Анна. Отрывок из повести Куба - любовь моя

Морозов
Язык я стал учить сразу по приезде в Гавану. Носил с собой блокнот, куда записывал незнакомые слова. Но главным моим наставником в изучении испанского стала, конечно же, Анна, которая помимо сексуальных дарований обладала талантом учителя.

Изучение языка проходило в общении. Никаких специальных уроков, никакой писанины. Слово, которое я не понимал, она находила в окружающих предметах или за окном, на улице. Если не находила, быстренько набрасывала рисунок карандашом на бумаге. Действия показывала. Я тут же записывал в свой блокнот, а она каждый раз удивлялась – как это я так быстро научился писать по-испански. Русские буквы были для нее все равно что китайская грамота.

Я чувствовал, что Анна хочет мне что-то рассказать, чем-то поделиться, возможно, о чем-то порасспросить. Она даже несколько раз пыталась обстоятельно поговорить со мной, но с сожалением бросала: достаточного запаса слов, чтобы понять ее, у меня не было. Да и мне со временем стало недостаточно голого немого секса. Появилось желание познать эту девочку, которая все более и более утверждала себя в моей жизни, с другой стороны.

Через два месяца после нашего знакомства мы уже могли говорить на простые темы: о семье, о работе, об учебе. Она закончила щколу, но нигде не работала. Почему? Сказала, что в Моа для нее работы нет. При упоминании комбината или завода морщилась. Мне казалось, она что-то не договаривает. Отец ее сильно пил, братья нормальные, положительные, работали на заводе. После знакомства со мной ей не стало житья в доме: вся мужская половина единогласно осудила ее за связь с женатым иностранцем и постоянно попрекала. Отец, когда напивался, стучал кулаками по столу и грозился, что сейчас пойдет и зарежет «эту советскую свинью», то бишь меня. Мать, которая вела в доме хозяйство, была настроена более лояльно, жалела дочь. Как-то я спросил в шутку, какой я у нее по счету. Думал – обидится или традиционно, как наши русские барышни, ответит: второй. А потом расскажет душещипательную историю о первом, как он ее бросил, или уехал, или таким козлом оказался… Вариантов уйма. Она же ничуть не удивилась и не обиделась, как будто речь шла о количестве чашек кофе, которое она выпивает за день, и серьезно ответила: четвертый. А потом рассказала, что лишилась девственности в 16 лет со своим одноклассником. Не так, чтоб уж очень любила его, просто нравился парень и все. Случайно как-то вышло. Конечно, сразу же рассказала маме. Я был поражен:
-Маме? Зачем?!
Она смотрела на меня и непонимающе хлопала глазами.
-У нас так принято. Мама обязана знать о всех моих связях до замужества. Перед свадьбой у нее будет разговор с женихом, и она ему все расскажет… Если девушка из порядочной семьи, - добавила скромно.
Вот это да! Ну и порядочки! Я обнял Анну и, приложив губы к ее уху, прошептал шутливо:
-И про женатого иностранца тоже?
Она не приняла шутки, слегка отстранилась от меня и серьезно сказала:
-На Кубе для меня жениха нет и не будет.
Я не знал, что ответить, и промолчал.
…Много позже, при нашем расставании, она, рыдая, повторит эту фразу…

Анна не была многословной. Многословными были ее глаза. По ним я видел: она хочет сказать что-то очень важное или о чем-то важном спросить. Но то ли не находила слов, понятных мне, то ли почему-то не решалась до времени. Иногда, как будто вспомнив что-то, начинала грустить. Я спрашивал, мол, что случилось. Молча обнимала меня за шею, прижималась сильно-сильно, щекотя щеки пружинками волос. Я гладил ее по спине и все повторял: que? Que? Что? Что? Потом отстранялась, смотрела на меня и улыбалась влажными глазами.

Мне тоже хотелось о многом расспросить ее. И рассказать о многом хотелось. О зиме, например.
-Ты снег видела? – спросил как-то.
-Да.., - помедлила, - по телевизору.
-А я люблю кататься по снегу на лыжах.
По привычке обвел глазами комнату. Лыж не наблюдалось. Сомнительно, чтобы и за окном, на улице, неприкаянно торчала из песка забытая кем-то пара. На листе бумаги я набросал чувака с бородой в шубе и зимней шапке. Сказал: это я. В руки чуваку вложил палки, а к ногам пририсовал загнутые спереди доски.
-Это пал-ки, а это лы-жи.
Встал и показал на полу, как на них катаются.
-Знаешь, как здорово! – я поднял вверх большой палец. –Да по лесу!
Она обхватила себя руками, замотала головой:
-Брр, холодно.
-Совсем нет. Минус десять, минус пятнадцать градусов – хорошо!

Анна была существом из другого мира. Далекого, мало понятного, и лишь по счастливой случайности слегка приоткрывшегося мне. То, что с этим необычным внешне существом женского пола, впитавшем в себя иные понятия и традиции, мне было хорошо и спокойно – одновременно удивляло и радовало. Когда мы лежали рядом, отдыхая, я приставал к ней со своими глупостями. Теребил кожу на плече и спрашивал:
-А вы, мулаты и негры, загораете на пляже?
-Конечно.
-И что, кожа еще больше чернеет?
-Да.
-А зачем это нужно, ты же и так черная? – не унимался я.
Она приподнималась на локте, ловила озорные искорки в моих глазах, раздувала ноздри и нападала, щекотя и приговаривая: а вот зачем, а вот зачем, а вот за этим… Я извивался и хохотал.

У нее были крупные белые зубы, неправдоподобно белые. Я думал раньше, что белозубая улыбка негров – иллюзия, просто зубы смотрятся белее на черном фоне. Оказалось – нет. Такая белая кость у них в природе. Иногда просил Анну: ну улыбнись, покажи зубки. Она, почему-то, очень стеснялась.
Наверное юмор, если он настоящий, не дешевый, он и в Африке юмор, и на Кубе. Я знал, что среди кубинцев бытует мнение, что советские специалисты слабоваты по мужскому делу. Наверное, так оно и было. Во-первых, основной контингент был довольно возрастной, за сорок. Во-вторых, широко процветало пьянство. Непьющий или малопьющий человек, попадая на Кубу, как правило приобщался к этому нехитрому делу. В-третьих, климат. Ежесуточно находиться в пекле со стопроцентной влажностью  - непривычному европейцу большая нагрузка. Как-то мы лежали с ней, дурачились. Она выбрала момент и осторожно, опасаясь, что я обижусь, спросила:
-Я слышала, что советские товарищи очень устают на работе и поэтому могут делать это, - она приставила два указательных пальца друг к дружке,  - только по субботам и воскресеньям. Это правда?
Была среда. Я выдержал паузу и, задумчиво так, ответил:
-И по средам тоже.
Она секунду что-то прикидывала, а потом уставилась на меня, растерянно моргая глазами. Я был непроницаем. И тут до нее дошла комичность ситуации. Она неуверенно прыснула, а потом вдруг закатилась жутким хохотом. Я попробовал было состроить недоуменную мину, но не выдержал и, глядя на ее корчи, заржал сам.
Дверь в мою комнату приоткрылась и в щель просунулась растрепанная и заспанная голова Володьки Кривцова:
-Придурки, чего веселитесь, время час ночи. –Он вдруг звонко икнул. –Извиняюсь… Дайте закурить.

Володька каждый вечер изменял своей любимой жене с бутылкой рома в ноль седьмом исполнении. С утра мучился похмельем. В обеденный перерыв бежал в магазин, поправлялся, а на вечер опять брал бутылку и в тандеме с ней закрывался в своей комнате. Когда кончались деньги – ходил по гостям. У него выработалось поистине звериное чутье на то, где нальют. Впрочем, в кубинских квартирах советских специалистов наливали везде и сразу, как только гость переступал порог.
-По пятьдесят капель? – с готовностью вопрошал хозяин, заранее предвкушая, что гость вряд ли откажется. Так повелось. Не чай и не кофе, а «по пятьдесят капель» для начала.

Наш с Анной уютный мирок был уж слишком мал. Одноместная койка, которую для наших любовных игр после известных событий мы не использовали, полупустой шкаф для одежды (какая на фиг одежда в тропиках), стол, два стула. Все хозяйство на восьми квадратных метрах. Можно было пройти на кухню, что-нибудь приготовить. Погулять по городу с «мучачей» советскому специалисту было нельзя. Нельзя было сходить с ней в кино, на пляж или посидеть в баре. Подобные действия квалифицировались как публичный разврат, за который в 24 часа на Родину бы не выслали – скандал никому не нужен, но продления бы не дали стопроцентно. Разврат кулуарный, так сказать, допускался. Пожалуйста, в своем номере, но никаких афиш, никакой рекламы. Поэтому мы с Анной довольствовались тем, что имели, не ропща и не посыпая голову пеплом. Нам и так было хорошо.

***