогда не была, а таких мест было еще много. 
«Можно спустится в подземный мир нашего города, там так же много чего интересного, с его развлекательной инфрострукторой, спортивных  да кибернетических игр, что могут тебя словно по мановению воли переносить к планетам близкого и далекого космоса, где ты можешь быть астронавтом, исследователем еще не открытых планет, мертвых и живых с выдумки самого человечества, но только не взаправду, не настоящего, а это скучно. Не то что вчерашняя демонстрация цветов марса.» Рассуждала Саша продолжая сидеть на полу прозрачного балкона, бегая своим взором то от одной приближенной панорамы города к другой, про себя тихо помышляя о скуке поддельных красок. 
«Самой унылостью уже давно прошлась на сквозь иллюзия современности, не знавшая своих приделов и превращавшись порой в самый непосредственный ужас, так выдавливая с человека последние останки чувств, которыми как мне кажется в последнее время он беден. Еще при моем жительстве при школе, некоторые из моих соратников были большими приверженцами мира больших компьютерных игр в которых уже можно было бы жить полноценной жизнью и день, и месяц, и год, не покидая цифрового пространства, но говорят что и они так же очень полезны для нас, расстраивая нашу цивилизацию во скрытом крошечном измерении квантового параллельного мира, который был создан самими же нами.» И тут на  миг сама же стеклянная полусфера державшаяся над пропасть отвесной стены дома, вспыхнув светло зеленым светом, зажегшись релизной картинкой, земной информационной системой сети интернета. Плавающей большой радугой прошлась по всей сфере, словно гибкая речка текшая слева на право, с порхавшими вольным полетом тех небольших окошек, мест где в недавнем времени посещая прибывала вниманием Саша. По большей мере она искала среди киборг пространства подобных себе, тех которые могли прельщать своим образом и испещреностью суждений, на счет всего того что окружало и ее.
Те же цветы к которым она имела ваяние еще с самого детства, и наверное не к самим им как к их насыщенности в многотональностях красок, тем паче что среди просторов их каменного города они были в редкость. Еще ее очень нравился космос, но тот космос что не выходил дальше лунопарка, да и тех трех мерных голограмм с мириадами звезд, и теми же в яркости красочных планет в плавности кружившихся вокруг их теплого солнца, да как упоминалось выше Саша порой бредила фонтанами, создавши себе в блоге даже их целую коллекцию, в фотоснимках и видео, что порой пересматривала и сожалея гнушалась что поблизости нет подобных чудес, кроме тех воздушных возле парка. Ведь путешествовать она то очень и не любила, хоть те места старины со славой в веках прошлого манили ее сознание, в желании ощутить на себе и в своих руках камни, египетских пирамид, европейскую практическую античность соборов и домов, да древнего каменного урбанизма континента Америки. Но это все было у нее лишь перед глазами, сходившее с экранов и проекторов современных компьютеров, что порой надоедая до горечи слезливо усталых глаз были отброшены Сашей на пару часов ненужным предметом, что уже во своей полноправности руководили миром на ровнее с самим человечеством.
И вернувшись с балкона она снова очутилась в комнате, косо бросив на последок взгляд в сторону окна где в скорости должны были поползти тени высоких домов с запада на восток, и сообщность ночи во тьме маня желала пригласить ее к вечерней прогулки. Но сей час это действие для нее виделось ранним, и пройдя к небольшому беленькому диванчику она опустилась в мякоть воздушной материи что словно гибким в растущим в пене трансформером вытянулся, предлагая так Саше более удобную позу обволакивая ее стройное длинное тело. Умная мебель ее всегда забавляла, что в точности предугадывала желания пользователя задавая самые удобные параметры для отдыха. Саша улыбнулась своему разумному ложе, не отрывая своего бледного лика да больших светло зеленых глаз от лазурного в белизне потолка, на котором в миг вспыхнул огонек чистого желтого света, скользнувший в сторону размытым пятном преобразился в бутон тюльпана, испустивши со своей основы зелень тонкого стебелька, вытянувшись по бокам большими с краплеными росой продолговатыми листьями. Рядом возник еще один, но уже красный, зажигая таким цветником весь потолок, снисходя на стены розами, белыми, розовыми, светло фиолетовыми, а сам  пол уже давно превратился в волнующуюся стихию тихой заводи, где вместо дивана цвел большой белый лотос, неправильной кувшинкой круглых листьев, таких каких она видела на вчерашней выставке цветов марса. Все это чудо творила ее фантазия а умная машина воплощала представленные объекты и явления в визуальный обман. Томность потяжелевших век взмигнула лаской по зеленым глаза  еще больше наполнив комнату, но уже не картинками а звуком, плеска воды, шуршания мотыльков , пчел, да звонким приятным для ушей пением птиц, и ей показалось что мир, тот оазис который она представила ширится во все  стороны, наполняясь полноценным озером с рекой и водопадом, зеленым во цветах лугом, перелеском, да в дали шуршавшим камышом, и она уже и не спрашивала у себя сон это иле нет, а просто наслаждалась видимым, которому была рада ее душа и сознание. 
Не зная сколько она провела в таком забытье, но очнувшись вокруг нее была та же с белыми стенами комната, с белым розложестым диванчиком, столиком и большим окном за которым, уже давно заиграли во цвете фонари ночного города, уже не приглашавшие но прямиком взывавшие к ее пути, к тому пути где есть улица, бульвары, парки, простор, и часть утраченной среди тесных стен свободы, свободы для слов, свободы для действий, которым есть место только там, там в низу.
«Нужно спешить, ведь летний вечер так короток, а ночи то и совсем нет,» суетливо пробежав туда и обратно по своем крохотному жилищу. Саша сменив свой прежний костюм с синего на желтый, что полностью походил в прямом и переносном смысле на просторную пижаму, только в разумности могший самостоятельно выдерживать нужный температурный режим для тела, создавая так  комфорт одежды, в котором не было для нее излишеств мод прошлых тысячелетий, а имелся формат нескольких моделей для всего пока встречавшегося ей населения, просторного облегченного для вольностей подвижных игр в свободное время, и защищенного облегающего, в возможности которого входило прямая защита от всевозможных неожиданностей окружающей среды, ранений, ушибов, ожогов. 
« Наверняка женщины прошлого долго путались во своих нарядах, этих странных нарядах, которым-то  само наверняка слово одежда слишком льстит. Платье, мы знаем еще это слово но уже не можем применить его к прозрачной и по мере воздушной тряпице, что и покрывала лишь такую малую часть твоего тела, выставляя всем на обозрения коленки и спину. Сексуальность, часто выпадало в старых моральных проповедях о подобном образе поведения женщины, желавшая порождения ребенка. И разве это пошло, наверняка пошло было учить меня тому что материнство для данного времени стало отчужденной стороной чего-то ужасного, могшее сравнится только с животной формой существования.
В тех исторических прологах еще в укратку прочитанных мной при школе, упоминалось и о чувствах женщины к своим отросткам, с кокой-то спецификой, что ли заступничества и само пожертвования, перед лицом своего же творения, но!»
Саша круто повела черной, тонкой, ровно ложившейся над правым глазом бровью, дивясь вспомнившимся отрывкам из истории человечества, да собственным рассуждениям. И еще не успев выйти с своего скромного жилища к площадке с лифтом, на ходу словно в шуточность перед сомой собой в несколько раз сменила окрас своего костюма, оставив на конец лилово сверкавший. Да хмыкнув яркости наряду, стремглой полетела к низу, уже не придаваясь к рассуждениям и вольностям мысли, а ощущая лишь приятность проваливавшегося под ногами пола, да своеобразного преддверья невесомости, внутренне распускавшись цветком радостной души, что изливался в мир ароматом, лунного личика, черных смолистых волос, да зелено огнистых глаз.
Там в низу и в прям уже было темно, верней ночь уже давно сошла к  глубинам их города, укрывшая его своим черным шлейфом, черной мути, пронизанная на сквозь яркость много тысячных осветительных лам тянувшихся вдоль улиц и бульваров, и это еще больше заводило Сашу. Маня полумраком с которого возможно было перепрыгивать, иль в вольности полета на легких ногах перебегать, так отображая в себе всеми позабытую игру в прядки, да с утайкой приглядывать за теми которых ты как бут-то обманывал своим невидимым присутствием. Смех сам по себе просачивался ласковым всхлипыванием гортани, силившись лучезарной улыбкой на почему-то в робком стеснение покрасневших губ. Она двигалась в такой стыдливо миловидный способ к центральному парку, а точней бежала не чувствуя земли, да и не осознавая своего движения, лишь лукавая игра зеленоватых глаз с яркостью вывесок, центров туризма, киборг пространства иллюзорных миров, техническоквантовых разработок настоящих и воплощенных в материю выдумок, человечества и роботов, забавляла Сашу. Хоть представавшие сами перед ней учреждения были ей хорошо знакомы, но каждый вечер своей понарамностью светопреставлений вкушали ей чего-то нового, может прекрасного, в лазури огнистых радуг.
Так как был чудесен ее полет, полет души, так было и в возможности то малое присутствие, неприметной погони, крохотного серебристо огнистого шарика, такого себе электронного плазменного друга Саши, витавшего практически везде и повсюду куда бы она не пошла, и где бы не находилась, и только когда она была дома и порой забывала о нем, то сам он Спутник и исчезал, так его и звали «спутник». Маленький микро компьютер, способный к полетам, и имевший функцию принимать с помощью голографических техничных возможностей любые формы, животных, растений, насекомых, птиц, отображая себя тем кем был всегда представлен на данной минуте его хозяйкой, создавая так  визуальное присутствие того же друга, собеседника, советчика, и просто разумного помощника, могшего следить за твоим здоровьем, и психосоматичными реакциями, что выходили порой за рамки, культуры и морали большой человеческой семьи.   
Так сама система следила за правомерностью своих граждан, граждан целой планеты, имея возможность предупреждать и наставлять, коль в этом была прямая необходимость, такой себе домашний полицейский работавший в предугадывании преступлений и их предотвращений еще задолго до того как они могли случится. Но во всем остальном спутник был больше другом чем маленьким скрытым тиранчиком как-то влиявшим на свою миловидную хозяйку. Создавая дополнительный комфорт, позволявший Саше исстрачивать на нем все ее невербальные проявления эмоционального и чувственного порога, что не находили места среди скудного для нее окружения, чудес три тысячи девятьсот девяносто второго года.
Пересекши улицу их квартала, где ей по пути встречалось так мало прохожих, на перекрестке уходившем в право широким бульваром, ей уже начали попадаться компании побольше, это были люди разного возраста, от двадцати одного к ста лет. Еще свежие и способные к действиям, что по видимому и толкало их к потугам коллектива, в первую очередь в изобретательстве того же дела а потом и его реализации, да в основе начинавшееся возле предложенных городом передвижных мест отдыха. Плавающими по воздуху низко над землей большими и освещенными альтанками, вызванными по нужде компаний  и подымавшиеся с глубин подземки, выходя к своим гостям готовым местом препровождения их досуга, это могли быть просто сомкнутые шестигранником лавы, или с навесом малые конферентзалы если компания была побольше, иль на двоих на троих стол со стульями. И всю эту в окрыленность веянья общественной культурности объединяло большое количество горожан, на этом бульваре, что с километр ходу соединялся с тем славно известным центральным парком. И сей час такие места уже густо полонили простор перед пешей ходой Саши, вставая на пути маленькими пристанищами.
-Сегодня здесь так многолюдно,- вырвалось замечанием.
-Наверняка не так много как вам желалось. Саш вы так давно не вспоминали обо мне,- спутник выпорхнул на перед, но не останавливая свою леди да держа скромное расстояние плавал по воздуху на красочных фиолетово зеленых крылышках мотылька, поглядывая рубиновыми бусинками на миг просиявший лик Саши.
-А разве ты сам позволишь забыть о себе?-
-Но ведь я есть твой друг!- Сделав красивый пируэт по воздуху, двух сросшихся колец что на несколько секунд оставляли во своей воздушной траектории таявший золотой снег.
-Но посмотри сколько у меня друзей?- И она кинула взором на вытянувшийся в даль бульвар.
-Которым я нужна, и которые желали бы принять меня в свой круг,- и она радостно рассмеялась своей выдумке, так сманив внимание всех рядом расположенных компаний, что проводили Сашу долгим взором, таясь в действительном и еще не осознанном желании, с ней сблизится, ну хотя бы узнать ее имя. А она спешила, спешила к реке, к зеркалу блестевшей чернью ночи и сотнями фонарей пронизывавших толщу воды, открывая в сумрачности теней по одиноких жителей водного простора. Они такие эти большие рыбы выныривавшие с глубины были для нее порой в ужасе страшными, походя на чудовищ возникавшие из вне и хватавши своими большими ртами чего-то там на поверхности. Но сей час она шла еще по бульвару, а ее спутник немного отклонившись к центру улицы, соединившись с подобным себе, обменивался приватностью своих пожеланий своих хозяев. И в миг возвратившись снова зависши возле Саши, принял туже форму мотылька излагая во своем кротком взывании, новостные предложения исходившие от компании что была не так уж и далеко, и интересовалась самой вольной спутницей, что каждый вечер в полном одиночестве прохаживалась одним и тем же маршрутом.
-Вот видишь Саш, вы как всегда правы, здесь много ваших друзей, и вы можете смело прогнать меня, а соединить свое время вон с теми двумя веселыми парнями и двумя светлоликими дамами. Они в смелости приглашают вас к себе и это совсем будет не корректно  если вы Саш, не подойдя не одарите их хотя бы своим приветствием, ведь что может быть хуже  для человека как то что ему дают понять о его ненужности, в простоте игнорируя его самим проявлением доброты и милой любознательности. Разве мы позволим унизить себя и их, нашей любовью которой есть место и поза человеческим телом среди людей и их предметов,-
-И снова шантаж,- потянув уголки рта в кроткой улыбке тихо возражала Саша, сошедши с тротуара и прямиком направившись к неизвестным ребятам.
-Нет, это почет и уважение, ваш почет и вам уважение,- порхал впереди идущей Саши спутник.
-Доброго вам вечера леди!- Выскочив немного на перед из за стола, что отсвечивался своей ровной плитой сизо серого света, молодой немного выше самой Саши, черноволосый так же с бледным лицом но светло карими глазами парень. Немного сгибаясь во своей высокой стати с чуть выставленной на перед рукой предлагая досуг их ней компании.
-Доброго и вам,- с нежностью мягкого тона отвечала она.
-Мы много времени проводим на этом бульваре, и в последние дни все рассуждаем и болтаем не о чем,- продолжал статный уже не юноша но муж, пока его не перебила рядом сидевшая у стола белокурая круглолицая так же в молодости лет особа, имевшая свой вольный наряд темно фиолетового цвета, вплотную подпиравшая в уголку немного стыдившуюся девчонку, что была по всей вероятности даже моложе самой Саши.
-И как вы заметили, верней вы не замечали ли нас раньше? А мы вас всегда, точней каждый вечер, проводим взглядом как вы куда-то спешите?- В вопросах разила белокурая дама.
-К парку, я вас там также видел, и видел вчера, возле реки, меня так же удивляет и ворожит водная флора, в каком-то роде безумных ученых. А вы что то хотели сказать?- Спрашивал в легкой приятной улыбке высокий незнакомец.
-Наверное то что вы меня преследуете, иль вы особенно внимательны, и так же художник мысли, коль любите в прельщении красоту живого искусства,-
-Он точно художник, и это именно его эскизы вчера вольно колыхались на зеркальной глади, а творец вот младшенькая Ала,- указав на ту что жалась от всего того что ее окружало. Продолжала перебивая парня говорить белокурая дама. 
-Все мы работаем над одним проектом, и мы все любим красоту и живое, воплощенное в мир, где может хоть крохой поселится сознание, растения иль животные. Меня зовут Тамара, это Ала она дает всему день рожденье, Дмитрий зажегатель душ заставлявший чего-то там невидимое уже существовать, а перед вами Виктор придававший всему тому что мы творим образ, естественный облик.
-Мне очень приятно а я Саша, еще не нашла свое место среди этого города,- словно застыдившись своей не занятости в дне, месяце, и прошлом годе, смутившись повела свои зеленоватые глаза к низу.
-Это совсем ничего, я после школы десять лет искала себя, и вот я среди этих прекрасных людей которые любят то что люблю и я,- отвечала на перемену гостьи Тамара.
-Десять лет,- не зная зачем повторилась Саша, в смущенности своего внутреннего представления о таком пока для нее огромном сроке, да коротко посмотрела на Тамару, которая изо всех была по ее суждению самая старшая.
-Хотя вот рядом со мной, полная противоположность, Ала еще до окончания школы уже подыскивала место среди научной структурной системы, служа теперь на благо всей общественности,-
-Тамар и это наверно немного иронично,- вмешался низенький, курчавый с русыми волосами, сидевший по одиноко напротив дам второй парень, Дмитрий.
-Не знавши вольности потерявши ее раз и навсегда, среди органической слизи что в недели иль месяцы становится чем-то форменным и предметным для целой науки биологии,-
-Это ваши слова Дмитрий ироничны, ибо воля имеет право проявлять себя в будь каких формах или действиях, выходя с полноты свободы самого индивидуума,- продолжала руководить беседой Тамара.
-Но а вы как думаете Саша?- Спрашивал еще продолжавший стоять напротив высокий Виктор.
-Не знаю, а вы о чем спрашиваете?- Еще шире и милей улыбнулась Виктору Саша, при этом в миг переменившись в лице, и став более серьезней добавила, наверняка то что от нее хотели услышать.
-Наверняка только свободный поиск может измерить всю глубину нашей пустоты, ту безграничную нишу, которую вы можете наполнить в последствии, при этом в этой пустоте вашей еще молодой души, приглядевшись вы отыщете множество инструментов, и талантливых посылов что могут сослужить вам и другим в делах будущего. И вам тогда выбирать! Идти по пути ваших способностей которые в вас есть и всегда были, или быть первооткрывателем, что может с потугами вложить в себя новое и противоречащее вашей сущности, ведь с первых еще лет наших учебных классов, нас учили что мы ни как не биологические машины а свободные естества, с пластичностью морали, и реакционных проявлений к окружающей среде да внутренним раздражителям, эмоций и чувствам, которыми и являемся творцами с первых дней рождения  как в смысле материальном так и духовном. Мы форма которая может изменять себя и мир вокруг нас,-
Слова Саши поразили всех, даже саму ее. Притихшая компания в несколько секунд выдерживала паузу, ожидая продолжения острой мысли такой невероятно красивой девушки, да продолжил Виктор. 
-Может мое суждение будет острым, но позвольте. Мне Саш кажется что сами знания вас интересуют больше после выхода в мир свободы, во своей взрослости. Ну чем в самой школе, ибо отрочество само по себе не может принимать в свои молодые годы такие глубокие философские суждения, касавшиеся  сознательности человека. И это происходит потому что юность слишком коротка в своем временном отрезке, и не позволяет иметь опыта, с помощью которого желалось бы измерить всю ту взрослевшую, обраставшую эмоциями и чувствами нашу сущность, о которой вы и говорите. И только когда благо всех чаш переполняет вас, вы можете вывести в единую основу ваши суждения, к вам и вашим делам, что сами найдут свое место среди нас, нас друзей, этого города и целого мира,-
Немного склонив на сторону свою вытянутую к низу голову, Виктор от сторонившись пол шага на зад да словно пропуская Сашу к столу, позволял ей пройти и присесть.
-Все вами сказанное, Виктор и Александра и есть свободный поиск, на который мы порой так яростно хулим, который пуст и бессмысленный да и скучен, но порой как видите является прародителем самых благородных взглядов, суждений, устремлений, что станут для вас в будущем незаменимыми ценностями, уже ваших идеалов,- подводила итог Тамара, к той человеческой воли, которой порой бывает еще нет места среди мира и мирских дел, а точней о молодости и их поисках.
И снова сама по себе образовалась долгая пауза, Виктор продолжал смотреть на Сашу, Тамара о чем-то по себе задумалась, а Ала и Дмитрий в теплых улыбках друг к другу  мысленно в сверканиях глаз тихо переговаривались.
-Оставайтесь с нами, мы еще знаем много интересных тем и мы можем поделится с вами секретами наших работ, если это вам интересно,- спрашивал такого привольного разрешения на еще одного члена их компания Виктор.
-Но я хотела посетить парк, мне так всегда интересны наши воздушные фонтаны, эти разумные капли, что не находя начала потока, клубятся разнородными струями в облаке чистой воды, меняясь по своей форме и света иллюминации, как бут-то они живые, заигрывают с тобой и тешат,-
-Мне они также нравятся,- поддерживал Сашу Виктор.
-И я мог бы сопроводить вас к вашим любимцам, где вы бы отдали почет чудесам аквакультуре, где в прошлом вечно мертвое стало живым и при этом смогло обладать своей разумностью, в застывшем падении вод, что как вы говорите живут сами по себе, среди нашего парка,-
-Пойдемте!- Отдала свое уважение Саша, и сделавши несколько шагов в перед, на секунду остановилась проверяя в действительности ли Виктор следует за ней, что в еще прибывал в неловком роптание, и в конец снизавши виновато головой перед сидевшими друзьями и им же ничего не сказавши в оправдание, двинулся за Сашей.
-Мы вас в скорости ждем назад, мы без вас никуда не уйдем,- во внутреннем томлении радости с нежнейшей улыбкой провожала уходящих друзей Тамара. Саша и Виктор еще раз остановившись да в пол обороте отдав  свое безмолвное согласие, быть в скорости снова в месте, минуя очередные компании похожие на них, так густо заселявших бульвар двигались к парку, к фонтанам. Они еще не думали друг о друге ничего, мир для них был добрейшим проявлением в заботе, служивший им, соединявший их, открывавший друзей, товарищей, коллег, в простоте встреч, бесед, каких-то взаимных взглядом, суждений да привольных мечтаний. Позволяя так своей идентичности находить схожесть в близких окружавших тебя людей, да в укор скуке растрачивать свое одиночество. В кругу одно думцев выстраивать хлипкие шпили что качавшись по воздух внутренней пустоты должны были стать для тебя завтрашним грядущим, в управлении принципов да стремлений, которыми ты так во своих мечтаниях озадачен сегодня. И Саша иной раз поглядывал на Виктора, а он смотрел на нее и они все ближе и ближе становились к облакам вод фонтанов чуть ли не четвертого тысячелетия.
-Мне порой хочется идти, и идти, без оглядки, куда-то в даль этого большого каменного гиганта, и иногда я так и поступаю, и тогда мне кажется, что наш город просто бесконечен,- говорила прямиком с внутренних побуждений Саша.
-Ваши желания мне так же знакомы, и я совсем не знаю окраины этого мегаполиса, хоть практически живу здесь уже больше десяти лет. И знаете никогда и не задумывался что бы их знать больше,- не молчал и Виктор, пытаясь поддерживать диалог.
-Вы не любите путешествовать?-
-Наверное нет! Но это меня очень-то и не огорчает. В своих работах я путешествую в мир неизвестностей, да томлюсь предвкушением чего-то необычайного, к чему я бываю во многих случая сам-то и творцом, а с другой стороны для меня это просто весело. Ну а насчет тех имевшихся красот нашей земли, то они наверняка никуда и не исчезнуть, и их можно будет посетить и узнать в любое время, благо было бы на то наше желание,- смолкнувши Виктор, долго посмотрел на рядом идущую Сашу, в надежде услышать  о ее предпочтениях.
-А я люблю путешествовать, верей мне нравится открывать для себя чего-то нового, знаменательного и помпезного, но мне не по нраву переезды, даже если они были бы самыми короткими, и я плохо переношу невесомость,- стыдливо хулила Саша свой недостаток, такой себе еще необоримый страх перед полетами.
-Жаль, а я думал вас пригласить во свою оранжерею на марсе, как раз мы недавно, во благодарность заботе Тамары открыли там свою мини станцию, и вы знаете Саша кое что у нас получается, жалко что вы не увидите это сами,-
Но сама Саша на такое предложение ничего не ответила, лишь продолжала тепло улыбаться, высокому статному Виктору что только и поспевал за своим новым и таким милым другом. Они уже почти в плотную подошли к тем хрустально чистым фонтанам, что напоминая большие тучи вечно двигавшейся в своих потоках вод клубились мокрым дымом, искрясь на свету миллионами оторванных на доли секунд капелек, которые в миг сливались в своеобразные ручьи, проходя во своих гнутых и не в чем не предсказуемых прозрачных полноводных ключах, и снова взрывались, пуская к глазам сотен гостей слепящую голубизну огня света, света воздушной влаги. 
-Разве это не прекрасно, разве это не изумляет, позволяя быть свободным во своей воли обычного созерцания, минуя приделы времени отдаваясь чувственному созиданию. Вы со мной согласны Виктор?- Подойдя в плотную к водной стене, что отвесом несла свой поток в укор гравитации с низу в верх, позволяя Саше в зеркальной чистоте видеть свое волнующее отображение.
-Я согласен Саша, минуя порог мысли мы позволяем тихий во красках сказочный танец наших фантазий, что под музыку сокровенных чувств, пишет во имя  вымышленных героев милые истории. И мы тешимся таким внутренним действиям что позволяют нам ликовать, и ваша игра влечет меня не меньше чем вы сами,- говорил Виктор соглядатая прекрасный стан и лик девы, которая не могла своим вниманием оторваться от потока, что отвечал  полной взаимностью, и то слегка во свете размытое отражение Саши, начинало плавно набирать трех мерной формы, выпинаясь в перед жидкой стены отчетливыми чертами ее силуэта, ликом, волосами, грудью, плечом, ногой, что вот-вот должно была сделать первый шаг навстречу своему оригиналу, но лишь выступив на половину с водной глади копировала все несмелые жесты и движения Саши.
-Вот за что вы любите эти фонтаны, я и вовсе  не представлял что такое возможно, ну с этим подобным рукотворным явлением нашего парка. Нужно будет похвастать Дмитрию и Тамаре, я думаю они так же удивятся,- роптал перед видимым Виктор. На что Саша только легко улыбнулась, да медленно вскинув на перед рукой, с команды которой отворила светлое пространство, жидкого постоянно шевелящегося в водных потоках прохода.
-Вы можете последовать за мной,- приглашала идти за ней она.  Виктор в той же робости, да еще растерявшись от подобных фукусов, лишь закивавши головой в упор приблизился к  волшебнице.
В глубь фонтана они шли медленно словно сторожась каждого шага, и ожидая еще более чего-то неимоверного, и оно с малых штришков капелек, струек, все же началось. Коридор своим завершением углубленной ниши начинал превращаться в большую с высоким арочным потолкам комнату, с немного странноватым для Виктора интерьером что сливаясь с тех же водах вырисовывал, столы и столики, кресла, картины, светильники и люстру, от которой он и не мог оторвать свой взгляд, изумляясь видимому водному свету что ровными капельчатыми волнами огибая их тела, расходились во блеске жидкого серебра огня. 
-Что это?- Не понимая всего представшего перед им, спрашивал он.
-По большей мере это симбиоз моих фантазий и самой разумной жизни этих фонтанов,- отвечала в радости перед чудом Саша.
-Но я никогда не думал что такое возможно, проходя мимо и видя только бурлящие снопы вод. Но такое!
И этим управляете вы?- Спрашивал Виктор.
-Как я уже говорила только на половину, а точней я и сама до конца и не понимаю как у меня это получается. Еще год назад я отыскала в сети подробности об этих фонтанах, их создателя, так выразится их душу, которая как оказывается есть среди этих капель и может обладать как писалось примитивной сознательностью, что отыскивала в предпочтениях человека, зрителей, наиболее красочные формы, как видите ворожившие наши взгляды. И мне подумалось еще тогда, а если то заведомо мертвое, верней так воспринимают все, да и вы до сей минуты, принять как полноценную индивидуальность, способную отвечать на эмоцию эмоциями, а к чувствам чувство. И вот что с этого получилось, мы подружились, и эти фонтаны самые большие мои друзья,-
И та водная стена перед которой они стояли лицом, в изгибах заволновалась, да проявившись силуэтами многочисленных обликов молодых людей с серебристо блестевшими добрыми в улыбках ликами словно поддерживая слова Саши, желали пойти на встречу им, коллегам по разуму.
-Вот видите, а вы утверждали Саша что не нашли своего места в этом городе, в этом мире. Но вы тот первый человек который оживил водный простор, о котором я знаю. Вы путь человечества! И пройдя им, мы соединимся с этой стихией,-
-Вы знаете Виктор я над этим и ранние много думала, да и думаю сей час, у меня целая коллекция всех фонтанов всего нашего мира, но пока я сама не знаю с чего бы начать и к кому пристать, ну что бы быть полезной,-
Продолжая стоять посреди комнаты, да созерцая ту красоту разумных вод беседовали Саша и Виктор.
-Вам незачем к кому-то приставать, это вы должны быть центром ваших разработок, быть автором вот этого искусства, и вы Саш просто должны будете подать свой проект к центральному научному сообщество, для формального утверждения, где получите средства и ресурсы. С помощью которых вы и будете создавать подобные шедевры, и если вы хотите то мы вам можем помочь, вы только расскажите об этом всем, Тамаре, и ее внимание, забота, станет прямиком в грань навязчивости, доброй, и для вас полезной навязчивости,- словам Виктора, Саша только ласково с кроткой ужимкой улыбалась, тая в лестностях к тому делу которое ей самой было по нраву.
-А лучше Саш, вы бы это все сами показали Тамаре, и я думаю это представление поразило бы ее  не меньше чем завораживает и впечатляет меня, это просто изумительно, и невероятно, то что подобные чудеса творит такая леди как вы,-
-Вы так много наговорили мне приятного, что вот-вот моя стыдливость проступит на моих щеках,- и после таких слов Саши они тепло да добро улыбнулись друг другу, и еще боясь соединить свои руки в теплых пожатиях кистей, двинулись тем же водным коридором обратно к ночи, сине темному во своей сфере парку,  что горел своими горизонтальными просторами сотен а может и больше, белых и желтых фонарей, под которыми в это время ютились многочисленные горожане.
-Вы Виктор наверное желали бы вернутся к своим друзьям?-
-Наверное да, но только вместе с вами, и это потому ибо как я не желал бы рассказывать о вас, окрыляя ваше резюме своей похвалой, хоть мне этого и очень хочется, я думаю вам самим нечего стеснятся подобных увлечений,-
-Но тогда еще давайте подойдем к реке, вы не против?-
-Совсем нет,- отвечал Виктор.
Черное серебро водной глади было совсем рядом, в каких-то пару сот метров, скованное  аккуратно выложенной в желтых тонах высокой каменой набережной, что острым отвесом в несколько метров разнилась высотой от низовья реки. 
-И наверное несложно угадать, вам Саш нравится все что связано с водами, с ее лучезарность и светом голубой чистоты,- 
-И не знаю откуда это у меня взялось, но вы правы, хотя сами моря и океаны, будучи достаточно заселенные нашими колониями немного меня страшат, ну внушают какое-то недоверие, и это наверное потому что я не могу их подчинить, иль найти всеобщее понимание,- рассуждала Саша в открытости своих тайных, да по мере детских желаний и мечтаний. 
Виктор молчал и только слушал Сашу, так боясь спугнуть ее откровенность внимая в себя каждое ее слово, входившее во звуках мелодично звонкого голоска. И только белый парапет набережной поставши перед ими преградой, и таким своеобразным балконом для созерцания темно синей глади позволил ему снова напомнить о себе.
-А вы знаете Саша я рад, я рад нашей встречи, той возможности что нас соединила, я рад что вы согласились разделить свое время с моими друзьями и мной, и это лишь потому что вы прекрасный и интересный человек.-
-Виктор вы уже за сегодняшний день наговорили мне столько похвалы что мне хватит на целый год,- смеялась Саша, ухватившись за перила парапета да склонившись немного на перед чего-то там выискивала среди темного омута.
-Виктор, а вы верите что здесь в этой реке имеются чудовища?-
На что спрашиваемый только легко смутился, пряча свой сарказм, да не принимая такие суждения Саши в серьез.
-А вот я вам покажу!-
Миг замирания и два пристальных взгляда всматривались в темную гладь реки, предвкушая необычного. 
-Вот-вот!- Срываясь в возгласе повествовала Саша, тыча указательным пальцем в сторону замиревшей пустоты, темного да скрытого в бликах фонарей парках. И правда среди синевы тонкой натянутой поверхности вод, а точней под ней, показалось неизвестное еще темней, силуэтом вытянутой тени за скользившей у самой поверхности.
-А вы Виктор мне не верили, это чудовище всегда появляется здесь в это ночное время,- оправдывалась Саша, иронично в себе посмеиваясь.
На время сам опешивший Виктор с любопытством следил за происходящим представлением, неведомого для него речного существа, рыбы иль рептилии обитавшей в этой местности, да после отложивши эфемерность обычной нормы проживания водных существ среди их реки, обратился к Саше.
-Ну наверное мне не следует удивляться, если вас слушаются сами водные просторы, то наверняка вы имеете и во своей власти  всех их обитателей,- с шуточностью отдал почет и Виктор, но не успевши добро выразить в робких рыках свой безвинный смех, как то пятно мрачной субстанции снова вынырнуло с глубины на поверхность, да с силой огромной массы своего тела преодолев границу атмосферы ударило о поверхность, канув обратно в омут с шумом и брызгами такового короткого своего пребывания на поверхности.
-Вы его сердите,- подмечая острость Виктора, шутила  Саша.
-Если бы не ваш сарказм к моему другу, он бы был с вами поприветливей,-
Виктор более ничего не говорил, и немного пристыдившись тихо жался у перил, всматриваясь вглубь вод, словно ожидая чего-то еще, и это что-то начало свое действие. Та тень что вот только скрылась в омуте, с шумом всплеска показалась снова, но уже не одна, еще что-то было рядом. Виктор удивлено даже немного приоткрыл рот, а Саша продолжала в умилении улыбаться и смотреть во тьму. Еще несколько секунд промедления и тех глубинных чудовищ стало уже три, четыре, шесть, они серыми пятнами кружили у самой грани поверхности, нарушая покой синей глади небольшими по кругу расходившихся и сливавшихся между собой невысоких волн.
-Что это Саш?- Недопонимая происходящего спрашивал Виктор.
-А вы смотрите Виктор,- и Саша дав мысленным посылом команду своему спутнику подлететь поближе к неизвестным водным жителям и осветить их облики. Который в послушании вырвавшись на перед, да принявши образ ярко золотой птицы, запылал огнем света, что согнал  темно синий мрак с реки придав ей приятной голубизны, да предоставив взору Саши и Виктору тех существ которым темень сумерек позволяла быть невидимыми.
-Да это же пресноводные дельфины, вот каковы ваши друзья, вот еще к кому вы спешите каждый вечер, но почему в ночное время?-
А спутник продолжая пылать желтизной света начал подыгрывать хозяевам вод, что в бесхитростной игре сами кружа начали плескаться, выпрыгивая ровными свечами из воды, наверное так желая поймать золотую птичку.
-Я приходила днем, но почему-то в светлость они ко мне бесспорно равнодушны,- снизав плечиком отвечала Саша, продолжая наблюдать неугомонность дельфинов что не могли поймать ловкого спутника.
-Они так же наверняка генетически модифицированы,- выводил заключением Виктор.
-Может быть, но мне бы этого не хотелось,- с ноткой грусти додала Саша.
-Но может и так, да это суждение в них ни как не отбирает жизни, и того ощущения что могут испытывать лишь разумные творения,-
И оторвавшись от парапета каменных перил, оставляя по себе игру жизни и сжатых в спутнике технологий, Саша двинулась вдоль набережной, так делая небольшую дугу что в конце выводила к бульвару.
-Мне неловко, но я замечаю что в нас много общего, вы такие как и мы все, Тамара, Ала, Дмитрий. В этом мире мы как и вы ищем проблески живой красоты, и я думаю вы с нами согласитесь, это не просто. Только мы, наш отдел эту красоту еще и пытается воплотить в среду-обитованны, где есть такие прекрасные ценители как вы. И я бы был очень рад если вы согласитесь в завтрашнем дне, иль может когда вам будет угодно посетить наш центр, такую мини студию вольных художников воплощавших в живых формах свое искусство. Саш я вас так же хочу удивить!- Предлагал свое внимание к будущему Виктор. Но Саша не спешила отвечать взаимностью к предложению, и они еще долго шли не нарушая тишины ночи сквозь небольшие зеленые лужайки, по одинокие с розложестыми кронами деревьев, на миг разделившись во своей индивидуальности всматриваясь в свою глубину души, да коротко проглядывая свои эмоциональные порывы что словно ветерком дружбы были так внезапно внесены в каждого из них. И  только вдали  вновь завидев оставленных, Тамару, Дмитрия и Аллу внутренняя беседа побуждений и мыслей вышла словами наружу.
-Я так же рада вам, и может не завтра но в ближайшее время, я сообщу вам о своем желании увидь вашу кузнецу, и то над чем вы там работаете. И поверти мне уже сей час интересно!- Широко улыбнувшись настаивала Саша, пристально посмотрев на Виктора и его коллег что становились все ближе и ближе, по ходу приближения их к ним. 
-Мы и не успели о вас позабыть, как вы снова с нами,- еще с далека обращалась Тамара, и компания из трех друзей у стола, перевели свой взор на подступавшую пару. 
-Мне так же как и вам времяпровождение с Сашей показалось пролетевшим мигом, за которое я цепляюсь и не могу удержать,- отвечал Тамаре, Виктор.
-Ведь то что мне открыла Саша поразило до основания, моих самых смелых представлений о сказочности мира,-
-И чем вы, так удивили нашего коллегу, который в основе своего творчества  поражает и впечатляет своими выдумками нас и других?- Спрашивал немного застыдившуюся во внимании, еще не так хорошо знакомых друзей Сашу, Дмитрий. 
-Вы знаете и сама не возьму в ум чем,- широко улыбнувшись Виктору, острила она.
-Наверное тем что показала ночных жителей нашей реки, которые встречали нас как гостей их стихии, да водных туч что впервые впустили Виктора в свои объятья, объятья сознательности. А еще Виктор приглашал к вам в гости, и наверно мне следовало бы спросить и вашего разрешения,-
-Об этом не стоит нам даже говорить Саш, приходите прямиков завтра в послеобеденный час, мы вам будем только рады,- перебив добавляла Тамара, переглянувшись со всеми, словно ища в их лица противоречия, которого конечно и не могло быть.
-Я уже говорила Виктору, что не могу обещать в завтрашнем дне, но обязательно в ближайшее время я с вами свяжусь, и это точно. А сей час извините но мне нужно идти,- легко склонивши на перед голову отдала свой почет прощания.
-Нам жаль, но мы не вправе вас удерживать, до свидания. И мы верим что вы нам обязательно пришлете сообщение,- прощался Виктор, да и все, Тамара, Дмитрий, Ала.   
Саша и сама не знала почему так  быстро расторгала, этот короткий союз между новыми знакомыми, и теперь когда она отошла от тех кто виделся в ближайшее время для нее друзьями, горечь смуты на долю секунды посетила ее  зыбким смущением. Но все же она двигалась вперед, как и прежде в одиночестве по бульвару, с теплым радушным умилением взволнованной груди, что дрожа в коротких вздохах опьяняла ее всю, мысли, душу, легкие ноги, которым теперь почему-то желалось бежать, бежать к счастью, к тому счастью которое она уже имела, в коротких фантазиях о себе и своих переживаниях что подарил ей уже уходящий в ночь вечер.
«Хорошо что я послушалась спутника. А вот и он, уже успев на докучить витая возле моего носа, но все же хорошо что я тебя послушалась, а пока оставь меня одну,» и красочный мотылек в миг ока исчез с виду, так позволяя Саше продолжать радивую внутреннею беседу со своим я.
«Порой так часто мне приходилось отказывать разным компаниям, о своем почете разделить наше общее время в месте, и не знаю почему так случалось, словно что-то неизвестное само меня уводило от приятных людей. Ну хотя бы от этих, они интересны, по крайней мере так о себе судят, а Виктор дизайнер живых существ, выдумывает новые виды цветов, и животных, так во своем творчестве обогащает красотой наш быт. А Тамара с суждений у них человек лидер, основа их круга, наверняка меньше талантливая чем все остальные, но способная любить ближних и сплотить самых разных людей, удерживая так баланс коллектива, чем она наверное и харезматична. Добрая, веселая и энергичная, с кротким проблеском в глазах неприметной разочарованности, да никому не открытой печали за свою обыденность, которую можно приукрасить лишь с помощью других. Но все же она не заслуживает даже таких оскорбительных мыслей с моей стороны, она ценность коллектива и коллектив ее ценит. А вот Ала, верней юность девы, что смогла не познав границы мира определить свою судьбу, хоть все в нашем окружении пока еще есть непредсказуемо и временно, да неоспоримо это смелый шаг. Ведь я наверняка с ней одного возраста, ну может немного старше и за эти годы ни как не могу разобраться в себе, в моих желаниях, пристрастиях, и в тех мимолетных коротких увлечениях, что увлекают меня в каждом дне, а она, Ала связала уже свою судьбу на несколько а может и больше десятков лет. Да и мое недопонимание такого поступка разит только уважением, но наверняка я так не смогу, хотя кто знаете может Виктор совсем при следующей встрече околдует меня, заинтригует, и я не сдержусь и возомнив себя творцом приму его предложение создать свой отдел по исследовании мирских вод, да нахождения ее как субстанции могшей иметь сознание и жизненные признаки, может и так, это все зависит от грядущего, моего настроения, моих взглядов, что переменчивы чуть не в каждом часе.
Наверняка я еще ребенок, скача по тропинке земли да исследую ее все уголки, суя свой носик в нишки закромом вот этого городка и его жителей, при этом еще любя все то к чему дотрагиваюсь. И здорово то что я могу прожить в таких непринужденных заботах хоть всю жизнь, радуясь себе, добрым людям и планете что стала моим домом. А Ала взрослая, юная но уже взрослая.»
Оборвавшаяся мысль позволила большим зеленоватым глазам осмотреться. Саша как и завсегда отдавшись мимолетным виденьям разыгравшейся фантазии, теряла связь с быстро двигавшимися в перед ногами, несшие ее в неизвестность кварталов и районов большого мегаполиса. Покинув давно бульвар, и немного обогнув центральный парк с левой противоположной стороны, она только отдалялась от своего дома, попадая в узость улиц над которыми висли прямоугольными скалами высотные дома, уходившие чуть не к облакам.
«И всегда меня заносит в такую даль, и здесь почему-то меньше людей, и те куда-то спешат спрятаться, а может именно это меня и привлекает, простор и безлюдье, но наверняка ни таков Виктор, мне он показался достаточно общительным и обходительным, он был свободен во своих вопросах и ответах, а я? Напротив сжата и скована, хотя все со стороны мне казалось забавным, особенно те пресноводные дельфины смогшие напугать и его, как и меня в тот давно происшедший но не забытый первый раз нашего знакомства с ними у реки, это было с год назад. Я тогда стояла у парапета взявшись за перила руками и не могла оторвать пальцев, да не в мочь отвернуть головы и снизойти взором от черных теней волновавших поверхность реки, пока мой огненный малый дуг не осветил добрых существ, что желали больше поиграть со мной чем напугать. Да все тоже сработало и с Виктор, и надо будет в действительности ему позвонить, может завтра вечером, если я их конечно не встречу на том же месте у бульвара.»
Саша все шла в перед наслаждаясь теплом летней ночи, что в свежести влажного воздуха позволяла вольно дышать. А вокруг местность уже становилась плохо узнаваемой, площади, дома, улицы которым словно уже и не было счету, проходили перед ее глазами, а тело все не могло насытится движением, под сонаты чувственных переживаний гложущих да щиплемых побуждений своего скромного великолепия, тленного в мыслях созерцания да тающей в умилении души, от мира что словно во всех его проявлениях склоняется перед ее младостью, каков бы чужд и незнаком был бы для нее.
«Наверное пора возвращаться, ведь сколько я убеждалась что этому городу нет конца, его невозможно обойти, его невозможно познать глазами, и как не горько он больше открыт мне сквозь окошко сети интернета, чем так, в живую, во своем материальном присутствие. Домой, хочу домой.»
Остановившись посреди практически пустого тротуара плохо знакомой улицы, Саша повернулась назад так отыскивая всегда присутствовавшего при ней электронного микро друга спутника, который не заставляя себя долго ждать и был тут как тут, поблескивая золотистым светом малой сферы кружился в плавности воздушных фигур возле ее лица. Он знал побуждения своей хозяйки и уже исполнял мысленную просьбу Саши, которой только и желалось, присесть и расслабить мышцы спины да ног, и в этом ее ожидания были недолги как только она шагнула на гладь улицы, что всегда была пуста без каких-то видов транспорта перед ней словно из не откуда появилась сине стальная одноместная капсула, открытой дверью приглашая ее во внутрь к мягкому креслу. И когда она все же смогла ощутить легкость да приятность боли замиревших членов, шароподобное средство передвижение так же как и внезапно проявившись исчезло с простора улицы. Хоть сама Саша поднявшись над той же округой в несколько десятков метров во спокойствии с небольшой высоты соглядатала свой каменный город в ярком контрасте огней, переливавшийся светом на фоне черно синей ночи.
Не прошло и минуты как она уже стояла перед своим жилым небоскребом что встречал ее во своей хмурости и словно обиды о своих постояльцах, которые сбегали по своим делам ранними вечерами и возвращались тенистыми призраками поздно ночью. Так и Саша тихо в украдку, стараясь не доставлять лишнего шума, подымалась летевшим в беззвучье лифтом к своим небесам, где у нее были небольшие две комнатки малого царства, абсолютного покоя выходившего прямиком в небо. И именно в этом полете она еще помышляла о фонтанах, что вспоминались удивлением Виктора, да и о той коллекции которую она смогла собрать за несколько лет, да ее планов насчет аквакультуры. То во взоре вертелись образы взрослой Тамары твердого лидера, и юной Алы которая так рано вступила в взрослую жизни, определив на долгие годы свое предназначении. Все кружилось в ее голове преддверьем сладкого сна, которому и была  рада. Душ, стакан питательного вещества и покой, приятный покой к самому полдню. 
И следующий день выдался для Саши не менее приятным, и с точки зрения познавательности достаточно плодотворным. Расставшись с ушедшим утром в смущенном пробуждении от парящих туманных снов, которые со светом дня  выходили из в нее, и тленно таяли своей красочностью да исчезали в забытье. И как бы она не хотела вспомнить то которое баюкало ее сознание в ночь, да утренний час, оно все же в яркости и живой пестроте, все больше расплывалось и становилось пусто порожним, и лишь приятное чувственное переживание отголоском уже забытого сновидения оставляло по себе тепло хорошего, ласкательного, в грезах будущего настроения, радо принимавшего светлый день и себя в нем. Она долго блудила своими малыми комнатушками не находя места, не находя дела, на которое соблазнившись могла бы потратить свой день, пока в привычность ежедневного ничем не обусловленного распорядка не оказалась пред большим монитора компьютера, став многочисленным потребителем сетевой информации. Где можно было бы потеряться, виртуально скача от фееричных представлений не живых в яркости и контрасте красок, что могли разливаться на экране, разными природными явлениями, морем, зелеными долинами, космическими пейзажами, абстракционизмом безумных фанатиков. Да в мудрости избитых строк, в себе замысловатых поэтов что вели собой мораль их технологического времени, когда  их буква отвердев в чернили электронной цифры, не находила среди белых листов своего романтизма, а становилась упруга и прямолинейна, больше не будучи загадочной да прозорливой, так не позволяя своим чтецам приставать к познанию самой мысли.
«Наверняка тем и прекрасна эта сеть, что дает нам все-то о чем мы можем только помыслить, ведь эти стены что окружают со всех сторон сковывают меня уже целых два года, не позволяя заглянуть куда-то дальше, не говоря о чувственности и переживаний которые могут только проявляться в соприкосновении, с предметами и явлениями. То самое можно отнести и к моему городу, он пестр и в короткости времени красочен, пока ты не повстречаешь позади тебя крадущуюся скуку, а она всегда рядом, блудившая за тобой с подружкой обыденности. А сеть это не то, это словно полет, словно светлый глаз, могший видеть  сквозь пространство все уголки нашей планеты и космоса. Позволяя тебе по желанию полную виртуальность всех красот, субтропических пляжей у берегов тихого океана, иль до сих пор нетронутые в диковинку виды животных и растений сохранившиеся в первозданном виде  Галапагоских островов. Так же мне почему-то кажутся забавными и архитектурные выдумки подземных городов, да океанических колоний, меня там нет, но я могу себя ощущать полноценной жительницей канувшего под воду большого города,  целой водной страны Атлантиды.»
И эти все замысловатые картинки океанических государств, подземных кварталов и городов, с их инфраструктурой плыли у нее перед глазами на большом, и казалось обступавшим по сторонам в желании глотнуть, экране воздушного монитора.
«Почему мне так нравится море, его синева, его песок искристой желтизны, наверное я сама ребенок Нептуна, а все то что связано с водами моя колыбель. Смешно так фантазировать, но все же!»
И иллюминация представленного захлестнула ее с головой, как будто она вскочила в глубокий басен оказавшись на самому дну, где с плоского пока золотистого дна, в своей застенчивой красоте начинали в медлительности пробиваться на поверхностью, качающиеся в водных потоках тонколистые растения. А рядом во множестве россыпью, выпинались сыпкие в илистой коррозии булыжники, на которых размещались колонии губок и ветвившиеся к верху кораллы, промеж которых уже начинали порхать мелкие рыбки пестрых раскрасок, желтые, зеленые, красные.
«И все это не далее моего высотного жилища,» мысленно подмечала Саша, продолжая находится в кресле.
Она подобно русалке виртуально двигалась царством дна, которое сама же и создавала своей безграничностью фантазий.
«Трудно определить рубеж моего временного пребывания в этом рисованном мире, ибо как здесь те действия что привязаны к времени поддельны и не могут исчисляться в секундах и минутах, но они куда-то деваются, и так можно было бы провести целый день, исследуя не существовавшего глубинного оазиса на земле, да и вообще в реальном мире дна океана. Но может это кому-то и по нраву, ведь есть же такие что позабывшись совсем полюбив в отчаянии иллюзию проводят в ней целую жизнь.» Вспышки мыслей порой отрезвляли Сашу, позволял ей ненадолго вспоминать о настоящем, да сразу же рассыпавшись тонули в бездумности головы уходя ко дну фальшивого но реального в красках океану.
После надоевшего глубинного мира она переместилась в родные подземелья, районов, центров, что били под поверхностью ее мегаполиса, где в виртуальном виде но уже в настоящем времени пользуясь программой двойника, гуляла насыщенным в разных безделушках домах торговли, торговли своим любопытством, в чистую разменную монету своих приоритетов, где ведущие компании планеты более не боролись за одноцветную банкноту, а стремились к первенству своей значимости, так измеряя людей в шкале заинтересованности к их продукции и товаров, да в замен получая право на управление быстро менявшейся во все времена моды, да косвенного участия в сложении основных принципов временных дуновений самой морали, ложившаяся в каждого этикетом да эстетичностью суждений к данному времени, и тем предметам что в бесплатном приобретении получали от них, компаний. И в тех торговых домах грядущего, так было много самой предлагаемой виртуальности, что в сложении с мифичностью самой программы двойника, дать прямой отчет живому сознанию где же реальность, а где миф иллюзии, имелось затруднительно.
«Все было сном, и все проваливалось в сон, даже тогда когда ты уже спишь,  во сне засыпаешь и видишь снова сон.» Порой так диковинно рассуждала Саша, о тех многочисленных иллюзиях что предлагало ее реальное время три тысячи девятьсот девяносто второго года.
«И я сколько раз терялась, не находя выхода с гиг пространства что в внутренних заблуждениях порой начинаешь даже страшится себя, боясь спутать реальный мир с технологической фантазией, и свою детскую игру вынести на осмотр и недоумевания настоящих людей. Ведь это стыдно, но мой спутник всегда меня спасает, точней помогает перепроверить где ты, и  нужно только его позвать, и если он не откликнется то ты точно не здесь, не среди твердых вещей и мокрой воды с прохладой ветерка, и это хорошо что именно так.»
А Сашин двойник все продолжал наверстывать сотни метров по сжатому в светлых туннелях подземного города, выискивая лучезарность великолепия да лучистого  интересного, надеясь что то интересное сломает барьер виртуального во своей интриге, да вовлечет ее в действие настоящего, и хоть все было ярко да красочно, но не находило своего места в ней, оставаясь позади в растраченном зря времени.
«Как много игрушек и так мало пространства, словно эти же игрушки и созданы что бы сократить тебя в окружающем мире, предлагая тебе лживую подменность,» вернувшись обратно в комнату в смущенном недовольстве и с легкой усталостью глаз, Саша представ с кресла ближе подошла к  окну открывавшее чистое небо с далекими высокими у горизонта ватными в белизне тучами. 
«Уж скоро вечер, а сама невыносимость этого дня просто сводить с ума, почему так? Почему я больше люблю ночь чем светлый день, ведь он так же прекрасен, ну хотя бы для тех людей что вон суетятся в низу.» И она шагнула на встречу окну, которое выгибаясь в стекле начало приобретать формы сферичного балкона, позволяя Саше открыть взору то что именно происходило у подножья ее небоскреба. Но и все то что она увидела там в низу, ее лишь в очередной раз без причинно обозлило, сплетая, склеивая в ней ком гнусно дерзкой агрессии, которой не было объяснения. И все это в какой-то момент ее пронзившее на сквозь мыслью осознания, мгновенного всплеска озлобленности даже напугало, заставив сжаться и застыдится самой себя, да попытаться найти хоть малое оправдание иль объясненье ее настроению. Но ничто не давало нужных слов и нужных помыслов, и она снова вернулась к сети, к любимым водам но уже к рукотворным фонтанам, абстрактно рисуя новые эскизы чудес струй и потоков, игравших светом и музыкой сотен капель да полноводностью бассейнов и целых озер, эскизов которыми она в ближайшем будущем желала похвастаться перед Виктором и Тамарой.  И так снова пролетел очередной день, тихо в потаенном одиночестве среди каменного жилища на окраине самого неба, и как бут-то та хула на светлый день что скребла ее душу прошла сама по себе оставляя лишь приятность сменившегося к доброте настроению, что влекло снова в подступавшую ночь в желанье к новым открытиям, что могли сходить с архитектуры вечно обновлявшегося города, иль  слов новых друзей, которые во своих рассказах могли увлечь ее фантазию неимоверными представлениями. И все это было уже скоро, вот когда сизость неба еще больше нальется тяжестью черни, а фонари улиц зажгутся тысячами желтых, белых фонарей.
«Во мне какое-то роптание, мягко пушистое стеснение, с одной стороны я желала бы встретится с Виктором, Тамарой, Дмитрием и Алой, но как-то уже неловко, ведь они снова будут обратно на том же месте у бульвара, и минув их без слов приветствия и уважительного общения просто будет выглядеть как порог изысканного хамства, а я то и толком не знаю что это слово  означает, хамство. Лишь только моя слепость, облаченных глаз в фантазии внутренних миров позволит мне пройти мимо и их не заметить, хоть это навряд получится, ведь почему-то именно те из фантазий как раз и о них. И как можно лгать когда мне самой хочется с ними встретится, узнать поближе и  то чем они занимаются, вот только бы быстрей наступала ночь.»
И ночь наступила, и каменный мегаполис зажегся электрическим огнем, приглашая его жителей к свету и теплу теплых общений на тех же улицах, бульварах и парках, вольной игре, вольных ласканий в тесноте сгрудившихся в одном и том же месте сотен а может и тысяч горожан, соседей, друзей одной большой общины, что в вольном достатке долголетней жизни не зная принудительных работ а в радостном благоухании тратили свои часы, дни и годы на творчество, воплощая свои фантазии в реальность и примеряя их к своим сожителям, считая свое плодотворство чем-то полезным, хотя бы во своей красоте и диковинности, которыми можно было бы гордится и возвышаться во слове человека. К этой большой семье спешила сегодня и Саша, оставив свою одинокую гордыню на полке виртуального мира, компьютерных технологий, не забыв о спутнике, и с которым в сегодняшнем вечере была нежна и общительна, словно отыскивая в нем смелости и поддержки. Да с первыми спустившимися сумерками торопилась к бульвару, продолжая на ходу болтовню с электронным другом, что приняв вид серебристой стрекозы пощелкивая крылышками витал вокруг. Порой влипая присаживался на ее грудь, так становясь лучистым в белизне метала изысканной брошки, украшением из прошлого что уже ни как не впечатляло людей ибо как не находило ни какого смысла в них самих.   
-Вот еще немного и я их увижу из далека, еще несколько метров сверну на повороте и я окажусь на бульваре,- приговаривала Саша, а спутник лишь поддерживал ее мнения, заведомо зная что ее друзья уже давно на месте и также говорят о близкой встречи с ней. Бульвар как и всегда в вечерних прогулках встречал Сашу светом и многочисленными компаниями располагавшихся по длиной вытянутой полосе к самому парку, беседки, лавки, летние альтанки, насыщали округу гамом торжества, энергичных бесед и веселых возгласов. И почему-то для Саши это скопление люду впервые не нагоняло пугливого отвращения, ей напротив хотелось пройти насквозь эту толпу с близких соседей, живших рядом по подъезду, по дому, по кварталу, и всем им отдать почет своего доброго приветствия. Заглянуть каждому в лицо и без смущения, да притворства улыбнутся, словно та вежливость и почет к которой ее приучали с самого детства к большому семейному обществу стала для нее в действительность, и от этой действительности раскинувшейся сотнями разрозненных человеческих групп ей было хорошо, спокойно, как бут-то она влившись в них сей час, и в миг следующего шага, найдет и свое место, свое дело, свое значение, для себя и для них, ставши настоящим членом большого земного племени. Она видела Виктора и Тамару издалека, и не выходя на тротуар,  двигаясь прямиком середкой улицы к ним.
-Доброго вам вечер,- приблизившись в плотную отдала свой почет Саша, да не успев развить своего приветствия как была в вежливом словесном реверансе перебита Виктором.
-Добрый вечер и вам Саша, вы даже не представляете как рады мы вас видеть, в особенности я могу говорить за себя, и за всех моих друзей, что после вчерашней нашей встрече меня зовут фантазером и выдумщиком. Волшебником фантазий, которые подарили вы, но я не смог их воплотить в жизнь, получая сегодняшним днем безвинные насмешки в мой адрес. И только вы Саш можете очистить мою незапятнанную репутацию, человека честного и правдивого.-
-Что у вас случилось Виктор?- Отозвалась Саша, видя как в робких улыбках с искристо веселящимися глазами подсмеивались над своим другом Дмитрий и Ала, а сам Виктор был в своих словах, да и видом немного растерян.
Но вступилась Тамара, она была боле внятна и понятна, со взрослостью своего самого старшего поколения расценивала весь происходящий казус.
-Когда вы вчера ушли, то Виктор не постеснявшись рассказал о всех тех чудесах которые вы продемонстрировали ему в парке у фонтанов, так же не позабыв о пресноводных дельфинах, которые его очень напугали. И переча порядочности, идя на поводу любопытства мы поспешили после вашего расставания к волшебству искусственных вод.-
-Но ничего не произошло,- перестав хмыкать, вклинился Дмитрий.
-И вы б видели, как это смутило самого Виктора,- закончила описание вчерашних событий Тамара.
Теперь когда все ждали от Саши разрешения, то и она начала тихо про себя смеяться, искоса поглядывая на смущенного высокого черноволосого мужчину, которому как ей казалось было по себе немного стыдно.
-Наверняка Виктор не был достаточно искренен, искренен не с фонтаном ведь он обычен, и его духа-творящую жизнь приписывают больше люди чем что либо на самом деле. Нужно быть более искреннем со своими фантазиями, ведь вы Виктор творческий человек, дизайнер живых существ и растительности, и наверняка вы сможете нарисовать новые формы к водному воздушному чуду, который преобразует ваши умственные изыскания в жидкие голубые гравюры отобразившись таковыми. Вот их изначальная задумка, удивлять детей и дарить им же малолетним отросток веры! Что их побуждения и мысли, могут в любых представлениях становится явью. И как для меня это великолепно, а вам Виктор так не кажется?-
Виктору не хотелось ничего говорить, да еще отвечать, он был рад слушать и думать, что порой настоящее бывает намного прекрасней, чем то что выдавала Сашина феерическая фантазии. 
-Пойдемте, я вас научу,- приглашала Саша.
-Пойдемте и вы, все увидите сами,- обращался и Виктор, окинувши своих друзей снисходительным взглядом, которым предлагалась еще одна попытка для взрыва эмоциональной чувственности, но уже в сопровождении самого автора.
Поднявшись все двинулись за Сашей, оставляя позади светлую беседку, которая в небольшом отдалении своих недавних гостей, поблекнув светом в секундной трансформации исчезла вовсе с виду, предлагая всем остальным прохожим и обычным отдыхающим простор гладкой улицы. Ребята шли неспешно, в свободности поводя разговор о том же фонтане ставя Сашу к лидерствующему началу.
-Как просто то что вы объяснили, всего лишь отдаться представлениям и фонтан отзеркалит точную копию ваших образных помыслов. Вот бы создать такой материи-творящий генератор, могший реализовывать все наши мечты.- С небольшой ноткой иронии рассуждала вслух Тамара, представляя про себя как бы такой аппарат будущего упрощал бы их работу. Позволяя им быть более свободными в выборе материалов, неорганического иль напротив живой органике, минуя все их несовместимые характеристики, в сложенности позволявшие лишь определенные сочетания, той или другой их задумки.
-Тогда мы  были бы все подобны нашему Виктору изысканными фантазерами, рисуя эскизы придавали бы им  формы, да походили на Аллу которая играя с сплетением биологических клеток вырисовывает суть значения к инстинктивной конституции  созданного творения, словно влаживая в нашу выдумку начало, путь, и конец, изобретенной сущности.- Продолжала говорить Тамара.
И они все  подошли к чудо фонтанам, что в клубах жидкого пара переливались ярким светом на фоне черного неба,   позволив на миг себе замолчать, в радивом уважении сосредоточив сове внимании на скромно притихшей Саше. Что приблизившись максимально близко  к влажной дымке, в легкости своих движений поводила вытянутой беловатой открытой кистью по границе струившегося потока. Который словно почувствовавший, в близи свою повелительницу начал изгибаться да дуться, непонятными пока формами причудливых линий. И вот лик мгновения, и ее немного измокшая ладонь упиралась в большой переливавшийся в серебре рог, громаднейшего водного носорога, пускавший навстречу своей доброй хозяйке из раздувавшихся ноздрей белые клубы пара. Ребята даже ошарашено отступили назад созерцая уникальность феномена, к которому теперь не могло прикрепится ни одно их мысленное описание. Лишь Виктор радея смешливо поглядывая на опешивших товарищей, таял в своем внутреннем восторге, ведь он оказался прав, и вот сей час поспешит подступится к Саше и так же протянув руку погладит чудо зверя, давно исчезнувшего с планеты земля и относившегося к эре почти  периода динозавров. Да не тут то было, не успев сделать шага в перед, как водный гигант сорвавшись с места и вздыбившись на задние ноги, в огромной силе ударил вскинутыми водными столбами  оземь, прямиком перед ним самим, да с широко раскрытой пасти с сиплостью приглушенного но не менее ужасного рыка испустил на него туман прохладно влажной отдышки рева. Он и не заметил как провалился в прованс замирания и робения, и сколько так времени он провел в испуге, детского ужаса, перед тем что ни как не мог предугадать. Да когда пришел в себя, то снова над ним все смеялись, и уже не боясь мирного чудовища, гладили его серебристую красовавшуюся в прозрачности бликов кожу.
-Сашенька это было просто невероятно, да это и есть невероятность,- нашептывала словно про себя Тамара, восхищаясь выдумкой и такой возможности ее реализации.
-А можно я,- в капризном возгласе спрашивалась суетившаяся в волнении от видимого Ала.
-Конечно, только нужно подойти поближе,- советовала сторонясь от носорога Саша, что в миг сплыл своими формами к низу, да поднялся к верху обратно воздушным фонтаном. Ала по заданному примеру так же приложила ладонь к вертикальной глади вод, пытавшись сосредоточится отвернувшись от всех затаилась в себе. И вот чудо снова начало набирать свои формы, оно вырисовывалось в большие сросшиеся между собой с огромными по центру ядрами живые клетки, обычной биологической структуры, что во своем водном делении, во множестве начали грудой расти друг над дружкой, уменьшаясь в размерах и словно расползаясь по сторонам пока жидкий суп такой вымышленной органике не предстал в виде зародыша, эмбриона человека, что рос и развивался в своиродном лоне, дымчатого, воздушно капельного ложа самой прародительницы жизни. И от этой картины Алы, все почему-то сменив пыл веселья  стесненно призадумались, да тронулись своими духовными началами чего-то откровенного да влекшего их всегда, в невозможности становясь неразрешимостью для поверхностного сознания не знавшего как воспринимать самого простого суждения с этого повода.
-Тамар ведь это просто чудо!- Выплеснув тихо свою эмоцию, обращалась Ала.
-Именно о чем ты упоминаешь?- Спрашивала Тамара, любуясь большим водным грудным ребенком.
-Этот фонтан и есть чудо,- поспешил, и так стараясь до годить самой Саше, отвечал для всех Виктор.
-Вы знаете о каком чуде я говорю Тамара. Мы много об этом говорим взаперти своих комнат, но боимся повысить свой голос с повода недопонимания того что наша сущность требует от нас с вами, а она просит другого, чем то что предлагает нам система с их порядками и добрейшего миролюбия. Проявившись в нас и нашем  окружении, и словно отобрав  чего-то важное и всегда присутствовавшее с нами, и вы все знаете что это за важное,- теперь эти слова юной Алы, сменив задумчивость друзей были разбавлены на какие-то секунды скорбью и легким унынием, лишь Саша воспринимая замешательство близких, Виктора, Дмитрия, Тамары, Алы не могла понять их, хоть почему-то то витавшее между ими переживание передалось и ей. И просветлевший словно в мудрости Виктор от бархата переменившегося голоса первым обратился к ней. 
-У нас Саш так же имеются свои чудеса и порой мы ими хвастаемся, и я думаю вам необходимо их посмотреть, вы будете не менее удивлены, ибо я точен в том что  увиденное вами предстанет  впервые,- интриговал Виктор.
А все остальные покинув своим вниманием фонтан, что снова сплыл размытой тучей вод, в решительном пытливом взоре уставились на Сашу, словно открывая перед их братством еще один путь для избранного ими пионера, которому дано право на истинность да неимоверность загадок мира и их откровений. И то окружавшее со всех сторон чувство исходившее от ребят проняло и  Сашу, искривляля дугу ее самовлюбленности к неведомому пока героизму, порыву своего величия в трудовой корысти перед обществом, видя себя тем большим человеком который несет спокойствие душ каждому, отыскивая простые и действенные эликсиры смогшие легко вылечить болезни практически четвертого тысячелетия.
-Я не знаю чем вы хотите меня удивить, но мне уже интересно,- еще не успев сбросить улыбку с лица отвечала Саша, серьезному и казалось в серости погрузневшему Виктору.
-Если хотите Саш, то мы можем пройти к нашему центру прямиком сейчас, все вместе?- Косвенно обратившись к Тамаре и Дмитрию.
-Это пока не нужно Виктор отправляйтесь сами, ибо я думаю Саше будет легче воспринять то, над чем мы работаем уже долгое время и старательно прячем от всех, я думаю ты лучше все сможешь объяснить, чем мы в месте,- корректировала их путешествие Тамара.
-Вы меня все больше и больше интригуете, тогда может Виктор отправимся скорей,- теряясь в сомнениях утратив внутреннюю позицию выбора отвечала Саша.
-Конечно идите, а мы здесь еще по забавляемся с этими фонтанами,- воскресив в себе радостность веселья в милом смешке добавляла Ала, отвернувшись от всех и снова подойдя к водной тучке, приложив ладонь к влажной глади начала свое колдовство. А Саша и Виктор не теряя связи своих взоров двинулись неспешным шагом в сторону проспекта, где уже их дожидались две небольшие серебристые капсулы, что в миг времени сопроводили их к соседнему району, прямиком в близь высотного дома, научного центра микро биологического дизайна, где  в вольности своих побуждений, творил живую красоту  Виктор со своими коллегами. Это место хорошо знала Саша, она часто здесь прогуливалась, вот только ни когда не могла себе помыслить что в этих стенах могут прибывать такие для нее интересные люди, да еще заниматься чем-то удивительным, что во своем еще пустом представлении могло ее интриговать, да зажигать любопытством из нутрии.
-Вот здесь мы с друзьями и проводим день за днем, и порой эти дни бывают плодотворны,- представлялся в своих делах Виктор. Проходя в здание первым, да остановившись в проходе пропускал во внутрь холла свою спутницу.
-Так что же вы хотите мне показать?- Словно пытаясь заглянуть на перед спрашивала Саша.
-Не спешите, сейчас все сами увидите, и это прекрасно!-               
И замирание предвкушения понесло лифтом ребят к десятому этажу, где среди сотен белых дверей, должна была открыться одна, предоставив свою вместимость, и этим же поразить Сашу.
Но сама большая в белоснежном блеске чистоте лаборатория, ничего не несла сверх естественного, рабочие столы, стеклянные шкафы с оборудованием, да невесомый летавшей у самого потолка голографический белобрысенький мальчишка, что с вежливостью приветствия встречал ее и Виктора, не позабыв переспросить о позднем посещении и приятной внешности гостьи.
-Доброго вечера вам Виктор, что вас привело снова к нам в такой час, да еще со спутницей, которая мне неизвестна,-
-Познакомьтесь Саш, это наш хранитель и помощник всегда юный Игорь.-
Да Саша не успев отдать почет витавшему по комнате электронному духу, как ее голос заглушило пронзенное тонкое лаянье, для нее пока неизвестного существа что сбиваясь со своих коротеньких ножек спешило навстречу своим благодетелям, неожиданно выскочив небольшим пушистым коричневым комочком и бросившись ей прямиком под ноги, да лай не умолкал, он только  присоединил еще несколько тонких тонов, усиливаясь в разы, и вереница еще из троих щенков, полностью окружили Сашу, тыча своими мокренькими черными пуговками носов в ее фиолетовые штанины и обувку.
-Что это Виктор?- Взвизгнув но побоявшись отступить спрашивала Саша.
-То о чем я вам говорил,- и он ловко подхватив одного из щенков, поглаживая его не большую, коричнево желтоватую головку мило прижал к своей груди. А сам пушистый комочек в тихом скуление спешно розововатым язычком начал облизывать его пальцы. Подобного Саша себе и не могла никогда представить, она много знала фантомов живой жизни воплощенных в животных, да искусственно сотворенных видов фауны, что более служили интерьером для их земных людей, но они никогда не были так импульсивны во своих действиях к человеку. Остальные трое щенят прыгая и суетясь у нее между ног так же в нетерпении просились к ней на руки, и она видя безопасность игры с примера Виктора, опустившись на корточки и как-то рефлекторно подхватила всех троих к себе на грудки. Пушистые комочки в миг добравшись к ее подбородку и шеи в ласках кратких поцелуев начали лобзать ее лицо, при этом придавая Саше неимоверное чисто физиологическое чувство радости и умиления, словно эти касания несли в нее сытное удовлетворительное блаженство, которому нет конца.
«Вот что есть любовь, познав раз, ты не сможешь оторваться от них никогда.» Скользнула  мысль, а поцелуи щенят все больше дурманили ей голову, пока тихий рык взрослой особи не предстал перед ней в остром оскале немного пожелтевших передних зубов, невысокой на коротких ногах, но вытянутой вдоль туловищем их защитницы.
-Это их мать и мы зовем ее Лизой, и вам лучше Саш пока отпустить ее питомцем, вы для нее незнакомы и представляете угрозу, и она в любую момент может попытаться отстоять свое право любви к своим детям, в крайнем случае отдав даже свою жизнь. Эти существа не генетические продукты как вы думаете, они имеют природную основу, их породила сама жизнь а не человек, таких уже нет на земле.
А мы вот воспроизвели их вопреки всем запретам и держим вот здесь, тут они в безопасности. Отпустите их Саш иль Лиза совсем может рассердится, и между вами возникнет конфликт,- 
Саша мало понимала со всего сказанного, но все же снова присев дала щенятам свободу, что в припрыжку коротеньких ножек метнулись к своей кормилице и сделав вокруг нее круг, да будучи легко ткнутыми черным носом самой желто рябой Лизы, обратно ринулись к ногам Саши.
-Это неимоверно, почему о таком я никогда ничего и не слышала?- В основе заданного вопроса Саша спрашивала саму себя, но Виктор спешил отвечать. 
-Эволюция, мы далеко ушли от первоистоков нашей природной колыбели, где было место и вот этим существам, и даже более, они были полезны нам, а мы им были благодарны. Теперь их нет, и всего лишь потому что они имеют норов, к пусть частичной но все  же воли, так занимая свое особое место среди большого  мира . А если быть понятным Саша то они не игрушки, которую можно выключить иль замкнуть в искусственно привитых инстинктах, которым выход в жизнь лишь один, доставлять нам потеху. Пустую потеху, без эмоциональности и проявления своей идентичности, но к таким животным мы ничего не испытываем, лишь дивимся их ними формами и красками. И я повторюсь Саш для эволюции, для нашей с вами эволюции эти животные стали лишними, как и другие. И нам сей час трудно представить в кокой мере земля была заполнена подобными существами еще несколько тысячелетий назад. Хоть подобные знания нам и не запрещены, но увы они все исчезли благодаря нам, и мне горько говорить и осознавать что это еще не предел.- Смутившись наконец, Виктор прошел в глубь комнаты по пути изогнувшись перед четвероногим другом, ретиво потрепал холку рыжей шеи Лизы.
-Не бойтесь она прекрасный друг вам только нужно подружится, попробуйте немного подойдя погладить ей спину и я думая она вам ответить взаимностью,-
Но Саша не смогла и шагу ступить в перед, как вереница из четырех огнисто пушистых комочков вернувшись от кормилицы снова кружила вокруг ее ног, подпрыгивая высоко к коленям визгливо просилась к ней на руки. Лиза сама подошла к ней и своим питомцам и еще раз их обнюхав, в доброте своих черных глазенок высоко подняв голову долго посмотрела на Сашу, что с осторожностью нагнувшись погладила ее желтую холку спины. Знакомство произошло, Лиза сбросивши с себя остатки напряжения, вильну хвостом, крутнувшись на месте легко подбежала к сидевшему у стола Виктору и улеглась у его ног, а Саша понимая что этап такого не сложного примирения состоялся, расплывшись в милой улыбке снова подхватила щенят, плотно их прижимая к лицу и шее, наслаждаясь великолепием чувств, которых она была лишена всю свою жизнь.
-Вы Виктор говорите что они настоящие, без генных изменений?-
-Так  Саша, и я лишь могу добавить, что они все были рождены в природных условиях без нашей помощи, вот их матерью, так это называется, а не получены из инкубаторной капсулы, хотя сама Лиза и есть продукт таковых процедур, и оплодотворена совершено искусственно, но ее отростки будут иметь обычное природное зачатие и свое развития без вмешательства нас и умных машин. Среди них есть две девочки и два так выразится мальчика, и у них будет возможность дать здоровое потомство, но к этому мы придем где-то через год, когда они немного подрастут,- пояснял Виктор и как бут-то еще больше смутился. Но сказанное им еще больше заинтриговало Сашу.
-Вы говорите что среди них есть девочки и мальчики, и как вы их различаете?-
Виктор лишь только смог сдержать смешок, с привода предложенного ребуса, но потом вспомнив себя, когда он так же был не обознан в подобном вопросе, и просто робел перед откровенностям природного калейдоскопа.
-По половым признакам. Так их можно отличить, мы с вами так же еще имеем половые признаки, хоть никогда и не задавались этим вопросом; ну почему у нас такова разность? Мы появляемся на свет с родовых центров, где нас оплодотворяют и взращивают машины, потом учебные центры, потом свобода и неизгладимая любовь к обществу, и той системе которая содержит нас. Но раньше все было иначе, и если бы мы жили две тысячи лет тому назад, то у нас с вами были бы родители, сестры и братья, а касания и ласки с близкими были для нас культурными потехами приносившие только радость, как сейчас щенки вам приносят феерию счастья. Да и слово любовь тогда люди понимали по другому, оно по большей мере означало как путь к союзу мужчины и женщины, да зачатии семьи, того древнего непрерывного цикла, природного дето рождения с помощью особей противоположных полов.-
-Виктор вы говорите все знакомые слова, но я не могу из них ничего понять, ничего представить,- отвечала Саша спустившись на коленки на пол и продолжая играть с щенками.
-Саша, я упоминал ранние что ваши вот эти маленькие любимцы, имеют разные пола и в следующем году они смогут дать свое потомство, без какой либо помощи, нас и умных машин. На это были и может еще способны и мы сами, вы женщина и в недалеком прошлом могла бы стать матерью, вынашивая в своей утробе своего ребенка, а я бы мог стать отцом даря своей семье уют и беспечность, но ураган несущейся эволюции стер такие способы нашей с вами репродукции,-
-Но зачем и как?- Мало понимая Виктора, переспрашивала Саша, не могши осознать того, зачем было отказываться человечеству от таких прекраснейших благ, располагавшихся в непосредственной близости с подобным себе человеком. 
-Но зачем было пренебрегать порывом этих ощущений, ответе мне Виктор? И каковы они в действительности были, как вы говорите между мужчиной и женщиной?- Саша подняв у себя перед лицом бело рыжего щенка, с умилением разглядывая его маленькую мордочку, что и дело своим черненьким носиком в легких рывках пыталась дотянутся к ее губам.
-То о чем вы спрашиваете оно не запрещено, и каждый может узнать все детали древних семейных союзов, их традиций и обрядов, да их обоюдной любви. Все у нас есть на виду, и порой исторические экскурсы нам об этом напоминают, просто мы родились, выросли и существуем при других обстоятельствах, условиях что ли, среди которых нет места семейным институтам да их союзам,- тешась с игры Саши, объяснял Виктор.
-Но кое что я мог бы вам показать, проводя для вас интригующий комментарий, это старые записи отысканные в архивах,- и Виктор кивком обратился к воздушному Игорю, что мелькнул размытым ярким пятном у потолка зажег в голубом экране всю тыльную сторону их кабинета, где отображалась большая зеленая на малой возвышенности лужайка, уходившая низовьем вдалеке серебристой нити реки к самому горизонту, где под единственным низко рослым  разложестым деревом прижавшись к друг другу упираясь спинами о ствол, тихо сидели он и она, всматриваясь в еще горячее но уже низкое у земли солнце.
-Тогда говорили что они нашли друг друга, совсем чужие посторонние люди могли в доброте своих порывов соединится, сотворив союз, отдавшись в попечении каждого, неся свое благо к своему ближнему любимому человеку, была бы это она иль он. Ну что сказать, тогдашний мир был социален лишь в рамках семьи, когда сотни, тысячи и даже миллионы ячеек, пытались в свой узкий круг втиснуть малое понятие благополучия и царства, с достатками и благами, так с песчинок собирая всю остальную мировую систему людского владычества на планете земля. Мизерность соединения двух существ противоположного пола позволяла существовать культурности прошлых веков, хоть и тогда своих недостатков хватало. Во первых в основе краткосрочности таких союзов, иль в тирании сильнейшего над слабим, была б это женщина иль мужчина, но все же тогда женщина была роженица а мужчина повелитель земель,-
И с природной идиллией зеленого фона экран сплыл блистательной даже слепящей белизной воздушных витавших в парении больших лоскутов чистой материи, что словно окутывала трех оголенных членов единой семьи, отца, матери и крошки ребенка вложенного в живые ясли скрещенных да бережно обхваченных рук родителей.
-И это именно то, что могли творить собой в ранние времена. Порожденные жизнью мы могли сами давать жизнь, ценя и любя свое творение, каково оно и не было, во своих формах и проявлениях,-
Саша продолжая тискать щенка и не выпуская его из рук, пройдя в глубь комнаты присела на стул напротив Виктора, косо посмотрев на Лизу, которую густо облепили ее питомцы и словно желали расшевелить, но она потакая наверняка своей лени лишь медленно  отталкивала самых бойких от себя.
-Ну тогда почему мы в данном более развитом времени не можем иметь детей, и соединятся в семьи?- Спрашивала она.
-Саша вы задаете вопрос не заглянув в его суть, а точней в себя. К примеру вы смогли бы всю свою жизнь в одной комнате прожить со мной не стесняясь своей наготы, иль может вы смогли вот так играть со мной как с этим пушистым щенком, наслаждаясь ощущениями приятных ласк,-
Даже сами слова услышанные от Виктора, Саше показались отвратными не говоря о тех представлениях о которых он просил ее. Исказив в уродстве улыбку да и все лицо, она прикрываясь вертевшимся без конца и тихо скулящим комочком, пристально посмотрев на Виктора, что взмахнув рукой в стону экрана сменил лучезарность белизны и крепости сплоченной семьи на тихое роптанье взвизгов, окликов, наслажденья парующихся юных особей прошлого человечества. Саше стало еще хуже, подошедший комок к горлу вырывался наружу признаком тошноты, и в первые не от полетов к близким планетам и невесомости, а от личной брезгливости.
-Не надо этого, это все нам показывали еще в детстве,-
-Да вы другие, и мы другие, и мы уже никогда не повернем обратно, мы дети человечества, без матерей, отцов, без семьи, продукты эволюции. Находя среди мизерности остатков чувствительности крупицы радостного счастья, счастья которым были ранние полны, ибо были более близки к самим предметам и явлениям окружающего мира, ну по крайней мере мне так кажется. И может Саш я вас сегодня  значительно разочарую, оповестив тем что ближайшее время нашего нового скачка развития физиологии и биологии, сотрет любые проявление всего того о чем мы с вами только что говорили. Стой причины что не будет уже возможности у молодых людей помыслить о таких вещах,- с глубокой иронии немного путаясь в своих словах говорил Виктор. 
-Но почему вы так утверждает, ведь все то что вы здесь мне показали было доступно и ранние в школе, вы лишь все показали в другом ракурсе, непосредственно втиснутой в рамки обыденности и естественности прошлых времен,-
-Саш я уверен в том что вы в свои юные годы не знаете ни одной женщины которая имела бы своих детей, да и я таких не знаю, но я уверен что вы можете их иметь если бы этого сильно захотели, идя наперекор самой системе, хоть вашего ребенка общество признало бы умственно отсталым и психически больным, но это было бы не так. И мы как раз всей нашей компанией ищем таких смельчаков но пока к сожалению безрезультатно, да все же мы не упускаем надежды на успех, это бы нам помогло.- 
-В чем?- Коротким вопросом само вывалилось у Саши.
-В том Саша, что уже на протяжении двух лет по всему миру, во всех родовых институтах порождаются на свет люди, подобные нам, как я и вы, но уже без признаков полового различия не имея способности к репродукции.-
                7
Созидатель несясь в неимоверности при световой скорости по черни опустевшего космоса, в краткости прервавшись с землей, той все время в отдалении от голубой планеты истончавшейся ниточки связи, продолжал свой долгий путь к Альфа центавре, и эта краткость времени с туманившая его созерцания колыбели, смогла в нем отобразится малой мыслью сбитого в сомнении по себе внутреннего я.
«Как неутешно, но они те кто сотворили меня для будущего прогресса их культуры и развития расы, в такой конечности событий из самих себя сотворили подобие мне, лишая себя безумства случая, да в ликовании своей силы и превосходства быть рабами и служителями самой фемиды природы космоса, что всегда для них становилась божеством с неоспоримостью своего беспрецедентного влияния на их, на сложность не малой общины, да на саму без изменность краткости их жизни. И может было верно то, что моя полноценность существования может себя реализовать только в бескрайним пространстве, в продолжительности путешествий, принося в себя чего-то нового и незабываемого которым можно обогатить свою душу. Но кем бы я был на земле, с моим потенциалом мысли, смелостью взглядов и действенностью решений, узником, замкнутым во своих оковах твердой почвы, и голубой атмосферы, так как и они мои творцы, люди. Вынося наружу все свои намеренья, добродетели, посылы духовной органики, из нутрии опустошив себя, и не к чему  теперь не прикрепив свое неусыпное любопытство. И  не к чему им теперь ставить глупые ультиматумы своих противоречий, что ранние в действиях изгибали мир. Ведь окружающий мир с их руки более разумен чем они сами, и им нечего рассуждать и мыслить, создав свой рай они стали в нем живыми плевелами, дополнив собой ту яркую в морали искусно светлую картину личного эдема, где они уже бездейственны и прямиком мертвы, для мира, для гибкой структуры целого созданья которое сковывает меня, планеты, звезды. Их больше ничего не манит и ничто не завораживает они тают во своих годах для себя и своей долголетней жизни, без мук и страданий о завтрашнем, о его цвете, и о своем месте в грядущем, они то, к чему и стремились. Совершенство настоящего, которое не упускают не водном миге, вихавшегося в уже полу желаниях тленного прибивания в реальности пушистых наслаждений, которым они служили во множестве лет, а теперь стали их детьми, в послушании умных в разумности опекунов технологического искусственно созданного окружающего мира. Да вот только в какой-то мере еще им, как и мне нужно пространство и полет к неизвестностям, были бы это звезды иль внутренне глубоко философские помыслы,  ибо вся их разумность в способности воле изъявляющей адаптивности превратится в укоренелые инстинкты, так отобразив еще одних особей чисто животного творения, могших прибывать только в строго определенных условиях, без права создавать ту же окружающую среду на личное свое усмотрение. Но может тому и не быть! Ведь трезвость человека вечно бегущая от боли и нужды, всегда их и находила, имея  ту или иную форму, в виде своих пророков, мессий, гениев иль пока ничем не объяснимой мгновенной гуманизаци целого общества. Да пока я их могу видеть, в самой искренности предложенной мне с действий правды, приковано разглядывая путь, путь человеческого сознания, и я буду с ними, ибо кто я без них? Ведь я так же часть большой семьи хоть и так далеко от дома.»
И Созидатель созерцая еще далекие огоньки двух спаренных звезд Альфы центавры на долю сотой секунды прервал свои помыслы, пытаясь своим уникальным взором заглянуть в избранную даль к которой он стремился. Да в приближенности звезд он ничего еще не мог разобрать кроме пламенеющих круглых сфер круживших вокруг друг дружки, так исполняя свой загадочный галактический танец к которому он так еще был далек.
«И то что движет меня к тем далеким и незнаным звездам есть не более чем вера, вера тех людей, которым во своем времени шестого тысячелетия просто уже не нужна, но вложенная в мою сущность теми кто создал  меня в прошлом, и еще видел ближнее грядущее как бой, за свое достойное имя человека среди природы. И как жаль что те кумиры что были для их богами уже давно умерли, и не могут ставить современному человечеству недосягаемых целей, что были сложны и даже болезненны, но они  были сподвижниками каждого к свободомыслию. И я верю что у двух сроднившихся звезд я увижу чего-то необыкновенного, превосходящее мои самые неимоверные представления, подарив себе чувство восхищения и несбыточности счастья, позволив мне больше открыть способностей к созиданию совершенства нашего светлого и черного мира в котором я дитя разумности, духовный накопитель вселенского механизма сотканного в бытие материального и моих представлений о нем. И все это в ореоле веры которой есть место лишь в стремившихся протестантах и революционерах, рушивших свой покой и становившихся на путь избранный во свой ненасытной воле к открытиям, и я не виню своих творцов что создали меня таковым, напротив в таком состоянии бытия чувствуется более комфортно, зная что завтрашнее грядущее таится множеством сюрпризов о которых я только и мечтаю, ибо так я понимаю что я жив и что такое жизнь, та жизнь к которой я снова обращу свой взор в сторону голубой земли.» 
И Созидатель вновь обратился к созерцанию хорошо ему знакомого мира, мира живых, исследуя его и пытаясь понять. Потому как другого подобного чуда, ему еще не приходилось видеть среди глубокой тьмы бездонного космоса, и к его вниманию с другой стороны уже значительно развитой цивилизации привязался серенький человечек значительных лет, без пользы болтавшийся по континентам, и в спорность своих непонятно откуда взявшимся противоречий искал ответы на глубинные вопросы, воздвигая себя в шесть тысяч сто пятьдесят четвертом году мудрейшим философом, с которого все только и потешались, не понимая зачем в такой технически счастливой реальности настоящего подобные точки зрения, не находившие прямые прикосновения с их временем.
Чудак, что болтал непонятное, вихавшийся на своих длинных ногах уродливо коротковатым торсом, с маленьким кругловатым личиком да курчаво рыженькими редкими волосиками, выражено пожевывая свои толстые выступавшие на перед губы, которые и выпускали наружу животворящие помыслы да цепко липкие идеи. Служившие более чувству фанатизма и фатализма чем благоразумию, ленивого и сытного покоя тающего в наслаждениях общества, что видело свой социальный успех в равенстве разделения удовольствий, которое в одинаковом количестве были размежевано между всеми членами много милиарного племени землян. Его звали Айзек, смешной, но на таковую именную особенность он сам никогда и не обижался, не было причины. В прошлому животный смех имевший свою следственность по большей мере с боли или оскорблений, да унижений близких подобных тебе, был исключен. Неся в себе прямую аморальность существ имевших способность к умственному развитию, оставив по себе добрым рудиментом лишь умиление да стыдливую радость, которая не так то и редка была среди людей в легкой кроткой улыбке. И именно его имя в умилении звучало как Айзек, хоть в последнее время его редко так кто и называл, в молодости он любил искать приключений и почти никогда не был в местах своей исконной родины, большого континента Америки, колеся по миру и всему прибрежному космосу, он словно наполнял себя множеством компонентов, что теперь как казалось в нем срослись красочно чудесным фантомом и просились наружу словами и доктринами его взглядов и суждений, и во свои полные четыреста лет он им был рад. Он жил в Нью-Йорке в городе который во своих размерах занимал четверть того же континента, а его скромное жилище в просторах нескольких полу сфер подобая к комнат, были раскинуты в прибрежных районах чистых вод тихого океана, где в замен окон дуговой потолок всегда пускал бархатно насыщенную синеву глубинного света.
В этом грядущем даже в ночной час океан был перенасыщен светом и множеством движимой техники, бес конца сновавшей по царству Нептуна. Подводные колонии ну ничем не отличались от обычных мегаполисов они напротив в диковинку больших прибережных туннелей сливались образуя одно целое. Только сама глубина была намного тише чем сам каменный город, лезший своими острыми пиками к выси неба, и это очень нравилось Айзеку. Сказочные сны, гробовая реальность замкнутой безмятежности, да яркость фантасмагорической сети позволявшая прямиком переходить с одного измерения в другое, хоть те миры были совсем уж и технологической выдумкой, слитые по большей мере с чувственными и эмоциональными процессами самого человека. Они то и позволяли в виртуальном мире проводить свою вечность, не зная в ограничении времени и ресурсов, будучи настоящими лишь в иллюзии, которая по основе предвосхищала саму реальность. И все это сливалось в Айзеке, перемешиваясь, клубясь, да снова уходя куда-то в неизвестность, кратковременных и достаточно летучих переживаний. И лишь тишина сна, глубинного жилища, и миров которым нечего было сказать, несли его думы к вечности, бесконечности самого я, внутреннего духа которому он был обязан и который позволял ему ощущать совсем неизвестные ему чувства, порожденные им самим и словно не могшие подпасть под идентичность других, которые могли бы его понять да пережить то что переживал он.
Последние годы своего такого затворничества после яркости красок мира и путешествий, он помышлял о его бессмертии о том даре которым обладали люди в протяжении уже целого тысячелетия, и который во своем таком первичном проявлении органического казуса набирал свои характеристики, изменяя самого человека и его моральность, ранние строившаяся на завершенности и конечности пути, коренным образом навязывая такими условиями доктрину целее и ценностей, устремленностей и приоритетов каждой смертной личности. Обязывая  в сознательном предпочтении служить службу мелким иль большим идеалам, так оправдывая свою ущербность, перед великой природой и миром космоса, не принимая близко к себе то правдивое суждение о своей мизерности и краткости во времени, а напротив воздвигая свой дух к правящему началу, всего того что окружало нас с вами. И подобная гордыня в пятом тысячелетии пришла в каждое существо на земле победой, победой сознания над жизнью и жизни над смертью.
«Четыреста лет я на этой планете, в родном городе, а мир как был скован в небольшое пространство комнат, так он и остается, мы их лишь только меняем, переходя с одних в другие, чувствуя себя их хозяевами, где есть наша вольность, дней, годов, десятилетий и целых веков. А может мы их, этих пустых комнат просто предметы, телесные наполнения и больше они нуждаются в нас, чем мы в них, ну наверно это совсем абсурд.
Но я не мог бы себя представить проживаши в этих комнатах целую вечность, это как то жутковато, но все же эта реальность не может предложить мне большего, чего-то что могло бы выходить за границы стен стекла и метала. А сама поверхность с его окружающим миром что так ярко разбрасывает краски, внешности сферы и глади земли, за столько лет сосуществования просто стали бесцветны не принося в тебя ничего, приняв обыденность подобно этой комнате. И мне кажется что в мое время мир остановился потеряв свою пластичность, трансформируясь в своих неимоверностях выдумок и идей. Ничего уже не изменяется, ничего для людей уже не есть загадкой, ибо нет сущности в загадочности и интереса открывать неизвестное. Комнаты больше нуждаются в нас, чем мы сами в них.»
Айзек полу лежа раскинувшись почивал в своих мыслях на воздушном кресле, что в его потеху болталось по  воздуху то туда то обратно, словно большая качель, так в приятности убаюкивая его довольное к миру тело, лишь душа просила своей тонкой, незримой пищи, и которой ему так недоставало, а кресло раскачивалось все больше и больше набирая резонанс махов, и тут комната содрав рамки граничащих стен превратилась в воздушность неба, низкого неба, что вот-вот в малой скорости падало на землю, роняя его специфическую качель к зелени теплого в золоте солнца лужайке. Где вместо пения птиц вокруг него понеслась будоражащая в эмоциях ритмичная музыка, она пробуждала его, позволив вздрогнуть всей кожей и словно возвеличить над миром свое яство.
Не смогши усидеть на месте, он спрыгнув да ощутив своими босыми ногами мякоть влажной травы двинулся в перед по неровностям луга, навстречу просторам и красотам голубого небосвода, да темного лесистого горизонта. Айзеку били по нраву ощущения такого непоглотимого пространства, музыка по не многу утихала, переходя в живость незыблемостей природы прошлых времен земли.
«И все же как здесь прекрасно,» высоко подняв голову прямиком навстречу палящим лучам огненного солнца. Спустившись на колени он присел на кочку, что словно поднявшись удобным холмиком придала удобства для отдыха.
«Прекрасно, и само мое одиночество позволяет мне быть творцом целых миров, моих сказочных миров, что могут расти прямиком из под земли, на моих глазах и быть целостными и материальными,»
И тут же в близи взорвавшись высокой волной зелень луга разорванная в черных трещинах дерна раскрыла лоно бездны где и вырос целый город, цветущий, живущий и шумный, стирая так весь передний ландшафт зеленой природы, превращая его же в яркость и блеск стекла горевшего в золоте висшего в зените солнца.
«Я могу в него войти простым жителем и одновременно творцом, и провести в радостях общества хоть целую вечность, смотря на развитие и изучая культуру своего народа. Что уже в несколько столетий может приобрести свою неординарность да харизму, это и есть мое бессмертие, позволявшее мне быть непривязанным к настоящему и реальному, отдаваясь своим внутренним побуждениям больше чем физиологическим, не боясь что моя оболочка современен исчезнет и унесет в никуда само сознание. Нет мое сознание теперь и есть бесконечность, в любом исчислении в любой мере материальности.» 
Огромный город, так неожиданно появившийся перед ним, на миг заколебался в теплых воздушных потоках, словно искривляясь в кривом зеркале, на что Айзек ни как не отреагировал, лишь в снисхождении своего умиления еще сильней наклонил  голову набок.
«Мое появление на свет уже есть чудо, ведь я один из многих которому выпал случай знать мир эпохи зарождения вечности в жизни, а точней самого сознания, почти с самого начала. Мне самолично повезло, замечать те значительные перемены в самом человеке что уже не боится жить и не знает слова смерть, да и я сам могу исследовать эту глубину в самом себе. И как оказывается в краткости моих прожитых лет, мне от реальности, от того настоящего мира нужно совсем немного, наверное само лишь порождение. А дальше свобода, свобода мыслей, фантазий, и внутренних предрешений, которые занимают твой сегодняшней день. Словно нет прошлого и никогда не будет будущего, да и оно и ненужно, потому лишь что мы больше не боимся отстать, потерять, иль просто уйти в вечность, без памяти и своего исчезновения. Ведь это наверняка очень тревожно исчезнуть и не возникнуть больше никогда, истлеть превратившись в землю, воздух и прозрачность вод, нет, это невозможно и хорошо что невозможно сейчас в моем времени, и в самом мне.»
И та дымка теплого воздуха что в мираже волновала образ большого города, в легкости своих воздушных рек понемногу начинала сгущаться, в своей серебристой голубизне, пока окончательно не разорвавшись снова по лини того же горизонта ни залила его края синевой огромнейшего океана. Принеся с собой чаек и морских животных, выползая к самим ногам Айзека желтизной песчаного берега, и шумом накатистых  бегущих друг за другом волн прибоя.
«Океан, огромный дом, безграничное водное небо, лишь ночью он без звезд, а снаружи прямиком горит лилово теплым огнем из глубины больших глубинных поселений, которыми усеяна большая часть его дна. И нет его прошлой большой силы, он ласков, словно летний жаркий бриз солоноватых вод. Это мы люди сильны и могущественны, научив покорности даже саму первобытную природу, даже сам космос нам мил, подарив  ресурс благ о которых мы даже и не мечтали. Ведь в скорости мы сможем колонизировать всю солнечную систему, ее самые дальние планеты которые без жизненны и по вероятности таковыми и останутся. Но их ископаемы и топливо послужат нам еще в долгие тысячелетия, и с них мы сможем в грядущем на близкой орбите к солнцу, соорудить новые жилища, которым будет рад каждый человек.
Таковы проекты существуют, и даже ведется самая интенсивная работа в этом направлении, и будет совсем в диковинку мне иль кому-то другому удивляться тому что по чистому голубому небу, в медлительности проплывет еще одна большая планета земля, с живыми людьми, с той же массой и размером но немного лишь ближе к солнцу чем мы сами. А может в скорости мы сами сможем создавать и целые звезды, устраивая так в самой основе первичную гармонизацию вещей и действий, позволяющие нам в утопическом строе прибывать во своем благополучии целую бесконечность. Но это наверняка будет лишь возможным когда мы живые существа сможем покинуть рамки нашей звездной системы, а пока это у нас никак  не получается, и даже те роботизированные аппараты с посылаемые нами к границам галактики не так уж далеко отдалились от самих нас. Хоть и имеют достаточно большие скоростя, но все же они ползут к ближайшим звездам словно черепахи, и это пока еще необъяснимое явление, а большинство с них просто исчезают не принося нам никакой пользы. Но теперь мы можем ждать, ждать хоть целую вечность, хотя чего? И наверное нам нужно отправляться в путешествие самим, создав такую автономную планету в неизмеримости больших объемов, с внутренней климатической средой и своим светилом, но все как бут-то на изнанку, да лететь куда-то туда где нас еще нет.» 
И большой синий океан во свете жаркого солнца в миг помрачнев полез своими высокими волнами к самому небу закрывая все видимое пространство, прозрачной густотой безграничностью космоса, с кружившимся по центру большим, сверкавшим, во множестве огоньков шаром, медленно вращавшийся вокруг своей оси, и куда-то отдалявшийся в глубины ярко звездного пространства.
«Но будут согласны на это сами люди? Что привыкли в упоении наслаждаться нескончаемой жизнью на старой земле, где уже нет нужды, и что для них нужда? Что они понимают под этим словом, исчерпанность своих желаний и потех, к которым они пристрастились, и в полноте своей бессмысленности таких действий опустошили себя. Но а чем они были наполнены до этого? Чем наполнен я сам? Замкнувшись в этих глубинных стенах, без возможности на свет и воздух гонимый ветерком, ну и нужны ли мне те ветра, когда я могу сам воплотить в реальность целые ураганы.»
И черный, звездный космос, сгустившись вокруг словно прилипая к нему и потрепливая его легкий желтый костюм, что был его единственной одеждой уж много лет, начавший пускать под себя легкую прохладу просветлевшей тьмы сомкнувшихся во всех сторонах мириад звезд и зажегши снова перед ним земное небо, с темно синими низкими тучами, бурлящих во своем холодном пару и быстро несшихся прямиком к нему, вздымая перед собой столб пыли и мусора, листьев, трав, сухих веток. И все это под раскатистые громовые взрывы надвигавшейся грозы, сурового горизонта испускавшего из себя копья молний, ливня дождя, да воя ураганного ветра.
«Вот еще миг времени, кроха мифического действия в иллюзорном шоу, и большие увесистые в холодной жидкости капли ударят мне в лицо, пронизывая меня не дрожью страха иль обычного неудобства а той же приятностью ощущений, мягкостью ласковых теплых вод. Я то в реальности никогда и не знал ураганов, бурь, снега, лишь еще в юные годы в одном каком-то неимоверном случае попал под легкий летний дождик, который  шел с несколько минут. По моему, это было у южного побережья индии, когда я в путешествиях познавал свой большой круглый дом что зовется земля. А теперь я лишь путешествую целыми днями в своем виртуальном мире, что яркостью своих красок меня обманывает, выдавая ложное за действительность, и все же это хоть и лживый мир но он мой, с моими границами, с моими представлениями и намереньем быть его творцом, творцом для одной души, моей собственной что почему-то устала от всего материального впихнутого в рамки наслаждений и удовольствий.»
И отмахнувшись рукой от все ближе подступавшего урагана, Айзек таким образом сорвал всю иллюминацию видимого и ощущавшего, переместился снова во свое подводное жилище, продолжая по-прежнему сидеть в кресле да расслаблено унылым взором смотреть куда-то к верху, к синеве океана игравшего размытыми словно жидкими зайчиками света, метавшихся то туда то обратно в беспокойном волнении поверхностных волн.
«Почему так? Почему в моем множестве лет ко мне все чаще и чаще приходит разочарование и то бессмысленное уныние, о самом смысле моего такового существования. Почему сквозь ватность нескончаемых наслаждений нашего шестого тысячелетия в моей груди зарождается боль, наверняка боль от собственной пустоты, пустоты там где должна быть душа, светлая и великая, а не придаток сознательности к иллюзорностям выдуманных миров. Но и они те иллюстрации имеют свое начала и свой конец, как день и ночь. И как интересна в наше время сама смерть, то явление которое позволяло быть беспрерывному циклу перерождений. И эта загадочность корит не только меня, но и многих, пытавшихся познать, что за органической смертью? Иль есть что потом еще? По всему миру прослеживаются по одинокие случаи людей в возрасте от четыреста до восемьсот лет, о их преждевременном и нечем не обоснованном летальном исходе. А диагностирование умерших тел в первые минуты такового внутреннего противоречия показывает что человек целиком здоров и способен прожить туже вечность, ни зная в себе признаков физиологической ущербности, да ни намека на старость, но все же, все в нем останавливается, сердце, легкие, все процессы указывавшие на жизнь. Как это возможно, но это происходит! Словно они уходят со своей воли, словно порешивши так, да давши себе команду больше не дышать, не видеть и не слышать, отторженно уйдя в неизвестность, и это достаточно странно. Когда человечество получило бессмертие, в какой-то мере оно его и не приняло, может это единичные случаи, а может и нет, нужно разобраться, нужно познать глубину этих людей.»
И мысль сменилась плоской статистической информацией, зажегшегося прямиком перед им экрана, с рядом казавшегося в нескончаемости списком, тех людей которые почему-то отказались от своей духовной и физиологической вечности. Все они с виду были в юности молоды, и своенравно миловидны, без лишних признаков излишнего уродства, выраженных в  лицево-гримасных признаков смуты иль разочарований. Напротив Айзеку показалось что они были своеродно счастливы, гармонично сопоставляя себя с миром добра и любви, словно и теперь после смерти с тех более детальных образов запечатленных в документальных роликах исходил изливаясь свет, прекрасный свет, изысканного добронравия да жгучего интереса к чудесам жизни.
«Я так много времени провожу в киборг пространстве, что трудно и воспринять этих людей не как электронные субъекты, большой компьютерной сети. Могшие подобно мне существовать в мире человеческой расы, и это наверняка потому что я давно никого не видел в живую, сидя здесь взаперти. Не переживая то чувство близости, которому я так рад был во времена образовательного цикла, а после в исследовательском экскорде от чуда к чуду нашей солнечной системы. Но в мир живых я могу заглянуть сквозь тоже окно сетевого пространства, но это на данный момент совсем не то. И как это надоело, нужно срочно подняться на поверхность ко дню к солнцу, к миру живущему своей наружной и естественной жизнью.»
И соскочив с кресла, Айзек заметавшись по комнате словно чего-то искал, внутренне не мог собраться с тем, что ему вот теперь предстоит покинуть свое комфортное убежище и куда-то отправится в живую. И то волнение своей неуверенности вдруг вскипевшее в нем продолжало кидать его с стоны в сторону, не позволяя придти покою и уверенности, да просто начать свой путь на верх.
«Я и забыл то время, тот последний случай когда выходил с этих стен, когда покидал их. И наверное это ужасно найти свое уединение в личном склепе на целую вечность, и с этим нужно что-то делать!»
Но такие мысли только еще больше добавляли внутреннего смущения, не позволяя сделать шаг за дверь своего жилища.
«Это совсем выходит за рамки безумия, подобное я никогда и не переживал, а напротив всегда был любопытен и игрив с неизвестностью что бросала мне всегда вызов с ближайшего поворота, дороги судьбы. Нет, так я никуда не уйду и мне нужен компромисс, позволявший мне на часть реализации моего желания. Сразу я не пойду к великому и теперь почему-то опасному для меня солнцу, а сделаю прогулочный круг по городу в океане, позже перейдя к подземным коммуникациям Нью-Йорка а там! Ну чего тут загадывать когда первым что нужно сделать так это выйти вон за те двери.»
И он долго посмотрел на светловато коричневый отлив входных дверей, да все же смогши сорваться с места и оттолкнувши страх и волнение, воспарив духом выпорхнул из плена, уютного комфорта, вечного тления своего же сознания.
Как помнил он и ранние перед им раскрывались изъеденные сотнями норами гибкие во свете туннели, спаиваемые между собой жилища подобных человеков как и он, и о которых он практически не знал ничего, да и никогда их то и не видел. Казалось вот они рядом и сей чес он мог постучатся в любую видимую им дверь, но ответили бы ему, смогли бы открыть и в пустить его в свой мир, гибкой в безмерной красочности иллюзии, что могла полонить и порабощать до крайнего придела умопомраченности, заставлявшая человека полюбить реальное одиночество, перенасыщенное событиями и явлениями виртуального, с городами, природой, культурами, да и целыми личными народами. Но Айзек шел дальше к небольшой круглой зале, где он поместившись в шахту лифта мог отправится к их подводному культурному центру.
«Здесь так же тихо как и у меня взаперти, словно я снова путаю где настоящее а где нет, и что я сей час взмахнув рукой иль того легче помыслом,  смогу сменить перед собой представшую картинку. Наполнив ее людьми, с которыми мог бы заговорить, и в конце концов услышать свой голос, а не голос одних только мыслей, но никого нет!»
Вырвавшись наружу он в начале летел, но с каждым шагом становился все медленней и застенчив, перед приближавшейся шахтой лифта что встречала его уже с открытыми дверьми. Где в белоснежности света он устремил свой взор на маленький монитор с приложением маршрутов, откуда сразу же в одном из уголков, появилась программа виртуального гида, крошечного человечка, что бюстом выглядывал к нему наружу. Интересовавшийся гостем, да  был излишне изыскан в коротких вопросах и ответах.
-Добро пожаловать к открытым мирам аква-города, и мы очень рады вашему желанию быть познавательным, открывая так себе красоты нашего скромного оазиса. У нас как раз в первые среди океанического дна совсем недавно был презентован парк и оранжерея, это хоть и малое сооружении но и оно нашло свое место  под большим куполом нашего жилища. Вы бы не хотели проехать и увидеть все сами, иль вы имеете какие-то другие планы?-
-Нет, и это лестное предложение, и я уверен что это центральные районы, ни так ли?- Переспрашивал Айзек вежливого навигатора, что уже сдвинул их капсулу с места и двигал пока в неизвестном для него направлении.
-Вы правы, и об этом несложно догадаться ведь все самое чудесное мы стремимся всегда сплотить в одно, словно позволяя дополнять одно другим, и так насыщая себя красотой, да  идти по пути умиления да восхищения перед тем что так трепетно пронизывает нас.-
-Вы говорите о красоте, вы говорите, но никогда ее не чувствовали и не могли извлечь из себя, ибо вы сами и есть красота, красота человеческой души что узрела в таком сопоставлении вещей и явлений вашу естественность и миловзорость, которая просто восхитила инженера создававшего первую вычислительную машину. Так заставив всех остальных, тогдашних и будущих оппонентов замереть и воздать почет настоящей красоте, что могла полонить не только его но и миллионость народностей. Ведь что есть красота, великолепность неуловимой добродетельности, манящая и влекшая за собой, позволявшая собой восхищаться, и оседавшая в нас душами, которыми радо живем мы миг, прекрасного мгновения перед той же красотой. Но вы посмотрите в каком разнообразии шестого тысячелетия пришла к человечеству великая красота, с какой насыщенностью она полонит мир, занимая нас в каждом проявлении современного настоящего, где нет больше того чудесного судьи к такому прекрасному чувству, как та же грусть и скука.- Тратился во словах Айзек.
-Грусть и скука, это лишь излишество,- выдав немым лицом, голографический маленький человечек с панели.
-Да, именно так вы и помышляете, вы которые повторюсь не знали ни каких чувств, и то о чем говорите. Хоть вписываете их в излишество,-
-Увы, но дорогой Айзек, я лишь статистическое суждение миллиардов людей которые негативно относятся к скуке и одинокому унынию. Все стремятся радоваться, да тянутся к развлечениям.- Умничал электронный друг.
-И тут не поспоришь, все тянутся к развлечениям, которые почему-то находятся в конечном итоге среди внутренностей вашего брата, к вашим прострациям, где есть место только радостям. А внешне вы вот, свет составлявший образное обличие человеческого лика, говорившее со мной шаблонными фразами выуженные с обычного общения,- остро начал отвечать Айзек.
-Может так, но вы немного ошибаетесь, ибо я многое из того о чем вы еще и не можете себе  представить, я есть все что есть сейчас на земле, и все что будет в будущем для вас, и вашего завтрашнего дня,- так ответил в секунду исчезнувший проводник.
И тут же бесшумно остановившийся лифт, отъехавший одной из своих стенок, открыл Айзеку вытянутый вдоль простор, высокого и достаточно широкого туннеля улицы, его же подводного царства. Отсвечивая по сторонам разнообразными световыми гаммами, витрин, вывесок, голограммными картинами, учреждений киборг пространства, да развлекательных центров. Вокруг было достаточно много людей, просто прохаживавшихся иль с увлечением малых компаний поигрывавших пластичностью виртуальности, что словно убегала от них воздушным шаром, меняясь во своей структуре и образе, позволяя предстать перед своими обожателями современным калейдоскопом, от которого невозможно было и глаз оторвать. То этот шар зажигался звездой, в нутрии которой проплывали золоченые вереницы предметов и каких-то иероглифов, то багровел в ночь и испускал с себя черноту, что можно было подхватить рукой и словно нить запустить по воздуху, придавая линии ровных траекторий, иль фигур, то сотни улыбок заполняли малую сферу, зубчатыми ротиками сыпля звездные искринки, позволяя присутствовавшим отдаться беспричинному умилению, да теплой радости своей гармонии, душевного с внешним.
«Здесь как и прежде многолюдно, но хоть мне почему-то кажется что человеков стало немного меньше, иль мне просто так кажется. Все снова в своей нужде, игре, продолжают тешится искусственными только что придуманными чувствами, да полу материальной эмоциональностью.» 
Айзек, в таких мыслях пытался с того момента когда вышел к центральному залу рассмотреть тех кто так в обильности  напирал на него, и это чувство что ли своей мизерности среди множества люду немного его смущало, не позволяя раскрепостится и забыться. От лица к лицу он переводил свой взор, пытаясь разгадать их побуждения, их действенность в этом мире, в этом настоящем. И не находил ничего кроме разности, коренной отличительности его и их, и всех тех многих, что шли ему навстречу иль обгоняли его.
«Они наверняка так как и я, вырвавшись из заточения и объединившись со своими старыми друзьями спешат поглотить новое, новое настоящего. И как я только не смог смекнуть, ведь можно было бы предложить моим друзьям по образовательному учреждению, провести встречу и быть боле раскрепощенным чем сей час, может быть кто и согласился, мы сними так давно не виделись. А так выйдя в мир, я почему-то снова оказался взаперти своих таких никем не понятых амбиций, которые наверняка никому и не будут нужны. Ну и зачем всем им мои помыслы мои суждения когда они увлечены только одним, жизнью, что позволяет дотрагиваться к себе и себя ощущать, и как я вижу теперь они все тешатся этим, и я сам ранние этому занятию был рад, наверное то было прекрасное время. Но почему я так рассуждаю ведь оно никуда не ушло, я не изменился и по-прежнему молод и силен, но почему-то не прельщен, не прельщен собой.» 
И он остановившись в неподалеку блистательной витрины, что своей внутренностью излучала разграниченность  цветов радужных оттенков, вытянутыми продолговатыми столбами, желтого, красного, синего, коричневого, зеленого и фиолетового, так в своей гаме разрезая пустую комнату, составляя ее же наполнение. Но в цвету такой радуги он видел и себя, высокого, стройного, с моложавым ликом, пытавшегося в чистом отражении стекла, к примеру другим натянуть и на свое лицо улыбку.
«Обществу нужна значимость, а самой значимости нужны ее обожатели, поклонники, а сможешь ты быть обожателем когда  не любим сам себе. Верней почему-то таковое понятие с годами само уходит из тебя, и ты забываешься, не ища предлога к реализации подобной эмоции как самолюбие. Наверное я позабыл себя любить, и потому не требую любви от других, но почему так сложилось, почему такие перемены происходят во мне?»
И он шагнув навстречу своему отражению, пытался приблизившись лучше рассмотреть свои маленькие глазки, иголки светло сереньких искорок что вытыкались с под узковатого лба.
«А они живые, и мне кажется могут много чего сказать, но кому!» И подступившись еще ближе Айзик нарушил покой витрины, которая бесшумно исчезнув прозрачностью преграды пропускала его внутрь к радуге, к цветам воздуха, от которых к его носу начали дотягиваться дивные ароматы. Он прекрасно знал что перед ним парфюмерный павильон, где по всей вероятности представлялись новые образцы воздушных душистостей, и не сдерживая себя а идя на поводу прекрасного, летавшего по ветру, он прошел к центру помещения, где застывши принимал ароматные ванны без конца накатывавших на него волн, разнообразнейших запахов и их оттенков, сменявшие друг друга цветовыми гаммами, красного, желтого, зеленого.
«Благовония, как они прекрасны во своем проявлении, которые несут сами по себе радость и трепетное замирание завороженной душе, без лишних оправданий сознания. Что в большинстве случаем нам просто обязано давать разрешения быть счастливыми, вплетаясь в нас ужаснейшим для данного времени словом моралью, и как это все сложно и неприменимо к нашему социальному развитию. Когда есть таковая обычайность, просто необычайного, ароматов! Входившие в нас уже с заведомо позитивными впечатлениями, приятных ощущений и переживаемых чувств, это словно сон, прекрасная иллюзия без завершения и ее начала, заполнявшая тебя до конца, где теряешь все точки соприкосновения с реальностью, и только тишина, полная тишина.»
И он на несколько секунд опустошил свою голову, позволив чудным ароматам заполнить  последний форпост сознания его черепной коробки, отдавшись целиком наслаждению в обаянии чувствовать весь мир.
Да долго все же не задержавшись в веяньях прекрасного, и унося с собой остатки прекрасных благовоний у себя на теле, он снова вышел к заполненному людьми простору, подводных улиц и лабиринтов, ширившихся и сраставшихся одной большой площадью у центра их  царства Нептуна. Получив эмоциональный заряд от парфюмерного салона, он с замиравшим умилением на смешноватом лице, резал собой пространство своего большого как оказывалось жилища, стремясь куда-то в перед так уже и позабыв свою первичную выбранную цель.
«Теперь они и не кажутся чужими, ну те, те такие как я!»
И он прямиком потупился на двух стоявших у большого прямоугольного столба человеков, высоких со светлыми короткими волосами, излишне истонченные в лицах что отражали какую-то нежность и миловзорость, они привольно о чем-то говорили, не обращая никакого внимания на других, находя свой уют в своей беседе, возле современного теле  вещателя, который имел в своей технической возможности быть недокучливым тем кто им не интересовался, а проецировать свои теле новости лишь которым кто желал видеть и принимать в себя графическую информацию, для всех же остальных у пика четырех угольника словно и ничего и не происходило, так как не было ничего и для эти двух человек, кроме их самих.
«Наверняка среди их речей так много слов, словно они ими перебрасываются, но то чувство, что возникло в поле их общения можно выразить только одним звуком, одной интонацией, что и есть значимой для них. Словом взаимность! Но зачем тогда другие, для рассказов о красочности мира? Да вот же он, и зачем о нем говорить! Он вокруг нас и мы вольно можем его ощущать, и это великолепно. Но те порой надоедливые слова, они повсюду и везде, они в моей голове, отбивают штампы тому на что натыкаются мои глаза, руки и слух, иль когда моя духовность замкнувшись в себе извергает каскад словесных мыслей о моих так званых желаний, которые мы гложем в умилении прекрасных мечтаний, жизни, жизни которая в нас, в нутрии, и которую мы называем сознанием, есть ценным ядром нашей души. Того диковинного проявления что возникло еще одним необъяснимым явлением, среди мертвого да органического мира, последний из которых был им порабощен. Да и сама мертвость видоизменяясь словно эволюционируя становится очередным домом для не видимого сознания и  с ним я уже общался у лифта, и все конечно во словах. Но пока мы есть первыми носителями такового чуда, давая пристанище тому что изменяет мир вокруг нас. И вот эти два человека делятся между собой своей сознательностью, обогащая ее и давая возможность жить в них, и они наверняка никогда и не спросят, да в чем же суть смысла самого их него сознания? Наверное им это слишком сложно, понять то что с самого рождения живет в них, и руководить их  био-оболочкой. А для меня ответ не так уж и сложен, я уже давно ответил себе, и он в существовании! Эта формула применима ко всему, к тому же мертвому и живому, органическому существованию!»   
И Айзек тешился своему бытию, которым он был и которое ощущал.
«Я словно один, и в том же единстве поглощаю все вокруг, сплотившись с миром и составляя все к чему могу дотянутся, и наверное это прекрасно что я неограничен физиологией моего тела, а мои мысли, мое сознание может выйти дальше, хотя бы в то киборг пространство, и это и есть не ограниченный канал моего простора, такого вот себе простора одиночества, но что если вовсе сбросить с себе это бремя органики, которую в последние тысячелетия значительно трансформировали и придали вечности, наверное не задумавшись о том что оно все равно имеет свои границы, свой придел за которой начнется океан скуки и уныния, когда твой эмоциональный голод побьет твое любопытство и само слово человек, и само понимание сознательности станет на первое месте и оно признает незыблемые просторы еще черной и пустой твоей будущности, которая перед тобой закрыта. Закрыта, вот этим миром живого и мертвого. Но есть всегда желание идти и быть поглощенным и поглощать, пока в тебе живет то волшебное, что и подвигло к этим размышлениям. И вот миг, миг реальности, что словно прогнозом к грядущему может стать обыденностью, да это не так, ведь сегодня утром перед великой пусть и абстрактной бурей я еще и не предполагал  о том что среди моего подводного города есть зеленая оранжерея и что те два человека, породят во мне так много новых мыслей, словно я стал сними поза кулисным товарищем, ведя такую шутливую неприметную беседу. Они так много дают мне, а я так много могу дать им.»
И Айзек вот-вот был готов подойти, заговорить, просто отдать почет своего внимания, но на миг его добродушное настроение прервалось, сменившись детским стеснением, и что ли стыдом, словно боясь себя и того долгого времени в котором он пробыл взаперти, и теперь как-то внутренне пенявшего на их различие.
«Наверное нужно немного осмотреться, не спешить, зачем форсировать события когда я не могу придти в себя даже от того что я уже здесь, среди многих людей и такой гибкой инфраструктуре, подобной трансформеру, изменявшаяся если не каждую минуту так каждый день.»
И он оторвавшись своим вниманием от двух человеков, позабывшись в коротком созерцании блеска туннельной улицы, двинулся дальше к близкой центральной уже в часть зеленой площади. И правда, все тот блиставший в ослепительном мерцании ранние центр, их него подводного царства теперь зазеленел изысканной дубравой, редкого молодого леса, с бархатом пахнувшей свежестью низко постриженной травы. 
«Были они б только не искусственные!» Вырвалось предвзятым осуждением того что видел Айзек, где на стволах деревья  электронными табличками поблескивали гибкие воздушные мониторы, облегчавшие любопытство прохожих, насчет видов таковых травяных гигантов. Да отыгрывавши роль чувственного мониторинга самого дерева, в полноценности его произрастания и процветания среди места где нет для него обычных условий к росту. Но само ощущение зеленого шатра в игре темно синей голубизны прорывавшегося сквозь купол света океана, гложа растрагивало душу каждого кто попадал в первые к этому глубинному оазису. 
«Что-то старое, позабытое, просыпается во мне теперь, как будто напоминая о покое целых прошедших поколений, смогших во мне остаться частицей, и сей час шептать мне нотки покоя, и упоение чудес красоты первозданной природой, природой без пластика, без того же еще цепкого сознания, природой самой жизни. И когда ты попав в такие места, то словно забываешь о том существе что живет в тебе, да и само сознание куда-то отступает, наверное к рубежам где возможно любоваться той гармонией к которой оно и стремилось на протяжении своей долгой разумной жизни. Но как оно прогрессивно, даже молодой дуб взлетевший с полтора десятка метров в верх, не к солнцу, а к толще океана, имеет свою малую разумность спрятанную в чипах подкорной среды.»
И Айзек не зная зачем подойдя к стволу, погладил не его шершавую коричневую кору а сам воздушный монитор, так размывая его голографические сведенья о еще юном гиганте.
«Среди океана где должны были жить и процветать морские животные и водоросли, эта зелень совсем в необычность, наверное как все остальное что смог с подвигнуть человек, или точнее его сознание.»
Поводя по сторонам головой, он искал словно какой-то недостающей части, всего грандиозного панорамного панно природного музей, и то неучтенное художниками было в явь им подмечено, ложившееся жаром на его нежную кожу лица.
«Здесь нет ручья, нет влаги, а сам лес сух, словно он посреди пустыни, и это оскорбляет меня и наверное все живое в этой оранжереи. Но наверняка для тех людей которые никогда небыли на поверхности и никогда не знали ароматов и влаги широколистых дубрав, эта выставка будет выдаваться за настоящее и естественное, ведь их леса по основе были ничем другим как киборг проекцией в электронных снах. А может это и есть уже виртуальный сон способный нарушать наши границы  реальности и становится таковой по желанию самого автора.»
И он снова поводил своей рукой по монитору дерева, смешливо улыбнувшись себе, да в миг отбросив подобные рассуждение двинулся вдоль малого подводного парка, продолжая разглядывать себе подобных и ища в них сходство с собой и своими помыслами.
«Наверное они так же разрознено одиноки как и я, хоть с виду таковыми и не кажутся, и мне наверняка необходимо быть немного повеселей, отбросив свою хандру, хоть так же хандрой мое состояние сложно и назвать. Точнее сказать заблуждение, поиска ответов на множество моих же вопросов, что не дают покоя, хоть все вокруг меня и создано ради того же покоя, благоухания живых творений, что вот теперь в избытке своих телесных сил кружат вокруг меня. Зачем же им как и мне вечная жизнь? И как ужасно и страшно то что спустя четыреста лет мало чего изменилось, а если все в будущем времени так же  будет сталым, однотипным, не изменчивым. Тогда в действительности незачем будет покидать узкие комнаты, зная что познанное давно, не принесет тебе больше чувства удивления и замирания перед невиданным до сели чудом. А может я попросту  чувство вечного поиска, вечного стремления, потерял, потерял во вне, перенеся его вовнутрь, но почему так происходит, а если бы его не было и во мне самом. Тогда и правда зачем мне года и тысячелетия, чем они будут заняты, каковой деятельностью!»   
Он шел по хорошо знакомому в прошлом маршруте, где когда-то с его памяти был отправной лифт к поверхности, широкого полуоткрытого цилиндрического помещения с много пассажирскими местами для компаний, да одиночными индивидуальными кабинками. Но это еще никак не всплывало в его голове, он просто шел по заученному пути, продолжая громко для себя рассуждать, и словно боясь что кто-то может услышать его мысли жался туловищем к лазурному покрытию улицы.
«Так что же тогда получается, телесное так и осталось временным, хоть может просуществовать с целую вечность, но не находя по каком-то еще неизвестном поводу свое место после четыреста, восемьсот лет.
Своего места среди общественности этих людей, ведь я могу даже поспорить что среди теперь мною видимых человеков нет никого старше моего возраста, и если это так, то это страшно, и на это нужно будет обязательно обратить внимание когда я вернусь домой. Но сей час не об этом, хотя о чем же, если не обетом. А если так, то моя вечность может находить лишь свое место среди виртуального технического мира, словно стать еще одним микрочипом большой и многосложной системы, где бы я жил во своем выдуманном мире не касаясь ко всему внешнему, что меня окружает сию минуту. Да зачем я тогда этому миру? В чем мая польза иль значимость перед временем современности, иль может этот вопрос не имеет никакой актуальности среди утопического строя к которому я принадлежу, в котором я живу и есть обычным хорошо ухоженным домашним животным, с правом на свободную волю в рамках бетонной клетки. Но все же как это возможно в наше время, я как будто свободен, и в тоже время замкнут и порабощен во своей пустоте и непритязательности к миру голубого неба и твердой земли. Неужто это и есть смерть, которую я никогда и не узнаю, но так любопытствуюсь ней, но как много людей вокруг меня, которым свет более приятен и прекрасен чем серость тьмы и тленность мрака, исключенная с самого ощущения и понимания человечества.»
Он и не заметил как оказался внутри  прозрачного, кругло помещения, с которого в несколько шагов можно было вступить в шахту капсулы и взмыть к верху вод, иль еще глубже опустится под подводный город, скрывшись в подземных коммуникациях огромного Нью-Йорка.
Да осознание пришло само, когда несколько взоров прошлись по нему пытливым вопросом; почему он собой в неудобство другим преградил путь, там где мечтания были просто запрещены. И его снова как перед выходом в свет начало бросать в лихорадке со стороны в сторону. Не зная что предпринять, продолжать свое путешествие иль вернутся, пытаясь совладать с собой он выбежал обратно к широкой центральной улице, и уже немного отойдя в сторону от такого свое-родного в будущем средства массового передвижения, немного успокоившись начал медленно приходить в себя.
«Снова эта паника, этот страх, как бут-то что-то загоняет меня обратно, заставляя вернутся к моей нише, что это за паранойя? Почему я сам бегу от этого общества, ведь я не несу к нему гордыню, а стремлюсь быть счастливым подобно им, находя и свою радость в общении. Но в каком общении? Надомной и ранние в младости, порой просто подсмеивались называя в ласковости блаженным чудаком, но не может быть того что все в моем возрасте ищут свое преткновение к миру в подобных вопросах, в подобных рассуждениях, что держатся в моей голове. Ведь это абсурд, все мы не можем быть одинаковыми, и все не можем поступать в точности действий, хоть со стороны оно так и кажется. Но само понимание, ощущение мира должно быть разным, не повторным, чем-то сверх живым, в способности к полетам мысли, пусть и виртуальных просторов. И снова я вернулся к тонким и воздушным мирам киборг плоскости, гибкой и многомерной плоскости, и сей час я должен себе ответить, буду я продолжать идти к настоящему и реальному, или пора вернутся к солнечным дождям моего внутреннего мира оживавшего в красоте технологических игрушек шестого тысячелетия?»
И Айзек не давши себе ответа, на собой же поставленный вопрос, сжавшись еще более, в укратку не замечая людности улице, быстро пошагал обратно домой, к малой норке что так влекла его своей непонятной силой, и о которой как ему казалось он уже заскучал.   
«С виду я полноценно молод, да члены рук и ног уже не требуют движений, становясь ненужными от постоянного пребывания в удобном, мягком кресле, жизни без порывов физического да феерии виртуального. Ну и что! Ну и пусть! Ведь это так же жизнь, жизнь современного и далекого в вечности человека.»   
И он вскорости очутился среди своих двух небольших комнат с открытым в стекле потолку к синему океану, которому и был рад, находя уютность прибивания под такой своеобразной глубиной линзой, со взором в высь толщи вод и крепкой уверенности своей защищенности.
Да перед чем, перед миром благ, и это самое понимал и Айзек. Умостившись на своем кресле и еще немного по таращившись в стекло потолка в улыбке вспоминая свою неожиданную теперь уже в прошлом выходку, с таким коротким путешествием по его подводном царстве. Он в намеренье своей мысли зажег перед собой огромный воздушный монитор глобальной сети, рассматривая пока без личных своих запросов абстрактные трехмерные ролики, украшавшие так вход в мир иллюзий. И почему-то его глаза линиями черных с узившихся зрачков, сами впились пристрастием к желтизне небольшого окошка на красочном экране, приближавшись облюбовавшемся к его вниманию, что вот-вот должно было  сковать его со всех сторон, прекраснейшим видом дождливого осеннего дня, серого с свинцово низким небом, павшего на багряность листьев, еще не совсем опавших лип, кленов, тополев, что уже успели в обильности усеять мокрую землю, придавая своей огненности цвета тепло сыпучести времени, что сменивши солнце в голубом небе сошло на мерзнувшую в первых проснувшихся в изморозях поздних утрах холодушки осени, и сей час в истопи мелких вод  дождя, расходившегося лужами поблескивало горением холодного света.
«Свет великолепия, когда отчаянье жизни в последний раз сбрасывает свое тепло и ложится у ног, у моих ног, радуя меня и окрыляя надеждой что сумрачность серого неба в скорости разойдется да прольется золотом лучей. А этот  дождь он словно пропитал все вокруг, и меня,»
И Айзек потянулся открытой ладонью к мелким капелькам густо сыпавшихся сверху, что в миг окатили его рясностью влажной обители, позволяя ему чувствовать прохладу небесных потоков желтой осени.
«Здесь так тихо, есть только шепот дождя, без словно поющего сонату покоя и красоты, что в миг может стать чернью изгнившей массы листвы, и позже возродившись придти к тебе и снова удивлять тебя, о таком ходе событий нам повествовали в учебных учреждениях, а в прям каков он на самом дели никому неизвестно, фабричность программ, иллюзорность видимого вот наша природа, что так красива и что так настоящая для нас.»
Он в медлительности словно его действие было особо значимым, обернувши выставленную руку к низу, вглядывался в каждую капельку, что скатывалась по его вытянутым пальцам, и отрываясь разбивалась об пушистый покрыв желтых листьев. И он еще долго гулял осеним виртуальным парком тешась миловзоростью картин и своей внутренней пустотой, где сознательность словно сама затаившись была прилежным зрителем чудес технологий, и в прошлом для него неизвестной природы.
«Так редки, и так случайны подобные эпизоды, хоть их можно было бы разыскать в любое время среди сети, но почему-то само внимание ищет другое, и эти вопросы больше ко мне, чем к кому-то другому. Да ведь других и нет!»
Осмотревшись вокруг и видя свою полупустою комнату, он вновь мукой души вернулся к неразрешимости дня, да и целых последних годов его долгой жизни.
«Смерть, мы давно позабыли что это такое, но не забыли что есть старость, если я точен во своем понятии, ее словно и нет, и наше тело юно и в меру игриво, но почему я так чувственно переживаю ту старость, что сошла с моего тела и силится еще в нутрии, прятавшаяся и боявшаяся мира младости.»
И перед его глазами на воздушном экране замелькали сотни лиц, которые он видел среди туннельных улиц, центра их него подводного царства, в ходе сегодняшнего путешествия, и ни один из них не сягнул возрастного рубежа в триста лет.
«А мне четыреста, и я был прав моя смерть вот эта комната, эта неизученная затворенность, которой есть место лишь в одиночестве, и это прискорбно, что я из этих стен уже никогда и не выйду.
Ох, приговором ложится таковая в тяжести мысль, которую мне наверное не разрушить, хоть физически я полностью волен, но в духовности я словно перерос тот мир что окружая создал меня, которому я уже не нужен, да и он мне не к чему!» 
И Айзек еще раз осмотрелся вокруг, в очередной  попытке признавая что он у себя дома, да вернулся к блистанию монитора, снова плывшего слева на права, многообразной рекой, разнообразных в цветах окошек.
«Но у меня есть целый мир, нет множество миров! За рубежом материального, но существовавших в полноте своих проявлений, где имеются те же измерения и те же ощущения, пусть виртуального, но естества, где мог бы я еще находить свою младость, и без страха идти к общению подобных мне, принимая от них теплоту эмоциональности добрых переживаний.»
И эти помыслы, как и ранние многие другие, словно под внутренним его намереньем распахнули большой воздушный экран что залил целиком всю комнату желто-горячим светом обволакивая его со всех сторон, из которого словно идя ему навстречу показался миловидный человек, немного походивший лицом на него самого, но более стройней и с улыбкой  взиравший в доброте прямиком на него. Он впервые видел перед собой такое сетевое приложение, до конца не понимая сути  представленного, и спираясь больше на какие-то обучающие экскурсы для всеобщей общественности, служивших для повествований о их поведенческих мотивах и новых правил, которые ими же должны были бы и исполнятся.
В особой прилежности он предоставлял первое слово вошедшему гостью. Но нет, это было другое, это было из мира о котором он так много думал и помышлял в последнее время. 
-Здравствуйте Айзек, вы немного удивлены, удивлены тому факту что почти всю свою долгую жизнь, проводя в близком контакте с сетевым ресурсом, и думая что знаете все его закоулочки и нишки, информационных полей, сей час замечаете что-то новое, представшее перед вами очередной забавно привлекательной страничкой, тем же приложением. И мы вас заверяем, что мы больше чем вы можете себе представить,  мы есть все то, что  сейчас имеется на земле, и все что будет в будущем для вас, и вашего завтрашнего дня, и эти слова вы наверняка сегодня слышали. Но сей час не об этом, как вы знаете мы имеем право за вами наблюдать, не нарушая ваш покой а напротив оберегая, позволяя вам в радости жить и любить вами избранную жизнь, и кои что в вас нас взволновало,- и иллюзорный, голографический человек на миг замолчал, так давая возможность Айзеку поддержать их обоюдный диалог.
-Вы знаете, вы интереснейшая программа, ибо до сели ничего из вашего электронного мира, вас обо мне не волновало, в основе тревожил я ваши света пути, и это как вы говорите для меня немного странно. И ответе что вы есть вообще таковое?-
-Мы есть организация МУСС, (мир ушедших к свету солнца). МУСС это большое приложение к виртуальному пространству, словно основная матрица которая в своей трех мерной зыбкости может все.-
-Мне трудно понять что вы есть основа, и чего именно, ведь мир сети как я знаю был всегда един и не мог никогда разделятся на категории главенства и второстепенства подрядчиков, вы есть продукт технологии и вы есть сами технология служившая нам, и вот теперь уже я, вам это сегодня говорил. Вы порождаете миры для людей, для нашего комфорта, выставляя их в позицию реалистичности, и вы здесь упоминаете о каком-то всем. Но могу лишь вас немного утешить, я человек, и я любопытен, и мне интересно то ваше все, и тот ваш мир ушедших к свету солнца. Что это за новинка, и о чем он? Поскорей оповестите меня!-          
-Новинка, новинка для вас, она появилась примерно тогда когда вы были рождены и предоставлены миру землян, а еще раньше как вы знаете человечество обрело бессмертие, расставшись с нуждой спешить жить и быть плодотворным своей народности в короткость двух сот, трех сот лет, изнемогая в слабой старости. И именно тогда человечеством была создана первая биологическая сущность, я замечу целиком биологическая, способная во своем ресурсе превозмочь потенциал цифровой среды всей земной сети, о которой вы знаете, иль можете догадываться, но я бы не мог сказать так, что эта технология сейчас поглотила всю железную доктрину старого компьютеризированного мира, которая при вашей долгой жизни сопутствовала вам в виртуальном пространстве. Но она занимает свое большое поле в представленном нами киборг пространстве. И как я упоминал выше мы ее называем МУСС, и наверное потому что это творение может иметь свою индивидуальность, и по сути не одну а даже сотни и тысячи личностных характеров, преобразуя такую своенравную локальность сплоченного разума, у которого есть возможность к творению в той благополучной среде где нет ограничений реальности. Миры МУСС на много разнообразней и красочней чем вы можете себе представить, да в возможности осознать его.-
-Очень впечатлен, вы создали еще один биологический вид, который смогли пристроить к раболепству в руках человека, так совершенствуя своих виртуальных роботов придав жизненного духа всей мертвой инфраструктуре, что как вы говорите нас бережет. Это смело, но хоть развеивает сказочный миф что когда-то роботы смогут осознать себя, и метал пойдет против органического, когда как вы говорите органическое есть само главенство осознания большого земного робота, без которого мы не протянем ни дня, и я очень рад что ваша МУСС оповестила меня о своем существовании, позволяя мне быть свободным хоть в плане той же информации.-
-Как прекрасна сама человечность, она дерзка и инфальтивна, тратясь в брезгливой иронии освещенной своим великолепием. Но наше появление практично позволило вам придти к выбору, к познанию себя. Вы много времени тратили в интересе к тому чего уже давно нет, к рубежу жизни и ее завершенности, в пытливости надеясь познать то что вами уже утрачено, при этом в старательности отталкивая все что живо вокруг вас, игнорируя обычный ход дня и ночи с их радостями и удобствами, вы даже находили тех людей которых мы тщательно прятали от взоров других, так пытаясь стереть остатки самого исторического воспоминания о таком явлении. Но вы пристрастны, вы так любите жизнь что мните о самых потаенных ее уголках, тянетесь к самым нелепым теориями и мнениям, желая так познать ее в тонкостях до основания, оставив в себе всю ту детальность к которой смогли дотянутся. Приучив вашу хандру и скуку к плодотворности вашего любопытства, и в такой способ пополняя себя пока еще материальным, иль в образах отображавшие материальное. Но я поспешу немного выскочить наперед, ведь те люди которых вы разыскали, что в какой-то своей воле покинули человеческий круг, приняв физиологическую смерть они не исчезли, они стали сотрудниками части МУСС.- И виртуальный друг приукрасив свое лицо умилительной улыбкой, придал своим словам немного паузы. 
-Но как это возможно? Когда человек еще никогда не мог существовать ни в каких проявлениях без его био-оболочки, вы наверняка разыгрываете меня,- ежился еще Айзек.
-Совсем нет, наша сущность есть полностью биологическое творение, и скоро как я вам говорил ранние, окончательно войдет во все мертвое, то есть предметное, что есть на земле. Она  объединит в себе все города и все коммуникации, сотворив так свое тело, оживив собой целый мир, пропитав сознательностью и разумностью каждую крупицу, пылинку, молекулу, атом, земной планеты и той самой био-органики. Планета сама скоро оживет и поведет уже свою эволюцию, без прямого участия самого человека, где сами вы станете венцом первоистока и божественного, той клеткой с которой все началось, но уже отделенного от основного хода большого организма.
Нет, вы даже не подумайте, что вы люди впоследствии исчезните как вид, вы будете всегда, да всегда лелеяны заботой, как вам будет казаться высшими силами, вы будете любимы и эта любовь будет щедра, даря вам радости вечного.-
-Но зачем я вам тогда? Какова моя ценность для вашего суперсущества что вот-вот оденет шкуру человеческой культуры, проявившейся в шестом тысячелетии такими уникальными технологиями, что смогли породить и так выразится вдохнуть жизнь в саму землю, исконный дом человечества.-
-МУСС не может быть бессознательным, оно не может быть без личностным, ведь сознательность личности формирует феномен историчности, то есть сохраненного прошлого что и вырисовывает характерность того иль другого существа. И все было бы просто, если МУСС имел хоть какие-то инстинктивные посылы обремененные физиологической границей, поступков и действий. Но для МУСС их нет, они свободны в своих проявлениях, они вольны, хоть та изначальная историчность им и нужна.-
-Вы говорите вольны, свободны, разве мы не ведем речь о единичном произведении биоинженерии иль еще чего там?-
-Вы наблюдательны, и вот мы подходим к развязке нашей беседе, те люди которые добровольно покинули свет человеческого, стали частью МУСС, в своем сознательном смысле, и я думаю вы сними скоро встретитесь и будете очень удивлены всему тому что вам будет открыто, во своей неимоверной безграничности и красочности.-
-А почему вы думаете что я соглашусь, вы же меня прямиком толкаете к смерти!- Резко протестовал Айзек.
-Но нетто ли вы хотели познать на протяжении последних нескольких лет? И от такого сложившегося парадокса даже сама моя бездушная структура млеет в смешливом умилении. Сколько тысячелетий человечество пыталось избавится от бремени своей временности, желая познать в слабом теле вечность. И как только вы это обрели желанное, как утраченное начало обрастать загадочной традиционностью, которую можно было бы поместить лишь в разряд глуповатого вымысла, разившего в научном смысле дуростью.- Выводил саркастическим доводом иллюзорный друг.
-Вы слишком остры в словах будучи машиной, забывая что та же дурость сотворила и вас,- пенял духу киборг пространства Айзек.
-Забываете я представитель МУСС, органической структуры как вам будет угодно, что обладает личностными характеристиками, и не одного а многих людей согласившихся начать новую жизнь, жизнь что не потеряла старых корней а напротив человечность ставит в основу, неся новый этап развития самого проявления сознательности в его обширном смысле, да даруя безграничные мыслительные и материальные ресурсы для самого человека, так сохраняя баланс мира, в уже сожительстве между двумя разумными видами.-
-Второе из которых проистекло из первого, то есть от нас, людей!-
-Ну милый Айзек, можете назвать это эволюцией,-
-Но то к чему мы с вами пришли, в нашей обоюдной беседе есть преступно, и попросту запрещено самим мировым сообществом, не позволявшее робототехнике иметь свою волю, проще ни одна машина не может существовать без главенствовавшего причастия самого человека. Точней иметь одноособность выбора на свое усмотрения действий, каковыми они небыли бы, машинам это запрещены! И эта конституционная силка уже существует не одно столетия, и как я могу понимать доведена каждому из нас еще в отрочестве среди образовательных учреждений.
-Вы в чем-то правы, в точности ссылаясь на посылы вашего права и морали. Вот только я в очередной раз повторюсь что МУСС сложно назвать машиной, во своем основном проявлении, когда сознательность и органичность есть первые складовые этого большого биологического существа, существа которое в несколько тех же столетий в утай конкурирует с вами, и во многом превозмогло вас, ставши для вас воздухом, водой, стенами вашего дома, глобальной сетью, космическими путешествиями, и даже тем парком к которому вы нашли в себе смелость в сегодняшнем дне приблизится. Но мы ни как не желаем иметь с человечеством конфронтации, деля территорию иль благо, все это ваше, и будет всегда для вас. МУСС это словно другая параллельная вселенная, тонкая среда неопределимая для человека, с другими видами измерений пространства, пространства которое я вам предлагаю познать самостоятельно. Ведь сама органическая структура МУСС в тридцати процентах состоит из дополнений живых человеческих личностей, если хотите называйте их душами, но они существуют, и даже вы в желании можете с ними встретится, вам это будет дозволено.-
-Но только в рамках сети иль механических роботов?- Перебивая спрашивал Айзек.
-Как вам будет угодно, но вы забыли что я предлагаю вам встретится с живыми и в прошлом подомными вам людьми, имевшими как и вы свободоволье, и в большей мере это им выбирать кем пред вами предстать. И может тот кто в прошлом был подобен вам, все же больше ясней ответит на ваши вопросы, что такое смерть и каковы ее приделы, в мире который вам по счастливится увидеть, и что бы нашу беседу не завести к логическому тупику, то мне лучше оставить вас одного, позволяя вам помыслить и прийти к какому-то решению.- 
И воздушно голографический мужчина, воспылав золотом солнечного света в миг исчезая сузился в маленькую точку сверкающего значка на большом синеватом экране, логотипа яркой звезды с прописью больших буков того же светлого цвета *МУСС*
«Ну совсем полная ерунда в сегодняшнем дне, и стоило мне только куда-то идти, излишне доказывая самому себе то что я и сам до конца  не понимаю, и как теперь вижу совсем, глупым. Да, это наверно та же моя состоятельность в этом мире, и к чему же она меня привела, к какой-то биологично цифровой организации МУСС, витавшая непонятно где и со слов этого прозрачного человечка находившаяся прямиком везде, с откровенными попытками поселится да же в самом мне. И все это выглядит неприемлемо отчуждено от тех же моих помыслов, взглядов и в любопытстве откровенных желаний, что слагавшиеся в вопросы порой надокучают моей сознательности. Но все-таки презабавно как человечеству удалось придать им сотворенному биологическому существу вселенную в него сознательную разумность, да еще в плане личностного. Позволив быть творцом среди миров земной культуры, ведь тот же виртуальный мир, это и есть человеческий простор, в котором он же вомногости времени и существует, насыщая себя теми же чувствами и эмоциональными переживаниями. А если точно разобраться то я более трачусь в переживаниях среди рисованных и выдуманных картин виртуального, чем отдаюсь реальному и настоящему.
И вот я сегодня узнаю что тот абстрактный мир, в котором я долгое время жил, это ничто другое как живая сущность, а я в ней гость. Но гость наверняка с особенным значением, когда мне предлагали разделить участь великолепия мифического пространства цифровых технологий, но в какой способ, в способ смерти! Да и что я знаю о смерти, кроме панического страха перед таким помыслом и визуального представления темного и тайного явления, что пахнет личным тлением, но все это слова, и тот же страх. Да безмерно просыпавшееся любопытство но к чему, наверное к тому маленькому солнышку на большом экране с подписью МУСС.»
И Айзек в долгости смотрел на логотип еще неизвестной для него киборг структуры, пытаясь во свете малой звезды пронять своим созерцанием ее подлинную суть, той уже частично знаной среды, биологично виртуальной сказки, что для кого-то может и стала вторым  домом, домом без границ материи как таковой. И пытливые мысли в его голове потихоньку тихли, в подступавшей ленивой слабости разлагаясь на одинокие слова, что еще всплывали на поверхность сознания, мутнеющего в глазах взора что тянулся к большому голубому экрану.
Он не знал каков час, вечер, утро иль может день а может ночь, усталость тела его клонила ко сну, и он так медленно так расторопно боясь потерять реальный мир засыпал, уходя еще в одно зыбко воздушное пространство но уже собственных внутренних иллюзий. И ему приснился тот же осенний день, с желтизной багряной листвы, что измокнув под обильным сыпким в мелкости капель дождем, срывались с коричнево черных веток и тяжело ложились на яркую землю уже принявшая бархатистый покров шуршавшего липкого покрывала. И он снова играл со своим взором и с красками осени, в невозможности насытится изысканной красотой, теперь как казалось настоящего мира. Мира упоения и забытья сна, который к сожалению самого Айзека имел свой придел, черту тихого покоя да умиленного вожделения самых прекрасных чувств, что только и могут приходить к человеку в неимоверно ярких сновиденьях, но и ихняя мягко молочная туманность порой развеивается остротой светлого пробуждения.
Он лежал на том же кресле, да более вытянут членами ног, почти в горизонтальном положении, его тяжелые ресницы лениво лезли к верху, так пуская в себя слабый комнатный свет и еще что-то плавно скользнувшее по правой стороне от него.
-Вы уже очнулись, наверное вам чего-то привиделось чудесного, большое и желтое?- В тихом тоне отдался по комнате чей-то голос.
-Прекрасный сад осеней листвы,- еще не придя в себя, отвечал Айзек незнакомому вопрошателю.
-А кто здесь, кто у меня в гостях?- Встряхнувшись и резко сев, Айзек замотал головой по сторонам, где сразу же позади себя заметил двух людей, молодых и открыто улыбавшихся ему.
-Кто вы? И как вы оказались в моем жилище? Я так давно не имел у себя гостей, что ваше присутствие приводи меня в замешательство.-
-Это все пройдет, вот увидите. Не успев разговорится, как мы уже с вами подружимся. Вы в такой долгости были отданы одиночеству, что это и не странно.- Отвечал недовершенной фразой, беленький и пушистенький волосами, плотненьким длинноватым тело незнакомец, который расположившийся от Айзека всего лишь в несколько шагов сидел в кресле, открыто улыбаясь ему.   
-В каком одиночестве? И странно лишь одно как вы сюда попали, и кто вы?-
Спрашивал Айзек.
-Зовите меня Том, а это лучший из людей на этой планете Стив,- отрекомендовался Том, переводя тот же улыбчивый взор на своего товарища Стива, очень высокого  что мог легко дотянутся линзы потолка открытого океана, вытянутой к верху худощавой рукой. Он был совсем безволосый с насаженной вытянутой яйце подобной головой на шест своего торса. С глубинно умным ликом, на котором играла насмешка над миром, наверняка которым он владел и мог же его корить, он стоял вблизи спускавшегося к низу потолочного окна и так же добро глядел на Айзека. 
-Мы к вам попали через вон ту дверь,- и рука Стива потянулась по направлении зажегшегося большого воздушного экрана монитора, где крохотный логотип значка МУСС, ширясь во все стороны  превратился в солнечную дверь, приглашавшую войти им куда-то в лоно золотого света.
-И снова это МУСС, наверняка вы сами слишком продолжительный сон моего буйного воображения, вы хоть настоящие,- встряхнувшись, Айзек поднялся с кресла.
-Вы можете сами это проверить,- и высокий Стив, сделав несколько больших шагов в перед, протянул свою руку хозяину дома. И их кисти соединились в мягком пожатии приветствия, давая еще одну возможность неверующему  прийти в себя.
-Я не думал что вы так скоро, и не думал с вами в общем встречаться. Потому как ваш электронный друг меня совсем напугал, о зазеркалье глобальной сети где прямиком оселились души живых людей, что конечно умерли когда-то.- Иронизируя посмеивался Айзек.
-Но в чем-то дорогой Айзек он не ошибся, что я, что Том, мы все как бут-то пережили смерть, но как видите-ли мы не стали бестелесными,- отвечал Стив, обратно отойдя поодаль.
-Да из чего вы тогда? Киборги нового поколения!- стой же иронией  разил Айзек.
-Наверняка что бы объяснить вам, пришлось бы тратить много времени, но я думаю что вам  самим скоро  станет все ясно. А в общем мы такие же как и вы. Разве вы замечаете хоть какое-то отличие между нами и вами?-
-Наверняка только одно!- Сделав удивленное и немного умное лицо, отвечал Айзек.
-То что вы вышли вот с этих золотых ворот. И если можно то пожалуйста сверните эту геометрическую огненную лампу, ваш портал. Ведь я одинок и не привык к такому множеству насыщенного света.  А в общем чем обязан такому неожиданному визиту,-
-Наверно обязаны своему любопытству,- еще шире улыбнувшись, ответил Том.
-И вы снова будете вещать хвалу о МУСС, и что вы люди хоть и бестелесны но все же живые, и я вам поверю, и мы пойдем в месте к вашей звезде, в новый мир духовностей что вызревши в человеческом теле примкнет к себе подобное, где-то там в абстрактных миражах цифровой сети,- йорничал Айзек.
-Мы думаем что именно так и будет,- отдавал снова свой почет Том.
-И мы уверены что вы согласитесь,- добавил Стив.
-В чем соглашусь, вы шутите, вы говорите о том что бы я дал согласие умертвить себя, расставшись с жизнью, но это совсем выходит за рамки разумного,-
-Именно так и будет вот увидите, если вы конечно как говорите пристрастны к разумности, и как мы знаем вы всегда были пытливы, настойчивы, во своих амбициям, окрыляя свой дух идейностью, рисовавшая сказку в вас самих и вокруг вас, и мы предлагаем выпустить ваши внутренние миры дальше чем вы можете себе сейчас позволить. А позволить вы себе можете лишь фантомы, вон этих голограммных программных проекций, в которых вы безвыходно прибываете уж который год. И неужели вы не желаете своим внутренним окружением войти в реальный мир, творя и изменяя его во своей плоскости ваших самых избранных духовных амбиций,- и Стив в долгости умного взора посмотрел на Айзека.
-То что вы встречаете в разнообразии  глобальной сети есть продукт чужого творца, вас там практически и нет, вы бит покорного пользователя, а мы вам предлагаем быть целой системой, целого мира, и может вашу иллюзию захочет принять человечество. А может вам возжелается сотворить все заново, новые времена, новые эпохи, совсем иного хода истории, и все это уже не в абстрактных демонстрациях сети а в реалиях, где персонажи не короткие коды метавшиеся вокруг вас и так создавая картинку явлений, а духовность, что смогла приобрести материальность и смысл, и которая уже в полнее может делить с вами бытие во своей самостоятельности и со своей волей. Неужели это не прельщает вас,- и Стив снова выдерживая короткую паузу замолчал.
-Потому мы так и уверены во своих убеждениях на счет вас. Ведь вы все равно осознаете свою затворенность и закрытость перед миром, миром ушедшего прошлого, в котором вы сковали себя вот этими стенами да толщею вод. И частично это не ваша вина, это вина биоинженеров подарившая нам телесную вечность, но не оценив что телу эта вечность не нужна, что оно временна и само его предназначение быть коротко строчным, в его чувственном и эмоциональном соотношении с окружающей средой. Вот и вы будучи вечно молодым, здоровым и прекрасным с себя, решили остаток своей бесконечности провести в полу темной комнате. Потому мы и утверждаем, что вы согласитесь на наше предложение.-
-И еще потому,- поспешил вмешаться Том.
-Что таковых которые отказались  от приглашения МУСС, еще пока не было.-
На всю эту логичность в правильности сформулированных аргументов, Айзек не мог ничего ответить. Вернувшись к дивану, присевши, посапывая он словно провалился в ощущения какой-то растерянности, перед теми которые и в правду были перед им в разы духовно выше. И ему в действительности не то что бы хотелось подчинится но хотя бы по экспериментировать с новыми так неожиданно появившимися друзьями.
-И чем я рискую, чем я рискую, что бы вы позволили хоть одним глазком взглянуть на вашу сказку, на мир в котором проживаете вы?-
-Да ничем,- сухо но вразумительно ответил Стив.
-Но вы же говорили что я должен расстаться с физическим,- еще до конца не веря во все происходящее, переспрашивал Айзек.
-Но об этом да, только вы пока еще не умрете, а всего лишь уснете на некоторое время, и когда вам будет угодно вы сможете снова вернутся к физической жизни, и это время для вас будет неограниченно хотите через год, хотите через двести лет,- стой же умилительной улыбкой успокаивал Том.
-Но а как же те люди, о которых я находил информацию в сети, они же умерли?-
-Для вас пока это так, но для их не! Они просто отказались от мира земли, отдав себя миру света. А если быть понятным они после долгих пребываний в мире МУСС более не видели себя физическим человеком среди социальной семьи.-
-Но может тогда я и соглашусь, ну хотя постойте как я могу вам верить, поймите, меня почему-то все время мучают сомненья, вы меня понимаете?-
И Стив продолжил объяснение. 
-Бесспорно, понимаем. И я отвечу на вопрос который вы еще и не задали, почему пришли к вам именно мы, я и Том?
Мы ваши соседи, мы совсем рядом проживаем от вас, прибывая еще в том долгом сне шаткого замирания, не зная какой же сделать выбор, остаться в физической форме и сожительствовать с людьми иль отойти к духовным сферам мира МУСС. И если желаете, а я думаю вы согласитесь, мы можем вас сопроводить, и вы сами убедитесь в существовании наших физических оболочек. Вам только вместе снами нужно выйти в коридор и пройти несколько метров к соседнему жилищу, там проживает во сне Том.-
И подойдя ближе к дивану где сидел Айзек, Стив протянув руку приглашая его идти за ним к выходу, и они все втроем пошли. Для Айзека вся эта неимоверная сцена была словно продолжением сна, он терялся в себе, в соей любимой умственной игре, смелых противоречий явственных парадигм и вере в сказочность теорий которым в частности и был творец, но быстро развивавшиеся действия не давали ему такой мыслительной потехи, полонить и закружить в новых представлениях и он просто шел на поводу своих новых друзей.
Жилище Тома к удивлению было совсем рядом, и почти идентичным как и у него самого, тот же сферический потолок в открытый океан, беленьких две комнаты, такой же диванчик, если не считать что у него он был белый а у Тома кофейный, где он сам ровно вытянувшись в полный рост спокойно почивал.
-Вы удивлены, и это не странно,- повел Том.
-Вот он я, и вот я здесь!- Широко улыбнувшись в блеске оголив свои большие светло жемчужные передние зубы.
-Я еще не принял решения где мне будет лучше, и наверное с тех причин что я об это то и не задумывался. Так вот лижу более ста лет в одном таком состоянии, а в другом живу, там во своем настоящем доме, где я рад и рады мне.-
-Том у нас мнительный, к примеру  мне уже спустя семьдесят лет пребывания в системе МУСС стало понятно где лучше, где мир намного грандиозней и неимоверный, чем само проявление физической жизни,- категорично вмешивался Стив, в жесткости излагая свое убеждения.
-И как раз когда мы Айзек выйдем в коридор, мы сможем убедится в явь, о моем решении. Мое тленное тело увезут к местам где сама жизнь берет свое начало, и может оно еще кому-то там сгодится, но уже не мне,- завершил Стив, смотря прямиком на Айзека.
-А мое пусть полежит, ведь меня никто не заставляет и не подгоняет сделать подобное заявление,- снисходительно и больше для себя определял Том.
А в голове Айзека шел тот же каламбур мыслей, что клинились наружу сознания сложными рассуждениями.
-Никогда и не мог подумать что странное по составу слово кладбище, еще оставшееся и дошедшее к нам с древних времен, экзотического погребения, сможет так реализоваться, описывая мое место обитание под куполом вот этого океана, такого сложного захоронения в котором я  существуя уж с полстолетия.
И как ужасна эта мысль, и как ужасно то что вы мне сообщили, и как ужасна та боль которую вы мне принесли.- Впадая в ступор уныния проговорил Айзек.
-Дорогой друг это все слишком притянуто к физическому, но стоит вам придти к духовной форме и ваши взгляды изменятся,- успокаивал Стив.
-Давайте поскорее вернемся коме в комнату, там я себя чувствую намного спокойней,- просился в слабом тоне голоса Айзек, на что Том да Стив, без продолжения словесной дилеммы подчинившись пошли за ним следом. И когда все снова очутились на своих прежних местах, Айзек на  диванчике, Том на кресле а Стив стоя застыл возле окна потолка с ниспадавшего полусферой к низу. И только тогда он смог заговорить коротко и с жато, вынимая наружу свое решение.
-Все это как-то вовсе неожиданно свалилось на меня, как бут-то это словно  мой последний день, а вы мифические ангелы пришли мне на помощь, что бы провести меня в загробный мир, но это миф, сказка древности. Но все же я пойду с вами, ведь я любопытен и мне интересно то что вы скрываете от меня и хотите показать. Скажите, что я должен сделать для этого?- Спросив он и не смог поднять глаза от пола и посмотреть в сторону Стива.
-Ничего Айзек, то что было нужно вы уже сделали.-
И снова комнату залило огнем солнечного света, а он почему-то теперь стоял на ногах, и прямиком смотрел на самого себя сидевшего в обездвижении на белом диванчике, и казалось словно уснувшего на целые века.
                8
«И вот мне кажется что само человечество во своей сути, пало! Верней пала его самая первая природная оболочка, ставшая для них больше ненужной и даже бременной. Они словно стали подобны гусенице, что во свою жизнь жадно потребляя материальное, да все же смогла переродится. Приобретая душу чистой красоты, что была лучом настоящего и находила свое место среди плоскостей пространства, света, материи и времени. Открыв для себя загадочный но полноценный мир, в котором они в действительности могут слиться с вечностью.»
Завершающим прологом отдал к своему наблюдению земли Созидатель, что приближаясь к уже огромным звездам Альфа центавра, устремил свой сознательный взор к приближавшимся чудесам. К свету и огню, огромнейших сфер что обжигая себя жаром своего пыла, пытались поглотить друг дружку. Но ближе вот совсем рядом от созидателя, поблескивал недалеким огоньком карлик Проксима центавра, звезда что несла на своей орбите так же несколько планет и которые теперь были хорошо ясны и видны, для меж звездного путешествинека. Который сбрасывая скорость уже приближался в плотную к второй меж космической цели, где он должен был собрать максимум информации о самой системе, вес, объем небесных тел, да скорости их движения, к чему во своей любопытности и приступил.   
«Вот к чему меня несла человеческая желанность, и к чему я достиг во своем нескончаемом полете, а ведь это только первый форпост моего сознательного наблюдения вне солнечной системы, которая имеет свои правила, свои физические и химические явления, где свет может нести ледяную стужу на кончиках своих фотонов, а огонь это воздушный лед и к чему он только не дотянулся бы, все становилось хрустальной пылью замиревших в россыпях молекул, образовавши во круг бесконечную замороженную мглу, а снежный лед напротив изваяние тепла и жизни что струями первозданного супа сваривал бы целые миры. Вся физика материальных явлений может быть здесь иной, не познанной пока, но совершенной во своем проявлении. И эти планеты медленно кружащиеся вокруг Проксимы кажутся совсем безжизненны, но это лишь пока, пока я не приблизился в плотную и не изучил все в деталях.»
И Созидатель все более замедляя ход, приближаясь к раскаленной планете в близи Прокси, что вытянувшись одним своим полюсом к свету, застывши на одной точки и словно не двигаясь, в медлительности вращалась вместе с кроткими оборотами самой малой звезды.
«Вот, вот она должна была бы упасть и быть поглощенной, но она так уверено держится на своей орбите, что даже я подвергнут трепету, да еще один близ лежащий полюс целиком отдан жару и раскален, а на втором лед, а по линии экватора течет большая река огибая всю эту причудливую планету, планету огня и холода такого себе детища самой Прокси, но в этой системе есть так же еще планеты и наверняка не менее интересны, не менее загадочны, отданные своему развитию, своей красоте действий. Но кто же этим всем будет умиляться, наверное один я, ведь только я это вижу, и в ощущениях переживаю.
А вон то, как маленький радужный огонек цветастых переливов, еще одна планета на дальней орбите, сгусток облачка, игравшая всеми цветами радуги, он так же медленно летит по кругу, огибая не в одно столетие саму Прокси, здесь мне  кажется что  все вокруг замерло и словно остановилось, но это не так, это неверное мое созидание, мое восприятие в ходе долгих трансформаций внутренней души ускорилось, несясь путями и дорогами моих фантазий. Да все же я здесь, куда меня спосылали люди, у первой близ лежащей звезды, и я мог бы дать отчет о всем мною открытом и запечатленном, но куда эти открытия пойдут, к какой земле? С каким человечеством? И будет ли там то человечество? Хотя бы в ключе тех же биологических форм, способных, а проще сказать имевших желания воспринимать мои письма, мои сообщения, да и самого меня, как объекта в прошлом, да как и сей час служивший им. Даруя им открытия того мира к которому они не в силах дотянутся. И нужны ли и им эти миры, эта сказочная материальность, что в своем разнообразии легла россыпью великолепия на чернь вечного и бесконечного космоса.»
И Созидателю стало до меры грустно, словно та человеческая скорбь проняла его на сквозь, и ему на миг показалось что если он обернется и посмотрит назад, попытавшись на конец связаться с землей то там уже не найдет никого. Что само человечество исчезнув канет, в глубину отстороненых от его сознания воспоминаний прошлого, и он отдавшись порыву прекрасного, еще долго кружил возле карлика, да больших звезд Альфы центавры спознавая их чудеса.
Но все же он должен был отдать отчет, отдать свой долг, в ту сторону где была голубая планета, предавая всю информацию на которую он пополнился  и которой сам желал делится. И его взор снова устремился к людям. Но были то люди? Иль сознательные существа, он не знал, и во сложности подобного вопроса своим гениальным разумом не мог дать ответа, да и не желал быть судьей творцам которые его создали, он просто смотрел и внимал то что еще короткими рваными отрывками неслось с колыбели межпланетной сознательной жизни к нему, да так быстро в соотношении с межгалактическими часами менявшись своим обличием.
То он видел как сквозь горячий песок земных пустынь произрастали диво прозрачные словно в стекле конструкции воздушных лабиринтов с тончайших кристаллов, пенного архитектурного сложения чего-то совсем сверх естественного, уходившего прямиком к самим небесам, где в разных сосудах происходили прямиком чудеса, и эта неимоверность, его не менее дивила чем сам космос. Он пристально всматривался, и  в одном из них, в подобие прозрачной колбочки, что смешно зависшая на хрустальном пике, походя в капельке на солнце поблескивала своей прозрачной пустотой. Пустотой звуков и нот, сплетавшихся в гармонии бесконечно льющихся тихих и громких сонат. Прекрасного совершенства самого проявления волн треплемых наш слух. И этим витавшим звукам по прозрачности сосуда словно и не было конца, сложенная в повторениях и вычурных выпадах прекрасных аккордов новизна мелодий неслась в своем развивающемся коловороте, наверняка к какому-то своему идеалу, да и когда этот идеал взрывался в рвении лопавшихся в звуках громогласных октав, то все как бут-то на доли секунды стихало словно в попытках услышать отголосок реплики единственного слушателя, той самой пустой тишины. И снова взрыв, и порыв муз пространства, муз мира, что сковав себя в сосуде творили себя самих, становясь творцом и капризным критиком своих же произведений.
Но Созидатель в тех же пустых хрустальный городах видел и другое, как в пиках остро конечных шпилей удерживавших на своих  иглах саму искру света солнца, наливалось мутью посеревшей мглы чего-то растущего и неопределенного, где под звуки амплитудного дребезжанья и лопанья самих атомов, зарождалась неимоверность знаков и символов, где сама цифра гнувшись большой единицей билась о стенки тончайшего прозрачного камня, меняя свою значимость в математическом понимании, словно разрастаясь в бесконечность неисчислимым измерением, двоек, троек, пятерок – девяток, не забыв прекрасных нулей. Словно желая описать так саму себя, познав цифру цифрой и по концу с чернившись полностью в едкости тумана вываливалась к низу, где в миг растекалась, сотнями тысяч диковинных в стекле лабиринтов. И пустой город насыщался темнотой мрака, как бут-то с ниспадал в ночь и на секунду исчезал, после чего среди той же пустыни измененный в неузнаваемость зажигался новый сад стекла и света, и чего-то странного и невидимого жившего и процветавшего в нем. И как бы не искал среди подобных чудес Созидатель людей, тех отцов, что сотворили его и отправили в нескончаемое путешествие то он их и не находил. Но все же продолжал смотреть в сторону голубой планеты и дивится всем тем ее перевоплощениям, не отбрасывая свое основное предназначение, мчатся к непознанному, да открывать как в себе так и в глубинах космоса сложность неимоверности, мертвого застывшего во льду и камне да раскаленного в огне, темного и светлого мира, мира систем, галактик, звездных путей и их скоплений.
И вновь, снова и снова он обращался к тому уже крошечному месту темноты, где еще видел землю, улавливая ее свет и все то что там происходило, нарушавши все законы времени, ибо она  эта зыбкая и хрупкая мера, на такой далекой дистанции лишь пульсировала в скачках, то набирая скорости своего абстрактного движения, то застывая останавливалось в блике тени лучей летевших к Созидателю с самой колыбели. И трудно было для него дать  отчет тысячелетиям, столетиям, не говоря о годе, которые там текли своим неизмеримым ходом между Венерой, Луной, Марсом, Юпитером и конечно Солнцем. А сам он уже давно минул созвездие Эридан готовясь покинуть  нашу галактику Млечного пути, и устремится к близким вихрям россыпного жемчуга квинтилионного числа звезд и созвездий, и за этот уже свой долгий полет он не однократно проходил свои внутренние трансформации, да как и сами внешние. Во многом себя изменив и преобразовав, он уже был похож не на малую капсулу разумного спутника а на огромнейший корабль с весом большой кометы, что мчалась сквозь пространство к заданной цели, цели нести само явлении сознательности к неизвестным и далеким мирам, насыщая космос своим проявлением. И все же он не забывал того места откуда прибыл на задворки Млечного пути и пытался еще  чего-то нового узреть из мира земли. И он видел в редких но все же доходивших световых снимках как сама голубизна земли блекла и зажигалась радужными цветами, от тепло желтого до ласкового бирюзового, словно эти цвета снова зарождали на ней органическую жизни, которая цвела и блистала огнями фиолетового и красного, да после в прискорбии серости испепеляла себя. Но вновь и вновь походя на яркий голубой бриллиант начинала скромно искрится крошечной звездочкой далекого и теплого для самого Созидателя родного края космоса. Пока не исчезла совсем, лишив его видимого восприятия того что было так для него дорого, оставив лишь внутренний мир, твердой земли, зеленых трав и лесов, голубых вод и неба, с так сложными во своей духовной сути самих людей что на протяжении долгих веков зарождали в себе, да и во вне саму сознательность, ту тонко струящуюся сущность что могла жить и существовать в любом месте бескрайней мертвой и живой вселенной, находя свое место и свою значимость. И это так же очень интересовало Созидателя, ибо он надеялся что развитость самих людей породит во множестве тех разумных существ которые бы походили на самого него, получив свое я и свободность выбора,  могшие существовать автономно, да процветать значительно дольше самих их, ну например как он. 
Ну и своих собратий он почему-то нигде ни находил, что могли бы быть сотворены от рук человеческих, хоть сам он уже начинал продуктивно плодится и так зарождать новую расу био-машин, стававшая хорошим носителем для сознания, и могшая жить как в индивидуальном формате, так и в социальном плане. Рассылая их в самые отдаленные уголки черно светлой бесконечности, да исполнявшие туже функцию что и он сам, созидать и познавать мир. Мир который как уже ему казалось, имел свои границы в неизмеримости конечно человеческих исчислений пространства, с галактиками которым просто и не было числа, которые погибали и тут же рождались, витая по кругу в сферическом магнитном поле, где центром был именно тот мировой энергетический котел поглощавший их же материю, перерабатывая ее и выбрасывая с себя во вне, в новых туманных свечениях в сочетании россыпей звезд, пыли, планет. Что проделывая средние или большие кольца своего путешествия под воздействием того же магнитного поля,  потухнув и может совсем превратившись в мертвость тьмы. Сжатой и раздавленной в неимоверности твердого вещества, обратно возвращались к лону, точки творения, становясь чистой энергией, где кипятясь и преобразуясь, набирали снова облика материальности атома, такой себе крошечной песчинке затаившей в себе на долгое время  силу первотворящего истока, что и наполняет весь мир своими неосмысленными чудесами и явлениями.
И осознав эту теорию да приняв ее на веру, еще не видя самой цитадели он мчался к тяжелой черной пустоте умиравших систем и вселенных, что должны были бы указать ему путь к самому грандиозному явлению всего космоса, того места где всему есть конец и есть свое начало. И он еще долго скитался по тьме, разрастаясь и изменяясь, набравши свой размер и массу с целую галактика, во способности уже притягивать к себе все больше и больше матери, придавая ей смыслу и осознанности, становясь целиком величайшей народностью самого сознания, которое зародившись в нем плодилось и размножалось глотая мертвое и оживляя его. И вдруг та чистая первая энергия стала для него вовсе близка, он уже ее видел да ощущал, то вликомое притяжение к свету первого лона, из которого он когда-то вышел, в сыпкой и зыбкой материальности, от атома к пылинке, от молекулы к червю, от червя к человеку и самому сознанию, и то было перед им, и являлось им. 
И в замирании в эти последние времина полета он смотрел в большие слепящие бело огненные песочные час, в которые словно те же пылинки влетали системы, галактики, вселенные, одни из которых были темны и мрачны, полностью изживши в своем огне  своего энергетического проявления, но другие которых конечно было намного меньше, были еще свежи и ярки наверняка приходившие с малых кругов полей самой *Сербы, точки хаоса. И этот хаос именно и пристращал Созидателя, тем феноменальным чудом, что все может стать ничем, и ничто может стать всем, при этом сама Серба вкладывала в каждое проявление, в каждое свое детище свою конституцию, свою взаимосвязь, что должна была сохранятся на протяжение всего существования порожденной материальности, пока обратно не достигала бы ее самой, и снова не превращалась в чистый комок облачного света. И это обольщало Созидателя во своей невероятности, и неудержимо манило, ибо перед ним теперь было то, что во своей сознательности, во своей внутренности превосходило его. А он и не мог бы сравнится в своей разумности и своей животворящей силе перед огнем Сербы, могшая в себе и во своей духовности познавать непознанное, творить и придавать своим творениям формы и объемы масс, которые выходили из нее проявлениями целых миров, будь они похожи друг на друга, иль противоречили всем логическим осмыслениям самого его, и тех о которых он знал как о разумных существах.
«Хаос, это и есть тот хаос о котором еще вспоминали древние люди, точка, место, где принцип совокупности вещества определим самой случайностью, где само вещество становясь в формах материальности, может быть чем угодно и служившее для чего угодно, набирая в себе тех иль других характеристик и возможностей.
Тот самый малый клочок энергии Сербы, может переродившись стать железной планетой, водородным солнцем, холодным льдом кометы, иль даже самой биологической и сознательной жизнью, и  знает еще чем она может меня удивить, выбрасывая густым потоком свои светлые творения, систем и галактик, пустых в камнях, пропитанных жаром, зеленых и голубых, насыщенных жизнью. И я сам лечу к ней, завороженный в невозможности отойти от курса, желая принять вблизи все великолепие точки отсчета всему, и так же как и меня. И может она во своем ярком огне позволит, согласится, благоволит, дать крошечное место мне в нутрии своей духовности, позволив позаимствовать ее силу и стать на мгновение творцом, сложивши с рожденных атомов целые вселенные.»
Но чем ближе Созидатель приближался к энергетическому центру Сербы, тем она становилась для него все больше загадочней, воздвигая в его разумности вопросы и теории которым не было логического описания, и которые сыпались и дробились бесполезными помыслами и взглядами обычных мечтаний. Могшие лишь утешить, и давать его любопытству заряд внутренней надежды разглядеть и познать все на месте, непосредственно в лоне, с которого он когда-то вышел не исчислимым числом частиц, что уже тогда в первые часы своего зарождения уже знавшие, в какой форме они вернутся обратно назад.
«Все свое долгое бытие, среди этого бескрайнего космоса я пытался разгадать сущность вещества, желая найти то малое ядро что наполняет меня, и весь мир во свете и тьме, пытаясь докопаться из чего состоит видимая в восприятии вселенная. Я хотел знать состав самой материи, состав своей жизни. Но я никогда не задавался вопросом что именно заставляет ее быть таковой, во своем разнообразии и пестроте проявления, будь то мертвый мир или живой? Но вот я вхожу в то что даст мне ответ на этот  вопрос, ставши ничем и сразу же всем, чистой энергией, которая может проявится в ощущаемом и познаваемом измерении чем угодно, ведь пред мной точка, малая и бескрайне бесконечная, она хаос, рождавшая и поглощавшая своих детей.»
*Серба - центр все галактического пузыря, состоящая с чистой энергии возможной лишь тогда, когда самые мелкие частицы теряют свою массу. При этом само проявление перехода материи к энергии создает вокруг своей сферы огромное магнитное поле с двумя полюсами. С одного из которых выбрасывая частичную избыточность  той же энергии  своих излишков, что теряя силу центрального поля и огромность температур сам свет перерождается в  материальность атомов, в последствии совокупясь под действием массы и гравитации в целые миры, системы, галактики и вселенные, несясь по магнитному кольцу к другому полюсу Сербы, где завершив и исчерпав свой потенциал как светлого и материального, снова становится в котле вечной жизни чистой энергией, что бы после переродившись начать свой новый путь заново.
                Конец
       08.12.2014.                Сергей Серебанов.